Связь времён

* * *

У этого стиха особый лик –

он из рассвета раннего возник,

из забытья, из утреннего дрёма,

из полусвета дома, окоёма,

из тяжести уже прожитых дней,

скопившейся давно в душе моей,

из поздних разговоров, чаепитья,

из ветра, что успел перебеситься

еще вчера, а ныне присмирел,

и нет уже в нем даже капли спеси...

Стих зародился в этой странной смеси

до суеты, до предстоящих дел,

и в этой смеси он созреть успел,

и потому он поступил по праву,

вступая в новый день, и мне по нраву

его никем не писанный сюжет –

родится в час, когда рождался свет.

* * *

Доверюсь чувствам, знаю – не обманут,

и ни к чему суждения ума

холодные, когда дожди настанут,

падет листва, и жизни поздней грани

начнет чернить печальная сурьма.

Ни кто, ни что уже не в состоянье

их нотою фальшивой исказить,

ни ледяного севера дыханье,

ни вечеров коротких догоранье,

ни шум дождей, не устающих лить.

Все будет правдой горькой, обнаженной:

и этот город зябкий, но родной,

и люди в нем, и поздний свет оконный,

и парк промокший и немногословный,

и мелкий дождь, и тот, что обложной.

Ход времени и тяжек и неспешен,

как будто командоровы шаги...

Мне он по нраву, он, как люди, грешен,

в печали светел и не безутешен,

и тянет душу отдавать долги.

ФОРМУЛА ПОЭЗИИ

Не выстрадав, не надо, не пиши,-

В поэзии не мысль первооснова,

Не разум, нет, а таинство души.

Сначала было Чувство, а не Слово!

Но и когда слова увидят свет,

И ритм и рифмы обустроят строфы,

Поймешь, пришла удача или нет,

По Чувству счастья или катастрофы.

* * *

День таял на глазах. Смеркалось.

Сгущались тени за окном

И в комнате... Мне не писалось.

Не то, чтоб мучила усталость –

Она была здесь не причем

Легко и без сопротивленья

Плыл на закланье этот день.

Я наблюдал его движенье

И переток его в забвенье.

И превращенье света в тень.

Мне не писалось. Мне молчалось.

Менялось время, и меня

Оно крылом своим касалось.

Я принимал его как данность,

И ждал приход другого дня.

* * *

Не растекаясь мыслями по древу,

восславим Еву,

Адамов плод вкусившую сполна.

О, как же хороша была она

в познанье неизведанного чувства,

и не было ни капли в ней распутства,

и не было ни капли в ней стыда,

а только неземная чистота

и песнь любви звучала без умолку!

Она любила искренне, как только

могла впервые женщина любить

без опыта, без страха, без оглядки...

И так ее объятья были сладки,

что, пораженный этим, даже Бог

их разорвать в тот сладкий миг не мог.

Не потому ль тот миг зовем мы раем,

когда в объятьях милой пребываем.

ДИРИЖЕР

Из ожиданья замершего зала,

из тишины высокого накала,

то из чего и слово не извлечь,

уже не говоря про речь,

он, понимая тишины причину,

движеньем рук, своих сутулых плеч,

весь этот зал готовился вовлечь

не в хаос, нет, а в музыки пучину.

Он выжидал... И в истины мгновенье

вдруг палочкой взмахнул без сожаленья

и тишину повисшую рассек.

И начался с оркестром диалог,

И музыка явилась будто Бог,

И зазвучали страсть и вдохновенье.

* * *

День прожит... Нету сил,

чтоб подвести итог,

к тому же, никакого нет желанья, –

он скучен был, он не пошел мне впрок,

он ничего не дал мне в назиданье.

Он был мне чужд,

как, впрочем, я ему,

наверно, мы не поняли друг друга,

нам пониманье было ни к чему,

с утра до ночи царствовала скука.

По косточкам его перебирать

не хочется – занудное занятье.

Ну что я мог в нем

нового познать,

попав в его холодные объятья?

Возможно, я к нему несправедлив,

всему виной дурное настроенье,

которое и капли не избыв,

нетерпеливо ждал его отлив,

чтоб это написать стихотворенье.

* * *

От времени, текущего из тьмы,

я ничего не буду брать взаймы,

мне до конца бы разобраться с этим,

которое даровано судьбой,

где все есть, что прописано в сюжете,

и тот же свет в чередованье с тьмой,

и чувства, что переполняют душу,

и те, что вырываются наружу

и те, сдержать которые могу,

и те, что для себя я берегу.

В нем нету недостатка, нет избытка,

в нем ровно столько, чтоб судьбу прожить...

А встретилась бы золотая рыбка,

не стал бы ни о чем ее просить.

2013-Фурман, Рудольф

ПОКАЯНИЕ

Жизнь прошла отнюдь не идеально:

здесь ошибся, там и тут грехи.

Написать бы мне исповедальные,

чистые и честные стихи.

Или, чтоб до дна очистить совесть,

душу от грехов освободить,

лучше подошла б, пожалуй, повесть, –

смог в нее бы больше их вместить.

Напишу о всем, что в ней скопилось,

не щадя бумагу и себя,

без надежды на прощенье, милость,

душу то спасая, то губя.

Может, как младенец из купели,

стану чист, грехов отбросив груз,

может, наконец, на самом деле

я с душой упрочу свой союз.

ИСПОВЕДЬ

Не отрастил я крылья,

и поделом.

Не должен летать

боящийся высоты.

Времени мало.

Скоро на слом.

Не до крыльев.

Прости.

Только душа моя

ни при чем –

ей летать еще предстоит.

Она не материя –

не горит огнем,

а наступит срок, –

полетит.

Невесомой

неведан страх –

нету тела –

и нету пут.

Ей летать еще

в небесах.

Сколько там,

на небе, живут?

ДОЖДИ

И ю л ь с к и й

Проснусь, глаза протру,

услышу бормотанье

дождя, что поутру

идет без назиданья.

Он легок, чист и свеж,

и резв он, как косуля,

не рушащий надежд,

желанный гость июля.

И влага, и тепло

его для созиданья...

Пора вставать. Светло.

И в мир, без опозданья.

А в г у с т о в с к и й

Тяжелый дождь свободно, без надрыва,

неудержимый небом, лил и лил

всю ночь и день, не зная перерыва,

но ведая и зная, что творил.

Он был красив... Всей падающей мощью

на летний дом обрушил он потоп,

и окна отвечали ему дрожью,

и крыша подставляла ему лоб.

Он был при том по-августовски теплым,

он от июльской отмывал жары

весь этот мир и не считал зазорным

быть щедрым на небесные дары.

* * *

Я мудрость впитывал из книг,

а жизнь ее опровергала,

как ересь... Улицы язык

грубей, богаче изначала

звучаньем самых разных нот,

оттенком самых разных красок

И всё ж писательский народ

милей мне сочиненьем сказок,

стихов и прозы... А без книг,

мир, как священник – без вериг,

и не представить на мгновенье,

что вымрет слово книгочей,

что можно было б жить без чтенья,

что равносильно – без друзей.

* * *

Я смотрю туда, за облака,

там, за ними, пустота и холод,

океан бездонный и века

времени ушедшего... Есть повод

ощутить песчинкою себя

в этом громадье необозримом,

ближе – голубым и выше – синим, –

и понять, что я – его частица,

без которой, хоть и на микрон,

(если б мне не повезло родиться),

всё-таки ущербным был бы он.

* * *

Я знаю точно, что прожил бы зря,

когда б меня забыли вдруг друзья,

я б жить не смог без их святого братства,

без их тепла, душевного родства

я проклял бы и время, и пространство,

в которых жил, и с ними и себя,

и проклятою стала бы судьба,

и не было бы в этом святотатства.

ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США с 1998 года. С 2006 года редактор-дизайнер «Нового журнала». Автор шести книг стихов: «Времена жизни или древо души», 1994; «Парижские мотивы», 1997; «Два знака жизни», 2000; «И этот век не мой», 2004; «Человек дождя», 2008; «После перевала», 2013. Публикации в альманахе «Встречи», в журналах «Новый Журнал», «Слово\Word», (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и мн. др.

2013-Фурман, Рудольф

ПОКАЯНИЕ

Жизнь прошла отнюдь не идеально:

здесь ошибся, там и тут грехи.

Написать бы мне исповедальные,

чистые и честные стихи.

Или, чтоб до дна очистить совесть,

душу от грехов освободить,

лучше подошла б, пожалуй, повесть, –

смог в нее бы больше их вместить.

Напишу о всем, что в ней скопилось,

не щадя бумагу и себя,

без надежды на прощенье, милость,

душу то спасая, то губя.

Может, как младенец из купели,

стану чист, грехов отбросив груз,

может, наконец, на самом деле

я с душой упрочу свой союз.

ИСПОВЕДЬ

Не отрастил я крылья,

и поделом.

Не должен летать

боящийся высоты.

Времени мало.

Скоро на слом.

Не до крыльев.

Прости.

Только душа моя

ни при чем –

ей летать еще предстоит.

Она не материя –

не горит огнем,

а наступит срок, –

полетит.

Невесомой

неведан страх –

нету тела –

и нету пут.

Ей летать еще

в небесах.

Сколько там,

на небе, живут?

ДОЖДИ

И ю л ь с к и й

Проснусь, глаза протру,

услышу бормотанье

дождя, что поутру

идет без назиданья.

Он легок, чист и свеж,

и резв он, как косуля,

не рушащий надежд,

желанный гость июля.

И влага, и тепло

его для созиданья...

Пора вставать. Светло.

И в мир, без опозданья.

А в г у с т о в с к и й

Тяжелый дождь свободно, без надрыва,

неудержимый небом, лил и лил

всю ночь и день, не зная перерыва,

но ведая и зная, что творил.

Он был красив... Всей падающей мощью

на летний дом обрушил он потоп,

и окна отвечали ему дрожью,

и крыша подставляла ему лоб.

Он был при том по-августовски теплым,

он от июльской отмывал жары

весь этот мир и не считал зазорным

быть щедрым на небесные дары.

* * *

Я мудрость впитывал из книг,

а жизнь ее опровергала,

как ересь... Улицы язык

грубей, богаче изначала

звучаньем самых разных нот,

оттенком самых разных красок

И всё ж писательский народ

милей мне сочиненьем сказок,

стихов и прозы... А без книг,

мир, как священник – без вериг,

и не представить на мгновенье,

что вымрет слово книгочей,

что можно было б жить без чтенья,

что равносильно – без друзей.

* * *

Я смотрю туда, за облака,

там, за ними, пустота и холод,

океан бездонный и века

времени ушедшего... Есть повод

ощутить песчинкою себя

в этом громадье необозримом,

ближе – голубым и выше – синим, –

и понять, что я – его частица,

без которой, хоть и на микрон,

(если б мне не повезло родиться),

всё-таки ущербным был бы он.

* * *

Я знаю точно, что прожил бы зря,

когда б меня забыли вдруг друзья,

я б жить не смог без их святого братства,

без их тепла, душевного родства

я проклял бы и время, и пространство,

в которых жил, и с ними и себя,

и проклятою стала бы судьба,

и не было бы в этом святотатства.

2013-Фурман, Рудольф

ПОКАЯНИЕ

Жизнь прошла отнюдь не идеально:

здесь ошибся, там и тут грехи.

Написать бы мне исповедальные,

чистые и честные стихи.

Или, чтоб до дна очистить совесть,

душу от грехов освободить,

лучше подошла б, пожалуй, повесть, –

смог в нее бы больше их вместить.

Напишу о всем, что в ней скопилось,

не щадя бумагу и себя,

без надежды на прощенье, милость,

душу то спасая, то губя.

Может, как младенец из купели,

стану чист, грехов отбросив груз,

может, наконец, на самом деле

я с душой упрочу свой союз.

ИСПОВЕДЬ

Не отрастил я крылья,

и поделом.

Не должен летать

боящийся высоты.

Времени мало.

Скоро на слом.

Не до крыльев.

Прости.

Только душа моя

ни при чем –

ей летать еще предстоит.

Она не материя –

не горит огнем,

а наступит срок, –

полетит.

Невесомой

неведан страх –

нету тела –

и нету пут.

Ей летать еще

в небесах.

Сколько там,

на небе, живут?

ДОЖДИ

И ю л ь с к и й

Проснусь, глаза протру,

услышу бормотанье

дождя, что поутру

идет без назиданья.

Он легок, чист и свеж,

и резв он, как косуля,

не рушащий надежд,

желанный гость июля.

И влага, и тепло

его для созиданья...

Пора вставать. Светло.

И в мир, без опозданья.

А в г у с т о в с к и й

Тяжелый дождь свободно, без надрыва,

неудержимый небом, лил и лил

всю ночь и день, не зная перерыва,

но ведая и зная, что творил.

Он был красив... Всей падающей мощью

на летний дом обрушил он потоп,

и окна отвечали ему дрожью,

и крыша подставляла ему лоб.

Он был при том по-августовски теплым,

он от июльской отмывал жары

весь этот мир и не считал зазорным

быть щедрым на небесные дары.

* * *

Я мудрость впитывал из книг,

а жизнь ее опровергала,

как ересь... Улицы язык

грубей, богаче изначала

звучаньем самых разных нот,

оттенком самых разных красок

И всё ж писательский народ

милей мне сочиненьем сказок,

стихов и прозы... А без книг,

мир, как священник – без вериг,

и не представить на мгновенье,

что вымрет слово книгочей,

что можно было б жить без чтенья,

что равносильно – без друзей.

* * *

Я смотрю туда, за облака,

там, за ними, пустота и холод,

океан бездонный и века

времени ушедшего... Есть повод

ощутить песчинкою себя

в этом громадье необозримом,

ближе – голубым и выше – синим, –

и понять, что я – его частица,

без которой, хоть и на микрон,

(если б мне не повезло родиться),

всё-таки ущербным был бы он.

* * *

Я знаю точно, что прожил бы зря,

когда б меня забыли вдруг друзья,

я б жить не смог без их святого братства,

без их тепла, душевного родства

я проклял бы и время, и пространство,

в которых жил, и с ними и себя,

и проклятою стала бы судьба,

и не было бы в этом святотатства.

2014-Рудольф ФУРМАН

ПОСЛЕ НЕПОГОДЫ

Я рукой стекло окна протру,

чтоб увидеть мир как на ладони:

дерево пружинит на ветру,

корабли и волны на Гудзоне.

От дождя вчерашнего следов

не осталось даже и в помине:

вереница светлых облаков

утопает вновь в ультрамарине.

У природы, видимо, с утра

настроенье сделать перемены,

чтоб забылось мрачное вчера, –

у нее изменчивые гены.

У нее иной репертуар –

отыграть спокойно день, без драмы:

вижу, как народ, и млад и стар,

высыпал опять на тротуары.

Он к ее характеру привык,

что бывает взбалмошен и страшен,

учится читать ее язык,

хоть и сам бывает бесшабашен.

Ширится пространство за окном,

время изменяет лик пейзажа

новым, начинающимся днем,

неспеша и без ажиотажа.

ВЕЧНАЯ ДРАМА

День угасал,

но не желал уйти,

цеплялся то за мебель,

то за шторы,

слабеющий он все еще светил,

но тень росла,

отвоевав углы,

на комнатные вылилась просторы.

И я смотрел

на вечную из драм,

в которой очередность

очевидна:

то торжествует мрак

по вечерам,

а по утрам следа его

не видно.

В таком порядке

справедливость есть,

и было бы разумно

и не лишне

когда бы

неминуемая смерть

во времени

чередовалась с жизнью.

ПРИХОД ОСЕНИ

Она пришла!

Смотри и осязай

ее прохладу

и листвы паденье,

и отдыхай душой.

И принимай

ее как божий дар

и вдохновенье.

И проживай

с начала до конца

ее сезон – и грустный,

и прощальный:

с дождями, ветром,

небом из свинца,

с отлетом птиц

на южный берег дальний.

Запоминай гуашь и акварель,

сменяющих друг друга

в старом парке,

где воздух дымчат,

павших листьев прель,

и вход в него

под обветшавшей аркой.

Чтоб мог потом,

закрыв свои глаза,

представить осень

всё еще живую,

и краски все ее

и голоса,

всё, по чему

весь год потом тоскую.

НОЧНАЯ ЖИЗНЬ

Перестали мучить сны,

но пришла пора бессонья.

В голове толпятся дни –

не остывшие уголья

пережитых драм, невстреч,

неудач и безвременья,

что душа смогла сберечь

для ночного осмысленья.

За окном фонарный свет

проявляет тьмы детали...

Никому и дела нет

до моей ночной печали.

Но приходят чередой

в полусонное сознанье

из той жизни, прожитой,

лица и воспоминанья.

Мучаюсь в ночи, не сплю,

памяти не доверяю,

узнаю, не узнаю,

снова жизнь переживаю.

ПОХИТИТЕЛИ ВЕЛОСИПЕДОВ

Шел итальянский фильм – кино, –

о бедности, любви, надежде

последней, за которой дно

отчаянья... Такого прежде

мне было видеть не дано.

А был я в возрасте подростка,

о мире зла почти не знал,

и лишь по книжкам понимал,

что жизнь не рай и стелет жестко,

и даже валит наповал.

То было в мир иной окно,

и в нем – судьба отца с мальчишкой.

И отражало полотно

всю горечь правды в том кино,

а правды не бывает с лишком.

Но ясно помню, как навзрыд,

забыв, что не один я в зале,

с которым был как зритель слит,

я плакал горькими слезами,

бедой чужою был убит.

Не голоден совсем, не бос,

в той полутьме, в том кинозале,

я плакал, не скрывая слез,

о той надежде, что украли,

о тех, чья жизнь пошла вразнос.

О фильме том воспоминанья

храню в душе я много лет

и то волненье, то отчаянье,

и острое найти желанье

похищенный велосипед.

2015-Рудольф ФУРМАН

* * *

Последний дом, где я еще живу

последней жизнью, – скромен и опрятен,

здесь вспоминаю часто про Неву,

когда в окно смотрю, где, мощью статен,

Гудзон течет, почти невероятен.

Еще и тем последний дом занятен,

что нет детей в нем, старичье одно,

кто горбится, но есть и те, кто ладен

и смотрит на Гудзон, как я, в окно,

и тихо, как и должно, доживает,

и потихоньку тает, тает, тает,

и потому печали прибавляет,

что каждый раз душе не все равно.

* * *

Я всё о ней –

о грусти неизбывной,

что с детства слышу

в музыке дождя –

то в моросящем,

то в летящем ливнем, –

всегда переполняющей меня.

Я слушаю,

благодарю и внемлю,

смотрю на дождь

и вижу из окна –

она с небес

спускается на землю,

и потому божественна она.

ВРЕМЕНИ

Я радуюсь,

что мне ты неподвластно,

и даже неподвластно никому.

Невидимо, беззвучно, безучастно

в тебе живет, в отличье от пространства,

никем не победимое упрямство.

А всё твое несметное богатство,

как ни стараюсь, как ни берегу,

сберечь при всем желаньи не могу –

ты таешь, таешь с редким постоянством.

* * *

И в тишине, заполонившей душу,

не смысл сермяжный и не пустота,

а музыка немая. Не разрушу

ее, не потому, что немота

меня не мучит... Дело не в смиренье,

а в пониманье, что настал черед

прощания с капризным вдохновеньем,

с живой водой, что переходит в лед.

* * *

Случаются радости и огорчения,

бывает, то ад наступает, то рай, –

такое у времени кровотечение:

то стынет, то бьется, то рвется за край.

Привык к перепадам его настроения,

душа от рожденья затем и дана,

испытывать чтобы сердцебиения

и чтоб равнодушья не знала она.

* * *

Судить по чувствам,

а не по часам, бегущий день...

Иосиф Бродский

Живу ли я в глуши,

иль в городища гуще,

по отзыву души

сужу о дне текущем.

В смятении ее,

по-разному бывало, –

и зрелых, и сырьё

чувств черпал я немало.

Когда ж она виной

рожденью равнодушья,

страдаю, как больной

страдает от удушья.

Я становлюсь нелеп

и пуст, до неприличья, –

и глух, и нем, и слеп

в пространстве безразличья.

* * *

Чем меньше остается дней,

тем ощутимей тяжесть прошлого,

тем любишь женщину сильней,

острее ненавидишь пошлое.

И пережитого не жаль,

ему не предъявляешь счета,

и без претензий смотришь в даль,

и жить пока еще охота.

Борис ХАЙКИН, Иерусалим.

Поэт, член союза писателей Израиля. Родился на Украине. Жил в Казахстане. В Израиле с 1999 года. Автор восьми книг, изданных в Израиле, России и Казахстане. Публиковался в «Антологии поэзии» (Израиль); «Антологии рассказов и стихов» (Москва-Тель-Авив); «Год поэзии» (Израиль).

Борис ХАЙКИН, Иерусалим.

ВО ИМЯ ДОЛГА

Кому-то воля, словно мать.
Кому-то Волга.
Нас приучали умирать
Во имя долга.

Плодила странников страна,
Где нас рожали.
Навек вписались имена
В её скрижали.

Где мирно спят отец и мать,
Расти осоке.
А детям род их продолжать
В стране далёкой.

Морской поток иной страны,
Увы, не Волга.
Сыны в бетон облачены
Во имя долга.