Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2022-2023-СЛИВКИН, Евгений

* * *
                                               А. Твердохлебу

Вот к берегу Чёрного моря
выходит страна Украина
и видит на гальке дельфина
седого от страха и горя.

Как будто Лернейская Гидра, 
живое мертвящая разом,
линейного крейсера гидро- 
локатор сгубил ему разум. 

Мы выживем, горе отринув,
под шелест реляций победных.
Но будет война до последних
не чьих-то солдат – а дельфинов.

И через просветы в заборе,
собачьим привечены лаем, 
мы станем на Чёрное море
смотреть и его не узнаем.

А помнишь, нам образ дельфина
раскрыла сполна Тахо-Годи!..1
И с плачем страна Украина
от берега моря отходит.


             ___________________
1Тахо-Годи А.А. – советский и российский филолог-классик, в 1980-х годах читала курс античной литературы в Литературном институте Союза писателей СССР. (Прим. автора)


В ДОРОГЕ

О Господи, что мы за раса!
Бросаешь рассеянный взгляд
на вывеску «Свежее мясо»,
и думаешь: – Военкомат.


СЕЛЬСКИЙ ПЕЙЗАЖ

С утра не оглушает взрывами,
дымы пожаров не видны…
Нет у меня ни дядьки в Киеве,
ни в огороде бузины!

Но выйдешь – а за водокачкою
лежат, травою шевеля,
сплошь в васильках и одуванчиках
жовто-блакитные поля. 

* * *
«Тюльпан», и «Гвоздика», и «Витязь», и «Град» –
тупая несметная сила…
А знаешь, комбат, что Киев горбат,
и его не исправит могила!

Давай докури и своих подбодри:
«Мы выдюжим – русские ведь мы!»
А слышишь, комбат, как с Лысой горы 
хохочут косматые ведьмы?.. 

* * *
Мы «не годными» все, как один,
оказались ещё до зачатья.
Шли отцы наши в бой на Берлин,
а в Кабул – наши младшие братья.

Нам никто не поставит в вину
то, что были с рожденья везучи.
Наши дети смиряли Чечню,
наши внуки отметились в Буче.

Только в песне для нас как упрёк – 
гром брони и сверкание стали. 
Не теряли ни рук мы, ни ног. 
Да и праздник без слёз отмечали.


ЛИТЕРАТУРНОЕ

Шатнулась лира, сдулась марка,
надулся франк, но вот-вот лопнет...
Ах, эти пьяницы Ремарка,
блуждающие по Европе!

Стучат вагонные колёса,
огни столиц горят зловеще,
без коньяка и кальвадоса
ещё труднее, чем без женщин.

Нет, женщины не обделяли
их, помнящих не понаслышке
допросы в пыточном подвале
и лагерей кривые вышки.

Но им за всё пережитое
ещё одна светила ходка,
их пассий тратила чахотка,
кончались визы и спиртное…

Загнуться от тоски и блуда 
легко во время пандемии –
вернулись не поймёшь, откуда
бездомцы Эриха Марии!

Опять в Европе пополненье:
спасаясь от стыда и боли,
непоротое поколенье
не хочет, чтоб его пороли. 


НОВОГОДНЕЕ

Бьют куранты вечную тревогу;
на арене с видимым трудом   
фигуристка поднимает ногу   
над фосфоресцирующим льдом.

С виду ей никак не дашь полтинник –
вскидывает с выгнутой спиной
туго зашнурованный ботинок
над своей доверчивой страной!


* * *
Года глухие проносились,
и не рассеивалась мгла, –
коронавирус над Россией
простёр мышиные крыла.

Всё близко к сердцу принимая,
я вижу: между бренных тел
лежит поэзия родная
на аппарате ИВЛ.

А ты, мой стих, со всем стараньем
дыши, уже неисцелим,
дыши естественным дыханьем –
пускай последним, но своим!



СТИХОТВОРЧЕСТВО

Когда в душе светло и больно,
и недалёко до беды,
слова приходят добровольно –
ты только ставишь их в ряды.

Когда ж лукаво их вербуешь,
в душе утаивая ложь,
находишь и мобилизуешь,
то никуда не поведёшь.


ПРОХОЖДЕНИЕ ВОЕННОЙ ТЕХНИКИ

Орудий самоходная орда.
Под гул моторов двигаются танки.
Рыдает марш: как будто две славянки
прощаются друг с другом навсегда.


РАЗГОВОР

Тот эпизод и мне мерещится…
Душа болит за девку эту – 
сестру нескладную процентщицы,
беременную Лизавету.

Но всё же за убивца Родю нам
больней и горше без сомнений.
Вот так и мне за нашу родину!..
Хочу, чтоб встала на колени.


* * *
Обычаи наши странные:
по праздникам за едой
чокаемся стаканами,
наполненными бедой.
Унылые, неразменные
на стихотворный хлам
песни поём – военные
с тюремными пополам.

В тех песнях пейзажи плоские:
дороги, степь да туман...
И беда переплёскивается
под песню в чужой стакан.


* * *
Им бы вывернуть всё наизнанку,
а тебе – задавись и терпи.
Не споёшь под хмельком ни «Землянку»,
ни «Солдаты идут по степи…»

Отобрали, как плюнули в душу,
вот и нечем беду перемочь:
не затянешь теперь ни «Катюшу»,
ни любимую «Тёмную ночь».

И неважно, кто сам ты по крови,
и с каким ты наречьем знаком –
это петь можно только на мове,
обретённой с грудным молоком.


* * *
Мы ещё соберёмся по-русски,
как мы раньше сходились всегда.
И холодные будут закуски,
и горячая будет еда.

Золотые балтийские шпроты
и варёной картошки развал… 
Кто свои не досыпал остроты,
кто заветное не досказал.

А кому до звезды всё, что живо
в настоящем для нас и былом, –
за того постоит молчаливо
рюмка водки под хлебным ломтём.


ЗА РУССКОГО МЕНЯ НЕ ПРИНИМАЛИ

За русского меня не принимали –
от виски мой акцент слегка шатался:
сошёл я как-то даже за шотландца,
и пару раз за жителя Австралии.
Я говорил, что мне отчизна – Мальта;
однажды попросили по-мальтийски
сказать… И любознательной метиске
я выдал образец родного мата!
За русского меня не принимали
не то чтоб никогда, но иногда…
Ошибки эти то ли забавляли,
а то ли избавляли от стыда.


* * *
Многие умерли… Ты не держи под судом  
всех, кто меня во дворе обзывали «жидом».           
Ты пощади сопляков из безликой шеренги,            
что из меня вытрясали карманные деньги.
Сжалься над тем, кто по пьянке настолько был слаб,  
что отбивал у меня приглянувшихся баб.
Милуй их, Господи, не забывая при этом 
тех мудаков, что меня не считали поэтом.



ЧУВСТВО ЛОКТЯ

Нет, он не изводил учителей,
но в классе по особому заказу
любому мог отвесить кренделей, –
со мной курил и в глаз не дал ни разу.

Однажды мы поспорили с ним про
не помню, что –
и фотку мне не портя,
меня он локтем двинул под ребро.
И понял я, что значит чувство локтя!

Оно крепчало в годы перемен
и после разрослось в игре без правил
до чувства двух локтей и двух колен,
когда на них тот шкет страну поставил.


СТАРОМУ НАХИМОВЦУ    

                                                Сергею Коковкину                             

Как будто удары нунчаков
звучали о стонущий борт, –
расстрелянный крейсер «Очаков»
в тюремный доставили порт.

Отчаянно крепость плевалась
огнём – перелёт, недолёт!
Мятежный линкор «Петропавловск»
врастал в окровавленный лед.

Наш гордый «Варяг» не сдаётся,
хоть дело пожалуй что швах:
спокойно на всех броненосцах
и тихо на всех крейсерах.

Исчерпаны напрочь резервы.
Что было, то было вотще! 
Но прежние жирные черви
клубятся в матросском борще.


* * *
Это Шпаликов печальный
мог бы написать:
на площадке танцевальной
музыка опять.

«Рио-Рита», «Рио-Рита»,
вертится фокстрот.
вот Россия и закрыта –
все ушли на фронт.

Докатился грохот дальний
до сибирских рек.
На площадке танцевальной
двадцать первый век.