ПРОСТЫЕ СЛОВА  

                                                      К 80-летию Натальи Горбаневской

       …При всей разности поэтик Бродского и Горбаневской у первого есть строчка, которая сама по себе Горбаневская длиною в жизнь: «только с горем я чувствую солидарность». Так она и прожила всю свою сознательную жизнь, которая, слава Богу, оказалась длинной… Почему мне это пришло в голову? Не знаю…

       Её смерть застала меня врасплох, ночью, в Казани, где я в конце позапрошлого года был на поэтическом фестивале. Я поднимался к себе в номер, и мой коллега по этому мероприятию Данила Давыдов совершенно выцветшим голосом произнёс: «Наташа Горбаневская умерла…». И уже в номере, на меня надвинулся остров Сахалин (где я жил когда-то…) и куда в забытом, как японский циклон (кажется, 2001году), однажды пришёл мейл от знакомой русской писательницы, живущей в Париже. В некой насмешливо-удивлённой форме она написала примерно следующее: твои стихи прочитала Горбаневская, и завтра они будут опубликованы в «Русской Мысли». Целый разворот! По тем, островным временам, с таким же успехом можно было бы сообщить мне о том, что… Впрочем, тут же пришёл ещё один мейл, уже от самой Натальи Евгеньевны, и далее мы довольно часто переписывались, а ещё через какое-то время она написала о моей рукописи (весьма незрелой, как мне сдаётся сегодня) нечто лестное в форме эссе (впоследствии опубликовано в книге Н. Горбаневской «Прозой о поэзии», изд. «Русский Гулливер», Москва, 2011г.), которое заканчивалось так:

        «…Стихи Евгения Чигрина я прочла впервые два года назад, когда мне их передали в «Русскую Мысль», это поэт, тогда ещё живший «на отшибе державы». До того как уйти из редакции, я успела дважды напечатать в газете его большие подборки, выколачивая для них побольше места на литературном развороте (замечу, что с автором лично мы и по сей день знакомы – только по электронной почте). Я рада, что наконец, выходит эта книга. Перед нами состоявшийся поэт…». 

       Я привёл эти строки Наташи совсем не для того, чтоб поддержать своё поэтическое реноме (наоборот, самое лестное, и даже сильно завышенное! – не привожу…), а потому что хотел сказать, что она была человеком отзывчивым: отзывчивым, если считала, что причина для этого соответствует реальности, в её представлении, в её системе координат. 

       Она жила по своей вере: вере, что именно так должен жить и поступать человек, пишущий стихи, и знающий свою правду. Правду, которая, как мне кажется, близка к библейским заповедям… Так ведь и вся её бытовая, а не только поэтическая, жизнь, тому прямое подтверждение. Уже потом, в мою московскую жизнь, я стал обрастать встречами с Наташей (конечно, именно она настояла, чтоб я её так называл, на галльский манер, несмотря на разницу в возрасте), её книгами, которые выходили в московских (и не только) издательствах, разговорами, иногда о самом важном: одиночестве, жизни, смерти… Кстати, в этом ряду, для неё стояли и стихи. Самые-самые стихи… В одну из таких встреч она рассказала, как в телефонном разговоре во времена работы в журнале «Континент» похвалила присланную подборку Иосифа Бродского (мысленно спохватившись, дескать, кому я это говорю?!) и как он по-детски, обрадованно сказал: «Правда?» И так она это точно передала, что мне показалось, что я уловил вот эту детскость нобелевского лауреата… И другие московские встречи в литературных кафе были, но какой ненадёжный диск память! 

       И ещё одна не-встреча в Париже, куда я прикатил, а предварительно мы договаривались вместе пойти в музей «Оранжери» (Le Musée de l'Orangerie), где, как известно, не только кувшинки Клода Моне, но и Морис Утрилло, Пабло Пикассо, Поль Сезанн со своими яблоками и печеньем, а ещё – Амедео Модильяни, Поль Гоген, Альфред Сислей, Андре Дерен, а главное – самая большая коллекция в Европе французского (еврейского) уроженца Белоруссии Хаима Сутина! 22 работы! Должен сказать, мне очень хотелось увидеть всё это богатство глазами Наташи. Признаться, я не очень-то чувствовал в её поэзии влияние живописи. Но знал, что она не просто любит живопись, но понимает до мельчайших деталей! Но… облом, невезуха, в начале моего пребывания она приболела, а потом – тщетно вызванивала меня по телефонному номеру гостиницы. Однако дневной портье, никак не мог взять в толк мою странную фамилию, не смог объяснить, что я ещё живу в отеле, просто ушёл с утра пораньше…

       И ещё, запомнились две встречи в Польше. Варшавская, пять или шесть лет назад. Я приехал, на день раньше поэтического фестиваля, на который был приглашён польскими поэтами, а она улетала в Париж на следующий день. Стояла самая настоявшая варшавская осень. Кто бывал в эти времена в Польше, тот понимает, о чём идёт речь… Я должен был приехать в незнакомый район, где она жила у своей подруги, журналистки Ворошильской. Приехал на час раньше, так получилось, и вдруг увидел, что Наташа сидит в кафе, склонившись над книгой, а два-три померанцевых листика, как-то по-птичьи, кружат подле… Почему-то запомнилась эта польско-осенняя картинка: поэт, склонившийся над книгой, птицы, листья, и уходящее на Запад синее небо… А потом она показывала мне достопримечательности района, заходили в каждый костёл, где она (будучи православной) рассказывала о каждом захоронении, о канонизированных деятелях католической церкви, поэтах, военачальниках, героях Польши. К Польше у неё было особенное отношение… Сколько замечательных поэтов открыла она русскому читателю. И, кстати, переводила не только знаменитых и значительных авторов, а и современную молодёжь, которая слала ей рукописи в ЖЖ и на почту, зачастую отрывая время от собственных стихотворений. 

        Ну и выпили прямо на скамеечке, возле дома Ворошильской, красного вина в помин души моей мамы (которая умерла за месяц до того…). И Наташа сказала какие-то верные и простые слова… Какие? Да именно те, которые знают поэты и ангелы, и небо, уходящее далеко… Были и другие встречи, хорошо помню, как она вручала премии переводчикам Чеслава Милоша, съехавшимся со всего мира, в польском посольстве в Москве, и – затем, последняя встреча, в одном из самых старых городов Польши, во Вроцлаве (историческая столица Силезии), расположенном на берегах медленной и много знающей Одры, где: «Этот город гномики-краснолюды охраняют от суеты и сглаза, / Потому-то мне и легко, по сути, / В переулках правильных… Счастье, маза – / Говорить с какой-нибудь птахой польской, / Видеть это море костёлов разом. Под старинной крышей чудак геройский / Столько лет стоит то ли с медным тазом, / То ли с тем щитом, что когда-то город / Защитить хотел от какого лиха?..» (из стихотворения автора текста). Краснолюды, в переводе с польского, гномы. Вроцлавские гномы – название раскиданных по всему городу с 2001 года бронзовых статуэток гномов, количество которых неизменно растёт. Существуют специальные рассказы и даже брошюры, помогающие найти этих гномов в городе, а также объясняющие персональную историю каждого из них. Кто и зачем мне это рассказывал, в подробностях? Теперь не помню, но хочется думать, что Наташа…  

       Надо сказать, что на фоне той готической, барочной и одновременно современной архитектуры её (давно замеченная) трогательность, делалась ещё заметнее… и трогательней – вдвойне. Впрочем, когда нужно было быть бесстрашной – она умела, как никто… Как ветер, как музыка, как лучшие стихотворения русской литературы.

                                                                   Евгений ЧИГРИН, Москва