Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

      Наталья ГОРБАНЕВСКАЯ
                    (1936-2013) 
      К 80-летию со дня рождения

                 *  *  *

Как андерсовской армии солдат,
как андерсеновский солдатик,
я не при деле. Я стихослагатель,
печально не умеющий солгать.
О, в битву я не ради орденов,
не ординарцем и не командиром –
разведчиком в болоте комарином,
что на трясучей тропке одинок.
О – рядовым! (Атака догорает.
Раскинувши ладони по траве – – –
а на щеке спокойный муравей
последнюю кровинку догоняет.)
Но преданы мы. Бой идет без нас.
Погоны Андерса, как пряжки танцовщицы,
как туфельки и прочие вещицы,
и этим заменен боезапас.
Песок пустыни пляшет на зубах,
и плачет в типографии наборщик,
и долго веселится барахольщик
и белых смертных поставщик рубах.
О родина!..
Но вороны следят,
чтоб мне не вырваться на поле боя,
чтоб мне остаться травкой полевою
под уходящими подошвами солдат.



             *  *  *

А я откуда? Из анекдота,
из водевиля, из мелодрамы,
и я не некто, и я не кто-то,
не из машины, не из программы,
не из модели. Я из трамвая,
из подворотни, из-под забора,
и порастите вы все травою,
весь этот мир – не моя забота.

А я откуда? Из анекдота.
А ты откуда? Из анекдота.
А все откуда? А всё оттуда,
из анекдота, из анекдота.



                      *  *  *

И весь-то труд – глазеть в окно
автобусов и электричек,
чтобы с мотором заодно
урчал ручей журчащих строчек.

А время, вместо быть пустым,
течет и полнится журчанием,
как ключ, пробившийся в пустыне,
как луч из туч светлом нечаянным.



            *  *  *

Тук-тук в твоей груди
ничем не знаменит,
от всех укрыть изволь
непрошеную боль,
неторопливый пот,
готовящий в расход.
Струись, эфир, гуди
от пенья Аонид.

Ночной зефир, струи
эфирные масла,
сирень и резеду,
крапиву-лебеду,
предутреннюю дрожь,
и васильки, и рожь.
Ты веришь, что ручьи
река времен спасла?



                    *  *  *
И правя, и починяя,
и задним числом сочиняя
не биографию – жизнь,
сожмись в недрожащий комочек
и порох, когда не подмочен,
зажги, но не обожгись.



          *  *  *

Совсем другая логика, 
куда меня заводишь? 
Мелодика, гармоника, 
с ума сыграешь сводишь.

И уху слышится сума, 
но не тюрьма уже, 
и скудных звуков кутерьма 
в подвальном этаже.

Погода ухудшается, 
едва еще лучась,
и око уху чается, 
дождем заволочась.


         *  *  *
Булочка поджариста,
подпалена слегка.
Не заспи, пожалуйста,
чахлого стишка.
 
На пепле пожарища
и смерть не трудна.
А жарища жалится
аж до дна.
 
Жало жалкое,
горе горькое,
лето жаркое,
жито золотое.



               Три стихотворения
 
1
будто камень межевой
между летой и невой
между царствием и речью посполитой
между лесом невоспетым
и запущенным проспектом
между тайною и танго и молитвой
 
эти сверх и без и меж
прочертили тот рубеж
за которым... да но что же за которым
где полоска межевая
не дрожит как неживая
а колосится и косится с укором

 
2
между черною речкой
и рекою белою
я стою со свечкой
ничего не делаю
 
никого не поминаю
хоть и свечку держу
ничего не понимаю
хоть и речи держу
 
о чем
ни о чем
о тени
за плечом
о собаке на сене
зарубленной мечом
о городе на сене
где я звеню ключом
 
что понятно и ежу
мне непонятно
как животная слежу
полосы и пятна
 
и полотна на стене
и к чему все это мне

 
3
под застрехой
по-за стрехой
я устрою
свой тайник
я утрою 
свой запас
милых книг
водолей и волопас
поглядятся
в мой родник
 
О родник


                   *  *  *

В далеком давнем далеке,
но не лишенном смысла,
в том городе, на той реке,
чье имя... но не Висла,
а – Влага вроде бы, в руке
моей моя повисла
судьба, слезою на щеке,
дугою коромысла,
осою, в марлевом сачке
на том жужжащей языке,
в котором смысла нету,
который больше не язык,
а заунывный ультразвук,
просверливая ланиту.




                        *  *  *
                                        A.Б.

Видно, пора
до того добираться предела,
где воск на флейте
и ноты в конверте.
На флиппера,
в которые я сыграть не успела,
слезы пролейте
по моей смерти.
Но, расстеля
ту же скатерку, садитесь за ужин
– я всем прощаю,
всем завещаю
звон хрусталя
расколовшихся льдинок на луже,
стол со свечами,
выклик «С вещами»,
краешек кромки
пруда в Тимирязевском парке,
крохотку неба
над озером Нево,
гипса обломки
от Дионисьевской арки,
корочку хлеба,
щепотку гнева,
каплю росы
на трилистнике четверолистом,
каплю веселья,
каплю везенья,
пенье осы
над сосною на севере мглистом...
И до свиданья,
до воскресенья.




               Концерт для оркестра


Послушай, Барток, что ты сочинил?
Как будто ржавую кастрюлю починил,
как будто выстукал на ней: тирим-тарам,
как будто горы заходили по горам,
как будто реки закрутились колесом,
как будто руки удлинились камышом,
и камышиночка: тири-тири-ли-ли,
и острыми носами корабли
царапают по белым пристаням,
царапают: царап-царам-тарам...
И позапрошлогодний музыкант,
тарифной сеткой уважаемый талант,
сидит и морщится: Тири-тири-терпи,
     но сколько ржавую кастрюлю ни скреби,
     получится одно: тара-тара,
     одна мура, не настоящая игра.
Послушай, Барток, что ж ты сочинил!
Как будто вылил им за шиворот чернил,
как будто будто рам-барам-бамбам
их ржавою кастрюлей по зубам.
Еще играет приневоленный оркестр,
а публика повскакивала с мест
и в раздевалку, в раздевалку, в раздевал,
и на ходу она шипит: Каков нахал!
А ты им вслед поешь: Тири-ли-ли,
Господь вам просветленье ниспошли.

»