- Дорогая Елена! Вы – дочь двух поэтов, Ивана Елагина и Ольги Анстей, выросли в литературной среде. Об этом Вы прекрасно рассказали в воспоминаниях, которые публиковались в «Связи времён». Сейчас мне хотелось бы поговорить с Вами о Вашем отце, точнее, о его переводческих работах, в которых, как Вы мне писали, и Вы принимали участие.

- Я начала свою "переводческую деятельность" еще подростком, переведя на английский язык ряд папиных стихов.  Несколько американских университетов, а также военная академия Вест Пойнт пригласили отца почитать стихи студентам, изучающим русский язык, и хотели напечатать в программе оригиналы, вместе с английскими переводами.  Вряд ли мои переводы были хорошими, но я старалась передать как смысл, так и интонацию каждого стихотворения (но, конечно, без рифм и ритма).

       Когда отец взялся за стихотворный перевод поэмы Стивена Бене "Тело Джона Брауна", то я сделала для него подстрочный перевод всей книги (12.000 строк), а он, читая оригинал и пользуясь моими записками, создал замечательный перевод этой эпической поэмы о гражданской войне между северными и южными штатами.

- Мне Валентина Алексеевна Синкевич немного рассказывала о том времени, когда появился издатель, я не помню, к сожалению, его имени, который взялся за подготовку книги переводов мировой поэзии на русский язык и предложил нескольким поэтам эту интересную работу. Что Вы об этом помните?

- Отец переводил стихи многих американских поэтов по заказу русскоязычного журнала "Диалог – США", издававшегося Информационным Агентством США для распространения в СССР.  Редактором отдела поэзии в этом журнале был писатель и музыкант Юрий Елагин (это была его настоящая фамилия, а не псевдоним, как у папы).  Я знаю, что Юрий Елагин очень ценил отца как поэта.  Возможно, что у него было намерение издать впоследствии переводы, выходившие в журнале, отдельной книгой, но я не помню разговоров о таком плане.  Правда, это было в середине 70-х годов, когда у меня в течение двух лет родилось трое детей, и я, может быть, просто "погрязла в быту"!  Тем не менее я продолжала регулярно снабжать отца подстрочниками для этих переводов.

- Вполне возможно, что планы на издание книги – это моя фантазия.  Итак, это был американский журнал, который читался и в России. Была ли возможность у переводчиков вносить свои коррективы, самостоятельно составить список поэтов, которых следует представить русскому читателю?

- Редактор присылал папе на выбор имена современных американских поэтов, но отец мог сам выбирать, какие из их стихов переводить, да и мог выбрать поэта, которого не было в списке.  Я часто предлагала ему понравившиеся мне стихи, и он их охотно переводил.

- Был ли Иван Елагин знаком с творчеством поэтов до того, как включился в этот, как сейчас бы назвали, проект? И вообще, интересовался ли он зарубежной, в том числе, английской поэзией? Кто были его любимые иноязычные поэты? 

- Отец был знаком с более ранней американской поэзией (Уолт Уитмен, Эдгар По, Эмили Дикинсон, Роберт Фрост) но гораздо меньше с более поздними поэтами 20-го века.  Моя мать хорошо знала английскую, французскую и немецкую литературу и делилась с отцом своими любимыми стихами.  В беженские годы отец начал переводить "Сирано де Бержерака" Ростана, так как мама считала, что в переводе Татьяны Щепкиной-Куперник много ошибок.  Остались шуточные стихи о том, как отец недоумевает над переводом: "Послушай, у Ростана – "конногвардеец он".  Перевела Татьяна: "он конюх гвардии, прекрасен и могуч"!  

       Помню, что отец с удовольствием переводил стихи Одена, Дилана Томаса, Уоллеса Стивенса.

- Я знаю, что Ваша мама, поэтесса Ольга Анстей, прекрасно говорила по-французски, знала другие иностранные языки.  Был ли Ваш отец тоже полиглотом?

- Мама с детства знала, кроме русского, французский, немецкий и украинский языки, а английскому училась в Киеве на курсах иностранных языков.  Отец отнюдь не был полиглотом; языки ему давались трудно.  Приехав в Америку, он постепенно научился объясняться по-английски, но с грехом пополам.  Поэтому для него было важно преподавать именно в Питтсбургском университете – одном из немногих, где лекции по русской литературе читаются аспирантам по-русски, а не по-английски.

- Говорят, что переводческий талант сродни актерскому умению перевоплощаться. Было ли Вашему отцу присуще это качество?

-  Искусство театра всегда притягивало отца; в его стихах часто присутствуют образы сцены, декораций, цирка, зрительного зала.  Я вот сейчас взяла в руки его двухтомник, изданный в Москве в 1998 году, и сразу насчитала 14 стихотворений, где проходит театральная тема.  Мне кажется, что Вы правы; что, переводя стихи других поэтов, отец старался отложить в сторону свое "поэтическое я" чтобы вернее передать их индивидуальный голос, их мировоззрение, их стиль.

- Как Вы заметили, эта легкость кажущаяся; на самом деле отец упорно трудился над своими переводами. 

Действительно, они у него получались прекрасно, я думаю, потому что у него, помимо большого поэтического дара, был очень развит литературный вкус и восприятие чужого творчества, а не только своего собственного.

- Переводы показали большое поэтическое мастерство Ивана Елагина, как мне известно, он получил докторскую степень, PhD, именно за переводы. Что Вы помните об этом, кто из американских профессоров был инициатором того, чтобы дать русскому поэту столь высокую оценку?  

- Получив магистерскую степень от Колумбийского университета отец, работая 5 дней в неделю в конторе газеты «Новое Русское Слово», поступил на вечернее отделение Нью-Йоркского университета (NYU), где постепенно сдал все предметы и экзамены, нужные для получения докторской степени (PhD).  Теперь ему предстояло написать докторскую диссертацию.  Отдел славянской литературы возглавлял тогда профессор Роберт Захарович Магидов.  Обсуждая с папой вопрос о его диссертации, Магидов, очень ценивший папины стихи, сказал ему: "Иван Венедиктович, ученых диссертаций много, а талантливых поэтов гораздо меньше.  Вот если бы Вы взялись перевести на русский какое-нибудь значительное произведение американской поэзии и написать статью о задачах и проблемах поэтического перевода, то Вы бы создали огромную литературную ценность".  Магидов упомянул несколько возможных произведений, на папин выбор, в том числе поэму Бенэ "Тело Джона Брауна".  Я, к сожалению, не помню остальных, так как я незадолго до того проходила в гимназии эту поэму Бенэ, которая произвела на меня сильное впечатление, и познакомила с ней мою маму.  Поэтому мы с мамой в один голос посоветовали отцу выбрать именно эту вещь.

- Ваш отец преподавал в университете города Питтсбурга, где, как Вы уже сказали, относились к русскому языку хорошо. Какие курсы преподавал Елагин, каких писателей, поэтов представлял студентам?  Любил он свою работу? Как складывались отношения с коллегами? 

- В Питтсбургском университете отец читал лекции по-русски, как и в летней программе Миддлберри Колледж в Вермонте, где он много лет подряд проводил летний семестр.  Он любил свою работу и любил своих студентов, а они его.  В мемориальном сборнике "Ivan Elagin.  In Memoriam" (публикация Canadian American Slavic Studies, 1993) студенты вспоминают его увлекательные лекции о Гоголе, Достоевском, Лескове, Чехове, русской сатире, поэзии 20-го века (Блок, Гумилев, Пастернак, Мандельштам, Ахматова, Цветаева).   Отношения отца с коллегами в славянском отделе были дружеские; я часто встречала их в гостях у папы и Ирины, когда навещала Питтсбург.

- Известно, что Иван Елагин получил письма от Нобелевских лауреатов: прислал письмо Александр Солженицын, в биографии также упоминается о письме Ивана Бунина, датированном 1949 годом. Как это вдохновляло Вашего отца, имело ли влияние на его творчество?

 - В 1948 году, сидя в лагере ДиПи под Мюнхеном, не зная, куда его в конечном итоге забросит беженская судьба, отец послал свои две тонкие книжечки стихов ("По дороге оттуда" и "Ты, мое столетие") И.А. Бунину, который ответил ему письмом 12 января, 1949 г.: 

"Дорогой поэт, Вы очень талантливы, часто радовался, читая Ваши книжечки, Вашей смелости и находчивости, но порой Вы неумеренны и уже слишком нарочиты в этой смелости, что, впрочем, Вы и сами знаете, и от чего, надеюсь, Вы скоро избавитесь.

Желаю Вам всего доброго и прошу извинить меня, что так поздно отвечаю Вам – был долго нездоров в Париже, нездоров и сейчас, пишу с трудом еще и потому, что лечу глаза очень утомленные.                                                                                                                                                                                                                          Ив. Бунин"

       Когда Солженицын поселился в США, я помню, как друзья спрашивали отца, не пробовал ли он написать Солженицыну или послать ему свои стихи.  Отец отвечал, что не станет этого делать, потому что Солженицын не просто замечательный писатель – он пророк и подвижник, и не следует ему мешать и прерывать его в работе.   Однако в феврале 1986 года, всего за год до смерти папы, его несказанно обрадовало неожиданное письмо от А.И. Солженицына:

                      "Глубокоуважаемый Иван Венедиктович!   

     В последнем Вашем сборнике прочел "Зачем я утром к десяти часам" – и устыдился, что за все годы за границей так и не собрался Вам написать.

   Хотя читал Ваши стихи еще будучи в Союзе, и тогда уже отличил Вас для себя от других эмигрантских современных поэтов, и как автора из Второй эмиграции – это все то поколение, с которым я сидел в тюрьмах 1945-47 годов (несостоявшиеся эмигранты...). Одинаковость нашего возраста роднит и в воспоминаниях юношеских: с волнением читал когда-то в "Гранях" Ваши стихотворные киевские 

юношеские воспоминания; – не только многое сходно по тону, но и в самом Киеве я побывал мельком в 1938, даже и в университетском общежитии.

  В наше время, когда поэзия опасно пошла в головоломные ребусы, от перегруженной метафоричности – уже почти по ту сторону от человеческого общения – я радуюсь поэтам, сохранившим простоту и доступность языка и системы образов.

  Желаю Вам здоровья и дальнейших успехов стихотворных.

  Пусть один раз это письмо придет вместо счета дантиста ...

                                                Всего Вам наилучшего, жму руку.

                                                                  А. Солженицын"

-  Переводческий труд Вашего отца, поэма Стивена Винсента Бене "Тело Джона Брауна", вышла отдельной книгой в издательстве "Ардис.  Способствовал ли этому Иосиф Бродский, который высоко ценил поэтический талант Ивана Елагина?  Что Вам известно о их общении?

- Отец встречался с Иосифом Бродским в Нью-Йорке, они читали друг другу свои стихи и ценили творчество друг друга.  Я помню, что когда Бродский узнал о безуспешных попытках отца найти издателя для своего перевода поэмы Бене (издатели утверждали, что стихотворное произведение в 12,000 строк слишком громоздко для современного читателя и не будет покупаться), то он вызвался помочь отцу.  Бродский связался с издательством Ардис и высказал свое убеждение, что елагинский перевод этой монументальной поэмы – ценный вклад в русскую переводческую литературу.  Авторитет Нобелевского лауреата оказал желаемое воздействие, и книга была издана в 1979 году.  Посылая Бродскому экземпляр книги, отец надписал на ней:

Иосифу Бродскому

Корму обрызгало шампанское

Из размозженной вдрызг бутыли.

Корабль сползал, цепями лязгая,

Махину на воду спустили.

И вот уже морского странника

Далеко силуэт сиротский.

Вы – крестный моего "Титаника".

Почти из Вас цитата, Бродский.)

Пусть бьет в него волна шипучая

Там, на просторе океанском,

А с Вами, Бродский, я при случае

Хотел бы чокнуться шампанским.

                                      

                                    Отец с Бродским в Нью-Йорке

Когда отец умер, в эмигрантской прессе появился такой некролог, подписанный Юзом Алешковским, Иосифом Бродским и Львом Лосевым:

                                 ПАМЯТИ ПОЭТА

     Умер наш друг, Иван Венедиктович Елагин, замечательный русский поэт, две трети жизни проживший вдали от России.

     Жизнь Елагина была чудом, ибо по законам двадцатого века он не мог, не должен был выжить.   Мальчиком в Киеве его обрекли на небытие как сына "врага народа".  Когда пришли немцы, ему грозила газовая камера как сыну еврейки.  Террор, война, нищета, заброшенность – все это он пережил и одолел потому, что хранил не столько жизнь свою, сколько свой дар.  

     И были люди, которые на этот дар откликались: русские, украинцы, евреи, американцы.  Сначала немногие, а с годами все больше и больше.  Без компромиссов, без сделок с совестью, Елагин пришел к русскому читателю.  Его чистую лирику, его изумительный перевод американского поэтического эпоса, "Тело Джона Брауна" Стивена Винсента Бене, читают за рубежом и на родине.  Хочется верить, что будут читать всегда.  Вечная ему память.

                                                                                                                                                                                                                    Юз Алешковский

           

                                                                Иосиф Бродский

                                                                                  

                                                                Лев Лосев                                                                      

                                                                                                                                                                                

- Чаще всего отец печатал свои стихи в "Гранях" и "Новом Журнале", с редакторами которых (Натальей Тарасовой и Романом Гулем) его связывала многолетняя дружба.  Когда два поэта, Ираида Легкая и Валентина Синкевич, тоже его друзья, начали издавать альманах "Перекрестки", отец часто посылал туда стихи.  Конечно, его стихи появлялись и в других эмигрантских журналах (Возрождение, Мосты, Современник).   Когда начал издаваться 

"Континент", там тоже стали печататься папины стихи.  Предсмертные стихи отца – о портрете Гоголя кисти Владимира Шаталова и прощальное четверостишие "Здесь чудо все: и люди и земля" – отец послал Вале Синкевич для альманаха "Встречи".

- Отец способствовал также публикации в них и Ваших стихов? Какие литературные уроки отца запомнились Вам?

-  Не помню, чтобы отец рекомендовал мои стихи кому-либо, как это сделал для него Бродский.  Скорее это моя мама, которая регулярно переписывалась со своей подругой, Натальей Тарасовой (редактором "Граней"), послала ей раз мое стихотворение "Кто осень назвал трезвою?", заметив: "Смотри-ка, наша Лилька уже пишет неплохие стихи!" Тарасова напечатала его в следующем номере "Граней".  А Роман Борисович Гуль и его жена, Ольга Андреевна, были мамиными соседями и друзьями.  Гуль, прочтя мои стихи в "Гранях", сказал, что хотел бы посмотреть, что я еще написала, и отобрал несколько стихов в "Новый Журнал".  Конечно, я даже тогда сознавала, что легкостью моего литературного дебюта я обязана тем, что мои родители – Елагин и Анстей!

- Иван Елагин написал стихи, которые вошли в золотой фонд русской поэзии. Какие свои стихи он любил читать на литературных встречах?

- На литературных вечерах папа, как правило, читал свои новые, последние стихи, но иногда из аудитории раздавались просьбы прочесть что-нибудь из полюбившихся публике стихов – например, "Уже последний пехотинец пал", "Отпускаю в дорогу, с Богом", "Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой", "Жил Диоген в бочке", "Я человек в переводе", "Невозвращенец".

 

1.                             

Папа читает свои стихи в зале – это, по-моему, в Колумбийском университете. 

- Я знаю, что Вы все стихи отца знаете наизусть. Какое стихотворение вспоминается чаще других, или используется Вами в литературных беседах?  

- Ну нет, наверное, не все!  То есть они мне все знакомы, но я только часть из них могу прочесть наизусть, не заглядывая в книгу.  Мне трудно выбрать из стихов отца (как и матери) самые любимые, потому что они стали неотъемлемой частью моего сознания; я часто просыпаюсь со строчками их стихов, звучащих у меня в голове.

  

                                                

Снимок со мной снят на русском балу в Нью Йорке – папа и его жена Елочка (Ирина) взяли меня на Татьянин бал, когда мне исполнилось 16 лет

- У Вас в доме бывали поэты и художники. Кто были ближайшими друзьями Вашего отца? Как проходила литературная жизнь эмиграции того времени? Что знали о современной, на тот момент, русской литературе, какие имена упоминались? 

- Из художников отец дружил с Сергеем Голлербахом, Сергеем Бонгардом, Владимиром Шаталовым, Михаилом Вербовым, Владимиром Одиноковым.  Он дружил с поэтами Николаем Моршеном, Владимиром Марковым, Лидией Алексеевой, Ираидой Легкой, Валентиной Синкевич, с журналистами Вячеславом Завалишиным и Андреем Седых, с писателями Леонидом Ржевским, Романом Гулем, Владимиром Юрасовым, Татьяной Фесенко (написавшей книгу "Сорок Шесть лет дружбы с Иваном Елагиным").   Все они часто собирались, как на литературных вечерах, так и в домашних компаниях.

      В Нью-Йорке был книжный магазин "Четыре континента", где продавались книги и журналы из Советского Союза.  В альманахе "День Поэзии", в журналах "Новый мир", "Юность" и др., мои родители находили стихи Леонида Мартынова, Бориса Слуцкого, Юнны Мориц, Риммы Казаковой, Новеллы Матвеевой, а позже – Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Булата Окуджавы.  Они радовались появлению таких книг как "Не хлебом единым" Дудинцева и "Оттепель" Эренбурга.  Позже стали выходить книги, проникавшие из России нелегальными путями – "Доктор Живаго" Пастернака, мемуары и рассказы Лидии Чуковской и Евгении Гинзбург, книги Николая Аржака и Абрама Терца (т.е. Синявского и Даниэля).  Все это живо интересовало и волновало моих родителей и их друзей.

  

 

                           

На фото в Норвиче: папа, Наум Коржавин, Владимир Юрасов   

(писатель из второй волны) и Петр Муравьев (тоже писатель, 

профессор русской литературы) 

- Публикации в России состоялись уже после смерти поэта. Кто занимался составлением подборок? Как Вы узнали о их выходе? Видели Вы эти номера журналов, «Новый мир», «Огонёк» и др.?

- Самую первую публикацию стихов Елагина в России поместил Евгений Евтушенко в журнале "Огонек" в июне 1988 года, через год и четыре месяца после смерти отца.

       Евтушенко встретился с отцом в середине 60-х годов, в один из своих первых приездов в Америку.  Он позвонил в редакцию "Нового Русского Слова", где работал отец, спросил Ивана Елагина, и условился с ним встретиться в ресторане, где тронул отца, прочтя ему наизусть его стихотворение "Мне незнакома горечь ностальгии".  Опасаясь, что встреча наедине с эмигрантским поэтом будет дурно истолкована "органами" (он знал, что за ним следили), Евтушенко привел с собой в ресторан молодую латиноамериканку, родом из Боготы (Колумбия). 

 

                                        

В папином стихотворении "Жил Диоген в бочке" сказано об этой встрече: "В пазухе темной ямы / юность найдут мою. / Разве я тот же самый / в баре ньюйоркском пью? / Лихо бокалом звякая, / празднично пью при свечах. / Со мною поэт-гуляка, / Бабник и весельчак. / Девочка из Боготы / смеется за нашим столом, / и годы идут, как готы, / в снегу за ночным стеклом".

    Подборка стихов отца, появившихся позже в "Новом мире", была составлена поэтом и переводчиком Евгением Витковским, который начал переписываться с отцом в 1972 году, а в 1998 выпустил в Москве двухтомное собрание его стихов.

     Да, мы с Ириной, папиной вдовой, получили эти журналы.  Мы узнали об их выходе через коллег папы по Питтсбургскому университету – Марка Альтшулера и Елену Дрыжакову. 

- Ещё несколько вопросов к Вам как к поэту. О мелодике стиха, о звучании. Что мы слышим раньше, содержание или музыку стиха?

- Я думаю, что мы все воспринимаем поэзию по-разному; не у всех читателей одинаково развит музыкальный слух.  Конечно, с самых древних времен поэзия была неразрывно связана с песней, с ритмическими звуками тамтамов, с первыми музыкальными инструментами – дудкой и лирой.  Правда, одной мелодии, без содержания, недостаточно, но если в содержании нету мелодии, то уж лучше писать просто прозу (хотя в хорошей прозе есть своя музыка).

     А Вам попадалось стихотворение Саши Черного о форме и содержании?   

Одни твердят: "Что форма?  Пустяки!

Когда в хрусталь налить навозной жижи,

Не станет ли хрусталь безмерно ниже?"

Другие отвечают: "Дураки!

И лучшего вина в ночном сосуде

Не станут пить порядочные люди!"

Им спора не решить.  А жаль:

Ведь можно наливать вино в хрусталь.

- Нет, это стихотворение я не знала. Теперь знаю. А недавно я наткнулась у Саши Чёрного на такое четверостишие, не сатира вовсе, а философия, которой у него тоже предостаточно: 

- Да, конечно, эти стихи перекликаются, причем вполне возможно, что Валя не знала или не помнила этих стихов; это часто происходит непроизвольно.  Ничего "некорректного" я не вижу. Я не знала этого Валиного стихотворения – спасибо Вам за него. 

- Эти стихи, к тому же, и мелодичны, возвращаясь к теме музыкальности поэзии. А что значит музыка в Ваших стихах и в Вашей жизни? 

- Я люблю музыку, хотя мама говорила, что "Лильке медведь на ухо наступил", и у меня слух плохой.  Мама любила петь и часто пела песни на стихи любимых поэтов.  Я с детства привыкла засыпать под ее пенье, в то время как она стирала белье или возилась на кухне.  Наверное, оттого, когда я стала (в 5 - 6 лет) сочинять стихи, я их тоже пела.  Мама вспоминала, как я прыгала с раскрытым зонтиком по квартире и распевала:

Посмотрите-ка, люди,

Какой я хороший обезьян!

Зонтик счастья надо мною,

Зонтик счастия мне дан!

- А как Вы читаете? Для восприятия поэзии требуется тишина, сосредоточенность или лучше слушать чтение стихов в зале? Насколько важна для читателя уединённость с книгой стихов? Какая обстановка более благоприятна? 

- Конечно, верх блаженства – расстелить в хорошую погоду под тенистым деревом одеяло, а на нем стопку книг любимых поэтов, и читать запоем!

        Слушать чтение хороших стихов в окружении людей, собравшихся вместе ради поэзии – это переживание другого рода, тоже очень нужное для нашего восприятия поэзии, и я рада, что мне привелось бывать на множестве таких чтений.  Но когда толпа расходится, мне всегда хочется самой перечесть в тишине стихи.

- Должна поэзия быть серьёзной или, как сказал поэт, немного глуповатой. 

- Мне кажется, что для поэзии, как и для всякого искусства, важно чтобы в ней присутствовал элемент игры, юмора, иронии.  Это не признак глупости – глупость часто бывает сугубо серьезной и напыщенной, – а просто сознание абсурдности человеческого бытия.

- А смешливой поэзия должна быта? Как Вы считаете? И что, например, сказал бы Ваш отец о карантине, о ношении масок? Показалась бы ему эта маскировка хоть немного смешной?

- В стихах отца много юмора, даже помимо его чисто шуточных стихов, которых у него множество. Он, наверное, написал бы что-нибудь о "намордниках", в которых мы все сейчас ходим.

Например, у него есть стихи о загрязнении воздуха:

...   Ах, как счастливы мы, ухитрясь

Защититься от копоти!

Это грязь?  Ну а разве не грязь

В нашем жизненном опыте?

Загрязнил ты все то, что тебе

Было Богом даровано,

И кричишь, что к фабричной трубе

Приближаться рискованно!

- Спасибо Вам! У меня вызывает восторг Ваш слог и прекрасный русский язык, который сохранился благодаря Вашей любви к русской литературе.

                                                                                                   Август 2020