*  *  *

Противлюсь сам, тебя учу тому же

И буду с теми, кто был против нас.

А снег разглажен, будто проутюжен

В последний, может быть, последний раз.

И на меня ее наденут тоже – 

Последнюю рубаху бытия,

Но вырвется и улетит, быть может,

Душа непостоянная моя.

За то, что видел дальше, поплачусь я,

А близкого и даром не возьму.

И я хотел прославить захолустье,

Но не прославил, судя по всему.

Я видел мир в просветы между досок,

Чердачной пылью тридцать лет дышал,

Полжизни задавал себе вопросы

И сам на них полжизни отвечал.

И в мире не найдя себе подобных,

Я, если говорить начистоту,

Противиться готов, чему угодно,

Кому угодно – только не Христу.

*  *  *

За приметами старого быта, такими как

Молоко в пирамидке (картонный четырехгранник)

Уезжаю в провинцию: глушь, духота, тоска

Раскаленное, как алюминиевый подстаканник.

Но и здесь живут люди, и вечный офлайн ничто

По сравнению с этим страданием и укором,

Но врывается в жизнь, как склоняемое «пальто»,

«Непоганый фильмец» и бумажный стакан с попкорном.

И, когда засыпаю, ночных электричек гул – 

Вездесущему мату подспорье и дополненье.

Нестоличное время, в тебя, как в пожар, шагну,

Чтобы вынести слово живым, невредимым, цельным.

*  *  *  

                                                          Е.С.

Мы – дети солнца. Можем, не готовясь, 

как самолеты с вертикальным взлетом,

подняться вверх: земное притяженье

для нас всего лишь маленький параграф 

учебника по физике.

В Донецке

такие же, как в Киеве, каштаны

и тот же запах мокрого асфальта

у нас ассоциируется с летом.

Мы – дети солнца. Вредная привычка

читать Соснору непреодолимо.

Но ты же возвратишься, Заболоцкий,

бессонной ночью на журнальный столик?

Тогда же в тишине новозаветной

из безвременья выйдет Ерофеев

и скажет тихо: «Я был тоже с ними,

в ночном саду бродил, держа под мышкой

свои еще не изданные книги».

*  *  *

                                                              Матери

Оживаю для слова: ни жизни, ни смерти не рад.

Я еще не сказал, я еще не успел, подождите!

Но уводят меня в вечный холод, и хохот, и смрад.

И пусть я не пожил – вы хотя бы еще поживите.

Тихий ангел еще не коснулся чела, я успею

Возвратиться туда, где я первые сделал шаги,

Где шумела трава и деревья качались быстрее,

Где я чувствовал мать, на ее засыпая груди.

И, не зная еще языка и законов природы,

Я был частью Вселенной и крохотным сердцем своим

Ощущал, как из мрака земли просыпаются всходы,

Как зерно умирает и небо рыдает над ним.

Оживаю для слова и временной жизни не знаю.

День сгорает, как спичка, и, падая камнем в постель,

В полусне-полуяви я ясно теперь ощущаю:

До сих пор твои руки качают мою колыбель.

*  *  * 

                  Стой! Ты хоронишь и майских жуков.

                                                           В. Соснора

Ты показал мне майского жука – 

я требовал продолжения,

как Дарвин на корабле «Бигль»,

хотя всех укачало и все хотели плыть домой.

Но оказалось, что другие насекомые:

жук-носорог, 

жук-бегемот,

жук-жираф,

жук-слон 

названы так из-за сходства с животными,

живущими в Африке.

И нет ни апрельского жука,

ни июньского,

ни июльского, наконец.

А я уже видел двенадцать жуков,

сидящих вокруг костра

и передающих друг другу посох.

Майский жук одинок во вселенной.

Одинок, как и я.

Forever alone – это его социальная ниша.

*  *  *

Февраль разлит – осталась грязь на донышке,

На крыше, где тепло печной трубы,

Чужая кошка привела детенышей

И бросила на произвол судьбы.

И кто-то торопил меня, но древняя

Тоска во мне, и мука мне мала,

А солнце пропадает за деревьями

И только глушь проклятая цела.

*  *  *

Падала виноградная гроздь, не было раньше – 

теперь в избытке,

Единство людей пробивается сквозь

Одиночество скрипки.

Наваливается отовсюду звук,

Гнал вперед, как удар конвоира сзади.

Сколько человеческих мук

Музыки ради.

  *  *  *

Собираю слова, как пустые бутылки.

Выливаю коннотации, как остатки жидкости, и прячу

в грязную сумку.

Через слово можно смотреть на солнце,

не боясь ослепнуть.

Очищаю слова

от налипших значений:

и драп – это просто ткань,

а план – продуманный заранее порядок действий.

Я хочу изначального смысла, который сладок,

как спелое яблоко, упавшее на траву.

Я хочу изначального смысла, который ясен,

как воздух в горах, когда солнце уже успело растопить туман.

Я хочу изначального смысла, который светел,

как день, когда я встретил тебя.

И еще я хочу, чтобы о поэзии молились,

как об урожае во время засухи.

ОБ АВТОРЕ: Иван ВОЛОСЮК, Донецк. Поэт, филолог. Родился в 1983 г. в Донецкой области. Окончил Донецкий национальный университет. Автор сборников стихов «Капли дождя» (2002), «Вторая книга» (2007), «Продолженье земли» (2010), «Помнящие родство» (2011, в соавторстве), «Донецкие строфы» (2011), «Под страхом жизни» (2013). Публикации: «Знамя», «Новая юность», «Дети Ра», «День и ночь» и др. (Россия); «Радуга», «©оюз писателей», Лiтера_Dnepr», «Донбасс» (Украина); «Побережье», «Связь времен», «Время и место» (США); «EDITA», «Крещатик» (Германия) в литературных изданиях и периодической печати Канады, Австралии, Беларуси, Молдовы и др. Член Межрегионального союза писателей Украины. Участник Фестиваля русской литературы (Пуща-Водица, 2011), Второго Форума молодых писателей России, СНГ и зарубежья (Липки, 2012)