Skip navigation.
Home

Навигация

Ольга Анстей

Ольга Николаевна АНСТЕЙ (девичья фамилия ШТЕЙНБЕРГ; 3 марта 1912, Киев - 30 мая 1985, Нью-Йорк) –  самая известная поэтесса второй эмиграции. Романтичность ритмов,  эмоциональность интонационное богатство –  вот некоторые из признаков художественного почерка Анстей. Чувство родины, которое вообще играет заметную роль в мироощущении Анстей, исчерпывается воспоминаниями о Киеве, русской литературой и православной церковностью. Анстей окончила в Киеве Институт иностранных языков. Работала секретаршей и переводчицей. По словам самой Анстей, она "стала складывать стихи лет с четырех". В 1937 г. вышла замуж за поэта Ивана Елагина; в 1943 г. вместе с ним уехала из СССР. Во время войны жила в Праге и в Берлине, с 1946 г. –  в Мюнхене. Печататься начала в 1946 г. В Мюнхене вышла ее первая книга  –  "Дверь в стене", включившая стихотворения 1930-1948 гг. Анстей делила свою жизнь на три периода: киевский. германский и самый продолжительный – американский. В США она прожила 35 лет. Работала в ООН в Отделе письменных переводов. В 1960 г. была издана в переводе Анстей повесть Стефана Винсента Бенэ "Дьявол и Даниэль Вебстер". Последняя книга Анстей  –  сборник стихов "На юру"  –  вышла в 1976 г. После выхода этой книги стихи Анстей печатались в "Новом журнале" и в альманахе "Встречи".

-

 
К 100-летию со дня рождения                              

 1912 - 1985


ГЕОРГИЕВСКОЙ  ЦЕРКВИ

С чистых плеч твоих главы отьяты,
Наги стены, упали кресты.
Страстотерпица страшной утраты,
Именинница горькая ты.

Но каштаны, густые на диво,
Над тобою сомкнули листьё,
И, как волосы леди Годиву,
Поруганье закрыли твое.

23 апреля 1934



*   *   *
Душа проснулась, захотела пить,
Пригубила колодезной и жесткой
Воды молчанья  –  и рванула нить,
И вот одна на лунном перекрестке.

И улицей в кивающих садах
Сбегает, будто к озеру, на площадь,
Неся в протянутых пустых руках
Воспоминаний бережную ощупь.

Чтоб, совершив предутренний дозор
И обходя неспящих стороною,
Ундиной влиться в заповедный двор,
В кирпичную дорожку под стеною

И там беззвучно плакать, как ветла,
Как будто бы сюда пришла впервые,
Как будто бы впервые поняла,
Что камни в этом городе живые.


*   *   *
Когда весь дом причесан и умыт,
Осмысленной напитан тишиною,
И стол рабочий тянет как магнит
Своею сладостною шириною,

Когда лампадки верный огонек
На рушнике у образа поставлен,
И дух светло-насторожен и строг,
И как лампадка бережно заправлен,

И надо эту тишину вбирать,
И карандаш тянуть к себе рывками,
И теплую раскрытую тетрадь
Листать нетерпеливыми руками  –

Тогда возьму я ключ, пойду к дверям,
Подальше спрячу душу человека,
И Божьи все дары опять отдам
За двухнедельную бумажку чека.



ВОЛЧЬЕ СЧАСТЬЕ

Намела пурга, залегли снега,
Селекстанция  –  что кус пирога:
Пухлый ком на крыше  –  на ставнях лед,
Чуть видна, к колодцу стежка ведет.

Что ни шаг  –  сугроб, что ни пядь  –  ухаб,
У колодца днем  –  следы волчьих лап,
Леденеет в сенцах дежа  –  бадья.
У меня жена, у тебя семья.

А в конторе  –  в слезах смоляных стена,
И буржуйка хворостом калена...
Мрачно-красным гудом гудит труба.
У тебя судьба, у меня судьба.

Кучки пепла в ряд на столе лежат.
Эх, сегодня в ночь добивать доклад!
У меня жена, у тебя семья.
Льдинками талыми звенит бадья.

Районной газетой покрыли край стола,
Ты как хозяюшка на стол собрала...
Ах тюлька, повидло, брусничный чай!
Брусничный чай, из беды выручай.

Волчья горячая гудит беда,
Гудят от метелицы в небе провода...
Красный полыхающий печуркин кут.
Красный полыхающий в глазах лоскут.

Не глядевши, знаю: ты за спиной.
И, не слушав, знаю: ты спишь за стеной.
Волчье солнышко мое, треугольный рот.
Кожухом закутаю  –  мороз не возьмет...

По стежке от колодца ведро притащу.
Милая  –  не бойся  –  не расплещу.
Нет, не оступись, брат, не переступи!
Спи, зеленая моя, молодая, спи.

Утром  –  трехтонка, и конец снегам.
Так тебя нетронутую  –  так и сдам.
Разве ты солжешь? Разве я солгу?
Так и будь в святом, в заклятом кругу.

Ходики ходят, толкают темноту.
Счастье мое волчье, сушь во рту.
Красный мерцающий тянущий магнит.
Льдинками ломкими заря звенит.



*   *   *
Масляна в дверях, дружок, так чего нам супиться?
Небо  –  сковородкой синей, облако  –  блинком… 
Ветер с заречья, просохла мокроступица.
Сядем, моя умница, посидим ладком!

Пиво надо пить, пока кружка пенится,
Водку  –  пока стопка холодком запотела.
Жить  –  пока нежится, можется, ленится,
Пока трогаешь милое под током тело.

Тут у нас Масляная  –  синяя, студеная,
И река наша синяя, и в глазах синё…
Земля переваливается с боку на бок сонная,
Как в теплом наспанном логове зверье.



*   *   *
Свеченьем женским всем, всем тем куском,
Что за бессмертье может поручиться  –
Я жаждала дотронуться виском 
До ямки той священной на ключице,

Того прибежища, твердыни той...
Чтоб снизу вверх вглядеться с гордым правом
В твое лицо, и каждою чертой
Насытиться, и сердце не забавам

Отдать, а уважением облечь
Порфирородным, подлинным, суровым
К тебе, бойцу, склоненному на меч,
Меня избравшему единым словом.

Ты так не рассудил...




    МАЙ

Всё влажно, всё взволнованно,
Зеленой тучей ходит,
Кивает заколдованно,
Шуршит и колобродит,

Насупилось без солнышка,
Дремучее  –  струится…
А мне сквозь ропот кленушка
Слышится и снится:

–  Аленушка! Аленушка!

Кличет брат сестрицу.





ОБЕТ

Лес да лес, да в лесу гора,
Да берлога порожня змиева:
Змей на ловы ушел с утра,
Полетел на запад от Киева.

Шлях ползет под лесной пятой,
Туманец краснолесье кутает,
Да стеной стоит сухостой,
Да шиповник опушку путает.

Стук подков слыхать издали:
Конь шагает и стремя треплется.
Княжич едет на край земли,
Клад обетный у груди теплится.

Вижу щит, да бровей разлет.
Тугоплетену косу девичью.
Княжич ладу свою везет
Басурманскому королевичу.



*   *   *
Сам подумай, легко ли, в силенках ли бедных людских
Это всё зачеркнуть, залепить ярлыками казенными,
Если я от случайнейших прикосновений твоих
Расцветала, как Дафна, побегами нежно-зелеными.

Если нежность твоя вкруг меня замыкала кольцо  –
Я, как плотную ткань, ощущала ее даже издали,
И в ответ распускалось очнувшееся деревцо,
Одеваясь счастливыми робко-зелеными брызгами.

Ночь глядела на нас из бездонного звездного рва,
Ночь качалась над нами пластами бессонного ладана,
И бледнел ты, услышав, как призрачно-лунное “а”
Вниз, в колодец ночной, заколдованным камушком падало.
      1948


*   *   *
Кто спит без снов, кому забота снится.
А я всё пристальней и всё острей
Смотрю на белоснежную страницу
Невозмутимой совести твоей.

И проступает снова, как бывало,
Штрихами симпатических чернил
Всё, что моя любовь затушевала,
Всё то, в чем ты себя не обвинил.

Позор твоей оглядки осторожной
И ставка недостойная твоя
На торжество развязки невозможной,
На то, что стану я  –  не я.

Лазейки компромиссов безотказных,
И то, что каждый быстрый твой ответ
Не есть евангельское “да” и “нет”,
А может понят быть седмиобразно.

И что всего смутней и тяжелей,
Что не поймать и не нащупать словом:
Мерцанье лживой ауры твоей
Под непорочным рыцарским покровом.

Остыла я. Ни искорки, ни зги.
Но если в час, условленный когда-то,
Почудятся за дверью воровато
Ступающие мягкие шаги –

Всей кожею горячечно сожженной,
Всем перебоем екнувшей крови –
Я – слух! Вся слух втройне настороженный!
Вся – слух любви.

1948


*   *   *
Я примирилась, в сущности, с судьбой,
Я сделалась уступчивой и гибкой.
Перенесла, что не ко мне, –  к другой
Твое лицо склоняется с улыбкой,
Не мне в твой зимний именинный день
Скобленый стол уставить пирогами,
Не рвать с тобою мокрую сирень
И в желтых листьях не шуршать ногами…

Но вот когда подумаю о том,
Что в немощи твоей, твоем закате  –
Со шприцем, книжкой, скатанным бинтом  –
Другая сядет у твоей кровати,

Не звякнув ложечкой, придвинет суп,
Поддерживая голову, напоит,
Предсмертные стихи запишет с губ
И гной с предсмертньх пролежней обмоет  –

И будет, став в ногах, крестясь смотреть
В помолодевшее лицо  –  другая…
О, Боже мой, в мольбе изнемогаю:
Дай не дожить... Дай прежде умереть.


*   *   *
На тебя доказчиков немало,
О тебе худая слава трубит.
А моя любовь не убывала.
Ей-то что? Любовь не судит  –  любит.

Столько от тебя обид сносила,
Мнили  –  про тебя и думать брошу. –
Без любви  –  обиды не под силу,
А любовь снесет любую ношу.

Нет таких чернейших преступлений,
Что любовь слезами не отмыла б,
Нет таких тягчайших оскорблений,
Что любовь любовью не покрыла б.



            БЕЗ ТЕБЯ
                     Отцу

Закат без тебя. Который?
И как на него смотреть?
Кто будет эти просторы
Дыханьем радости греть?

На что мне тучи стальные,
Песок, и мост, и лоза,
Когда не глядят родные
С лукавинкою глаза?

Но знаю: вот эта лужа,
Вот эти стекла в огне,
Вот этот щенок неуклюжий  –
Живут  –  тобой  –  во мне.
                         1932


СВИДАНИЕ

Были двери на запоре
Ровно тридцать лет.
Свечку продали в притворе:
Вот к тебе билет.

Хмурый ты в гробу и хворый.
Не узнал меня.
Задвигает осень створы
Золотого дня,

Щедр сентябрь, и золот-золот,
С дымом по углам,
Будто осень варит солод
К свадебным столам.

Золот с дымкой голубою,
Золот и богат,
Так, как наш сентябрь с тобою
Тридцать лет назад.

НОЧЬЮ

Красный отсвет от лампадки.
Начал фитилек дрожать,
Точно мается в припадке…

И лампадке умирать.

Вьется пόд  гору дорога,
Но не страшно темноты:
И фитиль, и я, и ты  –
Всё в руках Живого Бога.

*   *   *

Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом...
Жуковский
Что маячишь за окном,
Что заглядываешь в дом,
Девочка-плясунья?
Навья нежить, вихря дочь,
Что ты празднуешь всю ночь
В бури новолунья?

От тебя мне не уснуть,
Тяжко ветер лег на грудь,
Тяжко ходят тучи.
Смертным венчиком трясешь,
Гробовым кольцом зовешь
В дымный дом летучий.

Всё я знаю наперед:
Стукнет ставень, охнет свод,
Скрипнет дверь-колдунья.
Мне венчаться тем венцом,
Обручаться тем кольцом
В бури новолунья.