Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Игорь МИХАЛЕВИЧ-КАПЛАН, Филадельфия

Игорь Михалевич-Каплан


Поэт, прозаик, переводчик, издатель. Родился в Туркменистане. Вырос во Львове. На Западе с 1979 года. Главный редактор литературного ежегодника и издательства "Побережье". Автор шести книг. Стихи, проза и переводы вошли в антологии и коллективные сборники: "Триада", 1996; "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", М., 1998; "Библейские мотивы в русской лирике ХХ века", Киев, 2005; "Современные русские поэты", М., 2006, "Антология русско-еврейской литературы двух столетий (1801-2001)", на англ. языке, Лондон - Нью-Йорк, 2007; "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев, 2008 и т.д. Печатается в литературных журналах и альманахах России, Украины, Англии, Дании, США, Канады, Германии, Израиля и др.

2013-Михалевич-Каплан, Игорь

К  70-летию со дня рождения

       ОТРАЖЕННЫЕ  ДНИ

             ГРАВЮРА

Пейзаж японский на стекле:
колеблющийся мостик созерцанья
расплавлен на речной воде,
чернеет лодка углем,
подсохли сети рыбака,
две женщины на берегу,
цветная птица в длинных перьях,
раскрытый зонтик на ветру,
распластаны деревья,
присела карликом гора,
краснеет пагода издалека.

Но только нет движенья.


               *   *   *
Ты в комнату войдешь –
огонь цыганит
пляски у камина,
на занавесках птицы
воздух перестанут пить,
теплом и хвоей
дышится в сочельник,
наш старый дом
заблудится в деревьях,
фонарь качнет
желтоволосой головой.
Медлительно приблизишься –
Всё поплывет вокруг:
январский день твоей походкой,
молитвой новогодний приступ чувств.





                  *   *   *
Как просто всё с рассветом позабыть
и больше не писать под вечер черный!
Туманится на зеркале лицо,
черты проснутся чуть попозже,
когда острозаточной бритвы сталь
пройдет по непобритой коже.
Прихлынет к жизни розовая боль,
сожмет рисунком непокорно губы,
напор невоплощенных чувств
прорвет дыхание сквозь будни.
Просветится январь в небесных окнах,
душа стихи вчерашние неслышно повторит.


                 *   *   *
И снова в рифму Рим.
Брожу как пилигрим.
В тигриных пятнах воды Тибра.
На улице Риджины Маргариты
собачья свора затевает ссоры.
Белеют тротуары штопкой швов
под августовским шелковистым солнцем.
Старухи в черном сторожат у окон.
По околотку отбивает почтальон чечетку
на стертых лестницах нечетных,
перебирая адреса, как четки.
Что новость в его сумке подарит?
Всю жизнь мою под Колизеем Мира
сыграет драмой город Рим незримо
и снова превратит события в руины,
будь на арене я или в толпе, как зритель.
На крыльях двух тысячелетий
летят в гусиной стае вестью
мои восточные заветы истин,
спасая от пожара вечную столицу.




               *   *   *
                                    Милому другу
Ольга Павловна,
вороненок Ваш маленький
в клюве желтое утро принес
на открытый порог,
не докрашенный Мастером.
Теплой жизни комок
по-детски каркал отчаянно,
словно что-то пытался сказать
и не смог...
Милый друг,
Ольга Павловна,
за окном Вашим плавится
птичий рай голосов – 
есть там и мой,
картаво-застенчивый.
В городе Эдгара По
Вороненок станет Вороном.
Отчего же он не ест?
Отчего же он не пьет?
От полета до полета
птица всё чего-то ждет.
Р-разор-рвите стар-рый адр-рес,
Ольга Павловна,
я не смог...

           *   *   *                Алине Фиш                
Шипят на диске чугуна
яичницы поджарые бока –
дрожащих пятен сплав
под зеленью укропа,
стручками лука золотого
и в помидорном соке.
Желток на сковородке
красным солнцем
парит в белковом молоке,
началом дня
разлиты запахи в огне,
рук колдовских твоих полеты
и чашка кофе на столе.
       

        ШАГИ

Я у твоей двери.
За ней сокрыты
голос и движенье.
Так трудно мне
остановить мгновенье
в потоке времени.
И тяжело дышать –
сжимается в груди
пространство памяти –
умение любить.
Магические образы:
дорога, вечер, встреча,
загадочная власть
приятия судьбы.
Произошло признанье
тайное на миг,
как исповедь вселенной,
где слух – предчувствие,
(вернее, приближенье),
а зрение – мучительный барьер –
переступить порог –
по обе стороны двери:
...шаги, шаги, шаги....

       
       НЕ УХОДИ

Вхожу в твои пределы,
где руки белы,
а тайны ночи
опускаются на грудь.
Луна двоится
твоим лицом,
начертанная за окном
покорным мелом.
А губы –
шепот листьев
перед дождем,
что будет длиться
до первых полуснов.
Не уходи –
еще глаза горят
кошачьим блеском,
в зрачках теплится
медь на пепле.


АВТОПОРТРЕТ

                                        Алексею Сторонкину

Квадрат и зеркало –
лицо в окне.
Руки плавятся на стекле
и тянутся к осени.
Рыжий свет отразится в глазах,
будто яблоки поздние
в солнце морозном.
Свободное тело
летит к небесам
над крышами желтыми.
Дождь и судьба –
стучатся в окно.
Мысли плавятся на стекле,
как забытое прошлое.

              *   *   *
Всё чаще смотрю в чисто поле –
вот уж кто-то куда-то уходит.
Всё пытаюсь запомнить земное –
знать, не время еще отпевать.
Пролечу мимо солнечных окон,
мимо женщин, которые вспомнят,
мимо книг, своих и чужих,
корешки бы вслепую потрогать.
На какую ни выйду дорогу,
возвращаюсь к знакомому дому –
руки гладят кроны деревьев,
но не могут достигнуть неба.
На земле – огни и кочевья.
Поздно забрался в высокие выси,
у падшей души вырастают крылья.



              *   *   *
                          Ольге Фишерман

В Вашем городе – Будапеште,
сизые голуби окна клюют,
как зерно, на рассвете.
Летний трамвайчик
в рубашке цветастой
звенит на мосту,
будто будильник дунайский.
На улочках узких –
жаркое лето, от ветра
в тополином пуху,
играет с оркестром деревьев.
Простынями белеют
ночные безумства
в проемах домов
городской бедноты.
В теплом воздухе
криком небесным
начинается дождь –
      легкий, слепой и смешной,
танцуя по крышам
темпераментный чардаш.
Бубном сводит с ума
                                цыганка-река
берега
             между Будой и Пештом.


ГРАФИКА ЛИНИЙ

В черно-белом кино
темнокожие тени
и белое полотно.
В квадрате постели
графика линий –
странное черное тело 
на ночной простыне.
Ситец утра цветного
длинное белое тело,
как экран, зажигает.
Пальцы рук загорелых
целуют и тянутся
к солнцу зрачков.
Губы света касаются.
Ночь не властна
над красками долгого дня.
Но, дай Бог, так любить,
как в этом безумном
черно-белом кино.

 

                            FREEDOM TRAIN

«Поезд свободы» (Freedom Train) – метафора в американском фольклоре, относящаяся к нелегальной системе, разработанной аболиционистами для помощи рабам, бежавшим с Юга на Север США и в Канаду. 

По полям и лесам,
                            в горах,
                                       на зеленый свет
паровоз летит на парах, –
                                        пух-пух-пух,
                                        пах-пах-пах;
и гудок висит в небесах, –
                                          ух-ух-ух,
                                         ах-ах-ах;
и колеса о рельсы стучат –
                                          чух-чух-чух,
                                         тах-та-тах.
А на красный свет
ловят черных ребят из окрест.
У тамтама тревожный звук, –
это негры на Север 
                             держат свой путь.
На плантациях тяжкий труд,
днем и ночью невольников псы стерегут.
А вокруг лишь беда да испуг, –
держит в страхе рабов белый Юг:
   на рынке мускулам нет цены,
                       зубы проданы тоже,
                           вместе с черной кожей.
Но вот,
            вдалеке,
                         черный дым из трубы,
как индейский сигнал
                                  с высокой горы –
от хозяев бегут бунтари.
Зов свободы издалека:
                                  да-да-да,
                                           ту-ту-ту,
                                  да-да-да,
                                            чу-чу-чу.
И летят мечты
                       в Северные края,
чтобы их не догнала злая рука.
Слышите, звуки песни издалека?
Это голос неба: «Аф-ри-ка!»,
Это голос джунглей: «Аф-ри-ка!», 
Это голос мамы: «Где сынок мой, маленький?»
Вспоминают негры
                              зеленую страну:
меж холмами реки медленно текут,
где озера синими глазами жгут,
где в саванне звери дикие живут.
Там, где тени прошлого –
                                        черная земля,
за свободу молятся,
                               будто ждут дождя,
на просторы просятся
                                   воля и судьба.
Это голос родины: «Аф-ри-ка!»,
Это голос джунглей: «Помни нас, оставленных!»,
Это голос мамы: «Спи, детеныш, маленький».
Помни слово: «Аф-ри-ка!», –
Это вечных странствий песня,
если ты не стал невольником судьбы.






            *   *   *
                                                 Юрию Крупе

Что осталось от дома моего? 
Ветка на ветру,
                           птица на лету.
Дерево поздно цвело в том году. 
Акации свет, будто снег в вышине, 
выкрасил в белую краску рассвет. 
Нет ни окон, ни стен,
только старый порог, 
окаянная дверь
стала тенью теперь. 
Я пришел, я устал,
я хочу отдохнуть... 
Только птица поет чью-то песнь,
не мою.


В МОЕМ ГОРОДЕ ДОЖДЬ

В моем городе лето
розовым светом разлито,
дышит влажностью город,
палисадники зеленью сшиты.

В моем городе ливень,
и по улицам длинным
пляшут струи-стрекозы,
отходя от ночного наркоза.

В моем городе утро
фонари погасило,
только шины в машинах
всё шипят мне по-польски…

МИХАЛЕВИЧ-КАПЛАН, Игорь, Филадельфия. Поэт, переводчик, издатель. Родился в 1943 г. в г. Мары, Туркменистан. Жил во Львове. На Западе с 1979 года.   Редактор литературного ежегодника "Побережье" и основатель изд. "Побережье". Автор шести книг. Стихи, проза и переводы вошли в антологии и коллективные сборники: "Триада", 1996;  "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", М., 1998; "Библейские мотивы в русской лирике ХХ века", Киев, 2005; "Современные русские поэты", М., 2006; "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев, 2008 и мн. др.