Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Татьяна Каунова

КАУНОВА (Кордун), Татьяна, Нью-Джерси. Поэт, прозаик. Родилась в Усть-Каменогорске. Жила в Вильнюсе, затем в Киеве. Работала литературным редактором в издательстве "Днипро", в Министерстве культуры и Министерстве юстиции.  Издала два поэтических сборника: "Рождение луны", 1985  и "Наугад раскрытое пространство", 1994. 

2012-Каунова, Татьяна

ЧУТЬ ПРИГУБЛЕННЫЙ МОТИВ

Эта нереальность света
и расплывчатость предметов,
волн морских речитатив,
сквозь всеведенье тумана
в тихом стоне океанном, –
чуть пригубленный мотив.
Нам определилось место
в сердцевинной тьме небесной,
и едва солоноватый
отзвук над тобой крылато
притаился и затих,
но не приподнял завесу, –
не размыт и не расплескан, –
предназначен для двоих.
И пронзительней, чем ливни,
и заблудший и счастливый
округлил внезапный стих.
Он такой неуловимый, –
все, чем прежде быть могли мы, –
чуть пригубленный мотив.

ПОРТРЕТ НА ФОНЕ ДОРОГИ

Уже в который раз проходит сумрак
по опустевшим утомленным залам,
который раз к стене подходит сумрак
к портрету с удивленными глазами,
висящему в злоченой темной раме,
на заднике чуть облака подправит,
слегка приглушит обрамленье ветром,
переместит по фону блики света,
добавив штрих к костюмным мягким складкам,
и углубит печаль в глазах украдкой.
И, всматриваясь в темноту зрачков,
услышит перезвон колоколов,
которыми небесный свод разомкнут:
звонарь от горизонта к горизонту
раскачивает небо осторожно.
Глядит портрет отчаянно, тревожно,
как будто удержаться невозможно
в роскошной на стене висящей раме.
Тревогою исполнена дорога,
которой предстоит лежать веками,
перемещая времени песок,
навеки замкнутый в сияющем пространстве.
Отрекшись от ветров далеких странствий,
зависнет на картине птичий крик,
застынет чуть сгущающимся фоном,
пронизывая просветленный миг.

И только выраженьем удивленным
его присутствие запечатлит портрет,
глядящий через сумрак столько лет,
и видящий, что там, – в конце дороги –
дней ни прошедших, ни грядущих нет,
а только свет,
                        пронзительнейший свет.

*   *   *
– Я б хотела к вам зайти погреться.
– Догорело лето, мое сердце,
и листва, обуглившись, сотлела.
– Я к вам на минуту залетела,
чтобы только взгляд в окне оставить...
– Но давно закрыты в доме ставни
да и дома нет давным-давно:
стал он словно маково зерно,
а потом и в памяти растаял.
– Но я помню легкую тропинку,
и уже дошла до поворота,
слышу там шаги, проходит кто-то.
– Это яблоки так падают в траву.
Если я тихонько позову,
может, снова будет полным месяц,
как тогда, на этом самом месте?
– Он-то выйдет, вряд ли ты заметишь:
яблоком вдруг округлится звук
и в траве некошеной остынет,
расколовшись на две половины.
         НА ОСЕННЕМ ПЛЯЖЕ

Испуг коснулся ивняка,
он держит крылья в напряженье:
в реке, конечно, искаженье, – 
не так уж осень велика.

Передается дрожь песка
следам, разбросанным по пляжу,
но небеса, конечно, глаже –
не так уж осень велика.

Синь отошла за облака,
и желтизна неумолима...
Как разминуться здесь смогли мы?
Не так уж осень велика.

*   *   *
Что вспомнишь, – то твое, –
и яблоко упало,
качнулась тень и обнажилась ветвь.
И лето на крыльце, всё, что за ним стояло,
решалось улететь, так просто, – улететь.

Готовились к зиме тропинки и созвучья,
сушился на стене букетик чабреца.
Но взгляд твой от земли и дома был отлучен.
Не стоит порицать, – уже сошел с крыльца.

Что оставалось мне? Пустить за ним вдогонку
грядущий листопад за сонную межу
и хлынуть наугад за соломинкой тонкой,
оставив до снегов всё, чем я дорожу...

А там – пускай звенит, – на то и чисто поле.
Всё выровняет снег и сможет воскресить:
сентябрьскую теплынь, сладчайшую неволю,
из глубины небес опущенную синь

и дрогнувшую тень (мгновение, не более)
сухую лебеду, тяжелый гул шмеля,
предснежный дивный звон над онемевшим полем,
что отдаляет слух и прочь уводит взгляд.


НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМ ПОЛОТНЕ

Невзрачный мир, что осень стерегла,
но потихоньку все-таки сжигала, 
чтобы прибавить чуточку тепла
к убыточному гомону вокзала,

невзрачный и забытый трижды мир,
что повторял из года в год значенье
кленовых листьев, беден был и сир
пред непреклонным рельсовым свеченьем.

Он был почти невидим перед днем
скользящим плавно мимо, мимо, мимо...
перед надменным и неудержимым 
ночным вагонным призрачным огнем.

Подсолнуха был неуместен цвет
среди травы пожухлой, сухостоя,
отважившийся выжить, белый свет
преображал он в нечто золотое.

И под мостом, где сырости уют
мог приютить, ну разве прутик ивы,
раскрылся необузданно-счастливый
репейника белейший парашют.

Алела, к шпалам прислонясь, листва
под грохотом взращенной земляники.
И вместе с ней в железный ритм проникли
слова: жива, жива, жива, жива.