ИОСИФ БРОДСКИЙ КАК ИНТЕРПРЕТАТОР СТИХА

Бродский не только поэт и теоретик стиха, но и
практик истолкования поэтического текста, создатель собственного метода
освоения поэзии. Доступных на сегодняшний день примеров этого метода не так
много: подробный разбор нескольких стихотворений на русском языке («Новогоднее»
и «О путях твоих пытать не буду…» Цветаевой, «У людей пред праздником уборка…»
Пастернака, «С миром державным…» Мандельштама, частично – «Реквием» Ахматовой),
а также детальный анализ отдельных иноязычных стихотворений Роберта Фроста,
Томаса Гарди, Уистана Одена, Эуженио Монтале, Дерека Уолкотта.

Бродский достаточно пристрастен в отборе
стихотворных текстов для своего анализа. Во-первых, он разбирает лишь те стихи
и только лишь тех поэтов, которые дороги ему как читателю; во-вторых, как
правило, это поэзия, близкая по духу стихам самого Бродского. Он не подвергает
анализу тексты, созданные в чуждой ему манере и с чуждым ему идейным
содержанием.       

Разбор стихотворения обычно
осуществляется в жанре эссе, хотя формально он может представлять собой
предисловие к сборнику, доклад на научной конференции или часть интервью.
Известно, что достаточно большое количество материала существует в виде
конспектов университетских лекций, где подвергаются разбору тексты многих русских,
античных и современных западных поэтов. Одной из важнейших
особенностей методологии Бродского является его представление об авторстве в
поэзии. Бродский категорически отказывается от традиционного понятия
«лирического героя» как неравнозначного «автору» и, тем более, «поэту». Памятуя
о термине «смерть автора», в случае с Бродским можно говорить о «смерти
лирического героя». Для него, впрочем, также не существует и автора, – есть лишь поэт, живой человек со своим
именем, темпераментом, биографией, он и является творцом поэтических текстов.
Такое восприятие стихотворений, безусловно, следствие того, что Бродский сам
является поэтом и не способен отделять себя от лирического героя.

Основой понимания творчества поэта и
истолкования его стихов становится максимально глубокое проникновение в его,
поэта, психологию. Реконструкция и осмысление темперамента, национальных черт
характера, мировосприятия в целом и текущего эмоционального состояния поэта как
личности создает основу стиховедения Бродского.
Однако своей цели Бродский достигает не при помощи отстраненного анализа
психологии поэта, а путем вживания в его роль, имеет место попытка поставить
себя на место этого человека в момент творческого акта написания стихотворения,
представить себя им – и передать возникающие ощущения. Тем не менее, такая
метаморфоза не может быть абсолютной, и, как правило, Бродский в этом
проникновении в душевный мир поэта находит лишь те ощущения, что оказываются
родственными или конгениальными его собственным.

Необходимость проникновения в сознание
и бессознательное толкуемого поэта невозможно без точного знания детальной
истории его жизненного пути. Поэтому мы говорим о биографизме как неотъемлемом
принципе Бродского. Интерес к биографии естественным образом связан с
необходимостью в деталях реконструировать и дать свою оценку социокультурной
ситуации, в которой творил художник. Порой Бродский даже близок позициям
вульгарного социологизма, доказывая свое понимание текстов почти исключительно
социальным происхождением либо положением того или иного поэта.

Гуманитарный принцип является одной из
фундаментальных основ интерпретации Бродского. Этос – причина и следствие
стиха, человеческое содержание воспринимается как ведущее творческое начало и
едва ли не высшая ценность и цель творчества.

Принцип интертекстуальности,
обнаружения межтекстовых связей, также свойственен интерпретаторской манере
Бродского. Действительно, поэзию он воспринимает как единый целостный мир,
который столь богат и многообразен, что без реминисценций
вряд ли обходится какой-либо текст. Отличие интертекстуальности Бродского от
практики современного постструктурализма, однако, состоит в том, что в основном
Бродский находит явно осознаваемые автором переклички и заимствования,
функционально значимые для него и именно поэтому использованные.
Размах интертекстуального поиска принимает порой масштабы истории человеческой
культуры, когда контекстом разбираемой строфы становится история не только
литературы, но и вся философская, религиозная, изобразительная, политическая,
музыкальная культура.

Бродский не формулирует определений понятий,
которыми пользуется при анализе стихов, не выстраивает четкого
терминологического аппарата. Однако это не означает, что своей системы понятий
у него нет. На наш взгляд, она есть, она достаточно целостна и сравнительно
своеобразна. Мы уже говорили о том, что для Бродского собственно анализ
стихотворного текста по сути сводится к исследованию генезиса творческого акта,
результатом которого явился текст; это – психологический метод работы со
стихом. Бродский анализирует сознательную и бессознательную подоплеку написания
стихотворения, вживается во внутренний мир поэта, переживающего момент
творчества, и наблюдает за происходящим в стихе как бы изнутри. В этом смысле
интерпретация Бродским поэтического текста есть по сути продукт актерского
мастерства, способности Бродского надеть маску и воплотиться в поэте. Сам
процесс такого перевоплощения – довольно любопытный и непростой феномен,
детальное описание этого процесса на конкретных примерах последует ниже.

Подобный психологический подход к осмыслению стиха
предопределяет и набор понятий, которые мы попытаемся описать (сам Бродский не
дает четких дефиниций) и найти внутреннюю логику, объединяющую эти понятия в
некоторую систему или подобие системы.  

Вводится ряд ключевых терминов, при этом они либо
совершенно не используются в традиционном стиховедении, либо используются, но
понимаются иначе. Одним из центральных понятий для Бродского является
тональность, им также употребляются близкие понятия: «интонация» (отдельного
стиха) и «тон» (интенсивность эмоции Бродский часто измеряет «высотой
тона»).  Тональность – понятие,
принадлежащее одновременно как психологическому, так и философскому дискурсу.
Это эмоциональный фон, в котором реализуется стихотворение, но также и
мировоззренческий контекст, предопределяющий его содержание. Приведем
характерные высказывания Бродского по поводу тональности: «Пушкин – это
тональность…», «Одно из наиболее замечательных свойств поэзии Пушкина –
благородство речи, благородство тона». Элементы пушкинской тональности Бродский
видит у Мандельштама, Пастернака, Кушнера, Рейна. «Пушкин дал русской нации ее
литературный язык и, следовательно, ее мировосприятие (sensibility)».

Термин
«интонация», тем не менее, достаточно активно используется в стиховедении,
соревнуясь с термином «мелодика стиха». Однако традиционное понимание этого
термина – строго лингвистическое, интонации обычно различаются по типам
интонационных конструкций: повествовательная, вопросительная, восклицательная.
Фактически, тональность в представлении Бродского во многом созвучна античному
пониманию пафоса как исходного творческого настроя или – представлению
советского литературоведения (В.В.Виноградов, Г.Н.Поспелов и др.) о совокупном
образе автора, создающем целостность, а значит – художественность произведения.

Анализируя использования термина «тональность» в
стиховедческих эссе Бродского, можно выделить несколько основных типов
тональностей. Он пишет о фальцете (или надрыве) Цветаевой, монотонности Ахматовой
и Горация, сдержанности Одена, благородстве Пушкина, ироничности Вяземского,
элегичности Баратынского и Мандельштама.

Тональность – непроявленный ноумен, эйдос,
заданность, целостность текста; она реализуется в феномене дикции. Это другое
ключевое понятие и устойчивый термин, заимствованный Бродским из английского
языка. Помимо традиционного для русского языка фонетического понимания дикции
как качества произношения, английский эквивалент этого слова имеет и закрепленное  переносное значение. Словарь Уэбстера одно из
определений слова «diction»
дает следующим образом: «Дикция – выбор слов, особенно с точки зрения
правильности (корректности), ясности и эффективности». Иначе говоря, «лучшие
слова в лучшем порядке».

Дикция – это четкое изложение поэтической мысли,
плотность слов, не допускающая вариантов, – должно создаться впечатление, что
иначе и сказать нельзя. При этом идеальная дикция не может быть выстроена до
конца самим поэтом, она, по мнению Бродского, «диктуется» языком. Сам же поэт
никогда достаточно не уверен в том, о чем он, собственно, в итоге напишет,
чтобы ясно формулировать содержание стиха. Мысль и дикция спонтанны, они
рождаются в процессе творческого акта.

Хорошая дикция стиха – едва ли не главное его
достоинство и критерий оценки. Наибольшее эстетическое наслаждение в  читателе вызывает именно дикция. Именно
дикция так привлекает Бродского в англоязычной поэзии. Он не раз говорит о том,
насколько трудно на этом языке выразить 
невнятную или неумную мысль – язык не позволяет. Отсюда же страсть
самого Бродского к постоянному формулированию разнообразных дефиниций и правил
внутри собственных стихотворений, для него риторичность – залог хорошей дикции,
а значит, хорошей поэзии. Хорошая дикция может охватывать всё стихотворение,
однако минимальная единица дикции – стих, строка. Хорошая дикция – залог того,
что стихи будут оставаться в памяти читателя. Одной строчки с хорошей дикцией
достаточно, чтобы считать произведение удачным.

С точки зрения Бродского, тональность реализуется
в дикции посредством размеров, ритма, синтаксических конструкций, графики,
значимой пунктуации и прочих аспектов стиха. Можно предположить, что изложенной
выше гипотетической системе типов тональностей соответствует система типов
дикции со своими особенностями. Скажем, цветаевскую дикцию Бродский
характеризует как «непростой синтаксис, анжамбеманы, прыжки через само собой
разумеющееся», как «взрывающийся односложниками паузник».

Побочным эффектом дикции является эвфония,
благозвучие стиха. Подчеркнем, что для Бродского эвфония – не цель
стихотворения и не средство его воплощения, а именно побочный эффект,
украсивший поэтический текст. И хотя Бродский неоднократно говорит о том, что
главное, что есть в поэзии, – это звук, он понимает звучание стиха не в
фонетическом смысле, а в риторическом – как дикцию, как содержательную
интонацию. Бродский высоко ценит изысканные рифмы, но рифма для него не столько
гармоничное звучание, сколько возможность неожиданно сопоставить и породнить
понятия, выраженные зарифмованными словами.

Итак, тональность как эмоциональный и
мировоззренческий настрой реализуется в стихе посредством дикции, оптимального
соотнесения слов. Что же делает ритмизованный текст поэзией? После работ
теоретиков стиха, принадлежащих к формальной школе, принято считать, что под
воздействием ритма и созвучий слова вступают в интенсивные семантические
отношения, следствием чего является стереоскопичность поэтической реальности,
бездонность смысла – тыняновский закон «единства и тесноты стихового ряда».  

Однако версификация и поэзия – явления разные.
Недостаточно искусного владения рифмой и размерами, недостаточно глубокой и
оригинальной мысли и впечатляющих образов. Не это делает поэзию поэзией. Для
Бродского подлинная поэзия возникает тогда, когда в стихе совершается событие,
которое он называет ускорением (прорывом, взрывом).

Бродский будучи поэтом интересуется прежде всего
психологическим аспектом создания стиха, генезисом творчества. При анализе
стихотворения он детально исследует творческий акт и всегда акцентирует
внимание на том моменте, когда логика поэта, спокойно развивающая стих, вдруг
дает некое подобие сбоя, и поэт начинает писать явно не то, что первоначально
предполагалось.  В этот момент, по
Бродскому, имеет место отстранение (или забвение) автора, стих преодолевает его
замысел и ведет в неизведанную художественную реальность – процесс, описанный
Цветаевой («поэта далеко заводит речь»). Ускорение происходит за счет «диктата
языка», язык является ускорителем, автором прорыва. Отказ стиха от человеческой
логики и усвоение логики языка предопределяет появление продукта этого
ускорения, некоего сообщения.

Бродский воспринимает творческий акт как
шаманство, а поэта как оракула. Отстранение поэта, ускорение языка и, как
результат, сообщение стиха составляют цель и условие подлинной поэзии.
Разумеется, выявление этого корневого для стихотворения процесса возможно лишь
на интуитивном уровне. Бродский свое интуитивное прочтение делает основой
анализа. Прорыв осуществляется активизированным в поэтическом контексте языком
при помощи энергии стиха. Эта энергия определяет дикцию ключевых строк,
содержащих ускорение. Ее можно проследить, наблюдая за динамикой развития
образов внутри стихотворного текста. Обычно Бродский различает энергию
центробежную и центростремительную.

Центростремительная энергия представляет собой
концентрацию на образе, она движется внутрь него, рассекает, проникает в самую
сердцевину; в стихотворении это выглядит как ряд уточнений, всё более
определяющих суть образа. В свою очередь, центробежная энергия отталкивается от
какого-либо образа и движется вовне, создает перспективу, вовлекает в контекст
стихотворения всё новые образы и понятия, дает возможность неожиданных связей и
сопоставлений.

Каждый отдельно взятый поэт обычно прибегает к
использованию одного из этих двух типов энергии. Если же поэт прибегает к
помощи не характерной для него энергии, Бродский на это сразу обращает
внимание. Проводя сравнительный анализ трех стихотворений (Рильке, Цветаевой и
Пастернака) на тему отношений Марии Магдалины и Христа, он приходит к
следующему выводу: «…Цветаева подчиняет себе Пастернака, поэта
центростремительного, порождая этот отход от центростремительной практики.
Пастернак в этом стихотворении становится центробежным. Это то, что было общего
у Цветаевой с Рильке и чего не было у Пастернака».

Возможность наблюдения за действием энергии стиха
создается тем, что Бродский называет оптикой поэта, то есть его художественным
зрением. Бродский выделяет несколько видов оптики. Помимо простого взгляда
извне на предмет изображения существует способность поэта ко взгляду изнутри
предмета изображения, или способность одновременного (поочередного) взгляда
извне и изнутри, или взгляда на несколько образов сразу, или взгляда на один
предмет с разных сторон. Всё это непременно отмечается Бродским при анализе
поэтических текстов и соответственно оценивается.

Обратим внимание на схему и принципы анализа
отдельного стихотворного произведения, осуществляемого Бродским. Такой анализ
включает в себя несколько элементов. Апология, некое подобие средневекового
зачина, обычно начинает эссе, доклад или предисловие, посвященные какому-либо
одному стихотворению. Бродский просит прощения у читателя за то, что будет
слишком субъективен, пристрастен, непоследователен. Единственное оправдание,
которое он может привести в свою пользу – то, что данные стихи ему чрезвычайно
дороги, он не может сдержать радости и удовольствия, доставляемого ими, поэтому
хочет поделиться тем, что приводит его в восторг.

Далее следует подробное – пословное и построчное –
истолкование текста стихотворения. В этой связи имеет смысл говорить о влиянии
на Бродского методологии «медленного чтения». Мы уже отмечали, что Бродский не
способен различать лирического героя, автора текста и реально жившего
(живущего) человека, поэта. Стихотворение пишет поэт с определенным укладом
психики, возрастом, происхождением, биографией, в определенный исторический
момент. Всё это неизменно отмечается при анализе текста.

Объясняя психологическую мотивацию к написанию
стиха, Бродский неизменно подчеркивает социокультурный и биографический фон и
подтекст произведения – этим он объясняет появление именно этой тональности,
дикции и энергии. По мере развития стихотворения Бродский устанавливает
множество ассоциаций, привязанных к каждому слову, прежде всего прослеживает
отзвуки прошлых и будущих произведений того же поэта, но также выявляет
реминисценции и аналогии, привлекая всю историю культуры – насколько обширный
запас знаний позволяет ему это осуществить.

Бродский отмечает этапы и внутреннюю логику
развития темы, при этом наиважнейшим является тот момент динамики
стихотворения, когда происходит отстранение (забвение) автора, после чего –
ускорение, прорыв. Далее Бродский пытается дать свое понимание сути и цели
сообщения, которое придал стиху ускоренный поэтом язык. Выяснив же для себя
смысл сообщения, Бродский переосмысливает или дополняет содержание
стихотворения в целом и определяет его место в творческой эволюции поэта.

Разумеется, весь этот набор категорий, приемов и
методов Иосифа Бродского, используемых (и часто – изобретенных им) для
понимания стихотворного текста, может показаться ненаучным, далеким от теории и
практики современного стиховедения. Однако нельзя отрицать, что за этим набором
стоит колоссальный интерес, глубоко личное эмоциональное отношение к предмету
исследования и искренняя попытка понять и разобраться в существе текста,
вступить в серьезный заочный диалог с его автором.  

                                                                                                            Андрей
НОВИКОВ-ЛАНСКОЙ, Москва