«Я СЧИТАЛА НАТАЛЬЮ ГОРБАНЕВСКУЮ 

                                                                     НАЦИОНАЛЬНЫМ ДОСТОЯНИЕМ»

              Уже не помню сейчас, кто мне впервые рассказал о том, что на Красной площади в 1968 году прошла демонстрация против ввода наших войск в Чехословакию. И не помню, кто рассказал вторым, а кто – третьим. Но хорошо помню, что все рассказывали это шепотом! 

       Менялось в рассказах количество демонстрантов, но одна фамилия звучала всегда! Это – Наталья Горбаневская. Может, я запомнила из-за того, что у меня первые три буквы в фамилии такие, но скорее всего – из-за коляски с сыном. Наташа пришла на Красную площадь с коляской, в которой мирно спал ее ребенок. (Этот ребенок, уже будучи взрослым, 22-летним, в 1990 году в Праге сказал гениально про демонстрацию: коляска – словно в ответ Эйзенштейну – на этот раз поехала в будущее!)

НГ вышла на Красную площадь в 1968 году...

а потом была психобольница, где отняли слух...

эмиграция...

и стихи! Стихи!

       Разумеется, я тоже шепотом пересказывала потом всё, что узнавала, другим, третьим и так далее до бесконечности.

       То, что мы шепотом рассказывали друг другу, было все равно проявлением свободы – в том смысле, до которого мы доросли в 1968 году. Другие (из нашего поколения в Перми) развесили на столбах листовки, в которых выразили свой протест против оккупации Чехословакии. Большинство же – конечно – вообще молчало. Как долго наш народ безмолвствовал! Как долго!

       Но что все наши шепоты-листовки в сравнении с самой той демонстрацией на Красной площади?! Ничто, нуль. Потому что количество свободы, которым обладали Наталья Горбаневская и ее друзья, вышедшие с плакатами к стенам Кремля, было таким значительным, что в итоге привело к победе: советская власть рухнула в 1991 году. (По плодам их узнаете их!)

       В ночь перед демонстрацией Наталья написала плакат: «За вашу и нашу свободу» и привезла его в коляске. Она вкладывала в эти слова весьма много смыслов. В том числе и – укор в сторону поляков, войска которых тоже участвовали в оккупации Чехословакии. Этот плакат Наталья отдала Литвинову и Делоне, и они его держали, а сама она держала в руках чехословацкий флажок.

       Давно я прочла, как Ахматова в свое время советовала Бродскому взять в свою компанию поэтов Горбаневскую («Вам не хватает женщины»). Тогда я сразу поняла, что стихи Наташи нужно найти. Но так случилось, что книга стихов Горбаневской (изд-во О.Г.И.) мне попала в руки лишь в 2003 году. Я прочла ее в поезде «Москва-Пермь», и всю ночь потом мне снилось, что мы с Наташей спасаемся – чудесным образом – от погони (органы нас преследовали во сне). 

       Я написала об этом Наташе в Париж. Точнее, Борис Дубин свел нас с Наташей в дни траура по Чеславу Милошу, и первое, что я описала – этот сон! Наташа ответила, что выдвинула в 95-м наш «Роман воспитания» на Букеровскую премию! А поскольку мы в Перми живем, кухня премиальных ходов до нас никак не докатывалась. Но мне было радостно узнать, что сама Горбаневская нас выдвинула. Так началась наша переписка.

       Я ею очень дорожу! Наташа умеела поставить меня на место (во время депрессии), встряхнуть, даже высмеять иногда, но так умело, что я не только ни капли не обижаюсь, но наоборот – тотчас устыжусь своего уныния, начинаю оживать, мазать картины, заканчивать начатые рассказы. Так Наташу (по ее словам) умела направлять Анна Андреевна. То есть мне тут как бы судьба прислала привет именно от самой АА.

       Если Наташа просит меня написать письмо в тюрьму Игорю Сутягину, я тотчас сажусь и пишу. А если я спрашиваю Наташу, хочет ли она поставить свою подпись в  газете  « Московские   новости » по поводу истины о расстреле поляков в Катыни, она отвечает: «У меня своя личная борьба». 

И присылает статьи. 

       А вот одно письмо, от 20 мая 2005 года:

       Перед всеми великими (без кавычек) я очень робею. Особенно остро я это почувствовала на всемирном съезде ПЕН-клубов в Москве в 2000 году. Там столько было гениев! За фуршетом в Переделкине со мной локоть в локоть стоял один Нобелевский лауреат, а в автобусе рядом сидел другой. Я не могла и слово молвить. А с Натальей Горбаневской я почему-то могла говорить обо всем, хотя, разумеется, считала ее великой с тех пор как узнала: сама Ахматова ее рекомендовала своим "сиротам" в качестве пятого члена блестящей поэтической компании. А отдельно я считала Наталью Горбаневскую национальным достоянием – после выхода на Красную площадь. 

       В чем же причина моей смелости в отношениях с Натальей Горбаневской? 

       Возможно, в том, что у нас немного похожи начала фамилий? Или в том, что я часто видела ее во сне? 

       Или в том, что я посмела бороться за публикацию ее Главного Текста в "Урале"? Коляда хотел отказаться от уже набранного – мол, все это известно. Но я не отступилась: что значит известно – из вторых рук, а первоисточник – вот он. В общем, я упорно спорила с Колядой, и в конце концов он опубликовал "Полдень".

       Мы тогда еще не были с НГ лично знакомы. 

       Когда поляки ей дали гражданство и возможность приехать в Россию (во Франции она была как беженка, а это не позволяло ее отпустить в гости на родину), Наташа меня вызвала в Москву, на ее вечер. Мне было назначено свидание у издательства "Время". Я сказала, что в руках у меня будет наивная икона "Николай-Угодник" (я написала ее в подарок). 

       И вот из метро вышла Наташа. Она вышла как хозяйка столицы: голова высоко, спина прямая – напрасно я боялась ее пропустить! Ее нельзя было не заметить! Вся ее жизнь, ее значительность, ее ценность для нас, для меня – связалось воедино! 

       Потом было много: ее предисловие к моей книге в "ОГИ", наши письма, даже ссорились мы однажды... я была виновата, я и попросила прощения в Прощенное воскресенье... и снова дружили, затем Наташа была в гостях у нас в Перми, и мы провели вместе целый день – с утра до вечера. Были наши друзья, обед, чтение стихов, вопросы и ответы. Картины мои она не ценила, поэтому я смогла уговорить ее принять лишь одну картиночку. И спасибо!!!