Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Связь времён 10 выпуск- АРТИС, Дмитрий


ЕЩЁ ВЧЕРА БЫЛ ЖИВ КОМАР 

                   *  *  *

Представь себе, что папа любит маму
а мама любит папу до сих пор,
и если мама снова моет раму,
то папа чинит старенький забор.

Идиллия. Собаки лают редко.
Ты – только изучаешь алфавит.
Плющом увита скромная беседка,
где самовар, как вкопанный, стоит.

Растут в саду и яблони, и груши,
и вдоль забора зреют лопухи,
и ты садишься вечером послушать
родителей, читающих стихи.

В лучах заката стынут чашки с чаем,
на папе шарф, на маме нежный плед,
и весь твой мир нисколько не случаен,
и ничего не обещает бед.


                                 *  *  *

В метро, в электричке, в трамвае… что бы там
ни думала наблюдающая за нами старуха,
я всего лишь вечность перешоптывал,
касаясь мочки твоего уха,
и превращался в транспортное растение.
Ты гладила мою коленку, мне становилось тесно.
А кто-то другой писал за меня это стихотворение,
да и все остальные мои тексты.


                                    *  *  *

И мне казалось, что жизнь закончится в тридцать,
но я дотянул до многозначительных: тридцать восемь,
и дальше пошёл, и Дон Кихот мне теперь – не рыцарь,
и Санчо Панса теперь мне – совсем никакой оруженосец.

Вот уж такое время, что никто не в чести, никто не нужен,
а когда-то какой-то там Чиполлино вызывал слёзы,
и над книжкой Майна Рида, лишённый ужина,
я под одеялом с фонариком ёрзал.

А ещё помню, что Бога не было, был только Ленин,
а ещё знал, что мама есть, а папы нету и не было,
а ещё я верил, что у потерянного поколения
прямой путь на небо.


                                 *  *  *

Вот и садимся мы за семейный ужин:
я – во главе стола, поскольку являюсь мужем,
отцом, основателем, рядом, поджав носы,
пристраиваются жена и малолетний сын,
вернее, в шелка дорогие наряжена,
во главу стола водружает себя молода жена,
и мы, затаив дыхание, разинув голодные рты,
видим как дробятся прожаренной пищи пласты,
ещё вернее, оправленный нимбом косым,
во главу стола взбирается малолетний сын,
жена с ложечкой, а я с тарелочкой,
аки птицы небесные, вьёмся над деточкой.



                                *  *  *

Тяжелее всего начинать. Досчитаешь до ста,
не решаясь наполнить пространство пустого листа.

Доброй ночи тебе! Мои боги уснули немного
на широкой груди своего ненадёжного бога –

так они называют меня. Я вздыхаю чуток
и считаю до ста, и смотрю, как дурак, в потолок.

Баю-баю-баю, баю-баю-баю, баю-баю,
не смеюсь над собой, но слегка сам себя улыбаю.

Мои боги – я так называю три года подряд
золотого ребёнка и мать его – вроде бы спят.

Можно встать и писать, и печататься в собственном блоге:
«Доброй ночи, Господь, и спасибо, что счастливы боги».


                            *  *  *

Ещё немного и песчаным ливнем
накроет Рим, последний, третий Рим,
и мы с тобой об этом говорим,
а надо бы о чём-нибудь наивном.

Допустим, о бессмертии вселенной,
но мы упрямо говорим о не-
избежности: об атомной войне,
о том, что все умрут и мы – со всеми.

А надо бы о чём-нибудь попроще:
об ангелах на маковке сосны…
Украсили рождественские сны
освоенную в бункере жилплощадь.

Уже ничто не будет повторимо,
уже никто не будет повторим,
и мы с тобой о Риме говорим,
но Рима нет, не будет больше Рима.


                        *  *  *

Я тоже умею играть на трубе,
за правое дело погибнуть в борьбе.
Во поле широком врага настигая,
умею прославить себя, дорогая.

Камнями шугая дворовых собак,
и в церковь умею ходить, и в кабак,
и, даже камнями собак не шугая,
умею туда же ходить, дорогая.

И холод, и голод, и каторжный труд
за краткое время любого согнут.
Ничто не кляня, никого не ругая,
умею согнуться и я, дорогая.

Умею в тебя не войти, но упасть, 
с лихвой ублажая животную страсть,
кончаясь, потея, слюной истекая –
всё это умею, моя дорогая.

Умею убиться, остаться живым,
умею считаться навеки твоим,
и жемчуг метать, и нести ахинею,
но делать счастливой тебя не умею.



         *  *  *

…и, кажется, кроме сына,
уже никого не надо.
Несёмся на облаке синем
дорогой из детского сада.

Во веки веков не заманят
качели, песочницы, горки:
там гоблины скачут за нами
тут злобно хихикают орки.

Но мы – подворотней уходим,
скользим по верхушкам деревьев,
отмерив себя непогоде
и руки друг другу доверив.


                *  *  *

Ещё вчера был жив комар,
он залезал ко мне в карман,
садился на нос, лип ко лбу
и, за стопой влача стопу,
топтал к залысине тропу.

Он позволял себе гулять
с моей женой в мою кровать,
учился моему уму
и (страшно рассказать кому!)
кормился у меня в дому;

не раз, но многие лета
в мой холодильник залетал
и вылетал оттоль не раз;
лишённый совестливых глаз,
на мой садился унитаз;

ни капли не жалея сил,
он кровь мою нещадно пил;
когда спасал кого-нибудь 
не забывал, надувши грудь,
моею сабелькой махнуть;

Комар был жив ещё вчера,
был мрачен день и ночь черна,
и жизни жидкое стекло
из тельца хрупкого текло.

Ещё вчера: комар был жив,
звучал назойливый мотив –
пищал комар, вселяя страх,
а нынче обратился в прах,
опять же, на моих руках.