Анна Николаевна АЛЕКСÉЕВА [1899, СПб. – 3.7.1945, Ленинград, похоронена на Большеохтинском (Георгиевском) кладб.] – поэт. Отец – Николай Тарасьевич Иванов, мать Агриппина Яковлевна Иванова (урожд. Оболенская). Анна Алексеева была 8-м ребёнком в семье (всего 10 детей от двух браков отца). Глава семейства служил гримёром в Александринском театре. Семья жила в собственом двухэтажном доме на Большой Пороховской ул. Юную Анну, единственную из всех детей, отдали в гимназию, которую она закончила до революции. Начала писать стихи с 12 лет (сохранились наброски от 1911). В 1916, оставшись вдовой, мать Анны продала дом на Большой Пороховской. Семья переехала в небольшую квартиру на Нарвском пр. (д. 29, кв. 30). Окончив гимназию, Анна начала преподавать рисование и русский язык в школе (с 1919). С конца 1920-х и до конца жизни преподавала литературу в школе № 21 Василеостровского р-на Ленинграда. В 1918 в Петрограге. был основан Институт живого слова. Официально открыт 15 ноября, 1920-го, началось чтение лекций. Преподавали выдающиеся деятели культуры того времени: А. Луначарский, А. Кони, Л. Щерба, Н. Гумилёв, Ю. Юрьев, Вс. Мейерхольд и др. А. Н. Алексеева посещала ин-т с 1920 по 1924, в 1920–1921 занималась в семинаре у Гумилёва, который возглавлял отдел поэзии. В институте познакомилась с Вс. Рождественским, Е. Соломон, Л. Поповой, А. Минихом, Тотешем и др. В 1924 вышла замуж за поэта В. С. Алексеева (1902–1942). В 1925 родился сын Никита. Отец мужа – Сергей Алексеевич Алексеев (псевд. С. А. Аскольдов), известный философ-персоналист и богослов (1871–1945). После увольнения (1918) из Петроградского. университета с 1918 по 1922 он преподавал психологию в Единой трудовой школе № 10 (б. гимназии Л. Д. Лентовской) на ул. Плуталовой (Введенской) ПС. Одним из учеников Алексеева-Аскольдова был Д. Лихачёв, в этой же школе учился сын Алексеева Владимир, сидевший за одной партой с А. Введенским (были близкими друзьями, временами вместе сочиняли стихи). В просторной квартире Алексеева-Аскольдова (Кронверкская ул., д. 15, кв. 25) проходили собрания поэтического кружка «Мастерская слова», куда входили А. Введенский, Н. Браун, М. Комиссарова, М. Фроман, М. Шкапская, А. Скалдин, В. Смиренский, Л. Попова и др. А.А.. принимала активное участие в деятельности этого поэтического содружества.

Ссылка Аскольдова в 1928-м нарушила привычное течение жизни. В 1933 А.А. вместе с мужем и сыном была вынуждена переехать из ставшего номенклатурным дома в комнату в коммунальной квартире у Чернышёва моста на Фонтанке (д. 53, кв. 38). В маленькой комнате без окон продолжали проходить лит. встречи, здесь часто собирались друзья и коллеги – поэты и литераторы. Друзьями её молодости были известный биолог Е. Крепс, полярник Г. Рутилевский, шахматист Ю. Авербах, поэт А. Введенский и мн. др. По совету А. Введенского «писать стихи для детей» А.А. создаёт «Балладу о котах» (с посвящ. С. Я. Маршаку), но теперь следует совет Маршака – обратиться к прозе; посвящение снимается, а стихи, несмотря на разочарование, пишутся по-прежнему. Во время блокады оставалась в Л-де. Работала, несмотря на голод и холод, писала стихи. 14 янв. 1942 погиб от голода муж. Единственной надеждой А.А. оставался сын Никита. Весной 1944 он был призван в действующую армию и погиб 11 окт. 1944 в первом же бою. Ненадолго пережила мужа и сына и сама А.А., умершая вскоре после Победы. При жизни Анна Алексеева не печаталась. Казалось, вся её жизнь и творчество прошли незамеченными. Но 25 янв. 1992, ко дню снятия блокады, в газете «СПб. ведомости» было опубликовано стихотворение Анны Алексеевой. «Простите друзья …». В 2000 вышел сборник Алексеевой «Это Ленинград! Смотри и слушай! Это Ленинград блокадных дней». В книге собраны стихи 1941-45 и довольно подробно представлена переписка Алексеевой военного времени (сб. опубл. в изд-ве «МКС», подгот. Н. А. Тарасовой, племянницей А.А.). В начале 2000-х в Лондоне появился перевод на английский язык переписки военных лет А.А. Примерно в то же время несколько страниц своих воспоминаний, озаглавленных «И сама царица леса», посвящает А. писательница и архивист Р. Молоканова, ученица и друг. В 2012, в книге о блокаде «The Besieged. A story of Survival», изд. в Лондоне, К. Уолтон включила переводы на английский яз. стихотворения А. А. «Memento мori» и «Одиночество». На данный момент изд. лишь небольшая часть сохранившегося наследия Анны Алексеевой. 

    Архив С. А. Алексеева-Аскольдова и В. С. Алексеева передан в РО ИРЛИ (Пушкинский Дом).

    Соч.: Это Ленинград! Смотри и слушай! Это Ленинград блокадных дней: сб. / сост. и предисл. Н. Тарасовой. СПб., 1999. 

Алексеева Анна Николаевна (lavkapisateley.spb.ru)

        

               ДОМОВИК

Он по брёвнам бродит над избою,

Рыжей шелестит ржаной соломой,

Сыплет колдовскою ворожбою

Присуху в зернистые закромы.

Без хозяина в избе хозяин.

Подпоясан алой опояской.

Гулко стукает в узоры ставен,

Холит скот своей шершавой лаской.

Берегися, девка-недотрога!

Берегись нечистой силы вражьей,

Что стоит за избяным порогом,

Путает расчёсанную пряжу.

                     *  *  *

Ты в сенях толкнёшь копну седую

И в избу шарахнешься скорее.

Там с божницы снимешь Пресвятую,

Чтобы стал хозяин подобрее.

К ночи заползёт в твоё окошко –

День-деньской ты до смерти устала, –

Ласковой прикинется он кошкой,

Ляжет спать с тобой под одеяло.

И в хлеву затопчутся коровы,

Сбившись в кучу и дрожа всем телом.

Снится девке парень чернобровый,

На кого давным-давно глядела.

А на утро, подметая мусор,

На полу увидишь перстенёчек,

На полатях – самоцветы-бусы

И на лавке шёлковый платочек.

1922

                     *  *  *

К чему мне вещие пророчества

Моих нерадостных стихов,

Когда тоску и одиночество

Сулят в обители богов.

Пусть прилетят за мной Эринии 

По эту сторону добра и зла.

Начертанные на ладони линии

Сотрёт Харон концом весла.

1922

                      *  *  *

Снова в стеклянных кувшинах

Смеются над прошлым пионы,

А Данте в суровых морщинах

Слышит звон похоронный.

На мраморной лавровой ветке

Покоится взгляд девичий,

В шкафу в голубой розетке

Несут в гробу Беатриче...

И четко на фоне синем

Повисли черные банты,

Солнце скользит в паутине.

Плачет недвижный Данте.

1922

              *  *  *

Обмакнула перо в чернила.

Написала несколько строк.

Я не помню, когда это было,

Только помню, что умер Блок.

Только помню, что вечер алый

Из окна на меня глядел.

Я тогда в первый раз солгала,

В первый раз – побледнев, как мел.

И от слов этих строчек чёрных

Я всю ночь не смыкала глаз

И шептала всю ночь упорно:

"Накажи – не её, а нас.

Накажи, ты слепой и злобный,

Имя которому – рок,

Страшной казнью на месте лобном

И крестом на распутье дорог".

1922

         *  *  *

Перепевы дня

Не зажгут огня,

А мольбы не расстрогают душу.

Пришёл – и уйдёшь...

Не подан грош

Моему вчерашнему мужу.

Холод постных встреч

Не тебе стеречь...

Разве хочешь попасть на небо?

У небес пустых

Только горсть святых

И нет ни кусочка хлеба     

1922

                *  *  * 

За окошком – перезвон капели.

Мартовские благовесты строги...

Все великопостные недели

Проведу у Бога на пороге.

Нити золотистой канители

Дрогнули по голубой дороге...

В сумерках моей весенней кельи

Шепчут ангелы о согрешившем боге.

В этом марте благостном, погожем,

Простою все дни пред образами

Моего любимого святого

С чистым ликом, на тебя похожим.

А придёшь – не поцелую и не трону...

Ты посмотришь на меня, как на икону,

Скорбными прозревшими глазами

И уедешь, не сказав ни слова.

Отцвела крестопоклонная неделя.

Запушился красный прутик вербы...

Ты – по-прежнему единственный и первый

Лишь сегодня – Первого Апреля!..

1922

                   *  *  * 

Весь городок – сплошное кабаре

С лакеями и пятачком у входа.

Всегда стоит прекрасная погода,

Хоть тучи и толпятся на горе.

По каменистым гулким переулкам

Летит джигит в черкеске расписной.

Матроны томные идут с прогулки,

Раскрыв зонты цветные над собой.

И мне легко, и мне нигде не больно,

Совсем не чувствую ни ног своих, ни рук,

И вот, бывает, улыбнусь невольно

Над птичьим щебетом своих подруг. 

1922

В фарфоровом замке когда-то

(Я вас уверяю, ошибки нет)

Совсем безмятежно жили два брата,

Им было обоим по двадцать лет.

Синяя-синяя Синяя птица

Там всюду летала и вверх, и вниз.

Прекрасен был белый фарфоровый рыца

И чудно хорош голубой маркиз.

При вспышках огней голубых бенгальски

В серебряном блеске бенгальских огней

Я там забывала о вьюгах февральских,

Танцуя в потоке сияющих дней.

Была влюблена, но которому брату

Я сердце и руку свою отдала,

Я, право, забыла. Наверное, латы

И рыцарский меч я тогда предпочла.

Но что-то случилось, а что, непонятно:

Я вдруг услыхала мучительный крик

(Во сне), и кровавые красные пятна

Надо мною колеблясь, поплыли на миг.

И всё же страшнее всего и чудесней

И пятен кровавых, и жалобных слов,

Надо мной пролетел,

                         загремел

                             погребальною

                                              песней

Звон фарфоровых черепков.            

1922

                  *  *  *

В толстом слое синего стекла

Замурован снежно-белый город,

И стеклянные колокола

Крыши спящих всколыхнут не скоро.

Колокольня – в небе ледяном,

Тускло смотрят круглые окошки.

Спит звонарь тысячелетним сном

В глыбе снега у себя в сторожке.

С колокольни некому звонить.

Спят слепые, дети и скитальцы.

Ледяную скрученную нить

Не потянут скрюченные пальцы.

Но когда рука моя смогла

Разбудить грозой гудящий голос,

Глыба тускло-синего стекла

С грохотом и звоном раскололась.

Бьют стеклянные колокола...

Просыпается звонарь в сторожке...

Долго звон разбитого стекла

Слышу я из круглого окошка.

1923

Время длинной голой хворостиной

Погоняет вспугнутые дни

И пестро раскрашенной холстиной

Заслоняет красные огни.

На заплёванном столбе фонарном

Молится распятый Арлекин.

Коломбина сажей самоварной

Пачкает атласный кринолин.

Без толку Полишинель горбатый

Мечется на палочке верхом,

И гримасничает век двадцатый

Над его классическим горбом.

Перепутала свои дороги

Заспанная глупая Земля.

Только у избранников немногих

Вместо глаз – два огненных угля.

1923

                   *  *  *

Дни летят, пути не разбирая,

По ухабам, по большим мостам.

Вот привратник мне у двери рая

Говорит, что не впускают дам.

Что ж, кибитку повернём обратно,

Вновь и вновь объездим милый свет.

Подождём, когда другой привратник

Пригласительный пришлёт билет.

Дни свои проигрываю в карты

Пьяному и злому сатане.

Пусть поведают потомству барды

О проигранном последнем дне.

Заполощется у двери рая

Негасимый золотистый свет...

Напоследок в карты проиграю

Свой от Бога присланный билет.

1923

      Публикация Татьяны Апраксиной