КОГДА ПРИДЕТ ВРЕМЯ…

На вопросы литературоведа отвечает поэт Дмитрий БОБЫШЕВ  

 

Дмитрий Бобышев. Если считать моим поколением тех, чье детство прошло при Сталине, юношеские дебюты состоялись при Хрущеве, а молодая активность пришлась на правление Брежнева, то эта история еще пишется. Прежде всего, хочу заметить, что нас неверно называют «шестидесятниками» по аналогии с предшествующим веком. Это очень неудачное наименование. С базаровыми и со смазными сапогами разночинцев, пошедших за 100 лет до нас в литературу и в революцию, мы не имеем ничего общего даже в цифрах. Мы начинали в середине 50-х, а по-настоящему развернулись в 70-х и 80-х. А в 60-е годы дейстовали другие – официально признанные или полупризнанные советские либералы (Евтушенко, Вознесенский и пр.), с которыми мы резко межевались. Так что эта метрическая линейка совсем неприложима к литературе.

    Несмотря на запреты и препоны советских властей, неофициальная литература оказалась живучей и непокоренной, и она теперь свободно размещается в истории. Есть уже справочные материалы, которые частично вбирают в себя сведения о моем поколении и дают некоторые предварительные оценки – например, пособия, составленные В. Террасом на английском или В. Казаком на немецком и русском языках. Позднее на русском вышла энциклопедия «Самиздат Ленинграда» (коллектив авторов-составителей под ред. Л. Северюхина). Я сам участвовал в подобном издании: «Словарь поэтов Русского Зарубежья», где составил раздел «Третья волна».    Были в свое время изданы двуязычные (русско-английские) сборники стихов поэтов поздне-советского поколения под редакцией Дж. Лэнгланда, Дж. Смита, Дж. Кейтса. Вышли более полные антологии на русском языке (например, «Строфы века» Е. Евтушенко и Е. Витковского, «Поздние петербуржцы» В. Топорова и М. Максимова, или «Сумерки Сайгона» Ю. Валиевой), где отдельными текстами представлены мои сверстники. Начали выходить собрания сочинений и биографии тех, кто наиболее прославился и, увы, закончил свой жизненный путь. Но до сих пор, к сожалению, наиболее полным сводом материалов на эту тему остается эпатажная и недостоверная антология «У Голубой Лагуны» 

Г. Ковалева и К. Кузьминского.

    Добрым словом надо помянуть западных славистов, европейских и американских: Д. Хастад, Б. Хелдт, Э. Лайго, М. Розен и многих других. Они нас не забывают: начиная с самых глухих доперестроечных лет, выходили и продолжают выходить их статьи, книги и диссертации о литераторах моего поколения. К этой теме обращены теперь и российские литературоведы. Вот позднейший пример: книга очерков «Петербургская поэзия в лицах», где я хотел бы отметить с благодарностью статьи А. Арьева.

    И, наконец, остается еще один способ воздействовать на людскую память: написать свою личную версию былых событий – воспоминания. Мемуарная литература о нашем времени уже сейчас довольно обширна, и я внес в нее свою лепту. Первые два тома моей трилогии под общим названием «Человекотекст» вышли отдельными книгами в Москве, третий том целиком опубликован, из номера в номер, в журнале «Юность».

    Я начал мой ответ с утверждения, что история нашего поколения еще пишется. Но все эти перечисления выглядят так, что она в общих чертах уже обозначена.

Д.Б.    Мне даже странно было бы представить моих «преемников», потому что я ведь не был главой литературного направления, не выпускал манифестов и отнюдь не являлся бесспорной фигурой. Но если кто-то из молодых поэтов найдет плодотворные идеи или подходящие художественные приемы в моих сочинениях, то ради Бога, пусть ими пользуется и их развивает.

    Почитатели бывали, и порой довольно устойчивые. Я их очень ценю, особенно, когда они высказываются печатно.

    Должен быть, конечно, и читатель у моих текстов, как у всякой письменной продукции, но читатели в целом представляются мне молчаливым расплывчатым облаком. 

Д.Б.  Об этом я не задумывался. Но, может быть, этого пока и не надо. А когда придет время, нужно будет вспомнить демократический принцип хрестоматий, когда в первую очередь отбирались выразительные тексты, а не фигуры.

 Д.Б. Да. Я хочу, чтобы мои «Русские терцины» читались и перечитывались, – ведь они задуманы как психоанализ нашего «Мы».                                     

   Эдинбург – Шампейн, Иллинойс 

                       24.12.2012