*  *  *

Я почты ждал три дня.

Мои корреспонденты

молчали, как родня.

Молчанием задета,

болела голова,

букв оказалось мало – 

не те, не те слова

бежали на бумагу.

Шел брак, словесный шлак –

как заболел компьютер!

А почта шла и шла 

кого-то и кому-то.

Но только не ко мне

ничьи летели письма –

вот так среди камней

ручей тек независим.

Так что произошло?

Что это означало?

Роман как дом – на слом,

и начинай сначала?

Окончился завод – 

напился – и под лавку?

Но я вам не завод,

не магазин, не лавка!

А если среди дня

тебе вдруг станет плохо,

ты думаешь, родня

в дневник поставит «плохо»?

Нет, я вам не завод!

Дел накопилась кипа.

Вот друг ко мне идет,

на нем сияет кипа –

он, может быть, хасид

он, может быть, скитался,

а может, он косит

под старого китайца,

а может, он посол – 

с утра вручает ноту,

рыбца крутой посол

предпочитает.

                       Ноту

неверную он взял, 

опять ошибся тоном – 

как в косметичке взял

не ту коробку с тоном.

Растрава ран и снов,

и лампа вполнакала,

растрата старых слов – 

рифм оставалось мало, 

и чтоб не продавать

слова за смысл голый,

я стал им придавать

значение другое.

Размер стучал в ушах,

баллада горевала,

а почта шла и шла

во время карнавала.

И вместе с ней – вот-вот

сокровищем помоек

корабликом плывет

любезный друг-омоним.

Зеркальное стекло

с окошком растворилось.

Мое лицо стекло

и в ливне растворилось.

А дверь закрыть на ключ?

А содрано колено?

На мостовой бил ключ

и водосток колено

пискливо выводил

на зависть переулку,

как будто выводил

собаку на прогулку.

Я плыл и плыл легко

через сомнений мили –

и на душе легко

и дали отворились –

там Куршская коса,

и море на ладонях,

и куцая коса,

что рвалась мне вдогонку,

и осени пора –

очей очарованье,

видать, пришла пора

оправдывать призванье,

сдать в переплавку брак,

дни зачеркнуть крестами,

и свой «законный брак»

отметить под крестами…

…а в церкви служба шла,

и ладан пах кагором…

И почта шла и шла

кому-то от кого-то.

*  *  *

          В. Кононенко

Случится, порой упадешь на траву, 

в отчаянье скрипнешь зубами,

и чувствуешь, что не закончить главу 

и списка врагов не убавить.

Слюной, словно злобой, наполнится рот,

случится: стучатся и требуют,

снует, окликает и в гости ведет,

где мало, где надобно третьего.

Зачем удивляться, замкнуться, пропасть

в квартире, любовницах, выпивках,

и драться за часть, когда можно и всласть

и власти, и лести, и выкриков.

Копаться в прошедшем, ненужном, былом, 

замкнуться, завыть и завидовать –

несбывшимся словом опять напролом. 

Заветы, обеты, забытое…

Давиться, поддакивать, врать, потакать,

грозиться венками, вендеттами,

на узницах улиц свой взгляд спотыкать –

Измайлово, Сокол, Медведково.

Но высмотреть сон –  в зоопарке слона.

Толкнуть я к прошедшему о просьбою! 

Захныкать, заныть, забывая слова,

потом изменить себе с прозою.

*  *  *

Друзья и сверстники мои!

Как сладостно, что мне не снится

страна, где даже соловьи

петь рвутся за ее границы.

Идет, идет пора утрат.

А там, где ты живешь,

туман над городом с утра,

а я считал, что дождь.

                   

 ПИСЬМО

Не лги, мой товарищ, мы не равны,

и не были мы ровня, 

я умер давно для твоей страны, 

как умер ты для меня.

А может, я раньше умер, мой друг, 

когда – в круг – наручников сталь,

когда равнодушно рвался наш круг, 

а ты в окруженье встал.

Похожими, словно глаза подруг, 

мы были друг друга для.

И даже браслет – острили мы – круг,

острили – и круг – петля.

А круг все смыкался, сдвигался плотней,

(кому же я дружбу дарил?) 

и вдруг я увидел: вокруг нет друзей, 

и нету друзей в дали.

С тех пор я один – одинокий волк, 

с волчицей своей в бегах

и знаю одно: ты только завой, 

завоет в ответ пурга.

ИРОНИЧЕСКОЕ

Была ужасная погода –

стояла мерзкая жара.

А два космических урода

вели беседу у костра.

Над ними песни пели ели…

В летучем блюдечке вдвоем

они планету осмотрели

и говорили о своем:

– Какая мерзкая планета!

Дрожу, как листик, я на ней!

Зачем тащились на край света?

Другой, что ль, не было – теплей?

–  Когда мы здесь впервые были –

глушь: ни проехать–ни пройти…

Как звонко мамонты трубили!

А волки, как сирены, выли!

А где волков теперь найти?

– Когда-то при царе Горохе

цвела планета – высший класс!

И охи – наши – охи-вздохи! 

– Ты помнишь, нас кусали блохи!

А где блоху найдешь сейчас? –

спросил один урод – урода,

что пил инопланетный чай.

– Не сберегли они природу! –

– урод уроду отвечал.

Я им сказать хотел про тленье

всего живого, про заквас,

про общество озелененья,

про воды сточные, про газ...

Но им домой лететь полгода,

и сгинули они с утра. –

Была ужасная погода,

стояла гнусная жара.

                                        1987

БАТШЕВ, Владимир, Франкфурт-на-Майне. Поэт, сценарист, редактор журналов «Литературный европеец» и «Мосты». Родился в 1947 г. в Москве. Был одним из организаторов литературного общества СМОГ. Автор книг: «Записки тунеядца», 1994; «Подарок твой – жизнь» (Стихи), 2005 и др