Сергей Викторович ЖАДАН – украинский поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 г., в Старобельске, Луганской области. В 1996 году закончил Харьковский национальный педагогический университет имени Сковороды. В 2000-2004 гг. – преподаватель кафедры украинской и мировой литературы ХНПУ. Кандидат филологических наук. Живет и работает в Харькове. Переводит поэзию с немецкого, английского, белорусского, русского языков. Переводы Пауля Целана, Чарльза Буковски, Андрея Хадановича, Данилы Давыдова и др. В марте 2008 года роман Cергея Жадана «Anarchy in the UKR» в русском переводе вошел в «длинный список» российской литературной премии «Национальный бестселлер» (номинатором выступил российский писатель Дмитрий Горчев). Эта же книга в 2008 году вошла в шорт-лист и получила почетную грамоту конкурса «Книга года» на Московской международной книжной выставке-ярмарке.

    

*  *  *

«Ти так давно не голився, –  говориш ти, –  давай тебе поголю.

Бритва не знає злості.

Бритва не знає жалю. 

Бритва не знає подяки, 

бритва не знає кривд. 

Я знаю твоє лице, як сліпі знають свій шрифт.

 

Бритва зрізає пам’ять, мов очерет. 

Бритва тягне на дно, 

бритва кличе вперед, 

крізь посуху зморщок, 

крізь піщані дюни лиця, 

тягне крізь вилиці – гострі, як у мерця. 

 

Я знаю твоє дихання і тепло, 

я знаю те місце в тобі, 

де любов перетворюється на зло, 

я знаю твою шкіру – суху, наче грунти, 

я знаю все те, чому навчив мене ти.

Бритва ніколи не запитає чому. 

Бритва пускає кров, ніби до міста чуму. 

Бритва править шрами, як маршрут кораблю. 

Ти так давно не голився – давай тебе поголю».

 

І ведеш холодну сталь уздовж судин, 

уздовж потоків крові, уздовж ранкових годин,

ведеш, ведеш уздовж подихів і зітхань,

ведеш без подиву, 

ведеш без нарікань,

 

поміж люті й ніжності, поміж втіхи й біди, 

поміж небес і чорноземів, 

поміж суші й води, 

поміж голосу і мовчання, ведеш углиб. 

Головне не схиб, чуєш, головне не схиб. 

 

Ніхто не знає, як працює любов, 

з яких рухів вона народжується, з яких розмов, 

з якої виймається радості, з якої вини. 

Але вона працює, спробуй її зупини.

  

Тонко-тонко проходячи між вен, 

ледь торкаючись лезом імен,

виснучи в порожнечі, 

не маючи опертя, 

за крок від смерті, 

за крок від життя. 

*  *  *

«Ты так давно не брился, – говоришь ты, – давай побрею тебя.

Бритва не знает злости.

По бритве не скорбят. 

Бритва не знает благодарности,

бритва не знает кривд.

Я знаю твое лицо, как слепые знают свой шрифт.

Бритва срезает память, как камышей тростники.

Бритва зовет вперед, 

тянет на дно реки,

сквозь засуху морщин,

сквозь песчаные дюны лица,

тянет она сквозь скулы – острые, как у мертвеца.

Я знаю твое дыхание и тепло,

я знаю то место в тебе, 

где любовь превращается в зло,

я знаю твою кожу – сухую, словно грунты,

я знаю всё то, чему научил меня ты.

Бритва никогда не спросит, почему.

Бритва пускает кровь, будто в город чуму.

Бритва правит шрамы, как маршрут кораблям.

Ты так давно не брился – давай побрею тебя».

И ведешь холодную сталь вдоль сосудов, узлов,

вдоль потоков крови, вдоль рассветных часов,

ведешь, ведешь вдоль вздохов моих и дыханий, 

ведешь без удивления, 

ведешь без нареканий,

между яростью и нежностью, утехой и бедой,

между небесами и чернозёмом, между сушей и водой,

между голосом и молчанием, ведешь вглубь судьбы.

Главное не ошибись, слышишь, главное не ошибись.

Никто не знает, как работает любовь,

из каких движений она рождается, из каких слов,

из какой извлекается радости, из какой вины.

Но она работает, попробуй останови.

Тонко-тонко проходя промеж вен,

едва касаясь лезвием имен и измен,

без опор, в пустоте, одна на свете,

за шаг от жизни,

за шаг от смерти.

МОРЕ

Тоді починається вечір. Саме тоді

жінки лишають будинки й виходять на берег,

дивляться, що там робиться у воді,

озираються на кожен шерех.

Знають, скільки всього припливе сюди,

скільки сонця й ночі буде в олії,

скільки довкола них важкої води,

скільки довкола вірності і надії.

А чоловіки стоять у човнах,

викручують роби намоклі,

помічають щось у берегових вогнях,

розглядають дерева в чорні біноклі.

Знають, яка підступна ця вода.

В ній не хочеться ні жити, ні помирати.

Знають, що під будинками в них мертва руда,

а повітря над ними складається зі зневіри й зради.

 

І лише там, де хвилі виснажено вертають назад,

де пісок захлинається в хвилях, сягнувши своєї міри,

видно, що вірності в повітрі стільки ж, скільки і зрад,

а надії довкола стільки ж, скільки й зневіри.

І все те, що є, випалюється, мов ліси,

і зберігається, як церковне срібло.

Тиша лише посилює голоси.

Темрява лише окреслює світло. 

МОРЕ

Тогда начинается вечер. Именно тогда

женщины оставляют дома и выходят к морю,

смотрят, что там приносит вода,

оглядываются на каждый шорох.

Знают, сколько сюда приплывет бурды,

сколько солнца и ночи будет в масле,

сколько вокруг них тяжелой воды,

сколько вокруг верности и счастья.

А мужчины в лодках стоят и впотьмах,

выкручивая робы намоклые, 

замечают что-то в береговых огнях,

рассматривают деревья в черные бинокли.

Знают, какая коварная эта вода.

Она ни для жизни, ни для умирания.

Знают, что под домами у них мертвая руда,

а воздух над ними состоит из измен и разочарований.

И только там, где волны истощенно возвращаются без перемен,

где песок захлебывается в волнах, достигнув своей меры,

видно, что верности в воздухе столько же, сколько измен,

а надежды вокруг столько же, сколько и безверья.

И всё то, что есть, выжигается, словно леса,

и сберегается, как церковное серебро и Завет.

Тишина лишь усиливает голоса.

Темнота лишь очерчивает свет.

  *  *  *

Коли вона остигає, ніби вогонь, 

коли вона уповільнюється, мов ріка, 

тиша торкається її скронь 

і кожної літери на кінчику її язика.

 

І коли не стає слів, 

і мова обриває нитку свою, 

голос її стає подібним до полів, 

з яких зняли золото врожаю.

 

Теплий натомлений грунт 

ще відчуває в собі тяглість рослин, 

і коріння має солодкавість отрут, 

і має минущість хвилин. 

 

І десь там – між холодом і теплом, 

між тяглістю каменю й рухом води 

завмирає і лишається тлом 

усе, що потрапляє сюди.

  

Все переходить на темноту, 

все спресовується в пил, 

переплавляючись на тишу, на німоту, 

набираючись терпіння й сил.

  

І тоді знову надходить час, 

коли все прокидається й повстає, 

наповнюючи рухом все нараз, 

озвучуючи усе, що є.

  

І знову родяться врожаї, 

знову лаштуються жнива, 

і тиша запалюється в горлі її 

і перетворюється на слова. 

 

Тоді голос її починає рости, 

рветься вгору, мов гіркі часники, 

корінням торкаючись німоти, 

листям вростаючи у словники.

*  *  *

Когда она остывает, будто костер,

когда она замедляется, словно река,

тишина касается ее висков

и каждой буквы на кончике ее языка. 

И когда наступает предел словам,

и прерванная речь безмолвием угрожает,

голос ее уподобляется полям,

лишенным золота снятого урожая.

Теплая истомившаяся земля

память растений еще хранит,

и есть сладковатость ядов в корнях,

и есть мимолетность мгновений в них. 

И где-то там – между холодом и теплом,

инерцией камня и водным потоком,

замирает и остается фоном потом

все, что попадает сюда ненароком. 

Всё превращается в темноту,

всё спрессовывается в пыль,

переплавляясь в тишину, в немоту,

набираясь терпения и сил.

И снова время возвращается на круг,

когда всё просыпается и восстает,

наполняя движением всё и вдруг

озвучивая всё, что есть, без нот.

И опять урожаи берут свое,

снова золото жатвы пора отдавать, 

и что-то зажигается в горле ее,

и превращается тишина в слова.

Тогда голос ее

начинает расти,

рвется вверх, как чеснок-москаль,

корнями касаясь немоты,

листьями врастая в словарь.

ШПИЛЬСКИЙ, Аркадий, Ньютаун, шт. Пенсильвания. Родился в 1949 г. в Киеве. Окончил Киевский политехнический институт. На Западе с 1992 г. Работал в научно-исследовательских центрах в СССР и Америки.  В США специализируется в области биостатистики.