Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home » Переводы на русский

2021- МИЛОШ Чеслав -Перевёл с польского Владимир ШТОКМАН

Чеслав МИЛОШ

(1911 – 2004)

Перевел с польского Владимир ШТОКМАН

АRS POETICA?

Я всегда тосковал по форме более емкой,
что была бы ни слишком поэзией, ни слишком прозой
и позволила бы общаться, не обрекая никого, 
ни автора, ни читателя, на страдания высшего толка.

В самой сути поэзии есть непристойное что–то:
возникает из нас нечто, о чем мы не знали, что в нас оно есть,
а мы таращим глаза, словно из нас выпрыгнул тигр
и стоит в круге света, похлестывая себя хвостом по бокам.

Поэтому правильно говорится, что стихи нам диктует демоний,
хоть наивно считается, что это, конечно же, ангел.
Трудно понять, откуда берется вся эта гордость поэтов, 
если стыдно бывает им оттого, что заметна их слабость.

Какой же разумный хотел бы стать прибежищем духов,
что живут в нем, как в собственном доме, вещая на разных наречиях,
и, как будто им мало было украсть его голос и руку, 
они для собственного удобства пытаются даже влиять на его судьбу?

Поскольку нынче в цене то, что носит приметы болезни, 
кто–то может подумать, что я просто шучу,
или, что я открыл еще один способ
прославлять Искусство посредством иронии.

Было время, когда читались лишь мудрые книги
те, что помогают сносить боль и несчастье.
Но ведь это не то же самое, что заглядывать в тысячи 
текстов родом прямо из психиатрической клиники.

А ведь мир совсем не такой, как нам кажется,
и мы совсем не такие, как в собственных бреднях.
Потому–то все люди хранят молчаливую благопристойность,
добиваясь этим уважения родственников и соседей.

А в поэзии пользы всего–то, что нам она напоминает,
как трудно всегда оставаться одной и той же особой,
ибо дом наш открыт, на ключ не заперты двери,
а незримые гости входят и выходят.

Что ж, согласен, то, что здесь говорю я, совсем не поэзия,
потому что стихи писать позволительно редко и неохотно,
лишь по невыносимой нужде и только с надеждой,
что не злые, а добрые духи избрали нас своим инструментом.


БЕЗ ДЕМОНИЯ

Демоний, уже две недели меня ты не посещаешь,
И я становлюсь тем, кем был бы всегда без твоей помощи.
Смотрю я в зеркало и мне лицо мое не мило,
Память открывается, а там – страшно.

Растерянный и несчастный я человек.
Совсем другим я останусь в своих стихах.
Я хотел бы предостеречь читателей, извиниться.
А сам вот не умею даже эту жалобу сложить.


МНЕ СТЫДНО

Мне стыдно сочинять стихи
нескромное занятие
льстить читателю
пока не скажет он что стих хороший

Хотел бы я заговорить 
другими словами
чтобы никто в здравом уме
не пожелал бы меня слышать


ТЫ, ПРИЧИНИВШИЙ ЗЛО

Ты, причинивший зло человеку,
Над горем его посмевший смеяться,
Себя окруживший толпою паяцев,
Зло и добро перепутав навеки,

Пусть гóловы все пред тобою склонили,
Мудрость и святость тебе приписали,
Отлили тебе золотые медали,
Счастливые тем, что день свой прожили,

Не будь спокоен. Поэт все помнит.
Можешь убить его – родится новый,
Запишет и дело твое, и слово.

Уж лучше холодный рассвет багровый,
Веревка и сук иль глубокий омут.


ВЕЧНОЗЕЛЕНЫЙ

1.
Не столь разумный, сколь судьбы избранник,
Чтоб возвеличить свой язык родимый.
Должно быть, под защитой специальной
В погибельную выжил он годину.

2.
Судьбы игрушка, он приоткрывался
Лишь постепенно, как играют в карты,
Не ждал ни популярности, ни власти,
Ни что коснется струн волшебной арфы.

3.
Ребенок набожный, мальчишка суеверный
И простодушный продержался долго.
Его наивность видели неверно,
Хотя была она постыдно-смехотворна.
4.
Поляк литовский – значилось в реестре,
Языческих легенд и мифов житель.
Он в детстве слушал звуки древних песен,
Не зная сам, что мыслит на санскрите.

5.
Война дымилась, землю изувечив.
Тогда твердили – боль всех нас очистит.
Завидовал он тем, кто безупречен,
Кто верил в дело всенародных миссий.

6.
Страдал и думал, что страдает мало.
По коридору шел в толпе безмолвной,
Что памяти его так ожидала.
Стыдился он, что жив и знает много.

7.
Можно сказать, он людям удивлялся
Иль их любил, что все одно, наверно.
Ведь для кого в конце концов старался,
В абстрактность красоты совсем не веря?

8.
В мышлении своем слегка запутан,
Он подвизался в споре поколений.
Весьма нужны шаманы эти людям.
Ну как же обойтись без их камланий?

9.
Храм воздвигался медленно, но верно
Из вздохов, гимнов, жалоб, охов, ахов
Как общий дом для верных и неверных,
Как усмирение их примитивных страхов.

10.
Короче, верил он, что есть мерила
И суд последний самой высшей меры,
Где он предстанет и нагой, и сирый
Без убеждений и без лицемерья.

11.
Потом питал надежду компенсаций
За глухоту, за хромоту и старость
И смысл искать не перестал стараться,
Не только по привычке жить пытаясь.

12.
А непонятного все ж оставалось много.
Как двойственность стремлений и желаний.
И «Почему?» последним стало словом
Прежде чем ум и память потерял он.

[2002]

РЕЦЕПТ

Только не откровения. Жизнь меня
Так допекла, что я бы обрел облегчение,
О ней рассказав. И поняли бы меня
счастливцы, сколько же их! те, что по улицам
Ходят шатаясь, еле живые, в пьяном бреду,
Больные проказой памяти и виной существования.
Так что же мне не дает это сделать? Стыд,
Что страдания мои недостаточно красочны?
Или своенравие? Слишком модными сделались стоны, 
Несчастное детство, травмы и прочее.
Даже если бы я дозрел до жалоб Иова,
Лучше умолкнуть, хвалить неизменный
Прядок вещей. Нет, что-то другое
Не позволяет мне говорить. Тому, кто страдает,
Следует быть правдивым. Но где там, столько масок,
Столько комедий, состраданья к себе!
В чувствах фальшь выдают фальшивые фразы.

Слишком дорог мне стиль, чтобы я мог рисковать.


ВАЛЬС

Уже зеркала звуки вальса вращают,
Уже канделябр уплывает вглубь зал.
Смотри: сто подсвечников мрак освещают
И в сотнях зеркал отражается бал.

И розовой пылью, как роз лепестками,
Искрятся подсолнухи трепетных труб.
Ширóко расставлены, словно крестами,
Стекло, чернота, белизна плеч и рук.

И пары кружатся в роскошном убранстве,
И шелк, наготу прикрывая, горит... 
И жемчуг, и перья в гремящем пространстве,
И шепот, и возглас, круженье, и ритм.

Десятые годы двадцатого века,
В песочных часах шелестит лет песок.
Но вскоре пробьет час расплаты, час гнева,
Горящим кустом смерть взойдет на порог.

А где–то родится поэт на планете.
Но сложит он песнь не для них, не для них.
Над хатой висит Млечный Путь ночи летней,
В деревне еще лай собак не затих.

И пусть его нет, пусть он будет когда–то,
Ты кружишься в танце, красавица, с ним.
И вечно тем танцем ты будешь объята,
Вплетаясь в боль войн, в громы битв и дым.

А он сквозь истории черную бездну
Тебе на ушкó тихо шепчет: гляди.
Печаль на челе его, и не известно,
Поет это вальс или плач твой в груди.

К окну подойди и сквозь плотные шторы,
В неведомый мир, словно в сон, загляни.
Здесь вальс заглушен золотых листьев хором,
За стеклами ветер морозный звенит. 

Поле ледяное в рассвете цвета крови
Ночь разорвавшись взгляду откроет,
Тóлпы бегущих со смертельным воплем,
Которого не слышишь, лишь читаешь с губ.

Смертью кипящее, кровью обагренное,
До самого неба раскинулось поле,
На телá застывшие в каменном покое
Дымящееся солнце роняет утра пыль.

Вот река течет полуприкрыта льдами,
На берегах маршируют рабские колонны,
Выше синих туч, выше вод черных
В красном свете солнца сверкает бич.

Там, в этом марше, в рядах молчаливых,
Смотри, это сын твой. На щеке рана
Кровавая, он движется с улыбкой обезьяны,
Кричи же! Он в рабстве счастлив.

Ты понимаешь. Есть предел страданий,
За которым смиренная улыбка возникает,
Так человек проходит, и вскоре забывает,
За что был должен биться и зачем.

Наступает озарение в скотском покое,
Когда он смотрит в небо, на облака и звезды,
Пусть другие умерли, он умереть не может.
И тогда он медленно умирает.

Забудь. Ничего кроме яркого зала,
Букетов и вальса, и звуков, и эх.
Лишь свечи горят, в зеркалах отражаясь,
И очи, и губы, и гомон, и смех.

Ничья ведь рука к тебе не прикасалась.
На цыпочках ты перед зеркалом стань.
Светает, на небе звезда показалась,
Звенят бубенцы в предрассветную рань.

НАРОД

Чистейший среди народов земли, когда судят их молний зарницы,
Бездумный и хитроумный в трудах повседневных.

Без жалости к вдовам, к сиротам, без жалости к старцам,
Из рук ребенка крадущий корочку хлеба.

Жизнь в жертву приносит, дабы гнев небес на врагов накликать
Плачем сирот и женщин врага поражает.

Власть отдает людям с глазами золототорговцев,
Позволяет возвыситься людям с совестью владельцев борделя.

Лучшие из его сыновей остаются безвестны,
Они являются лишь однажды, чтобы погибнуть на баррикадах.

Горькие слезы этого люда обрывают песню на половине,
А когда умолкает песня, громко звучат анекдоты. 

По избам в углах тень таится, указывая на сердце,
За окном воет пес на невидимую планету.

Народ великий, народ непобедимый, народ ироничный,
Умеет истину распознать, храня об этом молчанье.

Бродит по барахолкам, общается прибауткой,
Торгует старыми дверными засовами, украденными в руинах.

Народ в помятых кепках, со всеми пожитками на спине,
Идет искать себе места на юг и на запад.

Нет у него ни городов, ни памятников, ни живописи, ни скульптуры,
Только из уст в уста несомое слово и предсказания поэтов.

Мужчина этого люда, остановившись над колыбелью сына,
Повторяет слова надежды, что до сих пор остаются напрасны.

Краков, 1945

Перевел с польского Владимир ШТОКМАН