Услышал, значит, Безобразов Григорий Никифорович, опричник его величества государя Ивана IV, как на площади возле Кремля кричат «Гойда! Гойда!», встал из каменного своего гроба, пришел на Красную площадь узнать, что, мол, там происходит, а там толпа неподобающим образом одетых людей, и все кричат то самое, что разбудило его: «Гойда! Гойда!». Подошел, значит, Григорий Никифорович к одному и строго так выговаривает: «Да как вы смеете!» Еще он хотел сказать: «Вы ж в этом ничего не понимаете! Это же наш боевой клич! А вы кто такие! Что за тряпки такие, во что вы, мол, нарядились? Да на вас аж смотреть стыдно!». Тут окружила его толпа стыдно-одетых, закричала: «Ряженый! Ряженый!». У всех в руках были маленькие светящиеся прямоугольники (позже Григорий Никифорович узнал, что прямоугольники называются «мобильники», и что без этих мобильников тут никто из дому не выходит), и держали они эти прямоугольники в вытянутых руках, будто целились в него, хотя, как он сразу понял, прямоугольники не стреляли, их цель заключалась в чем-то другом, а в чем именно – этого он не мог понять в первые минуты своего пребывания в 21-м веке после пятивекового сна. Окружила, значит, его толпа, кто-то сказал: «Надо вызвать полицию». А Росгвардию недолго было ждать, откуда-то появился автозак; схватили его за руки, а он по автозаку ногами стал колотить да кричать: «Чудище из ада! Чудище из ада!». Ну, пришлось, значит, ему не только руки, но и ноги скрутить. На это ушло несколько неприятных минут. Затолкали его, значит, в автозак, и только успели завести мотор, как ему на помощь ещё один ряженый явился, бьет себя в грудь, государем Иваном Грозным себя зовет, разбудили меня, черти, говорит, моего любимого Григория Никифоровича во чрево чудища бросили, чудищу скормить собираетесь, а ну разойдись, сам государь Иоанн Четвертый перед вами, подонками, на помощь пришел своему любимцу! При виде этого второго, некоторые в толпе вошли в непонятный экстаз, молиться стали, хоть и слов молитв не знали, как сами признавались позже; другие – те, что послабей были, и у кого нервишки сразу сдали, в обморок попадали, а те, что покрепче были, да нанюхались, да напились преждевременно, так те на коленки попадали, а росгвардейцы и этого второго связали и туда же, в тот же автозак бросили, так что упал Иван Грозный на своего же опричника Григория Никифоровича, связанного по рукам и ногам, и как только тронулся автозак с места, оба как завизжат: «Зверю из Апокалипсиса нас скормили! Зверю из Апока – !..». Те из толпы, что на коленки бросились, в истерике крестились и шептались: «Да это ж сам царь Иоанн Грозный из могилы встал! Так он же никогда машин не видал... а мы его –» и припустились на коленках за автозаком, да на коленках далеко не уйдешь. Увезли, значит, царя Ивана и опричника его верного, Безобразова Григория Никифоровича, а толпа всё не расходится, и что-то другое теперь явно наблюдалось в её настроении, никаких криков «Гойда» больше не было слышно, стала толпа невеселая какая-то, ведь нехорошо обошлись с царем Иваном, некогда Грозным, а теперь слабым и ничего не понимающим в нашем 21-м веке, ведь сколько веков эти двое спали, и продолжали бы спать, а наш крик «Гойда!» их разбудил, пришли они к нам, а мы что с ними сделали? Разве хорошо так обходиться с царем и его опричником, восставшими из гроба и пришедшими к нам на помощь, ведь «Гойда!» их клич, не наш, им по праву принадлежит, не нам!».

Так шептались в толпе, не осмелившейся выразить своё недовольство вслух. А что было дальше – об этом не очень приятно читать, ну а писать – тем более.

         1

Однажды я была приглашена на день рождения к своим соседям, коптам (христианам из Египта). Один из них меня спросил, "Как называется твоя книга?" – Моя книга?

Я подумала, что он спрашивает о моей книжке стихов и удивилась, так как я не говорю о стихах с соседями.

– Да, твоя книга. Книга твоего народа.

Тогда я поняла, о чем он говорит и сказала, что такая книга называется "Тора". 

– Вот и читай Тору, – сказал мой сосед.

– Почему? – спросила я, недоумевая.

– Это твоя книга, вот и читай её.

– Но у меня дома много книг, – сказала я, – с разными названиями. На разные темы, и даже на разных языках... Все эти книги мои, и я все их могу читать, если захочу. 

– Нет, не можешь. И нашу книгу – не можешь.

– Какую такую "Вашу книгу"? – спросила я. – Новый завет, что ли?

– И даже имя нашей книги не произноси! У тебя есть своя книга, ну и читай её! 

– Если захочу, – сказала я упрямо, – то буду читать любую книгу! И солнце не погаснет от этого, и язык у меня не отсохнет, если я произнесу название вашей книги! Новый Завет. Вот!

В этот момент хозяйка мне подсунула большой кусок торта на бумажной тарелке и указала на дверь. Этим закончился разговор о "моей книге".

    2

Одна женщина была очень рада, что родилась женщиной, а не мужчиной, так как родись она мужчиной, ей пришлось бы, как и всем мужчинам, делать вид, что она мачо, тогда как она хорошо знала, что делать вид "мачо" очень трудно, поэтому-то она и была рада, что она не мужчина и даже назвала свою дочь "Glad-I-am-not-a-man", что было довольно трудно выговорить на любом языке и означало "рада, что я не мужчина". "Glad-I-am-not-a-man?" спрашивал каждый, кто впервые встречал дочь. "Разве это имя?" Каждый раз, когда дочка пробовала подписываться более краткой формой своего имени, напр. просто "Glada" ( от слова "glad") или "Iama" (от "I am"), мать говорила что-то такое строгое, что уже совсем взрослая дочь, у которой был свой заработок и своя работа и свой дом в том же районе, не смела противиться и продолжала влачить жалкое существование под самым странным именем, которое кто-либо когда-либо слышал.

Нина КОСМАН, Нью-Йорк