Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2022-2023-АМЧИСЛАВСКИЙ, Александр (1958-2022)


1958, Москва – 2022, Торонто

* * *
Не спрашивай, дружок, зачем я здесь
ни сторож никому, ни брат, ни воин,
как нанятый стою, уйти не волен,
когда бы мог, давно бы вышел весь,
а так, ничем не ведаю, смотрю
на отданную райскому сырью
пустынную рождественскую землю –
восходит лишаями соль да ржа,
звезда ползёт, судьбу в зубах держа –
разжала бы, да вот покамест медлит,
ждет горстки слов, хоть слова, хоть полсло...
чтоб снова божьим стало ремесло,
а снизу та же соль, да ржа, да копоть,
открыты рты, но ни живой души,
и воздух застывает недвижим,
ссутулившись, как в мясо вросший ноготь.
Едва ль оттуда вырвутся слова,
когда душа, что плоть, равно слаба,
залейся в плаче, мальчик бородатый,
рожденным, чтобы сказку сделать бы
как до звезды до собственной судьбы,
задуманной по образу когда-то.
Зачем же мне попущено глядеть,
мостя слезами пыточную клеть,
и видеть обе стороны загона,
одной звездой в мерцании светил
и жрец и жнец когда-то накадил
и там и здесь, и дым зашел за окна.

* * *
Вот так читать, читать, читать,
забородатеть в мальчуганах
и никого из тех, чеканных,
и не достичь, и не застать.
Казалось, руку протяни,
скользнёшь сквозь лютики да лютни
в никем не считанные будни,
чужой судьбы златые дни,
как в грудь, уткнёшься в чей-то слог
и в чей-то воздух незнакомый,
и, выходя из долгой комы
уже не вовсе одинок,
вычитываешь – «смерти нет» –
без лишних сносок, без курсива,
и те, кто раньше были живы,
с другими всеми наравне
тобой соединяют круг,
и плакать незачем и нечем,
когда цикад нелёгкий труд
зовёт на вечный подвиг певчих.

* * *
Ни имени в тебе, ни трубочки воздушной,
плыви промеж корней, не зная, чем они
продолжатся вверху, в среде пустой и чуждой,
не всякому по дну влачить златые дни
попущено судьбой, медлительные страсти
в здоровом полусне пускать на самотёк,
умело объедать губительные снасти
и к ночи замирать и вторить "с нами Бог",
на илистый рассвет взирать, не понукая
ни к странностям себя, ни к глупостям других,
блаженный ход воды владеет плавниками,
умеренность души водой разводит стих.
Живи, премудрый рыб, холодными глазами
лови размытый свет бессмысленной зари
и тем, которых нет, о чём не знают сами,
шли вести о себе, пуская пузыри.

* * *
Не видя не слыша не сильно рискуя собой
один выхожу на дорогу сети столбовой
играет боками весёлая мышка в руке
со мной и пространством обоими на проводке
куда ни потащит я следом была не была
я больше ничей ни креста ни мирского узла
свободен бедовая мышка толкает ладонь
идёт желваками скуластая память в огонь
живой безымянный ни страха ни злых языков
ни ветра ни дыма ни воска ни старых стихов
плывёт развесёлое пламя и смотрит в меня
искрой обдавая родная моя полынья
глядит не мигая сличает зрачок именной
гадает когда наигравшись уйду глубиной
чернеет крылом воронёным ночной монитор
на добрую встречу пространство заводит мотор.

* * *
Боишься, мальчик, сравнивать свой дом
с могилой под ракитовым кустом,
где тот же кот учёный, зэк верчёный
откидывает карту на потом,
банкует так, чтоб дальше, опосля,
уж как убьют посла, нагнут козла,
яичко не простое, заводное
со зла рябая курочка снесла,
и там не важно – осень ли, весна,
сторонушка воспрянет ото сна,
пойдёт писать губерния вприсядку,
и мы начертим ваши имена
и годы жизни. Господи еси,
народ пасти подольше попусти!
Яичко в красный день заполыхало,
теперь за сотню лет не разгрести!
Смеялся котик, усики торчком,
кружилось блюдце с детским молочком,
горел во лбу малиновый околыш,
да так, что все как милые ничком
землицу жрали, братики, за страх,
пока наш паровоз на всех парах
летел и комиссары в пыльных шлемах
палили с вышек на семи ветрах.
А сгинувшим – ни тризна, ни парча,
лишь справка от тюремного врача,
эх, отгорел восток зарёю новой,
одна чадит лампада Ильича,
заветная, и слабнет на ветру,
я бедную в предбанник уберу,
всё те же мы, нам целый мир – чужбина...
Когда она погаснет, я умру.

* * *
Нищенская стынущая немощь
так и не случившейся зимы.
Эй, ты слышишь? – все мы нынче немы, –
дуй-ли, вей-ли, мы теперь немы.
Цепенеем, как пустые слоги,
ни огней сонорных, ни затей,
вот уже густые некрологи
варит задушевник-чародей,
тихой перемешивает сапой,
сдабривает пьяною лозой,
он ловкач, умелец самый-самый
по собачьим вальсам со слезой.
Ну а нам то снится, то не снится
не пойми какая тишина,
будто бы в руках дрожит синица,
да и жизнь ещё не лишена
гулкой рани, птичьего пили́ка,
лёгкого дыханья по утрам
и в ладони маленькой, поди-ка,
снисхожденья Духа тут и там.
Снится или нет, немеем дальше,
будто можно стать немей, чем мы,
снится даже, будто просим: «Дай же
всем дожить хотя бы до зимы».

* * *
И мне, оглохшему, по этой тишине
внезапной, медленной, как за́литое поле,
шагать, не слыша собственного воя,
когда уже никто не говорит во мне.
Здесь город был, и белка в колесе
трудилась для детей, в любви изнемогая,
шумел базар от церковки до гая
и разливался жар, и живы были все,
а дальше как во сне, как в фильмах о войне –
рассвет, враги сожгли родную хату,
и роль фашиста русскому солдату
так удалась, что ночью снится мне.

* * *
Два слова свяжешь, – Господи, прости, –
на рельсы глядя, вспомнишь, как пути
проходят сквозь, переполняясь гудом,
который не унять, не унести,
который сточит слово до кости,
замкнёт уста и обесцветит губы,
а следом хлынет воздух питьевой –
обдаст нутро студёною судьбой,
той самой, бедный мой, твоей не ставшей,
теперь по развесёлой мостовой
гарцуя, всё своё несёшь с собой,
на узел память завязавши,
но отчего ж так мучаешься ты,
легко верша нетрудные труды,
когда вокруг поют громкоголосо
павлины, пусть чванливы и горды,
фонтаны, пусть в нечистые пруды,
цикады, пусть высасывая лозы.
Ах, бедный мой, давно растёт трава
в душе твоей, не помнящей родства,
глаза молчат, закрытые травою,
а те слова?  Забыты все слова,
живи как бог – ботва всегда права,
а тот ушёл, который был с тобою.

Опыт автопортрета

Прекрасен твой стишок, но кончится и он,
потешится – и в лёт в подставленное горло,
как в масло, боль сладка, войдёт и выйдет вон,
и будешь ты опять для нового укола
искать слова, слова, цеплять их на шесток,
пусть на виду у всех завьются мелким бесом,
а мира нет как нет, не то что он жесток –
таков-каков, и ты идёшь-гуляешь лесом
не низок не высок, по-милому хорош,
томимый жаждой, жаль, так быстро растворимой,
что вязнущий февраль впустую роздал дрожь
ненужную тебе как внутренние рифмы.
Танцуй, играй лицом, вывешивай улов,
кончается сезон, еще чуть-чуть и канет,
как сладко ты торчал, не глядя выше слов,
не зная тишины, когда с пера не каплет.


Парафраз

Расслышишь какую-то песню, затопит слезами,
сбежишь продышаться, так ветром впечатает в стенку,
на тонкие рёбра, бедняга, тебя нанизали,
зачем-то оставив любить эту бедную землю,
и любишь ведь, любишь не ради случайной подачки,
тягучей баллады, видавшего виды сонета,
но голод не тётка, научит скулить по-собачьи
и ждать непонятно чего от хозяйского неба,
а уши торчком на пространстве от моря до моря,
где ветхие домны разлезлись под шорох ползучий
и дети поют, босоногому мальчику вторя,
как только и можно и должно – чем горше тем лучше,
попробуй не выживи, бедный, от счастья и скорби,
ведь ты и оставлен услышать, как молвится слово,
и детское пенье проходит иглою под рёбра
последнею волей бескрайней фабричной столовой.

* * *
Чемоданов бывалых, фотографий насиженных мест,
голосов из общего ниоткуда,
а тишина оказалась – ни гула, ни гуда,
и воздух – взвесь медленно оседает, распадается даже смесь,
будто вылито последнее серебро, и пустой ингус
протереть, разве что, да отправить в ящик,
Past, моя чужеземка, был так долго Continuous,
что давно стал настоящим.
Я не только о ремесле, улыбаешься, не только, нет,
сама же видела, застала – между кочергой и свечкой 
маялся, киселя хлебал, вызолачивал старую медь
и даже тебе признавался не прямой речью
из неумелых слов, содранных с разных лет,
как стыдно-то было и за глупость, и за наглость,
а ты – жить в любви тоже надо посметь, –
ответила. И не ушла. Осталась.

Лесной романс

Где бурундук в траве сновал,
домишко встал среди подлеска,
так мал, что не хватало места
одежде, памяти, словам.
Немного дров, немного круп,
и жили мы, не понимая,
что я немой, что ты немая,
и это было царством рук
и только нам понятных знаков,
где ни один не одинаков
из тех, которые не врут.
Мы спали спинами к стенам,
избушка за ночь ужималась,
и милость божья с божью малость
без удержу давалась нам.
Спросонья руки разлепив,
под стрёкот бурундучьей блажи
глаза в глаза делились кашей
с высокой плотностью любви.
Стояли строго по местам –
вода в реке, луна в окошке,
кровать в дому, перловка в ложке.
Мы жили там. Мы жили там.

Публикация Ксении ПАВЛОВОЙ