Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2016-Дмитрий БОБЫШЕВ-РУССКИЕ ТЕРЦИНЫ

К 80-летию со дня рождения


         РУССКИЕ ТЕРЦИНЫ

0.
Мала терцина. Смысл – наоборот.
Чем он крупнее (и – русей) – тем лучше. 
На первой рифме гнешь дугою вход,

впрягая тезу – женское трезвучье.

За нею – ТРОЙКУ отзвуков мужских, 
и – с тезой антитеза неразлучна.

Но, чтобы смастерился ёмкий стих, 
пора готовить выход, как у Данта.

Есть девять строк. Всё высказано в них.

А на десятой – поворот: КУДА-ТО...



                   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.
«Димитрий! Родину – и там любите!» – 
с платформы выкрикнул один дурак. 
Ответ зажало дверью при отбытьи.

Какая гвоздеватая дыра

под этаким понятьем разумелась? 
– Из коей вышел, в кую на-ура

уложат с побрякушкою за смелость? 
Спасибо, нет. Клубок моих обид 
снесу на незасиженное место –

распутывать, высвобождать, любить.

2.
Да все – изгнанники, еще с Адама... 
Кто Рай покинул, кто изжил Содом 
в сознании. А мы так и подавно –

где нам похлебка варится, там – дом. 
И все-таки живем и не плошаем,

и думается крепче о родном,

но не одним, как прежде, полушарьем. 
Два опыта сомкнулись в полноте.

И, кажется, слова сейчас нашарим

вернейшие, насущнейшие, те...

3.
Во-первых, стыд. Лишь по тому резону, 
КАК ОБОБРАЛИ НАС В РОДНОЙ ДЫРЕ! 
Вкусноты разные – до горизонта,

черешня и арбузы в январе.

И больше, чем людей – автомобилей, 
а воздух чист, что роза на заре.

Приветливые лица... Но – обидно:
ведь и у нас ТАКАЯ ЖЕ страна, –

с землей, с культурой... А живем – как быдло!

Всё – Партия? Да только ли она?

4.
Любезнейший, Вы – помните едва ли, 
я – как вчера – столицу над Невой. 
Довольство. Государыню на бале,

всю в белом, с бриллиантами рекой.

И государя на борту эсминца 
«Сообразительный»... Нет – «Огневой»!

И вдовствующую императрицу...

И всей красы державной – торжество, 
какое демократам и не снится, –

не правда ли, почтеннейший?.. – Чяво?!!

5.
«Мы Православье вывезли на Запад,

и Бога чтим ПО РУССКОМ ЯЗЫКЕ». 
– Взгляд пулеметчика-белоказака,

и Чаша Евхаристии в руке.

«Мы против батьки-Сталина бороться 
ПОЧАЛИ ФАЙНО, с пальцем на курке».

– За батьку-Гитлера твое болотце...

Но кто же – за – культуру и язык? – 
«ДВУХБЕДРУМНЫЙ АПАРТАМЕНТ ЗДАЁТЦА».

И – подпись... – Диссиденствуй, Беня Крик.

6.
Девиз: «МЫ НЕ В ИЗГНАНЬИ, МЫ В ПОСЛАНЬИ». 
Не всякий сможет. Мережковский смог.
За что и был кем только не ославлен.

Да, мыслями двоился мистагог. 
Антихрист у него смыкался где-то
с Самим Христом. Лукавый завиток,

но в том и сущность! И она – задета. 
И если что-то миру мы дадим,

так это – церковь Третьего Завета,

которая выгреживалась им.

7.
Поэзия была, как волшебство. 
Поэты слыли чем-то вроде солнец, 
слепительно влюблялись, кто в кого:

в прекрасных незнакомок, в тьму поклонниц, 
в Любашу Менделееву, увы...

При том – глядели в Слово, как в колодец.

Живой водою брызгались, волхвы.

Злом любовались – всласть. И все ж неплохо 
посеребрили век. А мы? А вы?

По нам ли будет названа эпоха?

8.
«Ну, что они увидят здесь у нас

из окон интуристовских отелей?»

Да будь на всех единственнейший глаз,

увидели бы, если б захотели.

Но: хорошо – в уродливой толпе – 
с добротною одеждою на теле

чужие взгляды привлекать к себе. 
Вещать: «Пожалуй, темпами развитья 
вы – впереди, но техника слабей...»

«Позвольте сигаретку?..» «Шюр, возьмите!»

9.
Утопли в ораториях, балетах 
и юбилеях. Снова юбилей. 
Идет страна семидесятилетних

к семидесятилетью. – Да, налей!

Той, что мозги прочистит, нашей горькой, – 
уже не лезет никакой елей.

– Так что же мы? Давно скользим под горку, 
а с «Похвалою глупости» Эразм
за столько лет не устарел нисколько?

Склероз, бахвальство и маразм, маразм...

10.
– Мы Запад. – Нет, еще какой Восток! 
– Смотря с какого края горизонта... 
Мы сами по себе – таков итог.

Меж двух сторон распаханная зона 
(нет паспорта – и сразу виден след). 
И эта жизнь в колхозо-гарнизоне

всех единит и делит: да и нет.

Все – против нас или за нас... 
Да полно! – Хвала Создателю, есть Новый Свет,

где можно век прожить, о «нас» не вспомня.

11.
Когда бы Волга в Балтику текла, 
тогда предположительно иначе 
сложились бы все русские дела.

Наверное, заполонили б наши
Европу. Но и немец бы успел

Россию взять – до Октября, чуть раньше...

А то и – католический удел, 
на радость Чаадаеву, навеки... 
Тогда бы турок не задарданел.

Да и варяг не закатился в греки.



12.
Всё из-за слов полуторех – «И СЫНА»... 
От тех отбавить или нам придать –

и кафолическая – в Духе – сила

в какую изошла бы благодать! 
Равновселенски обе главных Церкви; 
не можно так: и чтить, и разделять.

Но – в кесаревых целях – мы не цельны,
в небратстве живы, вот и мир – жесток. 
И только Крест соединяет в центре

Мгновенье, Вечность, ЗАПАД И ВОСТОК!


13.
Программа «Время»: в Таллине плюс 5 
и минус 50 под Верхоянском.

– Как разность эту вместе удержать?

Ведь мы физически на части хряснем.

– Да. Только силой... Прочее – не в счет. 
Публично каются Якир и Красин,

а телевизионщик ловит, чёрт, 
нарочно, микрофон – на фоне носа. 
Смешно? Здесь даже время не течет,

погрязшее в пространстве високосно.


14.
Еще?! Нет, православные, не надо, – 
и так уж на полсвета расползлись.

Но щит Олегов на вратах Царьграда

все тешит неотесанную мысль.
Культ силы есть. Но нет былой культуры – 
империя при том теряет смысл.

Зато и подданные злы и хмуры:

за всё, про всё – в карманах ни шиша. 
И лишь орут, поддавши политуры:

Мы веете сильнее! И – гуляй душа!


15.
Вся жизнь – противоборство с этим танком. 
Он прет, а я (казалось мне) храню
ключ – развинтить чудовище! Да так ли?

Как тянет нас на теплую броню! 
Мальчишество? А что! Вскочить на панцирь, 
и – дать по мировому авеню...

Приятно сознавать, как мы опасны. 
И горько говорить: «Я ж говорил!..» 
А если не успеешь окопаться –

«Вы – Божий бич!» – приветствовать атилл.


16.
Оставленный средь белобурых пург 
гранитоносец, золотые шпицы, – 
почти не оскверненный Ленинбург

(Москва-сарай пригодней для столицы) 
с тяжелою осадкою бортов 
серосуровым крейсером глядится.

Подобны крабам пятна от орлов,

подъяты якоря во тьму и зиму:
«К ПОБЕДНОМУ ОТПЛЫТИЮ ГОТОВ!»

– Куда ж нам плыть? Вестимо, на Цусиму!



17.
Бесстыден, и любезен, и свиреп, –

ни дать, ни взять, как Цезарь у Катулла, – 
тяжелой государственности вепрь

в гнезде орла воссел короткотуло. 
Ты скажешь: – У Истории в хлеву 
свинья согнала курицу со стула...

– Но я-то на земле впервой живу! 
Не наблюдал я, как летели перья, 
но, кажется, увижу наяву

кровавый жир последней из империй.


18.
Солдаты, кони, девы – все крылаты. 
Орлы двуглавы. Всюду буква Ять, 
скрещенные мечи, эмблемы, латы...

Поэзии одическая рать...

Конечно, безобразничали в Польше. 
И дома – тоже. Но, по правде взять,

сравнительно с теперешним – не больше. 
Гаремы заводили? – Так, Ахмет,

и звались христианами... О, Боже:

скорбеть об этом – да. Вернуться – нет.


19.
А что, когда «в минуты роковые»

и вправду призовут? Сказать, что нет, 
мол, нездоров, простите, всеблагие?

Почтительнейше возвратить билет? 
Да что гадать! Давно уже призвали, 
куда вставляют клизму, – так поэт

(не тот, конечно, что стоит в начале) 
изволил выразиться, Ваша честь. 
Все пьяны. Экономика в развале.

Какое там блаженство! Хлеб-то есть?


20.
Послушал – как помоями умылся: 
мать-перемать; совсем уже дошли... 
Отец Булгаков знал: в глубинном смысле

здесь – гибель Богородицы-земли. 
Она от осквернителей приметно 
уходит из-под ног, и – ай люли!

– Все балуешь оральным экскрементом, 
а вместо Родины – давно дыра.

И что? – ухватисто да искрометно:

– Так перетак ее, et cetera...


21.
Не потому «Свобода или смерть», 
что, мол, на эшафот идут герои,
а потому, что стыдно разуметь

большой народ в короткоштанной роли. 
«Хвали начальство, а не то: бо-бо!» 
Молчать, мыча? Доиться по-коровьи?

Выслуживаться: пиль или тубо?
Когда бы камнем, как бы от – вращенья, 
не вылететь – то было б не слабo,

а сладко умереть от... отвращенья!


22.
Бывало, едешь, вскинешься от дремы, 
на лица глянешь – оторопь берет:
в какие всё же рыла «из дярёвни»

повыродился Муромец-народ!
В картофель человеческий... Породу 
давно уже повывели в расход.

Теперь и к генетическому коду

полезли – «бормотухою» травить...
А встретишь личность – так летит к Исходу

в Мордовию. Или в ОВИР – фьюить!


23.
Жилось, признаться, именно что жутко: 
размазан был какой-то ровный страх.
И сверх бывало, в виде промежутка,

навалится, и чуешь: дело швах.
И думаешь: вот в Доме на Литейном 
твой следователь роется в делах.

Очередной донос подколет с теми,
и папку – между папок, в тот же строй... 
А та – полна. Не лезет. Значит, время

брать субчика. – Нет, ворон, я – не твой!


24.
Срок отмотал, судьбу благодаря: 
«Я в будущем России поселился!» 
– Как? Неужели – снова лагеря...

«Скажу лишь: изолирует солистов, 
но хором пользуется дирижер. 
Вот: демократы, националисты,

религиозники – влезают в спор.
А власть всегда ролями управляет 
наличными – так было до сих пор.

В Мордовии, меж тем, готов парламент...»


25.
«Увижу ли народ освобождённый?..»

– Не Пушкину, так Блоку довелось. 
Антихрист ли, Христос краснознамённый

гульнул, и снова в рабство впал колосс. 
– Увидим ли его в духовной силе?

Ведь это все, что нам хлебнуть пришлось,

по вкусу лишь КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ. 
Кого винить? Не ясно ль дураку:
мы сами проворонили, разини,

какую Родину!.. Россиюшка – куку!


26.
Нет частной собственности – есть продукт, 
но трогать не велел хозяин-барин.
А как не взять: другие украдут!

И тянут всё и вся в худом амбаре

(да с гаерством: «да я вас попросю...»): 
тотально – толь и тюль, на стройке, в бане,

котам песок, объедки поросю

(«Ну, мыслимо ли жить с одной зарплаты?»), 
пока страну не разворуют всю.

Зато покорно-пьяно виноваты.


27.
Туды – «шекснинска стерлядь золотая», 
куда и «щука с голубым пером»... 
ПОРТКИ БЫ МЫ ПЕРВЕЕ ЗАЛАТАЛИ!

(Зато, видать, и лезем напролом,
что стыдно отвернуть...) А ведь когда-то, 
как нас, кормили Землю мы зерном:

чего-чего, пахали мы богато!

Теперь вопрос: ЧЕМ ДЫРЫ ЗАЛАТАТЬ? 
– Смекалкой полупьяного солдата?

И – кто есть русский? – Нищий? Или тать?


28.
Нас – не было. А были чудь, да меря, 
да, так сказать, насельники полей, 
себя еще никем не разумея.

Но с печки слезли пошукать людей.
– Что за река? – Дунай!.. Сады и пади. 
Богато. Хоть садись и володей.

Как бы не так! Себе потерли сзади:
– Мы, стало быть, славяне, примечай... 
Отсюда в песнях: садо-виноградье,

а в реках и ручьях: Дунай, Дунай.


29.
Спасибо Геродоту – просветил, 
откуда суть пошли слабинки наши.
А вышло так, что из днепровских вил

Зевес русалку взял. Ея появши,
он (в сущности – Перун и Богогром) 
ДВУОСТРУЮ СЕКИРУ, ПЛУГ И ЧАШУ

трем сыновьям – дал, золотые, в дом.

И вот с тех пор – мы, их потомки, вечно 
СЕЧЕМ ДРУГ ДРУГА; ВКАЛЫВАЕМ; ПЬЕМ,

надсаживаясь под эмблемой вёщей.


30.
Как труд умеет очернить субботу,

так вот и мы – что толку, что сильны? 
Злоравенство, небратство, лжесвободу

мы взяли сдуру лозунгом страны. 
А как его сменить – не понимаем, 
когда и в стаде все разобщены.

И мучится родимая, немая...
И душно, брат, – дышать и не проси, 
покудова земля не принимает

Главнопокойника Всея Руси.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

31.
Когда бы я по-прежнему жил там,

сказав «УЖО», как пушкинский Евгений, – 
за мной не Медный Всадник по пятам,

а на броневике чугунный гений: 
«Та-та-та-та», – татарский злой прищур 
плевал бы пулеметною геенной.

И жест – знакомый, даже чересчур:
«Он – там...» Петляю, в горле бьется рвота. 
«Молчаньем уничтожу! Запрещу!»

Попал. Вот это – хуже пулемета.


32.
Для тех, кто больше к символам привык, 
она медлительною кожей-рожей
не конь и уж никак не броневик.

Россия на коровушку похожей,

что негда так Платонову далась:

не только молоком, но шкурой тоже,

и телом, и теленком поделясь,

к тому и защитит ни за спасибо: 
такая уж судьба – такая власть.

– Хозяева! Воздайте кроткой, либо...


33.
«Не дай нам Бог увидеть русский бунт, 
бессмысленный и беспощадный». Пушкин. 
...Тебя же первого и загребут.

И – по соплям. И – гирькой по макушке. 
Звереем пьяными. Зато потом

такие паинькие сим-пам-пушки –

самим не верится, что был погром. 
Ярмо пожестче – и порядок вроде... 
Сначала справься там, в себе самом:

– А ну, как на духу – готов к свободе?


34.
Легко загадить мальчику мозги:
«Труд. Деньги. Деньги-штрих»... В лесу абстракций 
ни сущности порядочной, ни зги.

И кое-как, и как-то по-дурацки,
но раскумекал кое-что простец,

и – поражен: «Мы у Хрущева в рабстве!»

И вот накоплен, выношен протест 
(все, что ни хочешь, вытерпит бумага), 
сочится, прямо капает подтекст:

«За Родину, за Сталина!» – Бедняга!


35.
Мы – по бесправью – равноправны все. 
Но нам и тут намного жальче женщин: 
они же – словно белки в колесе...

И как-то удается ведь зажечь им
в крови пожар и в доме ореол.
Воздать бы нашим любушкам, да нечем.

– Но почему: работаешь, как вол, 
а ни тебе порядочной зарплаты,
ни отдохнуть, когда к себе пришел?

Поел – и спать. Всё бабы виноваты.


36.
Цыгане нашу душу вы-пе-вали,
она буквально таяла, как снег,

и струнные страданья всех повально

тянули в степь. Алеко. Скрип телег. 
И там-то мы в татарстве наторели 
и растрепали дух. Но интеллект

точили нам и немцы, и евреи.
И наточили пуще палаша,

хоть правду режь. В куски ее – острее!

Заг-а-дочная русская душа!



37.
Хотели взять всю истину зараз. 
Но сыворотка той сырой идеи, 
привитая, створаживалась в нас.

«За справедливость» вроде... А на деле – 
мы выжили-то чудом и тайком,

на мессианстве собственном балдея.

Весь опыт был преступным тупиком. 
И все же он – по миссии – единствен: 
теперь, кто соблазнится о таком –

знай дегустатора «заразных» истин.


38.
Не верят – пусть действительно проверят 
на нежных шкурках ино-вариант.

Когда с походной кухней по Ривьере

он сам прикатит к ним – поговорят... 
Кой-кто надеется, что по идее 
ТАКОЕ – утвердится тут навряд.

Но мы-то знаем: цепкое на деле, 
крутое по вытягиванью жил...

Лишь те помогут в общем обалденьи,

кто БУДУЩЕЕ ПРОЖИЛ и – изжил.


39.
«За Родину, за Сталина – за мной!» 
И все ж не политрук, а студебеккер, 
нагруженный тушёнкою свиной,

спас малолетних нас – хвала навеки!
И – вы: но не стратег «любой ценой» – 
бесценные солдато-человеки,

которых тот угрохал в Шар Земной. 
И вспоминает, низойдя на отдых: 
«Как шли они за Сталина, за мной!»

– Не трогайте. Отдайте наших мертвых.


40.
Развернутая как-то ОТ ВРАГА

(с мечом Венера иль без крыльев Ника), 
бетонной тучей застит облака.

Мать Родина – по замыслу. Гляди-ка, 
сынов на смерть зовет кошмарный рот. 
За имя, да еще ТАКОЕ – дико!

За землю? Ни былинки ни растет.
За – в пятнах нефтяных – реку бурлачью? 
А Дон и Днепр – что, были не в расчет?

– Отдать, и приплатить еще впридачу.


41.
Подпасок уступил, а я и рад: 
забавно – порадеть о поголовьи... 
Увлекся. И все лето пас телят

в послевоенный год полуголодный. 
Причем у стада был туберкулез. 
(Упали показатели коровьи,

план недоперевыполнил колхоз,

и вот больных по окончаньи года 
сдавал он государству.) Нет, всерьез?!

А – полупоголовие народа?


42.
Да, это мы толпою шли в народ. 
Учили: «Человек – от обезьяны.

Все люди братья. Значит, бей господ».

Увы, из нас повыбили изъяны

вот этой самой «будущей зари». 
Теперь учить и некого – все пьяны, –

и некому... А что ни говори,

ведь мы и есть – народ. Да, тот, который... 
И вот идем толпой в золотари!

В – наладчики, кондуктора, вахтеры...


43.
Ученый слой чинил верхам помехи
и зависть размедвеживал низам.
О бедствии предупреждали «ВЕХИ».

Переиграть Истории нельзя,

но и за то спасибо вам, витии: 
хотя бы кто-то зрячим был не зря.

Кто были виноваты – заплатили...
Кто дальше долженствует? – Мы должны 
растить растребушённые святыни

и покаянно звать «ИЗ ГЛУБИНЫ».


44.
Считается пока, что это – мода: 
раскрытый ворот и нательный крест. 
Из тех же, безобиднейшего рода,

что были при Тиверии, – протест.

НО КРОТКИЕ НАСЛЕДОВАЛИ ЗЕМЛЮ... 
Пускай с фальшивой кепочкой протез

на место Бога влез без угрызений – 
рассыплется... А Ты, Живый, гряди! 
Избави нас от пасти Колизея.

Зато и крестик носим на груди.


45.
«Ты без бумажки – нуль», – закон знакомый. 
Недаром из бумаги произвел
китаец – страхолюдного дракона.

Доставил это чудище – монгол.
Но чем русей, тем чино-монструозней
чинит оно стозевно произвол.

Зубцами обнесло себя от козней
и – лаяй... Как заметил де-Кюстин: 
Горыныча хоромы – Кремль московский.

Ему за меткость многое скостим.


46.
Нам указал покойный Белинков,

что Чичиков – седок на Птице-тройке. 
Возможно. Пал Иваныч – он таков.

И некрофил, и скупщик. Но не только.

По подозреньям (самым диким, пусть)
в СОЖЖЕННОЙ ЧАСТИ он бы взялся с толком

покойных Селифанов и Марусь 
превоскрешать у прялки и орала.
Так – не куда несешься, тройка-Русь,

а: Господи, да где ты там застряла?



47.
Мы «красоту, спасающую мир» 
(нисколько не желавший быть спасенным), 
пытались вызвать дребезгами лир;

полу-Орфеем, в пай с Анакреоном,

а то и полным Блоком был поэт.
Но пел «униженным и оскорблённым».

И если влёт поэта бил дуплет,

то публика тем самым признавала 
его куплеты – делом – разве нет? –

«О злостном утвержденьи Идеала».


48.
Наш Федоров – прохладных мудрецов 
совсем отверг: все – путаники, дескать... 
И – силой – воскрешение отцов

готовил; по продуманности – дерзко.

Во братстве об Отце – божествен труд. 
Наука с Церковью – в совместном действе

с Искусством и Войсками – обретут 
рабочий принцип сотворенья чуда. 
Расселим по мирам воскресший люд...

– Попробуем? Кто первенец ОТТУДА?


49.
Казалось бы... Но нет! За новой модой 
бечь, фалдами развеивая фрак,
и ради Музы рассобачить модуль

церковного сознанья – а никак!

Иначе ж мы в несовременном свойстве: 
без вольностей, без европейских благ.

А если бы и не было их вовсе?
Их тут и быть не может! Чем же плох 
единственный из нас в небесном войске?

Всего один. Державин. Ода «Бог».


50.
Что лицеистам так, культуре – драма. 
Силен Шишков, а вышло-то по их: 
закляв себя от СЕМО И ОВАМО,

два шалуна сменили русский стих. 
«Онегин» – да, и здорово, и ново, 
и «Соловей мой» до сих пор не стих.

И все ж – какая выпала основа!
Не против Пушкина СЕ АЗ ПИСАХ.
Но – вдруг – замолкло Игорево СЛОВО

у Серафима в Саровских лесах.


51.
«А в Оптиной мне больше не бывать»... 
Леонтьева-то нет; не та и пустынь: 
кресты посшиблены – прошелся тать,

тотален, безнаказан, необуздан.

И глушит Божью нивушку – лопух. 
Знать, на Святой Руси и вправду пусто!

Порастравил нам душу (или дух?)
и дальше растравляет – Достоевский: 
– А старец-то его того, протух...

Что тут? Намек? – Так и Россия, дескать?


52.
Изыдет бес «молитвой и постом». 
– Страна давно постится поневоле,

да вот молитву прочит на ПОТОМ...

А был у нас рачитель над Невою,

боец ледово-лавровый за всех.

Но те, о ком предстательствовал воин,

кощунственно сгребли его доспех – 
из серебра намоленную раку.
Он спит разоруженный, не успев

ни отразить и ни простить атаку.


53.
По медному грошу, по пятаку, 
алтыну да семишнику – богато 
воздвигся Храм на радость мужику,

избавившему Русь от супостата.

Явился новый: «К чёрту – срыть совсем! 
Поставить здесь – до неба – Герострата!!

И – чтобы в голове сидел генсек!!!» 
Пустырь и котлован. Проект распался. 
Налили воду. Все-таки бассейн.

И – физкультура. И грибок на пальцах.


54.
Мольбу возносят «темные» бабуси 
о благораствореньи воздухов,

и – благорастворяются воздуси.

И плавающий – на плаву, сухой.
И путешествующий сел под кленом. 
И за недугующим стал уход.

И – реабилитирован плененный. 
Земля родит, хотя и не сполна,

и власть уже не душит миллионы

народу... Странно, а – стоит страна.


55.
Да. «Не стоит ни город, ни страна

без праведника». Здесь творец Матрёны 
прав полностью. Молельщица – она,

в платочке бабка, коих миллионы. 
Покрошит хлеб, и – паре у ворот: 
– Входите, двери храма отворены.

Помянет мертвый и живой народ,

и – в очередь, зятьку на опохмелье... 
Ко щам еще и внуков обошьет.

Те: – Бога нет!.. Она: – Мели, Емеля!


56.
Не только «Я – ТЕБЕ, А ТЫ – МЕНЕ», 
но связи в целом – крепче на морозе,

а при советских трудностях – вдвойне.

Целуются чины, как мафиози.

У них единство, а у нас? – Держись?! 
Э – нет, и при начальственной угрозе,

тем более при ней, нужны, как жизнь, 
те, перед кем откроюсь без боязни. 
«ТАК – СО СВИДАНЬИЦЕМ!»

Стаканы – дрызнь! И – волны дружелюбья и приязни.


57.
Народ жалеет армию свою.

К примеру, едет рота в электричке: 
«В ученьи тяжело – легко в бою», –

одобрит некто, подавая спички. 
«Кури, сынок!» У каждого по две 
гранаты, да патронами напичкан

Калашников. Да пот на голове. 
«Кури, солдат, гляди повеселее. 
Легко в бою...» Погон. На нем – ВВ.

– Воюем, батя, против населенья.


58.
Почтовый ящик. Нет, не на стене, 
а многостенный, тысячеколонный, 
с охраной – от обычного втройне.

Какие там сгнивают миллионы! 
Пустить бы на «портянки для ребят», 
но нет. Запрет. И лозунг намалеван

«ЗА БДИТЕЛЬНОСТЬ!» Секретно все подряд: 
журнал из-за границы; марка стали.

Успехи техники. Партаппарат.

А самый-то секрет – КАК МЫ ОТСТАЛИ.


59.
Залейся молоком, заешься мясом,
и, на желудок руку положа, 
выбрасывай костюм, когда измялся.

(Незанятость? – Пособьем хороша!)
Да сколько бы ни выплавили стали 
на ту же душу (бедная душа!),

нормальный Запад нас кругом обставил. 
Признаем ли когда-нибудь? – Ну, да... 
Скорей – навесим на решетку ставень, –

морить народ, и – врать: во всем, всегда...


60.
Какая крепь лесов! Какие реки! 
Громаднейшие избы. Старина. 
Селились тут, на Севере, навеки.

А – ни души. Вся жизнь умерщвлена. 
Кто этот ворог, и откуда взялся?
– А коллективизация? Война?

А весь подъем аграрного хозяйства

с оттоком сил в промышленную сеть,

с подснежной кукурузой – не сказался?

Тишайшая, умильнейшая смерть



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

61.
«Любите Родину!» – Смешной приказ. 
Мы родины себе не выбирали –

какая есть, изрядно въелась в нас.

Правителей любить? А не пора ли 
страну с ее несчастьем не мешать. 
Но на каком-то там витке спирали

мы на хмельную голову ушат
как выкатим! Трезвеющие люди 
хотя бы себялюбьем не грешат –

сам испытал. Россия – буди! Буди!



62.
Разрыв-траву найдя, её затырь;

иди за третьим облаком – увидишь 
бело-горючий камень Алатырь;

сверни налево; а на берег выйдешь – 
молись вовсю угодникам святым. 
Тогда-то потаённый ГОРОД КИТЕЖ

всплывет из вод сквозь легкий полудым
в колоколах и куполах, и силе;
в красе и славе... А за Градом сим –

намечтанная прадедом РОССИЯ!


63.
Так и бывает: подпоят старушек 
филологи в поморских деревнях;

те – в мыслях отойдут от постирушек,

и причепурятся, и: ox-да, ах
–
да как заколыхают звоны-стоны... 
Многоголосье! Глоссолальный Бах!

Свежо и дико, древне и достойно.

И где-то там, где ты – уже не ты, 
запустишь диск... И – вот они, устои,

от коих дал ты, лапоть, лататы.


64.
...Но не поет! Идет на крик крещендо. 
Тысячелетье – разве это срок
для отрока-народа от Крещенья?

До – отреченья... Видно, не глубок 
днепровский омут, где топили «прелесть»: 
Перун уплыл, Велес и не промок...

Ну, а в подростке силушки прозрелись, 
застыла кость неясного лица
и, кажется, вот-вот наступит зрелость.

– Нашед себя, ищи, сынок, Отца!


65.
Здесь – наше сокровенное... Опора. 
Толпа-Мария входит за теплом

в вертеп золотопостного собора.

Все так тебе утробно-близко в нем, 
что, кажется (да не поймите всуе), 
Христа родишь молитвенным трудом.

Евангелье грозит, благовествуя. 
Раздайся, Адов коммунал-сарай, – 
мы Истину рожаем: Аллилуйя!

Ликуй, Исайя, и – литургисай!


66.
Из двери деревянного острога 
главу просунул Государствозавр: 
глядит, а там Европа-недотрога.

Скумекал все. И деву-Польшу взял. 
Чу! Звон меча о камень на пригорке, 
и глас: «Направо? А налево – льзя?»

– Никак драконобой идет – Георгий? 
Гора времен. Пространства. Облака. 
По степи – ветерок солоногорький.

Сон. Пастернак. И веки. И века.


67.
И «баю-бай», и туго пеленами 
заматываем по рукам-ногам, 
(потом – иные меры применяем).

И – сказочку, как баивали нам:
– Заметил колобок, что прутья редки, – 
дал дёру, а лиса его ням-ням.

Не убегай, катыш, от бабки-дедки,

не соблазняйся золотым яйцом.

И – волк заглянет в глазки малолетке

нестрашным человеческим лицом.


68.
Аршином не измерить. Но – безменом: 
противовес – исконнейшая Русь;

чека – Урал; а на плече безмерном

висит пространства лесопустный груз, 
морозной беспредельностью укутан... 
– Боишься ли Сибири-то? – Боюсь.

В мешок таежный сунь любую смуту, 
и – нет говорунов. И – тишина, 
понятная в оттенках лишь якуту:

– Однако, молчаливая страна.


69.
Жевали хлеб, земелюшку пахали...

Да сдернули кормильцев с борозды – 
а то у них сознательность плохая.

Поехало хозяйство не туды...

– Селу придут на помощь горожане! – 
велят руководящие бразды.

Но – пальчикам картофель угрожает; 
внаклонку разболелась голова; 
изгваздались... А что до урожая –

кому какое дело? – Трын-трава.


70.
– Скажи одно, а действуй по-иному, 
и вовсе третье вычисляй в уме. 
Сынок, запомни эту аксиому...

Ну, как тут разобраться (а – сумей!), 
когда отцепредательство в почете
и тут же – укрепление семей?..

За что: кто почестней – тот перечеркнут? 
А кто подлей – руководить пролез?
И – вывихнутый мир сидит в печенках...

Шизофрения – жизнь, а не болезнь.


71.
Варяги, да татары, да поляки
по нашим землям погуляли всласть.
А за голландцем ряженым – и всякий...

Спасибо скажем, если примет власть. 
Есть, видно, зло в самой верховной силе, 
и взять ее – рука не поднялась.

Зато и Грозные не зря грозили, 
и латыши строчили в решето, 
и вырезали нацию грузины,

и спаивали вдрызг... А нынче что?



72.
Все заодно – новопородной массой... 
Штаны мешком, щетина бритых щек – 
обозначали с Родиной согласье,

энтузиазм, лояльность... Что еще?
...
А патлы – от прозападных влияний – 
с юнцов тогда срезались горячо.

Но моды непокорные виляли...

Теперь в толпе на бороды взглянуть – 
наружу лезут вятичи, древляне,

поляне, меря, кривичи и жмудь.


73.
Другие люди русским – не чета... 
Незаурядно все же: взять Культуру,
и – нос отбить. Три буквы начертать

и укатать её до Акатуя. 
И затужить: где та, что я люблю? 
Авось, уже вошла в волну крутую?

Поддать бы баргузина «кораблю» –

той самой бочке в слизи омулевой...

И ждать... И – пить. И кланяться Нулю,

что в пиджаке повсюду намалеван.


74.
Покончить с этим пьяным окаянством! 
Закрыть Неву мостом бетонных плит; 
поверх – песком засыпать океанским

на толщу в километр. И пусть он спит. 
Забудется и место, хоть не сразу... 
Песок законсервирует, как спирт,

решетку в Летнем, пики, вязы, вазы, 
века... А заскребется Город-краб,
и мальчик закричит стрекозоглазый:

– Глядите, эка! Ангел и корабль!


75.
Уже в какой-то мере ТРЕТИЙ РИМ 
(Четвертого нам не видать вовеки) 
мы на семи холмах московских зрим.

Наводят трепет кесари-генсеки; 
за шайбу – гладиаторов арен 
обожествляют ликторы и зэки.

...Народы нефть подносят нам с колен. 
Роль Греции к лицу играть Европе. 
Америка – известно, Карфаген.


ГАЛАКТИКА – СЕРЕБРЯНЫЕ КОПИ.

76.
СОБОРНОСТЬ – это наш духовный верх. 
Но чуть не так – своих же атакуем: 
отмежеваться – главное – от всех.

Сидит в любом из нас по Аввакуму 
и кукиш мастерит из двух перстов. 
А то и разом – Разин и Бакунин...

И – проглядели трюк весьма простой: 
СОБОР ПОДЛОЖНЫЙ выбрав по контрасту, 
мы до сих пор межуемся пестро...

Старинный лозунг: «Разделяй и властвуй».



77.
Ослепли от общественного глянца... 
И «Колокол» из Лондона звонил:
– Нужна, как воздух, полная огласка!

Спустя столетье следовать за ним 
рискнули звонари из Техноложки 
(марксизм их полудетский извиним) –

но в Потьму привели сии дорожки. 
Безмолвствуют народы на Руси... 
И слушают, от тишины оглохши:

ревут глушилки. Лондон. ВВС.


78.
Земля на Красной площади круглей, 
а если смел, то и поступок выше. 
Треть миллиарда все-таки людей,

но только семь из них сумели, вышли. 
Все в этот день по виду были «за»;

я тоже был хорош, арбуз купивши...

Лишь офицеры прятали глаза. 
Ждалось дисциплинированным чехам, 
что в мире разыграется гроза.

– Коль семеро пошли, губить ли всех нам?


79.
Сначала долго сеном да навозом,

да крепким потом пахло: русский дух! 
Да порохом. А после – паровозом.

Вдруг шибануло бочкой – дух протух. 
И страхом потянуло – гадко, липко 
из коммунальных кухонь-комнатух.

Чуть форточку открыли по ошибке, 
и – снова топору не нужен крюк. 
Надышано у нас настолько шибко –

висит и так, зацепленный за фук.


80.
Навертишься, – чем не антисоветчик: 
убогость жизни, лай очередей...
А, скажем, выдается тихий вечер

и примиряет с миром, чародей.
И кажется, что впереди, как море, – 
наполненные переплёски дней.

Не век сидеть в прокуренной каморе, 
еще увидишь всё, чего лишен.
И сколько можно числиться в крамоле?..

Всё... Заоконный ангел сеет сон.


81.
Здесь, парень, ты не ходишь, а паришь... 
Ногам – беда, а глазу – пир и отдых. 
Поехали? – Шалишь! Пускают лишь

от нас ругателей международных. 
– Да как же так? Вся музыка души 
воспитывалась на парижских нотах,

а с Пушкина мы все – нехороши, 
невыездной народец третьесортный?.. 
И только Чехов кашляет в глуши.

– В Москву, в Москву! – кликушествуют сестры.



82.
В Констанце уголь взяв, надраив бронзу, 
ступил морской утюг на полотно. 
Прогаркнуть предстояло броненосцу

отходную империи. Кино.

А в жизни он бы скормлен был торпедам: 
– «Сторожевой» восстал? Пустить на дно!

«Потемкину» в кильватер, тем же следом 
ракетоносный крейсер лег на галс... 
Столбы огня с неделю снились шведам.

Никто не выплыл. Режиссер солгал.


83.
А может быть, твердить еще больней: 
– Да, мы – рабы, рабыни и рабёнки, 
достойные правителей, ей-ей..?

Не цепи нас неволят, а пеленки.
Мы колокол отлили вечевой,

но где же к вольности призывы звонки?

И – тянем государство бичевой,
ракетный флагман – лямкой – прочь из кожи... 
Да, мы – рабы, а что? – А ничего:

не раб, но соработник нужен Божий.


84.
Тайга – закон, а в ней медведь – хозяин.
– Возьмут за копчик – и окоротят, 
отнюдь не пустолайки, – в наказанье...

– Ну, этих-то стряхнет он, как котят. 
Вот ежели дракон из бывших братьев 
пойдет на братьев-медвежат... Хотя

еще увидим, так ли нас попрать им: 
до тошноты отвратно, аж трясет, – 
под новую Орду подпасть, обратно,

среди народов слыть за третий сорт.


85.
Со сроком жизни что-то не тое, 
не повезло: недолго время длится; 
мы – из небытия в небытие –

на дереве народном только листья. 
Лишь бы успеть напочковать ребят, 
напечатлеть, как вести, наши лица.

А у народа выдох – листопад.

Империи крошатся – что там личность! 
Но жилки в нас трепещут невпопад:

– Из времени ни одного не вычесть.


86.
Юнейший, он сказал о несказанном
и Демона постиг пареньем строк. 
Твердил одну молитву. Но Казанской

не шел его облитый желчью слог. 
И, мучась от красы невыразимой, 
он выразить ее так и не смог.

И вот: «Прощай, немытая Россия!» 
Она его простила в смертный миг. 
Соборуя, грозою оросила...

...Нельзя такое, как ты ни велик.


87.
Приписываю вещему Бояну:

по русской степи ехал Святогор, 
пресытясь богатырскими боями.

Вдруг – сумка, гордой силушке в укор. 
Поднять ее натужился бедняга.

И – в землю по колено... По сих пор...

(А в сумке той была земная тяга.)

По горло... По макушку... Весь исчез! 
Но сила от его перенапряга

до океана тянется, и – чрез...


88.
С крыла летят корпускулы и кванты,

и – в облачно-молочный океан,
и в Атлантический, и звездно-ватный...

В наушниках – Бах, Гендель, Мессиан. 
Препоны разрывает аэробус 
прозрачные – прозрачных марсиан,

с натугой разворачивая глобус

за Солнцем (тенью Бога) по пятам.

– Россия? Слышал. Есть такая область.

Верней, была. Когда-то, где-то там...


89.
Ползут по сердцу слезные расплывы, 
и облачные тени – тут и там,
где так Христовы старицы красивы

со звездами по синим куполам. 
Холмы. Белоберезовые рощи. 
Поляны и дубравы пополам.

И соразмерно все, и что-то прочит,

и прошлое с грядущим заодно...
Вот здесь и лечь – нет сладостнее почвы

и натянуть на голову дерно.


90.
Да не сочтется эта речь за наглость: 
– Не «Городу и Миру» – ей о ней, 
стране моей, сказал я с глазу на глаз

ей-ей же правду... Издали видней. 
И ежели я не увижу боле,
как говорится, до скончанья дней

картофельного в мокрых комьях поля, 
сарай, платформу в лужах и вокзал – 
ну, что ж, пускай. Предпочитаю волю.

Умру зато – свободным. Я сказал.


Ленинград 1977 – Милуоки 1981