*   *   *

Вдруг приснится, что завтра будет большой потоп,

Побегут лавиной из сна – за волной волна.

Разбегутся звери – ты слышишь их гулкий топ? – 

А за ними – воды, смертельные, как война.

И зальют просторы, в пугливых цветочках луг,

То есть то же море желто-зеленых ртов.

Не уйти-не скрыться, говорю же, приснится – вдруг,

Пока спишь и видишь, и к худшему не готов.

А в соседской кухне уже разливают чай,

Припадают к чашкам, как чадо к родной груди.

Так всегда бывает: средь пира и невзначай,

С полудетской верой, что лучшее впереди.

У окна старушка вяжет чепец крючком – 

И дитяти польза, и облегчит артрит…

В небе кружат птицы и падают вниз ничком,

Ибо Тот, кто выше, наверное, тоже спит.

Но ему не снятся кошмарные наши сны,

Он, должно быть, видит, как обнимает нас,

Замедляя время и бег ледяной волны,

Не важны – ни возраст, ни день, ни который час.

Вот и спи спокойно, последних считай ворон,

Обойдется, думай, всего лишь гроза, гроза…

И когда объятья нахлынут со всех сторон,

Не греби руками, не открывай глаза. 

                     *   *   *

Еще живу как в бесконечном сне,

Читая расписаний вереницу,

В тепле вокзальном, в дымовом тепле,

Клубы, как петли, нанизав на спицу.

Но та, которая беснуется во мне,

Всё не дает перевернуть страницу.

Уже послушна я, уже мудра,

Уже в привычках нахожу отраду,

В повторах ежедневного труда…

Но та, внутри меня, толкает к саду:

Самец двукрылый с самого утра

Клекочет, будто требует награду.

«Всё-будет-хорошо»  – давно сбылось,

Давно окрепло и окаменело,

Я больше не вбегаю на авось

В вагонное скрежещущее тело,

Но та кладет свой камешек под ось, 

Чтоб не вращалось колесо, не пело.

Живу за пазухой, под дождевым плащом, 

Себя равняя с каждым постояльцем,

Но если нарекаю колдовством

Льняной узор, натянутый на пяльцы,

Та, что внутри меня, грозит перстом,

Точней, не знавшим маникюра пальцем.

Мы не похожи с ней, мы далеки,

Как разлученные при первом крике сестры,

Как берега одной большой реки,

На дне которой рыбаки и весла

Покоятся… И ты, во мне, не лги!

Мы – полюса, как Омдурман и Осло. 

Я не гоню ее, боюсь спугнуть – 

Она затворница, гордячка, недотрога.

И мой цикличный, неприметный путь,

В котором солнца мало, ветра много, – 

По ниточке, от края, вглубь и внутрь – 

Совпал с ее невидимой дорогой. 

                                *   *   *

Вот оно – подкрадывается, как склизкий ползучий гад,

Наказание, подлый наряд вне очереди,

У кого-то выльется в двадцать сонетов к Марии Стюарт,

У кого-то ровно в столько же – к дочери.

Я по этим сонетам теперь изучаю мир,

Чье-то славное детство и бесславную чью-то историю.

В базарной кошелке обнялись багет и кефир – 

Разве стоит об этом? А если точнее – стою ли?

Как известно, ценнее всего – не о чем, а как

И, собственно, кто касается вечных форм и тематики.

У меня – дожди, дорожная пыль и сосед-дурак,

Безымянное дерево сбрасывает пожухлые фантики. 

В газетах и книгах пишут о жизни и смерти. А я?

Картинки с натуры, о том, что – всегда и рядом:

Чужие сонеты, чужая деревня, своя семья – 

Островок, окруженный дорогой, домами и детским садом. 

У меня всего слишком много – жизнь и еще, еще,

А потеря – всего одна, по большому счету.

Я нашла сильную спину, хотя искала руку, плечо,

Прибыла по назначению и теперь выполняю квоту. 

Я не вижу картину в целом. Вид из окна

Ограничен, подробен, сколько глаза ни три.

От соседа, забрав дочерей, прошлым летом ушла жена,

Он не верит, смеется, пускает мыльные пузыри.

Деревушка, в которой живем мы, почти живем,

Голуба как небо, как плющ в саду зелена,

И, как плющ, с годами съедает тебя живьем,

Чтоб глядеть на тело, оставленное у окна.

Мы с соседом спускаемся в сад и едим багет,

Он подбрасывает фантики – я как бабочек их ловлю.

Хоть на самом деле нас в деревне уже больше года нет:

Отбыли по назначению.  И пребываем – каждый в своем раю. 

                            *   *   *

Бывает, умрешь, а тебя попросят, давай еще,

Ну, что тебе стоит, попробуй еще разок.

Спинка стула давно заменяет твое плечо,

Из конца коридора смотрит дверной глазок.

В тоннеле темно, как на задворках моих европ,

Цементная лестница отчаянно катится в ад,

А там – то ли Харон, лоснящийся как эфиоп,

То ли лампочка Эдисона – в сто бесполезных ватт. 

На стене чернеет граффити, как грифель в карандаше.

Лифт громыхает зеркальным нутром, скользя

Из подвальных недр, словно скрежещущий атташе 

От тебя ко мне – дальше ему нельзя.

Я по-прежнему школьница, тщетно ищу ответ,

Из всякой ошибки пытаясь извлечь урок,

Продолжаю расти – тем, что тебя давно уже нет,

С Аристотелем лажу: и в смерти бывает прок.

Буду – не буду, третьим проснусь лицом:

Всё ли едино ей? Так ли ей всё равно?

Жизнь, как водится, – сказка с плохим концом.

«В общем, все умерли», – пошутят потом в кино.

Хорошо, я попробую, только скажите где,

Принесите что под рукой – фотовспышку, перо, иглу.

Может, на этом, в чернильной вязи пустом столе,

Или вон в том, глубоком как сон, углу?

И Харон повезет, и лампада будет гореть, 

Кто-то встретит меня, шутя: «И ты тоже, Брут?»

Без тебя, казалось, нельзя, но я силюсь петь – 

Даже без музыки, даже если слова умрут.

Грузная женщина шваброй гремит подъем,

Моет ступени – сколько бессчетных лет?  – 

Лампочку вкрутит, чтоб лился в дверной проем

Вялый и тусклый потусторонний свет.

                        *   *   *

Гражданин NN просыпается в три утра,

Заедает хлебом вчерашней вечери соль,

Озирает потемки – диван, торшер, антресоль

И на дне колодца светящаяся трава.

Гражданин NN по привычке бурчит под нос,

Не жене, не сыну – той уж нет, а тот далеко,  – 

Говорит, что сегодня, сегодня ему легко,

И бубнит, бормочет лермонтовский «Утес». 

Гражданин NN не строен и не горбат,

Не имеет шрамов и прочих приметных черт,

Он не курит трубку, не носит лихой берет,

И ему пеняют, мол, сам во всем виноват.

Гражданин NN плохо помнит, зачем он здесь,

Как приехал в город, прекрасный уездный N?

На кого так смотрят портреты с привычных стен?

Может, был когда-то, да сплыл или вышел весь. 

Гражданин NN мылит пеной свое лицо,

Проверяет бритву на туалетный свет,

Ищет антирифму: Dance macabre – кордебалет, – 

И зеркальным взглядом меняется с близнецом. 

Гражданин NN машинально берет пальто

И со лба стирает вспотевшую борозду,

Щурясь, долго ищет обещанную звезду

И звенит ключами: «Эх, старый, опять не то…»

Гражданин NN сам с собой говорит на «ты»,

Ищет рифму: сплин, карантин, арлекин, один…

Ночевала ль тучка? – Нет, влага его морщин

От холодной ночи, простуды и духоты.

Гражданин NN – кто окликнет его с высот?  – 

Открывает окно, влезает на табурет… 

И в ночи маячит двукрылый вопрос-ответ:

Там опять – всё то же, только наоборот. 

                                        *   *   *

Говорят, что им ничего не нужно – не потому,

Что у них всё есть, а потому, что любая нужда

Отстегивается, как лишний вес, и идет ко дну,

На ходу обращая «нет» в необратимость «да»,

А потом затихает, как галька на дне пруда.

Говорят, они ничего не помнят: ни наших лиц,

Ни кровных связей, ни важных дат, ни любимых мест.

Мы – не больше, чем фотографии с голубых страниц

Красивых альбомов. А у них пустота окрест – 

Ни лица, ни руки – в неисчислимость верст.

Говорят, они ничего не слышат, и, очевидно, зря

О чем-то их просим, чего-то от них хотим.

Что там над ними – сине небо или сыра земля?  – 

Непроходимость звука – это залог покоя: им

Просто неинтересно, о чем мы тут говорим. 

Говорят, они больше молчат,  и все разговоры там

Бессмысленны, как споры о птичьем пении или вкусе Cointreau,

Ценности обесценены, низведены в пустопорожний гам.

Потому на вечный вопрос – «как быть?» – получаешь совсем не то:

«Улыбнись, выпрями спину и застегни пальто».

                       *   *   *

Потому что пройдет и это, всё утечет,

И ко времени Время пришлет своего гонца,

Разменяет наш чет и нечет на чет и чет,

До последней развилки, до самого до конца.

А потом разойдемся и каждый своим путем

Поплывет всё дальше, петляя, за ту черту,

За которой безбрежно колеблющийся окоем

Неудержимо тает, как леденец во рту.

И каких цветов будет этот закрайний край?

И какая музыка слышится в том раю?

И какой язык звучит, раз сказав «прощай»,

Я совсем не то и не так тебе говорю?

Не пропасть бы там, под откос не пойти с пути,

Под сиренный хохот в беспамятстве не уснуть,

И не спутать снадобья, спрятанные в горсти:   

                      люби – забудь.

ГАРБЕР, Марина, Люксембург. Поэт, эссеист, критик. Родилась в Киеве. Эмигрировала в США в 1989 году. Окончила аспирантуру Денверского университета, штат Колорадо (факультет иностранных языков и литературы). Преподаватель английского, итальянского и русского языков. Автор трех поэтических сборников. Публикации в «Гранях», «Встречах», «Интерпоэзии», «Крещатике», «Неве», «Новом Журнале», «Побережье», «Рубеже», «Сторонах света» и др., а также в ряде антологий.