Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Связь времён 10 выпуск- КАГАН, Виктор

               Крýги своя

                   *  *  *
Осколки неба в тусклой луже,
с пустым стаканом водолей.
Бывали времена и хуже,
бывали времена подлей.

И на старуху есть проруха,
и ждёт ловца голодный зверь,
и не понос, так золотуха,
и что есть смысл – поди проверь.
  
По кругу ходит кот учёный
экклезиастовой тропой,
табак мочёный, конь лечёный – 
всё есть, как есть, хоть плачь, хоть пой.

Под нос себе мурлычешь что-то
и улыбаешься сквозь слёз,
и пробивается добрóта
сквозь не отвеченный вопрос.

В ночи белеет ангел бедный,
чуть слышно крыльями шурша,
сума пустая, грошик медный,
себя зовущая душа.

                      *  *  *
Паровозный гудок по ночам,
хотя нет никаких паровозов,
и по камушкам, по кирпичам
ковыляют страданья артрозов.

До полýночи ночь не страшна,
сразу зáполночь – губы в прикусе,
словно слушает снова страна
колыбельную чёрной маруси.

Что мне было? Всего ничего.
Что я знал, ни бельмеса не зная?
Ус крутило в ночи божество,
занималась пурга кровяная.

Как запомнилось то, что не знал?
Как явилось сквозь сказки кошмаром?
Полутёмный холодный вокзал
дышит стоном, тоской, перегаром.

Как по досточкам – между узлов,
как по лесенке – в месиво ада,
как по косточкам – средь куполов,
как надежда – в гниеньи распада.

Может быть, где-то здесь и мой дед.
Но, глаза проглядев до глазницы,
понимаю, что деда съел дракон на обед
и что всё это мне только снится.

                     *  *  *
Между светом тем и этим,
между жизнью здесь и там
стынет птицей свежий ветер,
ходит время по пятам,

память сочиняет сказки,
день легко клонѝт ко сну,
тени ходят, без опаски
озираясь на луну,

бредят войны кровью новой, 
бредит миром бедный мир,
дух еловый, гроб сосновый,
к шее ластится вампир,

божьи мельницы неспешны,
жизнь трещит на жерновах,
тьмы сиянье, свет кромешный,
соль земная на губах,

два луча в ночи зелёных,
вход, восход, заход, исход,
шорох карт судьбой краплёных,
шалый дух, нормальный ход.

                      *  *  *
Занюханный вокзал ли, полустанок – 
уже не вспомню, помню, что темнело
и чемоданы осыпались с санок,
и вместо фонаря луна висела.

Зажмуренные глухо веки ставен.
Дымок из труб, но двери на запорах.
На сельсовете вместо бога Сталин.
Собачий брех в недрёманых дозорах.

Потом нас пустит на ночь Марьстепанна,
за печкой угол, выстывшие сени,
иконы, чай – ну чем тебе не манна
небесная? А утром воскресенье –

сугроб колодца, будочка сортира,
простого быта бедная планида
под сенью деревенского ампира,
где из семи подушек пирамида.

Так жизнь и шла ни шатко и ни валко
в добре, тепле, в печи еда урчала.
А может быть, не так. Но всё же жалко,
что не вернуться на денёк в начало,

где посреди припудренного ада
сквозь заросли державного бурьяна
светилась взгляда тихая лампада
и у печи шуршала Марьстепанна.

                              *  *  *
На золотом крыльце 
да в золотой пыльце,
крылышки не смыкая, так бы сквозь время и плыть,
крыльями не шевеля
в прозрачности хрусталя,
куда паутинка тянет свою серебристую нить.
Но вертухаев глаза,
но на ногах железа,
пыльца золотая или на пальцах чужих пыль?
Крылья ломает боль,
губы съедает соль,
душа волочёт тело, в небыль вбивая быль.
Посверкивают с крыльца
два золотых кольца – 
это очочки новые сытого палача,
под ними мокрые губы
и на плечах душегуба
уютно лежит шуба кожей с чужого плеча. 

*  *  *
              Чтобы выйти в прямую безумную речь.
                                       Михаил Айзенберг

В кулисах времени запуталась душа,
вдыхая запах клея декораций,
и занавес, на сквозняке шурша,
не хочет, хоть убейся, открываться.

Начала и концы морским узлом,
петлёю мёртвой схваченное горло,
вихляет тень голёшеньким бедром,
в зобу дыханье у кукушки спёрло.

Театр пуст. До первого звонка
едва не вечность, если прозвенит он.
И что возьмёшь с актёра-босяка,
когда он рак с клешнёй и конь с копытом?

По залу сонно бродит Бегемот,
забытая перчатка дремлет в кресле.
Что на афише – «Гамлет», «Идиот»?
В наушниках забытых Элвис Пресли.

Душа в смятеньи – быть или не быть? – 
оплакивает детскую слезинку,
«Плыву, – бормочет, – но куда мне плыть?»
и плечи кутает в небесную овчинку.

И чтобы ни ответил Демокрит,
пролога не было, а время к эпилогу.
Душа о боге богу говорит,
безумному себя вверяя слогу.

                         *  *  *
Стенает музыка мадонной на плацу,
в поход начало к бравому концу
пускается за пирровой победой,
штандарты вдовами трепещут на ветру,
похмелье с кровью на чужом пиру
и память неуёмной костоедой.

Сипит вальсок сквозь старый патефон,
танцуют полуявь и полусон,
прощания пространство – место встречи
последней, неуклюжие слова
и на запястье бабочка мертва
взлететь стремится, правилам переча.

Проходит всё и это пролетит.
Оглянешься, а бабочка сидит,
а жилка бьётся в умершем запястье,
не слаще сахар, соль не солоней,
гадает время на ромашке дней –
несчастье, счастье … счастье и несчастье.



            Евгению Витковскому

Ветер прошепчет «Прощай» и уйдёт
в поле искать заплутавшего друга,
жалобно скрипнет сухая фрамуга –
так начинается новый отсчёт.

Время рисует круги на воде,
дождь прорастает сквозь неба рогожку 
и продолжается жизнь понемножку,
да затерялась иголка в скирде.

Вяжет прилежная ворожея 
строки последней твоей подорожной
к богу из нашей юдоли безбожной.
Всё возвратится на крýги своя.

Всё возвратится… Но ýже круги –
ýже и ýже, а небо всё шире, 
клавиши радуг в звенящем клавире
переливаются тайной перги.

«Всё возвратится» себе я налгу.
Всё да не все. А не все – разве всё ли?
Ветер прошёл и ищи ветра в поле…
Крýги своя, да печально в кругу.