Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Связь времён 10 выпуск- РЕЗНИК, Раиса


Смерть старого Арена и короткая предыстория его жизни


1
Он жил как жил, он глиной торговал,
всех ненавидел, всех вокруг боялся.
Когда наш мяч в заборе застревал,
не возвращал его и богом клялся

порезать мяч, а нас испепелить;
потом выносит, ну а мы – дразниться,
сердить его нам нравилось. Вся прыть
его куда-то уходила, он садился, 

скамья – автобусный, считай, вокзал, 
на станцию, на Попелюхи, утром
и перед вечером; брезентовый вассал
был верен службе; в теремочке утлом

том умещалось двадцать-двадцать пять,
те к поезду, а те из сёл на рынок.
Арон сидел, смотрел... – Что вспоминать?
Мы разве знали это слово: «вырок»?

Когда он умер и его вдова
запричитала: «Где ж твой бойм красивый?
Могила где его?» – нема была молва,
хоть никого о том и не просили.

Ведь кто-то знал, что в той семье был сын,
тишком всё было, старшие молчали,
что в армии… при звании… – и чин
высокий был. –  Отцовские печали…

Невидимый для младших вечный страх…
Но Клара, дочь, из Астрахани, летом
однажды откровенничала, как
решила с туристическим билетом

поехать и о брате разузнать –
запросы прежние висели без ответов,
но и в Германии – молчок, ни дать ни взять,
точь-в-точь такие же хранители секретов. 


2
Ему казалось, сын к нему идёт.
Он, глиняный, навстречу сыну вышел
в рассвет туманный, месяц звёзды выжег,
в остолбеневшем небе – синий лёд. 

Кирку поднял, чтоб глину истолочь,
ударил раз, услышал звук натужный.
Слепой торговец, век с евреем дружный,
с телеги слез – в дороге был всю ночь.  

– Куда ты, Арен?  
– Я иду. Иду,
зовёт меня. 
Он ждёт. 
Свет кто-то застит.
Сквозь страшный шум летя в сплошную тьму,
старик был счастлив, я грешу, что счастлив.


*  *  *  

Святы они иль грешны,
всему, как подарку, рады,
бессильем своим сильны
и непорочным взглядом.

Живут себе, вопреки 
тому, что круг поредел их,
засушенные стручки,
но жажде жить нет предела.

Созвучие естества
с замедленным снегопадом…
Покорные существа
с непокорённым взглядом.


*  *  *

На самом зазеркалье озерца,
где реет золотая рыбка,
изображенье перекосится,
перевирая образ зыбкий,

увидишь край, где заморозило
реку до тверди задубелой,
придумай отговорку озеру
и рыбке «чао!» ручкой сделай,

и ни о чём не попроси её,
не жди прозрачного ответа
у моря леденяще синего
на призрачной изнанке света.


В Санта-Крузе

Читаю: – Этот остров вдаётся в сонные воды залива.
Берег уставлен пышным рядом витиеватых строений,
а окраина печальна, пустынна и некрасива.

Шагаю навстречу океанскому ветру, 
затем ветер дует мне в спину.  

К счастью, своё гуляние разбавляю чтением.
Не всякий, кому случалось на океане гулять,
имел такую возможность – погуглить.


* * *

В фабричном пригороде в районе Залива,
где обитают русские эмигранты,
нежданно – акация!.. негаданно –
дичка-слива!..
А из людей прут наружу таланты.

Они, подражательны и самобытны,
поют по-цыгански, как джигиты, пляшут.
Ими освоены размеры и ритмы,
а слова и звенят, и мелются в кашу.

А тем временем течёт время,
тропинки перетекают в большие аллеи,
здесь всё так же засасывает мелкотемье,
и всё так же порой отмечаются юбилеи.

Иногда – у отмеченного Всевышним,
но чаще приветствуются вперёд смотрящие.
Встретишь черешни здесь. Иной раз – вишню.
И в морозильной витрине – всё настоящее.


*  *  *

Ну прям галушки, да в сметане,
глотаешь, не марая рук.
Вкруг балагура – хуторяне.
Кино! Яковченко-Пацюк!

Здесь светит месяц, клён кудрявый, 
на склонах зреет виноград,
блуждает выговор корявый
и Slavic бродит наугад.  

    
*  *  *

Сосед мой, дядька темнокожий,
калифорнийский дядя Том,
совсем на янки не похожий,
на сленге шпарит на своём.

Осипшим хриплым басом бравым
озвучивает вечера,
гудит, но всё не про корабль,
прапращуров, et cetera…

А разведёт костёр из веток, 
в чём много ухищрений знает, 
ешь– рис и блюда из креветок,
люд (на халяву) уплетает.

Но проглотить его Eboniks…
С которой уж тарелкой кряду,
«заколебал жаргон евойный» 
напоминавшую наяду.

И только взглядом обводила
другая пышная соседка, – 
как итальянская тортилла
или голландская наседка,
на фоне сонного залива
дика, печальна, молчалива.


*  *  *

Апрель, как тройка почтовая,
летит, тоски не сознавая,
сродни весеннему надсаду,
не находя с собою сладу.

В свой срок – средь птичьего разграя
пришёл, ничем не объясняя
связь меж цветением акаций
с оцепенением простраций.

Ну что ж, ещё по чашке чая?
Своей тюрьмы не замечая,
хоть взаперти, но первым франтом,
пусть даже трижды эмигрантом.



*  *  *

                 Иду искать великое «Возможно»
                                                         Ф. Рабле 

Из заточения – на свет (вот смерч! и ты – один).
Судёнышку опасен ветр, холодный баргузин.
Зато в новинку, тут как тут, на утлом корабле
Гаргантюа, Пантагрюэль… Пожалуйте к Рабле!

Да будет чтиво здесь в ходу! – Не дальше как вчера
сигнальный номер принесли Вселенские ветра.
«Blessed are the dead. Beati qui in Domino moriuntur»
– Благословенны те, кого оплакивал весь мир.