Воспоминания о Риге

    Время от времени мне попадаются фотографии Риги. Фотографии эти сделаны теми, кто жил там в советский или в постсоветский период. Мне также попадаются воспоминания тех, кто жил в Риге в советский или постсоветский период. Когда я их читаю, мне хочется в них что-то найти – не просто найти, а узнать что-то давно знакомое, но обычно я не нахожу того, что ищу. Хотя я в Риге никогда не жила, я её помню. В моих воспоминаниях в Риге говорят по-немецки и дома и в школе, а по-латышски только в магазинах и в университете. По-русски там не говорят. Те, кого я в своих воспоминаниях знаю (точнее – узнаю) – родственники и друзья моего папы и его родителей - о советской власти еще не знают. Одеваются они, как европейцы 30-х годов; каждый год ездят в Лондон, Лейпциг, Париж; с раннего возраста читают Гейне и Гете в оригинале. По воскресеньям взрослые водят детей в филателистический магазин в старой части города, где продаются марки со всего мира. Марок множество, но ни на одной из них ещё нет серпа и молота; впрочем, его ещё нигде нет – нигде в Риге. Дети ходят в немецкую начальную школу; старшие братья и сестры посещают немецкую гимназию, где учителя с немецкими фамилиями, такими, как например, Кнорр и Вальтер, ведут все предметы на немецком. Пройдет ещё несколько лет и с приходом к власти Гитлера эти же самые учителя будут требовать, чтобы все ученики вставали в знак солидарности с бойкотом еврейских магазинов в Берлине. Через несколько лет еврейские ученики немецкой школы будут лежать в громадном рву в лесу под Ригой с родителями, братьями, сестрами, бабушками и дедушками. Избежать лесной могилы смогут только те, кто вовремя бежал из Риги на восток, в Россию. Там они вступят в Красную армию, будут убиты или ранены на войне. Некоторые из раненых выживут и начнут новую жизнь после войны. Большинство из них в Ригу не вернётся, т.к. Рига для них – это могила, в которой лежат все их близкие. Они будут помнить своих убитых невест / жён, но рано или поздно большинство из них снова женятся – некоторые сразу после войны; другие, как мой папа – через много лет после ее окончания. Их дети родятся далеко от Риги, и этим своим советским детям, не знающим ни слова по-немецки, они расскажут о жизни, которую они вели до войны, совсем не похожую на обычную советскую, и о том, как их родители любили немецкую культуру и как обмануты они были этой любовью. Немецкая культура была вроде снотворного, которое так сильно на них подействовало, что усыпило их бдительность, и вместо того, чтобы всё бросить и бежать из Риги пока ещё не было поздно, они остались. 

    Я из тех детей, родившихся далеко от Риги через много лет после войны. С раннего детства я слышала рассказы о Риге. Мне кажется, что я знаю Ригу, в которой я никогда не жила, гораздо лучше, чем советскую Москву, в которой я провела детство. Разумеется, мне только кажется, что я знаю Ригу. Мне знакома жизнь рижских евреев, живших там до войны, и мне ничего неизвестно о тех, кто переехал в Ригу после войны и жил там в советское время, говорил по-русски и посещал советские школы. Вот почему мне странно читать воспоминания тех, кто родился в советской Латышской республике. Я чувствую, что знаю что-то, чего они не знают, и мне хочется прервать их: «Нет, вы ошибаетесь! В Риге говорили по-немецки, а не по-русски! Рижане были европейцами! Каждый год ездили в Париж или в Лондон!» И, конечно, правы они, а не я. Рассказы, услышанные мной в детстве, мне кажутся реальностью, потому что мои знания о досоветской Риге – это своего рода миф, и у этого мифа такие глубокие корни в подсознании, что он кажется реальностью. Как я могу утверждать, будто знаю Ригу, хотя никогда там не жила? Если я напишу воспоминания о городе, в котором никогда не жила, то назову их «Воспоминания об исчезнувшем мире». Это будут странные воспоминания, но, возможно, их странность и есть залог их будущего существования.