«В ЧУЖОЕ ПЛАМЯ – СВОЕГО ОГНЯ» 

Раиса Резник: Дорогой Николай, прежде всего хочу поблагодарить Вас за постоянное сотрудничество со "Связью времен", за стихи и переводы, публикующиеся в альманахе, за увлекательные рассказы-путешествия, связанные с событиями из жизни Пушкина и Блока.  Вы писатель, переводчик, драматург, автор множества книг. Я читала о том, что Ваше литературное дарование проявилось очень рано. Расскажите, пожалуйста, немного, как всё это началось: Дворец пионеров, учителя и наставники... 

Николай Голь: Стихи я, действительно, начал сочинять довольно рано, лет с десяти уже осмысленно.  В восьмом классе пришел в литературный клуб при Ленинградском Дворце пионеров. Называлось это объединение довольно вычурно: «Дерзание». (Кстати, аналогичный кружок в Москве именовался еще почище: «Дуб зеленый».)  Но суть не в названии, а в духе. Он в «Дерзании» царил удивительный: там жили литературой, с ней сверялись, ею определялись взаимоотношения. Учебы же как таковой (в смысле программ, последовательности занятий, всего того, что называется дидактикой) как бы и не наблюдалось. Я думаю, это правильно.  Научить писать стихи нельзя, но можно поэта воспитать – в питательной атмосфере. Когда Жуковский подписывал Пушкину свой портрет словами «Победителю ученику от побежденного учи-теля», он не подразумевал, что чему-то учил юного стихотворца –лишь имел в виду, что тот у него многому научился.

Р.Р.: О литературном клубе "Дерзание" упоминает и Юлия Валиева в статье "Дней связующая нить" ("Звезда", №2 за 2014 г.).  Рассказывая о поэтическом объединении, в котором в школьные годы занимались многие поэты 1970-х гг., о влиянии культа Пушкина и декабристов, царившего в нем. Она приводит отрывок из Вашей поэмы «Присяга у виселиц», написанной в возрасте пятнадцати лет. Ваше литературное творчество началось и того раньше. Хотелось бы узнать, когда и как состоялись первые публикации, в том числе поэтические.  Кого считаете учителями, был ли у Вас свой Жуковский?

Н.Г.: Первая моя публикация случилась в году, наверное, 1967-м в сборнике «Тропинка на Парнас», где были собраны стихи участников разных детских литературных объединений.  Следующий раз я опубликовал оригинальные стихи через двадцать лет, на исходе 80-х, а маленький поэтический сборник вышел и вовсе в 90-м. Да я и не стремился особенно к публикации стихов: это в застойные годы требовало слишком многих компромиссов, овчинка не стоила выделки, игра – свеч, а Париж – мессы. Уж этому-то меня научили.  Были круги друзей – и широкий, и узкий – были пишмашинки и копировальная бумага; этого хватало. То, что мы писали, было непроходимо по тем временам. Дело не в содержании – в стилистике и мироощущении. Самые благожелательные редакторы (а такие были) только вздыхали и разводили руками.  Главными для меня поэтами (не в смысле подражания, а в смысле любви) были – и остаются – А.К.Толстой и Ходасевич, совершенно непечатный тогда. 

   Я служил то ночным сторожем, то вахтером. Изредка печатал в периодике стихи для детей. Работал в детской драматургии. Сочинял сценарии массовых зрелищ, такой жанр был тогда востребован.  Писал тексты песен. Виктор Топоров, признанный лидер нашей узкой компании, делавший довольно успешную переводческую карьеру, привлек и меня к этому делу.  Тут-то учеба как раз необходима. Он был учителем строгим и, кажется, хорошим. 

Р.Р.: Так вот откуда берет начало музыкальность Вашей поэтической речи. И психологические новеллы в стихах. –  Это от Алексея Константиновича Толстого всё? От Козьмы Пруткова и Ваша ироническая поэзия?

Н.Г.: Ну, я бы не говорил так однозначно. Одно дело, откуда ноги растут, другое – докуда дорастают и доходят. Или до чего доводят.

Р.Р.: К счастью, ноги вели Вас в правильном направлении. Скажите, пожалуйста, Николай, был еще и человек, который привел Вас в узкую компанию талантливых ребят, литераторов, где лидером был Виктор Топоров. Кто входил в этот круг?  

Н.Г.:  С Топоровым мы познакомились через «Дерзание». Я тогда перешел в девятый класс, он окончил университет, но связей с клубом не потерял, захаживал. И позже общение не прерывалось, мы крепко сдружились. Компания наша вращалась вокруг «Сайгона», кафетерия на углу Невского и Владимирского, места встреч многих и многих. В ближний, так сказать, круг входили Геннадий Григорьев, Евгений Вензель, поэт и художник, Михаил Гурвич…  А девочки какие были!

Р.Р.: Что касается девочек, есть среди них известные имена?  

Н.Г.: Девичьи имена остались в наших сердцах – «что тоже, как подумаешь, не мало». 

Сонеты же Шекспира по-настоящему заинтересовали меня гораздо позже, на исходе 80-х годов. Вернее говоря, сначала один – самый, наверное, прославленный, 66-й.  Ни один из известных переводов меня как-то не убеждал.  Хотелось замешать ламентации на лирическом чувстве. Я попробовал. Сонет опубликовали в двуязычном фолианте «Английский сонет» в 1990, в приложении, разумеется. Впрочем, и Маршак туда попал, и Бенедиктов. Реакции никакой не воспоследовало. Я-то ждал, что кто-нибудь хотя бы плюнет в наглеца. Оказалось, никому и дела нет. И я занялся более насущными проблемами.  

Р.Р.: Но наряду с «насущными проблемами», осталась и необходимость вернуться к Шекспиру. Вслед за 66-м Вы перевели еще двенадцать (сужу по количеству присланных переводов) или больше?  В переводе восемнадцатого сонета Вы воспеваете сонет, в финальной строке слово «сонет» повторяете дважды, хотя по тексту этого слова нет:

Провижу я сквозь пелену столетий: 

Живет сонет – и ты живешь в сонете. 

So long as men can breathe, or eyes can see, 

So long lives this, and this gives life to thee. 

Среди живых ты будешь до тех пор,   

Доколе дышит грудь и видит взор. 

Н.Г.: Я «вернулся» к Шекспировским сонетам совсем не сразу – лет через пятнадцать после 66-го. На сегодняшний день я их перевел 154 – весь свод. Но это не значит, что дело сделано. Время от времени я что-то уточняю, пытаюсь, как мне кажется, усилить. Упомянутый 18-й теперь оканчивается так: 

А ты ведь наделен иной судьбой:   

Не ведая о времени и сроках, 

Блистая неизменной красотой, 

Ты скроешься от смерти в этих строках 

И на века в них обретешь приют: 

Они живут – и жизнь тебе дают. 

Ведь речь у автора именно о том и идет: стихи будут жить вечно и, следовательно, вечен тот, кто в них описан. В 14-й строке «this» относится, без сомнений, к сонету. Вот ведь и у Маршака: 

И смертная тебя не скроет тень –   

Ты будешь вечно жить в строках поэта. 

Р.Р.: Теперь, в новом варианте, на мой взгляд, даже удачнее переданы настроение и образность сонета, следует отдать должное и звучности и мелодичности Вашего стихотворного слога.  Я размышляю, чем привлекли Вас шекспировские сонеты и какая сила то и дело возвращает Вас к ним. Может быть, это неожиданность концовки? Или Вас заинтересовала игра слов, присутствующая в сонетах Шекспира, что также присуще и Вашему стилю?  И вообще – как переводить со стиля на стиль? Насколько это трудно, а возможно, не трудно, а заманчиво?  Есть у Вас свой рецепт?

Н.Г.:  Я шел к собственным переводам сонетов, так сказать, "от обратного". Мы все с младых ногтей знаем, что Шекспир остроумный и бурлящий чувствами поэт английского барокко (так оно и есть), а лучшие его переводчики – блистательные мастера (кто ж спорит?). Но попробуйте прочесть пару-тройку старых переводов на русский. Изящные зарисовки, порой афористичные, но всегда – классически прохладные. Без экивоков говоря – скучные. На мой, разумеется, вкус. Образно говоря, Рубенс, перерисованный Ватто. Я в своем взгляде не одинок. Еще в 1969 году Н.Автономова  и  М.Гаспаров писали: "…спокойный, величественный, уравновешенный и  мудрый  поэт  русских  сонетов отличается от неистового, неистощимого, блистательного  и  страстного  поэта английских... Сонеты Шекспира в переводах Маршака – это  перевод  не только с языка на язык, но и со стиля на стиль". Я-то как раз стараюсь этого избегать. В стихотворном переводе всегда что-то неизбежно теряется и должно чем-то компенсироваться. Важно понять для себя, что главное. Для меня приоритетна была поэтическая яркость и безоглядность чувства. 

Что получилось – не мне судить.

Р.Р.: Ваш перевод сохраняет эмоциональный настрой сонета, передает глубину чувств лирического героя, Вам близка образная система Шекспира. Что касается стиля, я всё же слышу в Ваших переводах скорее Вашу авторскую тональность, чем шекспировскую, но, как мне кажется, Вам удалось, несмотря на некоторые неизбежные отклонения от текста, сделать свои переводы сонетов Шекспира ближе к оригиналу, непохожими на другие. Привожу как пример 21-й сонет (оригинал, перевод

21  (оригинал)

So is it not with me as with that Muse, 

Stirred by a painted beauty to his verse, 

Who heaven itself for ornament doth use 

And every fair with his fair doth rehearse, 

Making a couplement of proud compare 

With sun and moon, with earth and sea's rich gems, 

With April's first-born flowers, and all things rare, 

That heaven's air in this huge rondure hems. 

O! let me, true in love, but truly write, 

And then believe me, my love is as fair 

As any mother's child, though not so bright 

As those gold candles fixed in heaven's air: 

Let them say more that like of hearsay well; 

I will not praise that purpose not to sell. 

21        (перевод С.Я. Маршака)

Не соревнуюсь я с творцами од,

Которые раскрашенным богиням

В подарок преподносят небосвод

Со всей землей и океаном синим.

Пускай они для украшенья строф

Твердят в стихах, между собою споря,

О звездах неба, о венках цветов,

О драгоценностях земли и моря.

 

В любви и в слове – правда мой закон,

И я пишу, что милая прекрасна,

Как все, кто смертной матерью рожден,

А не как солнце или месяц ясный.

 

Я не хочу хвалить любовь мою, –

Я никому ее не продаю!

21          (Ваш перевод) 

Я не из тех поэтов, что в стихах 

Предмет любви сверх меры восхваляют, 

Ища ему сравненья в небесах: 

Мол, эти очи звездами сверкают,   

А эта кожа месяца белей, 

А щеки, как восход, пылают ало, – 

Иль ищут сходства в глубине морей: 

О, жемчуг шеи! Ах, уста-кораллы! 

  

К чему мне множить образы? С чего? 

Предмету моего изображенья 

Для описанья красоты его 

Не требуются преувеличенья, 

  

Он сам собой хорош. И, наконец, 

Он – не товар, а я – не продавец. 

Н.Г.: За добрые слова благодарю, спасибо, а вот ответить на Ваш вопрос толком не смогу. Я ведь сознательно ничего не выбирал. Просто кроил стихи по шекспировским лекалам. Я думаю, переводчик во многом сродни дирижеру: ноты в партитуре что у Темирканова, что у Гергиева одинаковые, а музыка разная. 

А что до тональности, то не могу не вспомнить замечательные стихи полузабытого, увы, Леонида Мартынова (они так и называются: «Проблема перевода»): 

Любой из нас имеет основанье 

Добавить, беспристрастие храня, 

В чужую скорбь свое негодованье, 

В чужое пламя – своего огня. 

А коль простак взялся бы за работу, 

Добавил бы в чужие он труды: 

Трудолюбив – так собственного пота, 

Ленив – так просто напросто воды!

Р.Р.: Но в Ваших переводах сонетов, написанных прекрасным современным слогом, чувствуется литературная традиция, я слышу и державинские интонации. Это всё на подсознательном уровне? Или Вы считаете, что переводы Шекспира на современный язык всё же должны звучать несколько "старомодней"?

Н.Г.: Конечно, Вы правы: нужны живые интонации, но и необходима и некоторая патина времени. А если слышится Державин, значит, что-то получилось. Шекспир – английское барокко, Державин – русское. Перекличка куда как уместная.

Р.Р.: Очень благодарна Вам за беседу, дорогой Николай!  Здоровья Вам и вдохновения.