Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2022-2023-БЛИЗНЮК, Дмитрий

супер наив

я найду тебя в иконе из трав,
в клейком шепоте молоденьких кленов,
сквозящих на солнце.
так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь?
но в ответ пахучая тишина
танцует босиком на теплом песке,
с голубой лентой ветра в прозрачных волосах.
или это младшая сестра тишины?
с веснушчатым тонким лицом
нащелкивает песенку кузнечиков,
дразнит слух занозистым звуком далекой пилы,
вздрагивает звяком собачьей цепи...
так я сейчас в каком мире? в лучшем из невозможных?
и правый берег сознания
исподволь исчезает в электрическом тумане;
я слышу тихое мур-мур мира – 
песенку беременной кошки
(изящно растеклась по подоконнику),
прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному.
так младенец в утробе
различает размазанные, будто джем,
звуки музыки извне
и невпопад вздрагивает ножками,
миниатюрными кулачками.

все эти легкие чувства – шестые, седьмые, восьмые –
твои, Господи, невесомые шаги.
а все мои слова – трехтонные одноразовые якоря;
я бросаю их на немыслимую глубину,
чтобы уже никогда не поднять на поверхность...



человек дождя

сборники стихов классика
точно заброшенные бензоколонки в облаках
сюда иногда прилетают подслеповатые ангелы
пухлые карлсоны мэри попинсы
некрасивые тетки на мётлах
и заправляются магией
из длинноклювых пистолетов почти мушкетов
а внизу мелькают
трассирующие пятнышки тысяч судеб
хлесткое чуть мусорное сияние
молодые люди подростки дети
несутся на гоночных болидах самокатах моноколесах рэпа
они
даже не подозревают как здесь в облаках
пусто и прекрасно
как здесь величественно ржавеют
конструкции волшебства и металлолома
а мы лежим на мягком ковре-самолете
с подогревом
четыре метра над уровнем моря
машин марева
ты ешь виноград хрустишь ягодами как зверек
и брызги сока падают на мою грудь
и я – варан с длинной кисточкой языка –
вытягиваюсь...

поэзия – лимузин внутри которого
идет дождь
когда умрет последний поэт
этого никто не заметит
потому что уже не будет людей
в классическом понимании
Иисуса Дарвина Пушкина
Пуанкаре
наши стихи останутся здесь на земле
на Stihi.lv
точно артефакты неведомого Бога
которого никто не заметил
никто не обратил внимания
ну и пусть тогда в следующей жизни
мы будем программистами 
айти-пауками
хотя следующих жизней не бывает
этот поезд создан в единственном экземпляре
и это его первый и последний
односторонний рейс
и следом за упорядоченным грохотом
мгновенно рассыпающимися вагонами
семенят
черные карлики в балахонах
с поросячьими глазками они ловко
орудуют ломами и кувалдами разбирают тотчас
рельсы и шпалы
чтобы не дай Бог
мы прожили еще раз
осмелились повторить неповторимое


Забытая мелодия для Фрейда

девочка виснет
на маминой руке, как обезьянка.
осторожно, Вера!
стеллаж с открытками шатается,
как павлин с распущенным хвостом.
кладбище солнцезащитных очков.
и сразу три впечатления врезаются в меня,
как грузовики в бетонную опору.
одно за одним.
будто я мишень.

самодовольный бугай
бритоголовый
тыняется возле обменки валют.
на его шеезатылке, красном, как говядина,
бесстыдно прорезаны три складки,
будто ложные вагины, –
две поперечных
и одна вертикальная.
багровый цветок из кожи и жира.

а через три секунды – второй удар.
девушка, тускло рыжая, практически ржавая,
останавливается на перекрестке –
и вдруг орлан на лету
выхватывает когтями из асфальта белугу
и застывает с ней в воздухе, сжимает в когтях
серебристое брюхо проспекта,
позволяет себя рассмотреть.
расправляет крылья-локоны,
и я вижу икринки сквозь ее лицо
и глаза птицы –
хищные, яркие, победоносные.

третий. контрольный.
на роднике – бассейн-крест с ледяной водой,
и девушка в черном купальнике
с палкой для селфи
единолично плещется в воде, как русалка.
громко поет зычным звонким сопрано,
вытянув палку с айфоном.
стримит.
оглашает округу, остолбеневших людей
неземной красотой
нечеловеческого голоса.
ехидная высокомерная сирена.

закончив трансляцию, выходит из воды –
статная, розовокожая,
берет рюкзак и направляется в раздевалку.
охранник – светло-коричневый, как какашка,
в коричневой же бейсболке –
подходит к ней, делает замечание.
она твердо улыбается в ответ.
слова – как шипучка.
а люди оттаивают, приходят в себя.
словно беженцы, набиваются
в освобожденный крест.
плещутся и фыркают.

но и это еще не все.
через час в мини-маркете я вижу,
как изможденный парень-таракан
ворует пачку красных шоколадин «Корона»,
запихивает их себе под кофту в пах.
от него за версту несет ацетоном
и застаревшим страхом.

воистину,
каждому волку зубы и злость.
каждой певице голос и плеть.
каждому вору возможность украсть.
каждому таланту – слово и память,
чтобы увидеть и запечатлеть
интересные взбрыки жизни.
запятые бессмертия.

Зомбиленд

птицы улетают на юг,
и клинья в небе размотаны, как черные хвосты
нефтяных подожженных вышек.
заросли тростника дрожат под ветром.
саблезубые блики лыбятся на реке –
встревоженная пума
вечера
угодила в лужу нефти
и вылизывает шерсть красным языком заката.
чихает сполохом.
натужно кричит селезнем.
бензиново-зеленым опереньем.

какое-то незавершенное совершенство сквозит
во дне уходящем, гаснущем,
как включенный фонарь в лодке, идущей ко дну.
а небо тошнит
заводскими монструозными трубами:
эпоха переела, перепила
технического прогресса.
мрачно звучит сигнал для ночной смены.
и шоссе – грязная соломинка,
вставленная в зад неоновой лягушки-города, –
гоняет машины – пузырьки
металлической слюны.

тихо гудит
переплетение металлических балок
на старом мосте – ржавые вены и сухожилия.
вот она – мумия коммунизма,
обезвоженная, как сушеная вобла.
и небо низко нависает надо мной, как полка
с гипсовыми бюстами Гоголя, Фета, Толстого.
это не облака – это классика
переезжает на рельсах мороси в вагонах ночных,
и я раскачиваюсь, вишу на волоске,
как тяжелый гаечный ключ 75 на 85
над спящей красавицей в темном стеклянном гробу –
грязном, исцарапанном,
с наклейками почты: осторо...

а ветер, как блендер, хочет все смешать:
реки, заводы, города, меня.
и лассо горизонта перетягивает
горло
звездному мустангу...
боже, как же я люблю эти пейзажи захиренья.
рахитичных ангелов запустения.
посттехнический зомби-стайл.
эпоха, как наркоман, тоннами пожирала
уголь, сталь и нефть.
вдруг проснулась больной и немощной,
обворованной до нитки.
время и магия индустриализации прошло.
зато осталось мое наслаждение – радость ребенка,
бродящего по свалке в поисках чудес.

вот ржавая банка и вмятый рисунок:
альпинист карабкается на скалу,
как микроб кариеса
на вершину зуба.
это удивление души
выпрастывает тонкие щупальца из глаз моих.
это кайф разломанных пейзажей, мусорных курганов,
брошенных домов.
это творчество разрушения,
разложение крупных вещей, идей,
и чудовищ эпохи.

* * *
ворвалась в комнату
сквозь бетонный блок
на черных парусах опаленных гардин.
состарила обои, расплавила пластик.
швырнула мне в лицо  
жменю колючих z.
оставила угощение на письменном столе,
присыпан кусками штукатурки – 
связку
новорожденных крысят
развернулась и ушла
сквозь новоявленную дверь в потолке.
напоследок бросила:
ты больше никогда ничего 
не напишешь.

* * *
остатки кораблекрушения людей.
он список своих дел прочел до середины.
он не сходил с сыном в дельфинарий.
не вывел кошке клещей.
не доделал ремонт на кухне.
не дописал книгу стихов.
не пришел на встречу одноклассников.
его быстро настигает ползучее НИКОООГДА – 
коричнево-красный питон заглатывает живьем
все что ему дорого. о Боже,
ему оказывается дорого все.
он годами лепил из кусочков
смешную вздорную статую
смысл жизни –
шагающий термитник с флейтой.
но пришел муравьед войны,
длинным когтем выбил окна и двери,
всех съел
сладких и кислых людей.

* * *
представь, что почувствуешь в тот день,
когда закончится война
и мы победим.
вот и живи этим чувством.
пропитайся им, как бензином.
иди к этому дню наперекор и вопреки.
свет свободных людей в конце 
обваливающегося тоннеля
войны.

* * *
Анька лежит в ванной, блуждает в смартфоне.
ее волосы
пропустили сквозь мясорубку 
вместе с овсяными печеньем – дреды
засохшие косички рыжего фарша.
согнутые колени прикрыты клетчатым покрывалом, 
а в ногах
смирно сидит спаниель с мясистыми ушами –
похож на романтичного художника
в бежевом берете
Аньке двенадцать, она знает, что сейчас война,
но она в капсуле космического корабля.
она на экскурсии в Египте смерти,
хулиганка,
залезла в пустую эмалированную гробницу фараона.
сейчас 
это самое безопасное место на ее планете.

* * *
после обстрела старик как червь выползает
из ремонтной ямы в гараже:
и видит перед собой млечный путь, положенный набок:
спрессован точно куб металлолома.
ворота гаража – взгляд изнутри –
изрешечены осколками и сквозь рваные дыры в металле
сочится граненый острый дневной свет.
запах машинного масла, гаек, болтов.
старик медленно шагает на смертельный свет не-звезд.
открывает железную скрипучую дверь
точно знак зодиака
в чужой неизведанный мир.
есть здесь кто-нибудь живой?

Солончак 

я все видел.
печальный ангел-хранитель,
обвисшие крылья покрыты бетонной пылью,
сидел на обгоревших камнях в сожженном доме.
вся семья погибла быстро
будто отсосали зародыши.
точно не было никого.
теперь ангелу нужно встать и идти по осколкам
утиными лапками хрусть трясть,
искать новых людей для защиты.
однажды вечером сюда придут
огненно-оранжевые чуткие лоси заката
на солончак горя,
и будут жевать лизать вкусную землю,
где нас уже нет.

Рецепт

йодированная соль смерти.
теперь ее вкус ощущаешь постоянно 
все вокруг будто спрыснуто соленой морской водой. 
у цветущих роз вкус крови на губах.
в наш волшебный борщ  
мирной жизни
кремлевский маньяк 
высыпал
стокилограммовую пачку смерти.
торговый центр разорвался –
стеклянный одуванчик.
небо утопили в огненном зареве как нутрию в ведре
с красной масляной водой. 
небо червиво ожиданием ракет.
настоящий мужчина должен посадить дерево,
вырастить сына, построить дом.
настоящий рашист должен сжечь сад.
разрушить многоэтажное здание. 
убить чужую семью.
повторить еще и еще.

Зеленые искры в глазах

в мирное время
судьбы как автомобили
медленно сворачивают с односторонней трассы жизни
по проселочным дорожкам - к дачным поселкам старости,
в колхоз рай, 
в пионерские лагеря ада.
во время же войны
людей разбивают будто новогодние игрушки. 
дзыньк.
громадные вещи, которые мы не можем понять.
можем лишь любоваться, ужасаться, созерцать
как закатами, монстрами или скалами.
отсвечивая непониманием.
зеленые искры в глазах.

* * *
поврежденный снарядом дом –
младенец с волчьей губой. 
при завершении дрогнула рука творца
и резец сорвался с уст,
и прорезал плоть до нёба. 
старик сидит на скамейке 
точно послушный мальчик на горшке,
греется на солнце.
полуденное солнце, жаркое и удаленное. 
нужно прожить семь жизней,
чтобы понять одну.
проходим сквозь жизнь, едва ее касаясь – 
под длинной аркой, увитой виноградом:
пара фиолетовых ягод, паутина,
и улитка на листке после дождя –
отягощенное ухо с тяжелой живой серьгой.
вот и все. вот и весь наш улов.
взрывы. 
медленный утюжный грохот 
осаживается на корнях его зубов...

* * *
начинаешь писать, пока ракеты как крысы 
отрывают от города куски.
стена бросается в ноги усатая борчиха.
не имеет значения – сегодня понедельник или
воскресенье.  с дней недели содрали скальпы,
окровавленные пеньки сливаются в рану. 
ангелы покрыты известью.
прифронтовые города стачиваются как зубы,
дома мгновенно сгнивают от кариеса 
ракет и снарядов.
выстрелы переплетаются и шипят
точно змеи разных крупных и мелких пород,
запускают воздушных электронных дьяволов.
скручиваясь и раскручиваясь как дракон на турнике –
полыхает завод,
вытесняя закат.
стакан с шерстью выпить залпом. 
в горле пересохло.  выйди и получи.
падающие с неба быки. 
напуганные тореадоры жмутся к земле.
сожженная техника
как дохлые землеройки в саду великанши,
и ты замираешь от медленного как каток
животного ужаса,
адреналин словно окись на батарейках,
немота до корней. 
очертания яблонь в летней тьме,
огненные айсберги среди синих чернил.
темные ящеры засохших гусениц в грязи. 
чувство бессмертия 
поставлено на клавишу "пауза",
а сверху придавлено обломком кирпича.

* * *
выпотрошенный голубь распластан.
вмерз в лужу с аккуратно выгрызенной грудкой.
рассыпанные пух и перья смерзлись,
перемешаны с хлопьями снега.
распятие зимних дорог.
а рядом лужа с наледью на дне, пятна от капель, 
это леопард-альбинос прячется в плоскости, 
вылинявшее зазеркалье,
там, где Бог похож на камбалу
и не может рассмотреть нас в три де.

* * *
подростки с рюкзаками нагло и ровно
смеются здоровьем,
заливаются молодостью, как лампочки алладина.
на них смотришь издалека,
из перспективы, где замки обратились в руины.
заросли бурьяном тропы в саду.
бездомные собаки рыщут как дайверы.
призывный рев электрички-самки,
несколько серебряных пломб в строке.
твои уста сгнили как вишни и ребенок
спит в прицепе. 
грациозная серая шея разлуки.
будущее, его разные вариантики, как попрошайки
в бедной африканской стране – 
наглые, напряженно-улыбчивые –
ломятся в окно старого Мерседеса.
но я уже не верю в будущее.
этот хвост никогда не отрастит
сбежавшую ящерицу.
но только рисует ее голограмму в уме.
я уже забыл, кто я на самом деле,
и кого имитирую, даже во сне.
хамелеон ослеп,
принимает окрас внутренней тьмы.
и шипит в прихожей зеркало как карбид.