Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2015-Вадим КРЕЙД

          *  *  *  
Уже отцвел июль, 
в саду висят плоды, 
вот алых яблок плоть 
нарисовал Артист. 
Без перышка лазурь 
и знака Льва следы, 
и вспышки резеды, 
и зной, и с моря бриз. 
 
Спасительная лень, 
в ней мысль не восстает, 
лишь шорох тростника 
да спелая отрада. 
Сижу в углу, где тень 
до плеч мне достает, 
куда-то мчат века, 
и ничего не надо. 
 
Сквозная видит лень 
прекрасное ничто, 
а в тонкой пустоте 
чему любовь смеется? 
Спасительная тень, 
счастливое «не то», 
пусть чудится душе, 
что через миг очнется. 
    
                     *  *  *  
И как природы званый гость, 
как именины их справляю – 
хвалю рябины горькой гроздь, 
и крепость чабера вдыхаю, 
любуюсь вереском высоким 
и в хвое – дятлом краснобоким. 
 
Кристальный утренний покой, 
граненый, солнечный и ломкий, 
он – хруст под босою ногой, 
он – слух без вслушиванья тонкий, 
он ненасытно дышит весь 
на тайны радостную весть. 
 
                  *  *  * 
Весенний день, везенья тень 
и первый крокус... 
уплыл в заботах и трудах – 
не пригодится, 
но вот и обещаний бред 
собрался в фокус 
и слева медная ладья 
в ночи двоится. 
Взглянул случайно на луну – 
там звон хрустальный, 
нет, погремушка на ветру 
в дверях  соседа, 
а звуки словно от луны 
и трепет дальний, 
как между бездной и землей 
звенит беседа. 
  
            *  *  *  
Или горнего духа 
тут пронеслось участье, 
или на этой планете 
тоже бывает счастье? 
Вот зеленеет мхами 
радостный май в апреле, 
дремлет небесное солнце, 
желтое, словно с похмелья. 
Или вот эти крылья 
жестких стрекоз беззвучных... 
и золотится хвоя 
на муравьиных кучах. 
То ли совсем забылся, 
то ли насквозь пробудился, 
не узнаю планеты, 
чуть бы – и заблудился, 
где не поедом ели, 
не в рог бараний крутили... 
Что же мне делать со счастьем 
эти три четверти мили... 
 
                    *  *  *  
Поминутно меняет тишь 
жизнь вечернюю на ночную, 
выпускает летучую мышь, 
занавесила даль речную, 
проявила огни светляков 
и цикад стену звуковую, 
и настроила так легко 
эту летнюю жизнь хоровую. 
 
Прочищает горло сова, 
проступает звезда за звездою, 
и у дома пахнет трава 
бесконечностью и резедою. 
Словно тут не двадцатый век – 
всё изгладила ночи завеса, 
будто тут не вершил человек 
своего шутовского прогресса.   
                                      *  *  *  
Пахнет сухою травой распалившийся полдень, 
и распластался над ним аромат базилика. 
Небо трепещет в огромной Господней аорте. 
Капельки яркие – зреет на грядке клубника. 
 
Птицы в ветвях верещат. Жёлтый шмель бомбовозом, 
бархатным басом жужжа, тучной фугою Баха... 
И под протяжным, блаженным, лучистым наркозом 
млеет полуденный мир без упрёка и страха. 
 
Там золотой георгин сосновую благость вдыхает, 
тут васильки, под оградою тесного сада... 
И не поверить, что солнце не всем нам равно полыхает, 
что и живём в трёх шагах от кошмара, от мора, от ада.  
                           
                                 *  *  *  
               Разве счастье под запретом? 
               Закуривший у окна,
               он глядит перед рассветом 
               (цвета серого сукна) 
               в утро цвета мокрой крысы 
               (питерский пейзаж суров) 
               на антенны, трубы, крыши, 
               в двор-колодец на сугроб. 
               Радио гундосит гимны,
               прозвенит во мгле трамвай, 
               в комнате пустой и дымной 
               он заваривает чай, 
               и внезапно он смекает, 
               что уж не о чем смекать, 
               и мгновенная сверкает 
               ниоткуда благодать.  
 
                                   *  *  *  
          Когда сентябрь то трепещет, то сияет, 
          и солнце тихое над городом царит, 
          душа волшебная собою наполняет 
          пространство лёгкое, где каждый лист горит. 
          Эмаль и золото, и эту кисть рябины 
          сравнил бы с музыкой, но музыка есть шум, 
          какие ясные, прозрачные картины 
          и сколь в согласии с прозрачностью наш ум. 
          Забыты прошлые удачи и невзгоды, 
          и годы грозные, и годы кабалы, 
          хожу по городу сентябрьской погоды, 
          хочу молчать, но сами шепчутся хвалы. 
 
                                  *  *  *  
                     Тянуло свежей пахотой 
                     и выгоняло из дому, 
                     ночным окутав бархатом 
                     и обещая истину. 
                     И под нажимом, словно воск, 
                     вбирал прикосновенья, 
                     и в мире притаился рост 
                     дремучего, весеннего. 
                     Вдруг легкий, как пространство, 
                     в чужой стране дикарь, 
                     доверчиво на таинство 
                     взглянул, как на букварь. 
                     И знал, как просто потонуть 
                     и омута не выследить. 
                     Но так томиться по Тому, 
                     кто мыслился, немыслимо. 
 
            В ЦАРСКОСЕЛЬСКОМ ПАРКЕ 

 Ноябрь не успел подморозить,
 ни луж, ни прудов меж аллей, 
 из дня утомительной прозы 
 вступаю в вечернюю лень. 
 Расторгнуто века железо
 в виду  романтических крыш. 
 И синтез в ответ антитезам – 
 вечерняя синька и тишь. 
 И прошлого века фрагменты, 
 И сумерек круг – в волшебстве. 
 А хрупкость такого момента – 
 шаги по слетевшей листве. 
 Спокойствия краткая нота,
 Умевшая мир оправдать. 
 Одна не исчезла забота – 
 беречь тебя, как благодать. 
 

              *  *  * 
                                Не внемлет слух, 
                                сомкнуты вежды. 
                                                 Ал. Толстой  
О, как далеко здесь до Бога. 
Душа – слеза, глаза сухи. 
От устья жизни до истока 
полынь-трава да пустяки. 
Лишь бедной радугой ажурной 
парит любовь во мгле ума. 
Да медной фразою дежурной 
глушит твою надежду тьма. 

                  *  *  *  
Любо видеть в час сраженья 
за преградой торжество, 
любы даже в отраженьи 
красота и божество. 
Любо мне смотреть, как сумрак 
прорезают светляки ,
и понять, что часто ум мой 
населяют пустяки. 
Любы мне еще минуты 
тишины в моей глуши, 
но всего любезней – путы 
видеть павшими с души.