В и к т о р  Г о л к о в. 
Шаг к себе. – Кишинев, «Литература артистикэ», 1989, 70
с., Тираж 2000 экз.

«ЖЕСТКИЙ И ОТКРОВЕННЫЙ СВЕТ…»

(Публикуется в сокращении)

    "Совершенство в искусстве –
это простота, непосредственность углубленного духа", – писал знаменитый
испанский поэт Хуан Рамон Хименес.   Простота
и непосредственность углубленного

духа – главная отличительная черта большинства стихов сборника "Шаг к себе" Виктора Голкова. В
строгих и простых по форме   четверостишиях
поэт отображает, фиксирует общее направление своего духовного развития. В
образных, и в то же время афористически сжатых, врезавшихся в память читателя,
фразах кристаллизует свои трудные внутренние искания. Путь духовного   становления лирического героя сборника
извилист, но на этом пути нет ничего  
случайного, нет обрывочности: он последовательно движется к цели,
определенной им как "шаг к себе". Не случайны и названия трех
разделов книги "Ноша", "Перевоплощения",
"Тяга" – они верно, в одном емком слове обобщают качественно
отличные этапы духовного становления поэта. В своем небольшом исследовании я
попытался сделать срез с трех названных, органически вытекающих один из
другого, разделов, показать, как последовательно поэт проходил эти духовные
пласты в поисках некоего неизвестного, которое он определил, как свое
внутреннее (истинное, настоящее) "я".

     «Ноша» или драма смыслоутраты.

     Лирический герой этого раздела
находится в крайне тяжелом, критическом духовном состоянии. Следуя своей
главной творческой установке «не кривить душой перед coбoй», поэт широко раскрытыми глазами  
всматривается в "жесткий и
откровенный свет" своего, ставшего невыносимым, бытия. Так, в   стихотворении "Толчея" просто-таки
физически ощущается эта невыносимость, дискомфортность духовного состояния,
страдание и острая боль от жестких отношений между людьми, ставшими вдруг
болезненными и обессмыслившимися в мире "толчеи", где "раздирает в кровь мои бока острие чужого
плавника". "Мель" толчеи "мешает плыть туда, где большая, чистая вода". Тема
невыносимости человеческих отношений, глухой стены непонимания, окрашенного
мотивами конечного одиночества человека "перед огненным ликом
судьбы", отчаянием перед миром, который вдруг стал уродливым,
бессмысленным, абсурдным, – прослеживается и в ряде других стихотворений: ("Она",
"Близость", "Акация в черных разломах").

В ряде пейзажных стихов "Ноши" читатель сталкивается с теми же
мотивами крайней духовной напряженности, абсурдности мира, внутренней
опустошенности, безысходности. Под их грузом внешние реалии воспринимаются
поэтом в неожиданных, на первый взгляд, случайных и произвольных, порой даже абсурдных
сочетаниях. Им свойственны неожиданность и парадоксальность сближений вещей,
явлений, предметов "виден круг телефонного люка, виден дерева жесткий
костяк" ("Потепление"). Одновременно в пейзажных стихах
"Ноши" чувствуется и растущая отстраненность поэта от реалий своего
бытия, и первые проблески нового, пока еще слабо развитого зрения. Так, в
стихотворении "Холод" проскальзывает: "Земля ли, планета ль другая летит у меня из-под ног".

     Старый мир обессмысливается и утрачивается,
а новый еще не обретен, "шаг к себе" еще не сделан: поэт не
отвернулся от "жесткого и откровенного света", не стал лицом к лицу к
пугающей "полной темноте" своего будущего. В старом мире поэт
существовать больше не желает, а в новом – еще не может. Ему предстоит пройти
еще один круг страданий, пережить бегство от "жесткого и откровенного
света" и от "полной темноты" в мир воображения, в мир закрытых
глаз. Несмотря на плотно обступающие его "природы сумерки" и
"затмение ума" всё пока еще остается "по-прежнему: стекло, обрывок марли и веток мокрая, густая бахрома"
("Дождь"). И в балладе "Остров сирен" поэт бежит от
"острова страха", где голосами невидимых сирен поет его будущее. Это
же пугающее его будущее звучит "откуда-то
из глубины... тягуче и фальшиво"
голосом старика, рвущимся на куски, подобно «на злом ветру дрожащему листу" ("Голос").

     "Перевоплощения" или драма отчуждения

     Собственно говоря, второй раздел
сборника "Перевоплощения" это скорее пласт воображаемый, чем
реальный. Поэт, бесконечно уставший от бессмысленности своего существования в
обессмыслившемся мире, хочет забыться, хочет избавиться от тягостной ноши
своего "я", стать кем и чем угодно, лишь бы прекратить эти истощающие
его душу потоки мыслей, желаний, страданий. Будущее страшит его, и единственным
выходом из тупика ему кажется – закрыть глаза, бежать в созданный воображением
иллюзорный мир, и там, пусть даже и в воображаемом мире, обрести хотя бы
некоторый покой.

     В цикле стихов под общим названием
"Деревья" поэт перевоплощается в дерево. "Почему молчание я предал, без меня живущее во мне?" –
спрашивает он. В стихотворении "Трава" поэт прямо заявляет: "Хочу я быть травой зеленой",
чтобы избавиться от "вечных
тем" и "острых граней"
и "истин отроду пустых". И
далее идет не менее откровенное признание: "Хочу
я не иметь желаний". В стихотворении "Роща" поэт "пробираясь наощупь... забыл все про себя,
даже имя". Но подобные перевоплощения, как догадывается поэт, это не
настоящее изменение и преобразование его "я". Картина человеческих
мучений повторяется и в мире его иллюзий, и в дереве "кипит ничьим невидим глазом желтый сок", и "ненасытная тля прожигает больную
листву".

     Поэт предпринимает попытку забыться,
раствориться в более широкой, чем он "сам" общности, обратившись в
целом ряде стихотворений к национально-исторической тематике ("Высохшая,
тощая, как палка", "Случается так ночною порою", "Церковный
свод, кресты литые", "Милош Обилич"). Он хочет обрести истину в
связи с жизнью и историей своего народа, но понимает, что такое обращение для
него "какой-то крен, не более того"
("Свершилось вдруг какое-то движенье"). А в стихотворении «Церковный
свод» он, стоя в церкви перед ликом "замученного бога", вспоминает
слово "синагога" и резюмирует:

И два старинных антипода,

две удаленных стороны,

отторгнутые от народа,

вдруг стали вместе не нужны.

     К среднему пласту сборника можно,
вероятно, отнести и прекрасные литературные баллады "Еретик",
"Экспедиция", "Поздняя слава". Здесь поэт бежит от себя в
мир "чистой эстетики", литературного мастерства. Но куда бы ни бежал
поэт, во чтo бы ни
перевоплощался, он ни на шаг не отходит от своих тревог. И в стихотворении
"Тяжеловесный свет на части землю режет", вернувшись в свое исходное
духовное состояние, он с горечью говорит: "...
жизнь, я узнаю твой скрежет".

Завершает "Перевоплощения" и открывает новый духовный пласт
раздела "Тяга" стихотворение "Отчуждение". В нем поэт
впервые определяет свое духовное состояние верным словом
"отчуждение".

Привожу всё стихотворение полностью:

Вот отчуждение – я говорю не о том,

что появляется только в минуту прощанья.

Нет, отчуждение – это размежеванье

сердца. Лицо мое сжатым разрезано ртом.

Страсти уходят: безмолвный, прощальный парад.

Вновь отчуждение, горечь души обнаружу.

Чувства стареют, а может, становятся уже,

им не к лицу уже слишком просторный наряд.

Жизнь или смерть – нет возможности их разделить

и отчуждаюсь от боли, от скорби, от смуты.

Время идет, и звенят ледяные минуты.

Я отчуждаюсь от жажды, которую не утолить

    Таким образом, поэт отчуждается
от своего "я", "от боли,
от скорби от смуты... от жажды, которой не утолить" – и, вновь "обнаружив горечь души", под
погребальный звон "ледяных минут"
Времени, отворачивается от старого, изменчивого, распадающегося и горестного
мира, который деформирован разрушающей деятельностью его мыслей, идей,
страданий – "жаждой, которой не
утолить".

    «Тяга» или драма обретения.

    Лирический герой «Тяги», преодолев
наконец-то страх «полной темноты» и бездонности пропасти, поворачивается к ней
лицом. И делает решительный "шаг к себе". Свои самые первые ощущения,
связанные с этим поворотным моментом его духовного становления, поэт описывает
в стихотворении "Пропасть". Поначалу ему кажется, что он провалился в
пропасть "ведущую в ничто":
"Мной выстрелила в пропасть моей
судьбы праща". В этом, новом для поэта, состоянии падения всё иначе:
"я шевелю губами, как будто
заводной, но не родится песни ни одной" – я бы добавил, ни одной
старой песни из оставленного им мира –"стала
ночь моим поводырем".   В
стихотворении "Поле" поэт уподобляет то новое, что открылось ему,
некоему необычному полю: "Бескрайнее
поле, светло и бездомно, и холодно как-то вокруг". В этом открывшемся
ему поле "нет ни единой травинки
обычной, а также сомнений и мук". Вместо прежнего мира, – центром
которого было мятущееся "я" поэта: "Куда ни посмотришь, повсюду безличный простор, молчаливый вокруг".
Хотя поэту в силу инерции и остатков страха хочется еще "мертвой"
хваткой вцепиться в "мираж какой
угодно, самый ничтожный", но еще больше он жаждет обрести свое новое
"я", которое, как ему чудится, как "тень лица" мелькает "где-то
в отдаленьи".

                                                                                                                                                                                                    Олег МИНКИН

                                                                                                                                                                      «Шаг к
себе», еженедельник «Факел», Кишинев, 1989