Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2022-2023- ГЕРШЕНОВИЧ, Марина

ВОРОБЕЙ

Как шарж на образ человечий,
смурной и немощный на вид,
он, голову втянувши в плечи,
на хрупкой веточке сидит.
Не видно глаз его под плёнкой
голубоватых птичьих век,
так телом слаб и ножкой тонкой,
что сразу ясно: человек.
Оставил мне письмо – по снегу
следов разрозненный петит.
Склевал он альфу и омегу,
но вскоре вздрогнет и взлетит.


ПАМЯТИ ОТЦА

Ты знаешь, я с тобой так часто говорю
не мысленно, не вслух, и не словами даже,
а словно я тебе любовь свою дарю,
ту самую любовь, которой нет в продаже,
которой не сыскать за морем и в горах,
на рынках городских, в ломбардах и амбарах.
Я говорю с тобой, и отступает страх,
что мучает людей и молодых, и старых.
Ты собеседник мой безмолвный и родной,
и принимаешь всё, чем дочь твоя богата.
А дочь твоя, отец, окончит путь земной
без гнёта на горбу из серебра и злата.
Всё так, как ты хотел: ни алчности, ни лжи,
ни злобы на судьбу. И в поминальном слове
я возвращаю то, что ты мне дал, держи –
любовь мою как дар твоей ко мне любови.


* * *
Рождество, как обычно, под дождичек.
Окна светятся к людям лицом. 
Рюмки звякают, движется ножичек
между курицей и холодцом.
И судачат российские немочки,
пьяный гвалт, языки без костей:
–"Времена нынче трудные, девочки,
тесно жить от незваных гостей."
А глаза как стеклянные гранулы,
губы клювом утиным страшны:
– "Вон их сколько в Европу нагрянуло
от какой-то диванной войны!
На хорватщинах и неметчинах
нарожают нахлебников нам..."

А я помню детей покалеченных
и погибших по именам.


* * *
Надо мне на лапнике, местами,
выложить узор в цветных шарах,
взяв их, переливчатых, перстами,
в память о рождественских дарах.
А они вдруг скользкие, как в смальце,
норовят сбежать в обратный путь.
Нет перстов, а есть кривые пальцы,
что не могут нитку затянуть,
и никак не спорится работа,
хоть она приятна и легка.
Словно подменяю я кого-то,
это не моя уже рука.
Медленно менялся дар Господень – 
тело, я плыла на корабле,
и теперь пора сойти со сходен
для того, чтоб привыкать к земле.
Кружатся снежинки в полудрёме,
под ногами соль и гололёд.
А душа, как вахтенный на стрёме,
всё на том же судне и плывет,
с полубака перейдя на шканцы,
держит курс под снежною слюдой
в образе Летучего Голландца
вслед за Вифлеемскою звездой.


НАСТОЯЩЕЕ, НАС ТАЯЩЕЕ

Над землёй приподнявшись выше,
человече следит за мной.
Он сидит на покатой крыше,
прислонившись к трубе печной.
Он хранитель душевной веси,
этот маленький звездочёт.
Всё должно быть в живом процессе,
только это идёт в зачёт.
Ни грядущего, ни былого
нет в понятии скромном "днесь".
Потому и живое слово
мне важнее сейчас и здесь.
И кивает мне человече,
но не знает он ни аза
о судьбе моей, и всё мечет
пыль небесную мне в глаза.


* * *
Любовь преклонных лет не знает правил.
Еще чуть-чуть, и в вечность окунут.
Я не хочу, чтоб ты меня оставил
на день, на час, на несколько минут.
Не потому, что страшно или зябко,
а потому, что в лучшем из миров
останется души моей культяпка,
и мой ни с кем не разделенный кров – 
на день, на час, на малую минуту,
когда мы есть, но словно нету нас,
и жизнь пройдёт, не передав кому-то
любви своей немереный запас.


КРАСНАЯ ШАПОЧКА

С нею мы встречаемся, но редко.
Разный график выхода в народ.
Кто она? Она моя соседка.
Ниже этажом одна живет.
Знаю, что вдова, пенсионерка.
Пенсия приличная? Враньё.
Вязаная шапка-маломерка
украшает голову её,
красная, как мак или калина,
кто бы знал, кто шапку ей связал.
Вот она – "´nen schönen Tag, Marina"–
побрела с корзинкой на вокзал,
пирожки раздать приезжим детям,
и бормочет то, что мне вчера
говорила: мол, конечно, встретим,
как нам жить на свете без добра,
без сердечных слов обыкновенных?
Вот же волки, ах, да что слова,
воля бы моя, я б всех военных
враз бы порубила на дрова.
Вот такой сюжет у нашей сказки.
Шарль Перро об этом не сказал.
Беженцы, войска, вакцины, маски,
пирожки в корзинке на вокзал...
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬___________________
* "´nen schönen Tag...“ – пожелание доброго дня


* * *
Время сбоя циферблата
и порушенных стропил.
Понимаешь, что когда-то
ты когда-то их любил –
тех людей наивных, хмарных,
безземельных земляков,
то ли плотников кустарных,
то ли нищих бурлаков.
И теперь усталым взглядом
провожаешь в мир иной
тех, кто доблестным отрядом
обречен на перегной.
Озарён фонарным светом,
из щелей, из всех прорех
на любовь твою ответом
щерится четвертый рейх.


* * *
Да ты пиши хоть весь свой век,
перо проворное.
Но снова выпал белый снег 
на поле черное.
А дети взяли и пришли
с коньками, санками
на поле вспаханной земли
не плугом — танками.
А снег опять спасает нас,
суля хорошее,
и снова крепнет белый наст
на черном крошеве.
И побеждает белизна
в любом сражении.
А за зимой уже весна
придёт в движение,
даря тебе покой и стать,
такому смелому.
Тебе легко было писать
черным по белому.


* * *
Слова бессмысленны и грубы.
И горек плод больных идей.
Мне проще смолкнуть, стиснув зубы,
чем словом убивать людей,
и, ощутив над головою
тень гнева и дамоклов меч,
любить бездумно всё живое
и всё любимое беречь.
Когда ко мне вернется слово, 
я снова буду на посту —
с остатком крошева зубного
в своём пустом, бескровном рту.


СОЛЯРИС

Помимо сводок, мысли есть и сны.
Я знаю, вы о многом умолчали.
Но дайте мне минуту тишины —
не о себе сказать, но о печали,
о горе, что постигло и меня.
Я далеко от вас и все же близко,
поскольку жизнь моя не у плетня
под знаком "зет", я тоже группе риска.
Я думаю о вас и говорю
на ненавистной оккупантской речи,
но как и вы, в жилых домах горю,
и как и вы, я вбита в грунт по плечи.
Мне в Косово досталось на войне,
и под огнём в ближневосточном стане,
а прежде в незнакомой мне Чечне,
а до того в чужом Афганистане.
И ходит слух, что нет меня, живой, 
есть только призрак с оголенным нервом,
что я погибла в Первой мировой,
потом была добита в сорок первом;
японскую и финскую прошла,
но сожжена напалмом во Вьетнаме;
и в Хиросиме от меня зола,
и в Нагасаки прах в отхожей яме.
Что речь моя вам? Нет её вины
там, где язык мой корчится от боли,
где костяная флейта сатаны
людей лишает разума и воли.
Когда последний взрыв растопит льды,
когда последний выстрел даст осечку,
уйдёт из окружающей среды
враждебный газ, остановив утечку,
я к вам вернусь — текучей, как вода.
Не безучастной, только непригодной,
к словам войны, оглохнув навсегда,
как Океан от бомбы водородной.


СОСНОВЫЙ БОР

Словно Шишкин, прост и безупречен,
скромен и надмирен, как Магритт,
в детстве мне казалось, что он вечен –
не гниёт, не тонет, не горит.
Мне казалось, нет прекрасней леса,
чем сосновый северный, густой,
и к нему вернуться стоит мессы,
пусть не навсегда, а на постой,
на короткий отдых под стволами,
чья груба и сморщена кора.
Сосны схожи с нашими телами,
как и мы, боятся топора.
Их смола прекраснее елея,
ветви чудотворнее креста,
и надеюсь, я не пожалею,
что вернусь в знакомые места.
Но боюсь, в эпоху лесорубов,
в тусклом свете окаянных дней
я увижу кладбище из срубов,
горы щепок и руины пней.