Skip navigation.
Home

Навигация

Александр Верников

Александр Самуилович ВЕРНИКОВ, Екатеринбург. Родился в 1962 г. Окончил инъяз Свердловского пединститута, служил в армии, преподает художественный перевод в Институте международных связей. С 1988 г. публиковал прозу, эссе и стихи в периодических изданиях Урала и Москвы, автор нескольких книг прозы и стихов. 

2012-Верников, Александр

И ОСТАЛАСЬ МУЗЫКА 

*   *   *
                                                                  О.
Мы тут катались, помнишь, на коньках,
На маленьких прокатных горбунках?
«Ножами» резали зеркальный лед,
Как будто бы разбег набрав, в полет
Могли уйти за кромкой стадиона…
Но каркала насмешливо ворона,
Так запросто, по естеству летя
Над этим нашим рвением, чертя
Круги по воздуху у нас над головами:
Я поднял голову – она была бела,
Ворона эта, два ее крыла
Как в алебастре вымазаны были,
В муке, в цементном порошке. «Приплыли!» –
Сказал я вслух и грохнулся на лед,
И, лежа на спине уже, полет –
Забыв тебя, пронесшуюся мимо –
Следил, следил, держа глазами птицу
И остро знал: уже не повторится
Такой момент, живи еще хоть сто,
Хоть триста лет. Она исчезла в небе –
В просвете между храмом и тюрьмой,
Над кладбищем, в невидимом Эребе,
Зимой.


*   *   *
Бабочек-то мертвых на полу,
Обожженных о ночные светы,
Севших на икарову иглу!..
Вот и кара – это лето, лето.
Погашу огни во всем дому,
Но оставлю точку сигареты
Тлеть во тьме, не возмущая тьму –
Жизнь проходит, как из пистолета. 



ГЕНЕРАЛ тире ПОЛКОВНИК
                                                      Отцу
Он смотрит из окна на долговечный мир,
Где больше не командует парадом.
Не на плечах – на плечиках – в шкафу его мундир
И парабеллум именной с зарядом

Последней пули тоже где-то там,
Живет себе впотьмах на крайний случай.
Он чуть не по слогам читает «МАНДЕЛЬШТАМ»
На книге черной, ерзая в скрипучей

Качалке дорогого тростника,
Трофейной, с виллы, что ли Шелленберга,
И над строкой невнятной облака
Плывут из памяти о штурме Кёнигсберга.

И тут в его тяжелый серый глаз
«Я вспоминаю немца-офицера»
Шибает строчки ясная стрела,
И даже рифма темная «Церера»

Не может этот приступ укротить –
Он до конца бесцельное читает,
Потом назад, к началу том листает –
Он ухватил невидимую нить

И хочет достиженье удержать,
На занятой высотке удержаться –
Но рифмы прыгают, слова катятся,
И он забыл, что он хотел понять.

Он книгу внука, медля, закрывает,
Потом глаза устало закрывает,
Потом встает, скрипя, и закрывает
Окно и мертво падает опять

В качалку с виллы точно Шелленберга,
Идет опять на приступ Кёнигсберга
Всей памятью. И ждет когда пойдут
На приступ сердца бешеные рати.

Он слышит бой – последний бой минут,
И жизнь на это, как на битву, тратит.

*   *   *
Как в мешке не спрячешь шила,
Всё, что плоть усовершила
и душа
Так и лезет отовсюду,
Не вмещается в посуду
И сочится на бумагу, 
точно кровь с карандаша.

И пишу я этой кровью,
Как растасканный любовью
К разным разностям на свете
и во тьме,
Я распят и обездвижен,
Вознесен тире унижен,
С бесконечно дальним сближен 
Что ни пишем, ноль в уме.

*   *   *
Господи, это не я
Вижу красоты земные
В парке, где нет воронья,
Где бегуны записные

Прочь от инфаркта бегут,
Где совершенные дети
Тленью уверенно лгут:
«Вечно мы будем на свете!»

Это не я, а другой
Видит плакучие ивы,
Густо над тихой рекой
Льющие нежные гривы…

Кто бы ты ни был, дружок,
Сядем, давай-ка, на пони –
Сделаем платный кружок,
Как от погони

От этих мыслей ничьих
Рысью уйдем за десятку,
Мимо чужих и своих
Детскую шпоря лошадку.



*   *   *
Музыка у Юзэка
В кабачке играла,
Широко ли узко,
Разных собирала.

Спрашивать шершаво,
Цо было потом 
Кровь моя Варшава,
Висла под мостом…

На воздух взлетело,
Прахом улеглось 
Было, было дело 
Ахом унеслось.

И осталась музыка,
Музыка без Юзэка. 

*   *   *
Тихо-тихо, и всегда так будет,
С мокрой хвои каплет тишина…
Спи-заспись, и пушка не разбудит,
Никогда не прогремит война.

С боку леса тянется дорога,
Вдоль нее покосные луга,
В них бежит, с порога до порога,
Наша речка, чем и дорога.

Ну а дальше... дальше я не знаю,
Не умею слова подыскать…
Мать, земля, – я тыкаюсь – родная…
Молока бы, лежа, полакать.