Ирина провела в мордовской женской колонии строгого режима для «особо опасных государственных преступников» четыре с лишним года. В октябре 1986 года в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР была досрочно освобождена от дальнейшего отбытия наказания. В мае 1987 года, во время поездки с мужем И. Геращенко в Великобританию была лишена советского гражданства (возвращено 15 августа 1990 г.). Последние двадцать лет живет в Москве, пишет стихи, прозу, киносценарии.  «Приключения Мухтара», «Таксистка», «Аэропорт», «Присяжный поверенный» - ее труд. Литературный редактор сериала «Моя прекрасная няня».

Творчество  Ратушинской   доказывает, что это литератор реалистической школы, отличающийся обостренной совестью, правдолюбием, гражданской ответственностью, стремящийся донести до читателя драматические стороны диссидентского сопротивления середины и второй половины XX века. Прозе Ирины Ратушинской (автобиографической книге «Серый – цвет надежды» и романам «Одесситы», «Тень портрета») свойственен глубокий психологизм. 

Вот что пишет об Ирине Ратушинской Валентина Алексеевна Синкевич – авторитетный литератор Русского Зарубежья: «Что могу сказать о Ратушинской? Думаю, она редкое явление в нашей литературе: поэтесса-каторжанка. Мне на ум приходят только двое: Анна Баркова, отсидевшая в лагерях 25 лет, и более молодая Ратушинская. Арестовывали и «с пристрастием» допрашивали Берггольц, но и её, автора гражданской лирики и жену «крамольного», расстрелянного затем поэта Корнилова, всё-таки не сослали, как и не созвучных эпохе Ахматову, Цветаеву, Парнок и др. Замечательную, гневную гражданскую лирику писали немногие поэтессы: певец Белого движения Марианна Колосова, а в наше время Горбаневская и Ратушинская. Последняя – в традиционной русской реалистической манере. По гневному пафосу строки её близки темпераменту Колосовой. Сильный голос Ратушинской, обличающий её время, до сих пор глубоко волнует тех, которые помнят трагическую русскую историю прошлого века:

И уже в тюрьме, перед высылкой в лагеря:

На Западе Ратушинская не прижилась. Сейчас я не встречаю её стихи в печати. А жаль» .*1

В ранних стихах (конец 70-х годов) Ирина Ратушинская часто обращается к Родине. Поэтический прием гневных строк помогает передать боль и одновременно чувство ответственности за несправедливость происходящего. Яркий пример – стихотворение «Родина», написанное в 1977 году в Одессе:

Символично, что в заключение своего исполненного горечи монолога автор просит у Родины благословения: 

 Самою страшною твоею дорогою 

 Гранью ненависти и любви –
 Опозоренная, убогая,
 Мать и мачеха,
                     благослови!
        
Все эти годы Ирина Ратушинская всегда оставалась верна себе, сохраняя присущие ей гражданскую позицию и трезвый взгляд на происходящее. Об этом свидетельствует ее интервью журналисту Олегу Кашину. В нем Ирина Борисовна рассказывает, как после открытия выставки «Осторожно, религия» в  2003 году в Музее и общественном центре имени Андрея Сахарова», она с Анатолием Корягиным и  другими бывшими политзэками написали письмо протеста против издевательства над верой, которое, увы, удалось опубликовать всего в одной газете. И  дальше о своих жизненных установках: «Я принципиально не согласна работать против России. Понимаете, одно дело - разбираться с коммунистическим строем. Только коммунизм у нас уже кончился, а Россия осталась. Но вот путь через штатовские и другие гранты, которые потом надо отрабатывать так, как этого хочет грантодатель, – это очень скверный путь. Я же видела этих людей – до грантов и после. Люди начинают работать действительно против своей страны, начинают лгать, это все нехорошо. Это страшно портит людей. Именно портит. Получается, на сжатие он был хорош, а на растяжение не выдерживает. Я так не могу, у меня другие убеждения». Из-за этих же убеждений Ирина Ратушинская в свое время отказалась вступать в Московскую Хельсинкскую группу. «Если бы <…> действительно боролись за выполнение Хельсинкского соглашения, тогда все Хельсинкские группы мира должны были грудью встать против распада СССР, против раздергивания на части Югославии. Вы видели эти груди? Нет? А почему? А просто за это не платили» . *2

«Человек и человек», «человек и общество», «человек и Бог» – вот три вечные темы, требующие внимания зрелого творца. Совершенно особая личная и творческая история, литературные интересы и пристрастия сделали из Ирины Ратушинской автора, имеющего уникальный, самобытный взгляд на отношения людей и единство их судеб.  И в этой связи ее тексты – как стихотворные, так и прозаические -заслуживают самого пристального внимания. Ибо в них воплощены духовные ценности и отражены факты бытия яркой инакомыслящей личности. Обратимся к произведению «Серый – цвет надежды», изданному в 18-ти странах.  Серый – цвет арестантской робы, символизирующий, казалось бы, безысходность и страдание, – неожиданно оказывается «цветом надежды». Этот  парадокс очень точно передает мироощущение автора, ведущего жесткое повествование, беспощадно честного в осмыслении былого.
По силе эмоционального воздействия текст этого произведения приближается к уровню широко известной литературы, повествующей о страшном лагерном бытии. «Серый – цвет надежды» опубликован в Лондоне в 1989 году. Это был первый год эмиграции – Ратушинская получила возможность без оглядок на главлитовскую цензуру писать о перипетиях нравственного противостояния системе. Героинями ее книги стали  женщины-политзаключенные, отбывавшие срок в Мордовском лагере ЖХ – 385/3-4  (Малая зона): Татьяна Великанова, Татьяна Осипова, Раиса Руденко (жена украинского литератора Миколы Руденко), известные правозащитники, члены Московской Хельсинкской группы. Предвидя читательский шок, автор поясняет: «Отвечу сразу: вымыслу в этой книге места нет» . *3 

Книга ценна не только мастерским описанием суровых реалий лагерной жизни, но и замечательными психологическими портретами соратников, например, известной правозащитницы Татьяны Великановой. Бесценны и комментарии автора, самонаблюдения, помогающие понять суть ее характера, нравственные установки, этапы становления: «То, что я политическая, вызывает законный интерес во всех клетках. И приходится мне рассказывать все сначала: и про права человека, и про стихи, и стихи читать – для всех, на весь вагон. Благо конвойный и сам заинтересован и разговору не мешает. Теперь мои европейские и американские аудитории удивляются, как это я все помню наизусть и как легко отвечаю на вопросы. А это потому, леди и джентльмены, что мои первые большие аудитории – залы не меньше, чем на сто человек, – вот эти были столыпинские вагоны, где большинство меня даже не видело – только слышало голос. И стихи надо было читать как можно проще, и на вопросы отвечать – понятно, не умничая, выбирая простые слова, как делаю я сейчас по-английски» .*4  И там же, обращаясь к своим соратникам, говоря об отношении к надзирателям: «Поэтому вы, глядя на очередной винтик этой машины <…>, если уж совсем ничего в нем не найдете от человека, то вспомните, что тараканов из дома выводят без ненависти, разве только с брезгливостью. А они вооруженные, сытые и наглые – всего лишь вредные насекомые в нашем большом доме, и рано или поздно – мы их выведем и заживем в чистоте. Ну, не смешно ли им претендовать на наши бессмертные души?» .*5

Сама Ирина Борисовна, безусловно, является эталоном принципиальности. Она отвергла предложение Роберта Бернштейна (Robert L. Bernstеin), мегавлиятельного американского издателя,  президента Random House и основателя правозащитной организации USA Helsinki Watch – организовать движение Helsinki Watch в Англии, зная о возможных последствиях отказа. В результате – продажа  на Западе книги «Серый – цвет надежды» была сорвана .*6  Но сама Ратушинская об этом ничуть не жалеет. Ибо, как уже было сказано выше, обращается как к нравственному камертону только к Богу, к его заповедям, его суду. Об этом – и в стихотворении  «Письмо в 21-й год», посвященном Николаю Гумилеву (оно тоже фигурировало в обвинении):

Оставь по эту сторону земли
Посмертный суд и приговор неправый.
Тебя стократ корнями оплели
Жестокой родины забывчивые травы.
Из той земли, которой больше нет,
Которая с одной собой боролась,
Из омута российских смут и бед –
Я различаю твой спокойный голос.
Мне время – полночь – четко бьет в висок.
Да, конквистадор! Да, упрямый зодчий!
В твоей России больше нету строк –
Но есть язык свинцовых многоточий.
Тебе ль не знать? Так научи меня
В отчаянье последней баррикады,
Когда уже хрипят: – Огня, огня! –
Понять, простить – но не принять пощады!
И пусть обрядно кружится трава –
Она привыкла, ей труда немного.
Но, может, мне тогда придут слова,
С которыми я стану перед Богом.

К этой высшей нравственной мере – Божьему суду – Ратушинская не раз обращалась в своих стихотворениях: 

Господи, что я скажу, что не сказано прежде?
Вот я под ветром Твоим в небеленой одежде –
Между дыханьем Твоим и кромешной чумой –
Господи мой!
Что я скажу на допросе Твоем, если велено мне
Не умолчать, но лицом повернуться к стране –
В смертных потеках, и в клочьях, и глухонемой –
Господи мой!
Как ты решишься судить,
По какому суду?
Что Ты ответишь, когда я прорвусь и приду –
Стану, к стеклянной стене прислонившись плечом
И погляжу,
Но тебя не спрошу ни о чем.

В автобиографическом эссе «Моя родина» (1982) Ратушинская рассказывает об истоках своего творчества: «Какой-то шок (ток) обрушился на меня в мои 24 года, когда в течение одной недели, почти одновременно (книги дали ненадолго) я прочла Мандельштама, Цветаеву, Пастернака! Это буквально сбило меня с ног, физически, с бредом и температурой! Мне открылась бездна, и, в отличие от всех порядочных кошмаров, я была не на краю – о нет! Я была внизу, в той самой бездне, а край – где-то недосягаемо далеко вверху! Захрустело и зашаталось мое представление о нашей литературе и о нашей истории. И все это наложилось на бунтовщические порывы, что были во мне всегда, что я себя помню» . *7

О поэтическом становлении Ратушинской емко сказал Юрий Кублановский в послесловии к сборнику «Вне лимита», метафорично определяя новейшую российскую  поэзию  в качестве     «повивальной бабки  с в о б о д ы»: «Ратушинская приняла поэзию не как «Игру», не как наинежнейшую область изящной словесности и культуры, но –  как с л у ж е н и е, как исповедь, проповедь, самое бытие» . *8

Требовательное отношение поэтессы к России вызывает в памяти яростные филиппики Алексея Хомякова, в свое время гневно восклицавшего: «В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена», а также лирико-эпические стихотворения-обращения «России».

Вот, к примеру, у Ратушинской:

И за крик из колодца «мама»!
И за сшибленный с храма крест,
И за ложь твою «телеграмма»,
Когда с ордером на арест, –
Буду сниться тебе Россия!
В окаянстве твоих побед,
В маяте твоего бессилья,
В похвале твоей и гульбе.
В тошноте твоего похмелья –
Отчего прошибает испуг?
Все отплакали, всех отпели –
От кого ж отшатнешься вдруг?
Отопрись, открутись обманом,
На убитых свали вину –
Все равно приду и предстану,
И в глаза твои загляну!

Юрию Кублановскому принадлежат прозорливые строки – индульгенция Ирине Ратушинской: «…попрек, обличенье (когда оно носит «библейский», религиозный характер) – полноправная часть взыскательной конструктивной любви» . *9

И, действительно, Ратушинская, отождествляя родную землю со злом, в то же время обращается к ней со своеобразной молитвой:

 Да зачтется ей боль моего поколенья, 

 И гордыня скитаний,
 И скорбный сиротский пятак –
 Материнским ее добродетелям во
                         Искупленье –
 Да зачтется сполна.
 А грехи ей простятся и так.

Тема молитвы за Родину, Россию обретает особую силу эмоционального накала, когда звучит в стихотворении, написанном на мордовской зоне:

]Чтоб и в этом народе распять…
Не бросайте каменья, не надо!
Неужели опять и опять –
За любовь, за спасенье и чудо,
За открытый бестрепетный взгляд
Здесь найдется российский Иуда,
Повторится российский Пилат?
А у нас, у вошедших, – ни крика,
Ни дыхания – горло свело:
По Ее материнскому лику
Процарапаны битым стеклом
Матерщины корявые буквы!
И младенец глядит, как в расстрел:
Ожидайте, я скоро приду к вам –
В вашем северном декабре.
Обожжет мне лицо, но кровавый
Русский путь я пойду до конца,
Не спрошусь вас – из силы и славы –
Что вы сделали с домом Отца?
И стоим мы пред Ним изваянно,
По подобию сотворены,
И стучит нам в виски, окаянным,
Ощущение общей вины.
Сколько нам на крестах и на плахах
Сквозь пожар материнских тревог
Очищать от позора и праха
В нас поруганный образ Его?
Сколько нам отмывать эту землю
От насилия и ото лжи?
Внемлешь, Господи?
Если внемлешь,
Дай нам силы, чтоб ей служить.

В свое время Василий Аксенов отмечал, что Ирина Ратушинская «превращается в еще один мученический символ всемирной совести». В  предисловии к сборнику стихов «Я доживу» он писал: «Когда я читаю Иринины строки, подобные вот этим: «Мандельштамовской ласточкой Падает к сердцу разлука. Пастернак посылает дожди, А Цветаева – ветер. Чтоб вершилось вращение вселенной Без ложного звука, Нужно слово – и только поэты За это в ответе» – я не могу не представить себе гонителей русской поэзии в виде какого-то грязного стада» .*10  Показательна и гневная реакция Иосифа Бродского на осуждение Ратушинской: «Политическое  судопроизводство преступно само по себе; осуждение же поэта есть преступление не просто уголовное, но прежде всего антропологическое, ибо преступление против языка, против того, чем человек отличается от животного. На исходе второго тысячелетия после Рождества Христова осуждение 20-летней женщины за изготовление и распространение стихотворений неугодного государству содержания производит впечатление дикого неандертальского вопля – точнее свидетельствует о степени озверения, достигнутого первым  в мире социалистическим государством»  .*11
Заметим, что сама Ратушинская в интервью дает понять, что ее осудили не только из-за стихов, – дело в активной гражданской позиции: «Вот, например, отправили Сахарова в Горький – с какой формулировкой? "По настоятельным просьбам советской общественности". Прекрасно. Мы с мужем – чем мы не общественность? – просто пишем открытое письмо с адресом, подписями и так далее – мол, мы не та часть советской общественности, от имени которой вы это делаете. Отправляем в Кремль и публикуем в самиздате. И в самиздате наше письмо подписывает еще несколько тысяч человек. Мы просто говорили властям: мы не можем помешать вашим мерзостям, но мы лишаем вас права делать их от нашего имени» . *12
Это ее признание ассоциируется со стихотворением-метафорой «Моему незнакомому другу»:  *13

На моей половине мира
Распускают хвосты кометы.
На моей половине  века –
Мне в глаза – половина света.
На моей половине – ветер.
И чумные пиры без меры.
Но прожектор по лицам светит
И стирает касанье смерти.
И отходит от нас безумье,
И проходят сквозь нас печали,
И стоим посредине судеб,
Упираясь в чуму плечами,
Мы задержим ее собою,
Мы шагнем поперек кошмара.
Дальше нас не пойдет – не бойтесь
На другой  половине шара.
1984 ЖХ-385/ 3-4, Мордовия.

Ирина Ратушинская умерла 5 июля 2017 года вследствие неизлечимой   болезни. Всей своей жизнью – и четкой гражданской позицией, и литературной деятельностью, и фактом возвращения в Россию в конце 90-х годов, – Ирина Борисовна Ратушинская показала нам, что можно и нужно в любых обстоятельствах поступать так, как велит твоя совесть, твой долг. Это непросто, но это возможно.

  Вечная память светлому человеку! 

       

 1 Из частной переписки с В.А. Синкевич. В архиве автора.
 2 http://rulife.ru/old/mode/article/47
 3 Ирина Ратушинская. Серый – цвет надежды. Overseas Publications Interchange Ltd., London. 1989  C.5
 4 Там же. С. 25
 5 Там же. С. 232
 6    http://rulife.ru/old/mode/article/47/        
 7 Ирина Ратушинская. Стихи. Изд-во «Эрмитаж», 1984, С.11
 8 Вне лимита : Избранное / Ратушинская, Ирина Борисовна, Сост. Кублановский, Ю.М., Послесловие Кублановского, Ю.М., Вступит. статья Геращенко, И., . – Франкфурт-на-Майне : Посев, 1986, С.120
  9 Там же. С.120          
 10 Я доживу : Стихи / Ратушинская, Ирина Борисовна, Вступ. слово от изд-ва, Предиcл. Аксенова, В.П., Вступит. статья Найхина, И., Обложка Шенкер, Л., . – New York : Центр культуры эмигрантов из Советского Союза, 1986
 11 Ирина Ратушинская. Стихи. Изд-во «Эрмитаж», 1984. Предисловие И. Бродского. Стихи = Poems;., Предисловия автора,. – Ann Arbor : Hermitage Publishers ; 1984
  http://rulife.ru/old/mode/article/47/
  12  Стихотворение посвящено  Дэвиду Макголдену,  участнику западной правозащитной кампании за досрочное освобождение Ратушинской



Библиография:
•    Стихи, Ann Arbor, Эрмитаж, 1984
•    Вне лимита, Frankfurt/M., Посев, 1985
•    Я доживу, New York, 1986
•    Сказка о трёх головах, Tenafly, N.J., 1986
•    Стихи, London, 1986
•    Серый — цвет надежды, London, OPI,1989; Харьков, 1994
•    Стихи, Одесса - ВПТО Киноцентр, 1993
•    Золотой эшелон, роман-бурлеск, в соавторстве: Суворов Виктор, Ратушинская Ирина, Геращенко Игорь, Буковский Владимир, Ледин Майкл, Гудьял-пресс, 2000
•     Тень портрета, роман. М., Гудьял-пресс, 2000
•    Одесситы, роман, М., Вагриус, 1996; АСТ, 2001
•    Наследники минного поля, роман. М., АСТ, 2001
•    Стихотворения, БастианBooks, Москва, 2012
                                                               

                                                                                                        Юлия ГОРЯЧЕВА, Москва