Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

2016-, Евгений ВИТКОВСКИЙ

ГЕНЕРАЛ БОРИС СМЫСЛОВСКИЙ. ВАДУЦ.          
 ЛИХТЕНШТЕЙН, 1947

          Валентине Синкевич

Одним – пораженье, другим – торжество,
и нет никакого закона.
Дивизия ждет неизвестно чего
на фоне хребта Ретикона.

Имеешь ли право вот эту страну,
проведшую годы над бездной,
за то осуждать, что не лезла в войну,
на подвиг не шла бесполезный?

У фронта легко огрести по рогам
следы понапрасну не путай,
ползи через силу к альпийским лугам,
дивизия армии дутой.

Едва ли рассчитывать стоит на суд,
хотя разговоры ведутся:
что будет с солдатами, – то ли спасут,
а то ли попрут из Вадуца.

Солдат не прокормишь чужим пирогом
и пойлом чужим из корытца:
тому, кто Германию смял сапогом,
едва ли преградой граница.

Кому интересно, где князь, где бандит,
кто кесарь, кто сторож амбара?
В Кремле императором нынче сидит
усатый жиган с Авлабара.

Никак не загнется проклятый кинто,
кровавые сливки снимая.
Не хочет помочь генералу никто
в начале холодного мая.

Твердят генералу в лицо: поделом,
проиграно русское дело.
Одной лишь немецкой фуражки седлом
довольно сейчас для расстрела.

Уж форму хотя бы сменил, хоронясь,
два доллара дал костюмершам, –
да только и так не унизится князь,
и спорить не станет со смершем.

Взводи, не взводи проржавевший курок –
мерзавцы останутся с носом.
На Рейне – пороги, а через порог
ступать не дано кровососам.

И пусть эфемерно такое житьё,
однако не движется сцена:
солдаты сидят, оседлав остриё
иголки, торчащей из сена.

Похожие факты всегда налицо,
любая поведает книга,
что мы перетерпим не только кацо,
но даже татарское иго.

Не надо, Европа, о том не жалей,
откуда узнали бы судьи,
о том, что упрямей любых Лорелей
сидячие русские люди?

Неласков пейзаж, и безрадостен вид,
да только не надо сиропа.
Россия над битым корытом сидит,
но это корыто – Европа.



МИСТИКА ДОМА БИСМАРКА. 
АНГЛИЙСКАЯ НАБЕРЕЖНАЯ

               Наташе Верди и Васе Коваленко

Сколько извести можно купить на пиастр?
Малахита не надо задаром.
Никаких тут не будет колонн и пилястр,
и подите вы все к закомарам.

Если хочет владелец, то это закон.
Никаких, господа, оригами.
Здесь одиннадцать окон, и узкий балкон,
и Большая Нева под ногами.

Даже близко сюда не приходит бедняк,
только ветер тяжел и неистов.
Долго разных хозяев менял особняк
благородного рода Капнистов.

Здесь ночами, бывало, стояли войска,
паруса проходили парадом.
Здесь Григорий Голицын валял дурака,
а не здесь, так уж точно что рядом.

Здесь подковами, будто московский бордюр,
был старинный поребрик обцокан,
и сверкали алмазы танцующих дур
из французского кружева окон.

Здесь немецкий посол отдыхал от двора,
размышляя, терзаясь и бредя,
чтоб наутро, свои перебрав штуцера,
безнадежно пойти на медведя.

Без трофея посол возвращался домой,
и ему становилось понятно,
что медведя, который разбужен зимой,
не загонишь в берлогу обратно.

И в итоге добрался до мысли такой,
что не стоит бороться с потопом,
и Европе куда как дороже покой,
чем бесплодная драка с циклопом.

...То почти что во сне, то почти наяву
для Европы в легенду истаяв,
он стоит у окна и глядит на Неву
и почти не тревожит хозяев.

Не мигнет, не вздохнет и не кликнет слугу,
ни сражений не вспомнит, ни танцев,
а меж тем на него на другом берегу
вопросительно смотрит Румянцев.

Появляется тень, и уходит во мрак,
а за нею – другая и третья,
исчезают и снова приходят вот так
чуть не три неспокойных столетья.

Здесь давно осознали земля и вода,
и мосты и гранитные глыбы,
что танцоры, однажды явившись сюда
не ушли б, даже если могли бы.

И кончается ночь, и болит голова,
и стремительно гаснут картины,
и уходит, уходит, уходит Нева,
как последний аккорд сонатины.




МИСТИКА АРБАТА. НОМЕР 14.

Вранье, что не случиться двум смертям,
случаются и три-четыре смерти.
Здесь шесть колонн пошли к шести чертям:
а может, это были и не черти.

Под каждый не налазишься диван.
Не каждое откинешь одеяло.
Тут, может, был не дом, а котлован,
и вовсе ничего тут не стояло?

Однако на секунду онемей
и загляни в глубины черной хмари:
там спят десятки вымерших семей –
посадские, холопы и бояре.

Укрыла богачей и бедняков
земли наросшей грубая короста,
и протекло всего-то пять веков
с тех пор, когда не стало тут погоста.

Едва ль об этом помнят москвичи.
но лучше ты не поминай некстати,
что, мол, Москва сгорела от свечи
зажженной некой дурой на Арбате.

В подробности особенно не лезь,
уж больно люди были непростые
те, кто поздней обосновался здесь:
Ростопчины, Гагарины, Толстые.

Но город лишь усмешку затаил:
все эти люди – только дым вселенский.
...Вот этот дом построил Михаил
Андреевич, известный Оболенский.

Оборонить хозяина от зла
должны свеча, икона и подкова,
но ни одна примета не спасла
министра-чернокнижника, Хилкова.

Беду накликал он в конце концов:
иди узнай, что он в подвале прятал?
И больше в доме не было жильцов,
помимо тех, кто деньги тут печатал.

И дом ничей, да и земля ничья.
Так и стоял он, медленно ветшая.
Здесь удавилась некая семья,
при этом, говорят, семья большая.

Ни фиников, ни утиц, ни подков
в заброшенных не отыскать жилищах.
...Полиция гоняет босяков
и чуть не в дымоходах ищет нищих.

Но у жандармов руки коротки:
здесь только голоса, здесь только вздохи,
и бродят здесь совсем не босяки,
а те, кто жил тут при царе Горохе.

Их не поймать, их не перебороть, –
а за тряпье хватаешься – ну нет уж:
душа в тряпье старинном, а не плоть,
и это даже не тряпье, а ветошь.

Перед порогом тянутся года.
а дом все так же темен и косящат,
и каждого, входящего сюда.
ведь и сейчас, того гляди, утащат.

То летний зной, то снеговая падь,
и горек век, и улица щербата.
и ни на шаг не хочет отступать
мучительная мистика Арбата.