Skip navigation.
Home
Связь времён

Навигация
Home

Николай ШАМСУТДИНОВ, Тюмень


Николай ШАМСУТДИНОВ

Поэт, публицист, переводчик. Род. в 1949 г. на п-ве Ямал. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Член Русского ПЕН-клуба. Автор двадцати поэтических книг: «Выучиться ждать», «Прощание с юностью», «Лунная важенка», «Скуластые музы Ямала», «Женщина читает сердцем», «Любовь без утоления», «Пенорожденная», «Заветная беззаветность» и др. Лауреат Всероссийской литературной премии   им. Д.Н. Мамина-Сибиряка (2002)  и общенациональной – А.М. Горького (2007). Печатался в журналах и альманахах: «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Молодая гвардия», «Нева», «Звезда», «Аврора», «Магазин Жванецкого», «Сибирские огни», «Крещатик» (Германия), «Побережье» (США) и др. Председатель Тюменской региональной организациии Союза российских писателей.

***

Жизнь – трезвая особа, у неё
Аскеза… Доверительное с нами,
Проигрывает в красках бытие,
Ознобно занавешенное снами.
В рефлексию луны вовлечены
Ушибленные ревностью… При дошлом
Взгляде вперёд, явь усыпляет – сны
Закупоренных в непроглядном прошлом.
Под лунным снегом, саду нелегко
Висеть в пространстве, высекая в высях
Рисунок звонких веток… Далеко-о
Уходят от себя в промозглых мыслях.
Сад свит из сновидений – на свету
Былых теней… Пятнашками взыскуем,
В блаженную, для женщин, слепоту
Мир погружаем с каждым поцелуем.
Зайди в мой сон, пройди его. Зрачок
Притих под тёплым веком… Только, узник
Пустого сердца,
гений, одинок, –
Единственный, по совести, союзник.

***

В «Овидиевых тристиях» творим,
Классически суров, могучей кладки,
Из вечности окуклившийся Рим,
Запахиваясь в каменные складки,
Вмурован в мир… Шибающий огнём,
В кремневую брусчатку, словно бурей,
Вбит, в мелосе металла, мерный гром
Орлами обитаемых центурий,
Чьи устремленья перспективу рвут, –
Пока, несом к предательству толпою
Убийц, смертельней – спрут, брутальный Брут,
С кинжалом под кромешною полою.
В крови гиперборея растворим,
Рим, обряжённый в вечную порфиру, –
Грядущего застрельщик… Третий Рим,
Не снявший грима схимника и миру
Явивший куполов густую зернь, –
Тучнее: здесь, отлучена от неба,
Как и у Колизея, – злее чернь,
Неисцелимо алчущая «хлеба
И зрелищ!». Разминувшись на мосту
С ней, с Мессалиной, не пеняй ей: узы
Незримого родства – здесь крепче.., у
Неё – взгляд деклассированной музы,
Свежо приобнажающей резцы…
Жизнь каплет древним млеком на страницы,
Спелёнутая в вечные сосцы
Отвесно бдящей, пристальной волчицы,
Чей желторотый Рим – апофеоз
Роскошной возмужалости. Признаться,
В акустике его метаморфоз
Есть с вечностью кому перекликаться…

***

Памяти Иосифа Бродского

В помрачении «дикого» пляжа.., та,
Наводняя телесным кишеньем зренье,
С безразличием к пеплуму, нагота –
Это, в просверках охлоса, отчужденье

От среды, чьи филиппики не бодрят…
Влажно морем подмечено, для упорство,
Как с ленивой заминкой отводят взгляд,
Не дичась золотистой роскоши торса

Близлежащей сирены… Кому с руки –
Индивид вне себя? И, в подтексте иней,
О любви, эволюции вопреки,
Поют с голоса (спектр модуляций…) Синей

Бороды… Погружаясь в себя, коллаж
С персонажами Данте, при дешевизне
Пыльных ассоциаций, пустеет пляж –
Честный задник простой, одноактной жизни,

Добавляющей грустных белил виску
И, в виду незабвенного Петербурга,
Закрывающей занавес по кивку
Демиурга
с претензией драматурга…

***

Урбино Фолли

За Генуей, в барашках волн, едва ль
Приветлива об эту пору, снова –
Осенняя, вам отвечает даль
Пустым, прозрачным взглядом птицелова,
Поддразнивая желчь.., и неспроста,
Промозгла, не предмет парадной оды,
Окрест её сиротства, пустота
Соцветья вымывает из природы,

Чьи, в изложенье жизни сей, глаза
Обращены в себя. И, сбив дыханье,
Что, обрекая ностальгии, за
Студёным оседаньем в подсознанье
Ненастной сини, прячущей свои
Фантазии от взора щелкопера?
Чем, отражённый тишиной в крови,
Настойчивее приворот простора,

По сути, соглядатая в душе,
Тем всё мрачней, к язвительности Гафта,
Пролившись в мелководные клише,
Залив – цезура плотного ландшафта.
При аскетизме черт, его окрас,
Простреливаем чайками, – бледнее,
Как смерть… Но «то, что убивает нас
(По Ницше), нас же делает сильнее…»,

Чтоб внять в краю задумчивых снегов,
О чём (смеясь иль плача, всё едино…),
За дли-инной анфиладой холодов
Поёт урбанистический Урбино…

***

В сердце, в ветхой мишени, саднит от стрелы
Протагона с тугим колчаном… За любовью –
Грёзы, слёзы, неврозы. Кому не милы
Её милости, в горьких сомнениях, с кровью
Отрывают от сердца её, за свои
Заблужденья платя сединою… С годами
Склонность к сумеркам, не унижая любви
Браком, – всё искупительней в этом бедламе

Мегаполиса. Сколько окно ни гори,
Непробуднее улица, ибо по мере
Темноты сплошь наращивает фонари,
Предаваясь безделью, пока в атмосфере
Безмятежность.., и – лень бросить лёд в виски, лень
Взять газету. В недавнем повеса – на совесть,
Оттеняя свою безупречную тень,
Человек погружается в сплин, обособясь

От себя же, привычно, как прежде, топя
Иски к сущему в виски. И, словно бы в судный
Час, он, скоропостижно заставший себя
В умозрительном зеркале, – видит приблудный

Образ третьего лишнего… Резок и ржав
Голос правды, какой её редко рисуют,
Ведь последнюю осень, от жалоб отжав,
Не ему, допивая свой чай, адресуют.

Но едва, ароматно, дыханье от уст
Феминистки с сугубой неприязнью к узам, –
Выпрямляется воля к «сотворчеству»: вкус
К авантюрам, настойчивый, движет искусом…