|
Ирина Акс
АКС, Ирина, Нью-Йорк. Поэт, журналист. Родилась в 1960 г. в Ленинграде. В США с 2000 г. Автор книг стихов: «В Новом свете», 2006; «Я не умею жить всерьез», 2010. Публикации в журналах и альманахах: «Дети Ра», «Побережье», «45-я параллель», «Галилея», «Слово\Word», в коллективных поэтических сборниках.
|
|
Георгий Садхин
САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт. родился в 1951 году в городе Сумы. Жил под Москвой. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» «Побережье». Стихи также были опубликованы в журналах «Крещатик», «Новый Журнал», «День и Ночь». Автор поэтических сборников: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.
|
|
Георгий Садхин
САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт. родился в 1951 году в городе Сумы. Жил под Москвой. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» «Побережье». Стихи также были опубликованы в журналах «Крещатик», «Новый Журнал», «День и Ночь». Автор поэтических сборников: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.
|
|
Нина Косман
КОСМАН, Нина, Нью-Йорк. Родилась в Москве. В эмиграции с 1972 г. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: “Перебои” (Москва, 1990) и “По правую руку сна” (Филадельфия, 1998). Книги на английском: “Behind the Border” (Harper Collins, 1994, 1996) и “Gods and Mortals” (Oxford University Press, 2001), роман "Queen of the Jews" (Philistine Press, 2016). Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Пьесы ставились в театрах Нью-Йорка. Переводы на английский стихов Марины Цветаевой – в двух книгах: “In the Inmost Hour of the Soul“и “Poem of the End”.
|
|
Михаил Косман
КОСМАН, Михаил (Michael Kossman) (1953, Москва - 2010, Нью-Йорк), поэт, прозаик, литературовед. В Москве закончил школу, начал учебу в институте. Эмигрировал в 1972 г. в Израиль. С 1973-го года в США. Окончил Колумбийский университет. Переводил стихи Йейтса (с англ.) и Германа Гессе (с нем.) на русский язык. Автор исследований о “Мастере и Маргарите” Булгакова и о неоконченном романе Замятина “Бич божий”.
|
|
Рудольф Ольшевский
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
|
|
Ян Пробштейн
ПРОБШТЕЙН, Ян. Поэт, переводчик, журналист, литературовед, профессор. Родился в 1953 г. С 1989 г. живет в Нью-Йорке. Член СП России. Автор семи сборников стихов. Стихи и переводы публикуются в «Радуге», «Литературной газете», «НРС», «Арионе», «Континенте» и др. Один из авторов антологии “Строфы Века-II. Мировая Поэзия в русских переводах ХХ века”, Москва, 1998. Автор книг: "Дорога в мир", 1992; "Vita Nuova", на английском, 1992; "Времен на сквозняке", 1993; "Реквием", 1993; "Жемчужина", 1994; "Элегии", 1995; "Инверсии", 2001.
|
|
Соломон Волков
ВОЛКОВ, Соломон, Нью-Йорк. Музыковед, журналист, писатель. Родился в 1944 году в Ленинабаде (Таджикистан). Жил в Риге и Ленинграде. В 1976 г. эмигрировал в США. Автор ряда книг, включая «Беседы с Иосифом Бродским».
|
|
Александр Немировский
НЕМИРОВСКИЙ, Александр, Редвуд-Сити (Redwood City), Калифорния. Родился в Москве. В США с 1990 г. Автор сб. стихов: «Без читателя» и «Система отсчета». Публикуется в журналах «Терра-Нова», «Апраксин блюз» и др., в альманахах США и Финляндии.
|
|
Сара Азарнова
АЗАРНОВА, Сара, шт. Массачусетс. Поэт, эссеист, переводчик. Родилась в Минске в 1954 г. Окончила Белорусский университет, по специальности «сравнительное языкознание». Работала библиотекарем в театре. В 1989 эмигрировала в Америку. Публиковалась в альманахе «Побережье» и в др. периодических изданиях США.
|
|
Лора Завилянская
ЗАВИЛЯНСКАЯ, Лора, Бостон. Родилась в Киеве. Окончила медицинский институт. Кандидат медицинских наук, Заслуженный врач Украины. Автор многих поэтических сборников, изданных в Киеве, Москве, Бостоне. Член Союза Писателей Москвы
|
|
Татьяна Белогорская
БЕЛОГОРСКАЯ, Татьяна Анатольевна, Спрингфилд, Иллинойс. По профессии библиограф, кандидат педагогических наук. Преподавала в Ленинградском институте (университете) культуры. В США с 1994 г. Автор книги воспоминаний о Е.Л. Шварце «Портреты в интерьере времени».
|
|
Зоя Полевая
ПОЛЕВАЯ, Зоя, Ист-Брунсвик (East Brunswick), Нью-Джерси. Родилась в Киеве. По образованию – авиаинженер. Работала в КБ завода Гражданской Авиации. Сборник стихов "Отражение", 1999, Киев. В Америке, с 1999 г. Руководит русским культурным клубом “Exlibris NJ”. Публикуeт в периодике стихи и статьи.
|
|
Татьяна АИНОВА, Киев
Поэт, писатель, эссеист. Автор четырёх книг стихов. Публикации в журналах, антологиях, альманахах и коллективных сборниках: «Вітчизна» (Киев, в переводе на украинский язык), «Земляки» (Москва, 2009) и др. Лауреат всеукраинского фестиваля русской поэзии «Пушкинское кольцо-2007».
|
|
Татьяна АИНОВА, Киев
Поэт, писатель, эссеист. Автор четырёх книг стихов. Публикации в журналах, антологиях, альманахах и коллективных сборниках: «Вітчизна» (Киев, в переводе на украинский язык), «Земляки» (Москва, 2009) и др. Лауреат всеукраинского фестиваля русской поэзии «Пушкинское кольцо-2007».
|
|
Елена ГУТМАН, Киев
Поэт, бард, дизайнер. Родилась в 1963 г. в Киеве. Член СП. Стихи и песни начала писать в КСП "Костёр", руководителем которого был Леонид Духовный. Автор трёх сборников стихов: «Мой Бог, спасибо за стихи», 1997; «P.S.», 2002; «Маятник», 2008; Публикации в «Альманахе Поэзии» (США), в украинской и зарубежной периодике. Лауреат музыкальной премии им. С. Гулака-Артемовского.
|
|
Елена ГУТМАН, Киев
Поэт, бард, дизайнер. Родилась в 1963 г. в Киеве. Член СП. Стихи и песни начала писать в КСП "Костёр", руководителем которого был Леонид Духовный. Автор трёх сборников стихов: «Мой Бог, спасибо за стихи», 1997; «P.S.», 2002; «Маятник», 2008; Публикации в «Альманахе Поэзии» (США), в украинской и зарубежной периодике. Лауреат музыкальной премии им. С. Гулака-Артемовского.
|
|
Елена ГУТМАН, Киев
Поэт, бард, дизайнер. Родилась в 1963 г. в Киеве. Член СП. Стихи и песни начала писать в КСП "Костёр", руководителем которого был Леонид Духовный. Автор трёх сборников стихов: «Мой Бог, спасибо за стихи», 1997; «P.S.», 2002; «Маятник», 2008; Публикации в «Альманахе Поэзии» (США), в украинской и зарубежной периодике. Лауреат музыкальной премии им. С. Гулака-Артемовского.
|
|
Елена ГУТМАН, Киев
Поэт, бард, дизайнер. Родилась в 1963 г. в Киеве. Член СП. Стихи и песни начала писать в КСП "Костёр", руководителем которого был Леонид Духовный. Автор трёх сборников стихов: «Мой Бог, спасибо за стихи», 1997; «P.S.», 2002; «Маятник», 2008; Публикации в «Альманахе Поэзии» (США), в украинской и зарубежной периодике. Лауреат музыкальной премии им. С. Гулака-Артемовского.
|
|
Юрий КАПЛАН
( 28 мая 1937, Коростень, Житомирской области. – 13 июля 2009, Киев ). Поэт, издатель, литературный деятель. Окончил Киевский политехнический институт. Автор десяти поэтических книг и четырёх сборников стихов для детей. Составитель, редактор и издатель поэтических антологий и альманаха поэзии "Юрьев День", шеф-редактор газеты "Литература и жизнь". Организатор фестивалей русской поэзии Украины, руководитель литературной студии "Третьи Ворота", возглавлял Конгресс литераторов Украины. Лауреат Международных премий «Ветка Золотого каштана», «Дружба» имени Т. Шевченко, имени В. Даля, Б. Гринченко, В. Винниченко, обладатель медали имени К. Симонова, диплома Международного Сообщества писательских союзов, многих других отличий. Стихи Юрия Каплана переводились на многие языки мира.
|
|
Юрий КАПЛАН
( 28 мая 1937, Коростень, Житомирской области. – 13 июля 2009, Киев ). Поэт, издатель, литературный деятель. Окончил Киевский политехнический институт. Автор десяти поэтических книг и четырёх сборников стихов для детей. Составитель, редактор и издатель поэтических антологий и альманаха поэзии "Юрьев День", шеф-редактор газеты "Литература и жизнь". Организатор фестивалей русской поэзии Украины, руководитель литературной студии "Третьи Ворота", возглавлял Конгресс литераторов Украины. Лауреат Международных премий «Ветка Золотого каштана», «Дружба» имени Т. Шевченко, имени В. Даля, Б. Гринченко, В. Винниченко, обладатель медали имени К. Симонова, диплома Международного Сообщества писательских союзов, многих других отличий. Стихи Юрия Каплана переводились на многие языки мира.
|
|
Алина Остафийчук
Алина ОСТАФИЙЧУК (1979-2010). Поэт, сказочница, журналист, редактор. Соучредитель творческого ордена «Корни неба». Окончила Донбасскую государственную машиностроительную академию. Кандидат экономических наук, работала старшим преподавателем кафедры «Менеджмент», журналистом регионального еженедельника «Восточный проект», была организатором художественно-литературного журнала «Альманах муз». Автор книг «Единение двух сердец», 2000; «Бисерное признание»,2001; «Прижаться к земле»,2004; «На ощупь»,2007; «Естественный отбор»,2010; «Сказки»,2010. Лауреат литературных фестивалей, акции «Жінка Донеччини» в номинации «Журналистика». Публиковалась на Украине и в России. Увлекалась фотографией. Одна из инициаторов создания и соучредитель приюта для животных в Краматорске.
|
|
Григорий Фалькович
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Берта ФРАШ, Франкфут-на-Майне
Поэт, литературный критик. Родилась в 1950 г. в Киеве. Живёт в Германии с 1992 г. Автор книг: «Мои мосты», 2001; «Осенние слова», 2008. Ведёт рубрику «Новые книги» в журнале «Литературный европеец».
|
|
Берта ФРАШ, Франкфут-на-Майне
Поэт, литературный критик. Родилась в 1950 г. в Киеве. Живёт в Германии с 1992 г. Автор книг: «Мои мосты», 2001; «Осенние слова», 2008. Ведёт рубрику «Новые книги» в журнале «Литературный европеец».
|
|
Амир ХИСАМУТДИНОВ, Владивосток
доктор исторических наук. Заведующий кафедрой восточных языков Дальневосточного технического университета во Владивостоке.
Родился в пос. Каяк Красноярского края в 1950 г. Окончил исторический факультет Дальневосточного университета. Автор 25 книг по истории Дальнего Востока России и Российской эмиграции в Азиатско-Тихоокеанском регионе, среди них «Русский Сан-Франциско» (2010); В Новом Свете или История русской диаспоры на тихоокеанском побережье Северной Америки и Гавайских островах (2003); После продажи Аляски: Русские на Тихоокеанском побережье Северной Америки. Материалы к энциклопедии (2003); Российская эмиграция в Китае: Опыт энциклопедии (2001); Terra incognita, или Хроника русских путешествий по Приморью и Дальнему Востоку (1989).
|
|
Нора Файнберг
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась
в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996.
|
|
Нора Файнберг
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась
в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996.
|
|
Татьяна Фесенко
Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
Татьяна Фесенко
Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
Лазарь Флейшман
ФЛЕЙШМАН, Лазарь, Стэнфорд. Литературовед, филолог-славист, исследователь творчества Пастернака. Родился в Риге в 1945 году. На Западе с 1974 года. Преподавал в Иерусалимском университете, Гарварде, Йеле, Беркли. С 1985 года профессор Стэндфордского университета. Автор многочисленных научных трудов, среди которых: «Борис Пастернак в 20-е годы», «Борис Пастернак в 30-е годы», «От Пушкина к Пастернаку».
|
|
Анатолий Фомин
Анатолий Аркадьевич ФОМИН, Екатеринбург. Родился в Екатеринбурге в 1960 году. Выпускник филологического факультета Уральского госуниверситета. По окончании университета работает на кафедре общего языкознания; специалист по латинскому и болгарскому языкам, литературной ономастике. Стихи А.А. Фомина печатались в антологии уральской поэзии, коллективных сборниках и альманахах.
|
|
Анатолий Фомин
Анатолий Аркадьевич ФОМИН, Екатеринбург. Родился в Екатеринбурге в 1960 году. Выпускник филологического факультета Уральского госуниверситета. По окончании университета работает на кафедре общего языкознания; специалист по латинскому и болгарскому языкам, литературной ономастике. Стихи А.А. Фомина печатались в антологии уральской поэзии, коллективных сборниках и альманахах.
|
|
Рудольф Фурман
ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США – с 1998 года. С 2006 года – редактор-дизайнер «Нового Журнала». Автор пяти книг стихов: «Времена жизни или древо души» (1994), «Парижские мотивы» (1997), «Два знака жизни» (2000), «И этот век не мой» (2004) и книги лирики «Человек дождя» (2008). Публикации в литературном ежегоднике «Побережье», альманахе «Встречи» и журнале «Гостиная» (Филадельфия), в журналах «Новый Журнал», «Слово\Word», «Время и место» (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и во многих других литературных изданиях.
|
|
Рудольф Фурман
ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США – с 1998 года. С 2006 года – редактор-дизайнер «Нового Журнала». Автор пяти книг стихов: «Времена жизни или древо души» (1994), «Парижские мотивы» (1997), «Два знака жизни» (2000), «И этот век не мой» (2004) и книги лирики «Человек дождя» (2008). Публикации в литературном ежегоднике «Побережье», альманахе «Встречи» и журнале «Гостиная» (Филадельфия), в журналах «Новый Журнал», «Слово\Word», «Время и место» (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и во многих других литературных изданиях.
|
|
Инна Харченко
ХАРЧЕНКО, Инна, Ганновер, Германия. Поэт, прозаик, переводчик, художник. Родилась в Хмельницкой области, Украина. Окончила Хмельницкий Национальный университет. По образованию инженер-экономист. На Западе с 2002 года. Член Международной федерации русских писателей. Автор трех книг стихов: «Солнеч-ный привкус, или 365 дней из моей жизни», 1999; «Серебро ночной чеканки», 2001; «Пока есть поэзия и любовь» (на украинском языке), 2002. Публикации в изданиях Германии, Украины, России, Израиля, Эстонии.
|
|
Инна Харченко
ХАРЧЕНКО, Инна, Ганновер, Германия. Поэт, прозаик, переводчик, художник. Родилась в Хмельницкой области, Украина. Окончила Хмельницкий Национальный университет. По образованию инженер-экономист. На Западе с 2002 года. Член Международной федерации русских писателей. Автор трех книг стихов: «Солнеч-ный привкус, или 365 дней из моей жизни», 1999; «Серебро ночной чеканки», 2001; «Пока есть поэзия и любовь» (на украинском языке), 2002. Публикации в изданиях Германии, Украины, России, Израиля, Эстонии.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Берта ФРАШ, Франкфут-на-Майне
Поэт, литературный критик. Родилась в 1950 г. в Киеве. Живёт в Германии с 1992 г. Автор книг: «Мои мосты», 2001; «Осенние слова», 2008. Ведёт рубрику «Новые книги» в журнале «Литературный европеец».
|
|
Берта ФРАШ, Франкфут-на-Майне
Поэт, литературный критик. Родилась в 1950 г. в Киеве. Живёт в Германии с 1992 г. Автор книг: «Мои мосты», 2001; «Осенние слова», 2008. Ведёт рубрику «Новые книги» в журнале «Литературный европеец».
|
|
Вилен ЧЕРНЯК, Вест-Голливуд, Калифорния.
Поэт и переводчик. Родился в 1934 г. в Харькове. В США с 2000 г. Автор книг: «Разные слова» (2006); «Памятные даты» (2009). Публиковался в альманахах: «Побережье», «Альманах поэзии», антологиях стихов поэтов США, периодике Украины и Израиля. Постоянный автор еженедельника «Панорама» (Лос-Анджелес).
|
|
Вилен ЧЕРНЯК, Вест-Голливуд, Калифорния.
Поэт и переводчик. Родился в 1934 г. в Харькове. В США с 2000 г. Автор книг: «Разные слова» (2006); «Памятные даты» (2009). Публиковался в альманахах: «Побережье», «Альманах поэзии», антологиях стихов поэтов США, периодике Украины и Израиля. Постоянный автор еженедельника «Панорама» (Лос-Анджелес).
|
|
Борис ЮДИН, г.Чери-Хилл, Нью-Джерси
Прозаик и поэт. Род. В 1949 г. в г. Даугавпилсе, Латвия. В 1995 году эмигрировал из Латвии в США. Публикации в журналах и альманахах: "Крещатик", "Зарубежные записки", "Стетоскоп", "Побережье", "Слово\Word", "Встречи", "Дети Ра" и др. Автор четырёх книг. Участник нескольких Антологий. Отмечен премией журнала "Дети Ра".
|
|
Борис ЮДИН, г.Чери-Хилл, Нью-Джерси
Прозаик и поэт. Род. В 1949 г. в г. Даугавпилсе, Латвия. В 1995 году эмигрировал из Латвии в США. Публикации в журналах и альманахах: "Крещатик", "Зарубежные записки", "Стетоскоп", "Побережье", "Слово\Word", "Встречи", "Дети Ра" и др. Автор четырёх книг. Участник нескольких Антологий. Отмечен премией журнала "Дети Ра".
|
|
Рудольф Фурман
ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США – с 1998 года. С 2006 года – редактор-дизайнер «Нового Журнала». Автор пяти книг стихов: «Времена жизни или древо души» (1994), «Парижские мотивы» (1997), «Два знака жизни» (2000), «И этот век не мой» (2004) и книги лирики «Человек дождя» (2008). Публикации в литературном ежегоднике «Побережье», альманахе «Встречи» и журнале «Гостиная» (Филадельфия), в журналах «Новый Журнал», «Слово\Word», «Время и место» (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и во многих других литературных изданиях.
|
|
Рудольф Фурман
ФУРМАН, Рудольф, Нью-Йорк. Поэт. В США – с 1998 года. С 2006 года – редактор-дизайнер «Нового Журнала». Автор пяти книг стихов: «Времена жизни или древо души» (1994), «Парижские мотивы» (1997), «Два знака жизни» (2000), «И этот век не мой» (2004) и книги лирики «Человек дождя» (2008). Публикации в литературном ежегоднике «Побережье», альманахе «Встречи» и журнале «Гостиная» (Филадельфия), в журналах «Новый Журнал», «Слово\Word», «Время и место» (Нью-Йорк), «Мосты» и «Литературный европеец» (Франкфурт-на-Майне), «Нева» (Петербург), и во многих других литературных изданиях.
|
|
Татьяна Царькова
Татьяна Сергеевна ЦАРЬКОВА,
Санкт-Петербург. Поэт, литературовед.
Родилась в Ленинграде в 1947 году. Закончила
русское отделение филологического
факультета Ленинградского
госуниверситета. Доктор филологических
наук, автор более 250 научных публикаций.
Заведующая Рукописным отделом
Пушкинского Дома. Стихотворные подборки
Татьяны Царьковой печатались в
периодических изданиях: газетах «Смена»,
«Литературный Петербург», журналах
«Арион», «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Toronto
Slavic Annual», альманахах и сборниках «День
русской поэзии», «Встречи» (Филадельфия),
«Время и слово» и др. Автор пяти сборников
стихотворений: «Филологический
переулок»,1991; «Город простолюдинов», 1993;
«Земле живых», 2000; «Лунная радуга», 2010;
«Четверостишия», 2011.
|
|
Татьяна Царькова
Татьяна Сергеевна ЦАРЬКОВА,
Санкт-Петербург. Поэт, литературовед.
Родилась в Ленинграде в 1947 году. Закончила
русское отделение филологического
факультета Ленинградского
госуниверситета. Доктор филологических
наук, автор более 250 научных публикаций.
Заведующая Рукописным отделом
Пушкинского Дома. Стихотворные подборки
Татьяны Царьковой печатались в
периодических изданиях: газетах «Смена»,
«Литературный Петербург», журналах
«Арион», «Новый журнал» (Нью-Йорк), «Toronto
Slavic Annual», альманахах и сборниках «День
русской поэзии», «Встречи» (Филадельфия),
«Время и слово» и др. Автор пяти сборников
стихотворений: «Филологический
переулок»,1991; «Город простолюдинов», 1993;
«Земле живых», 2000; «Лунная радуга», 2010;
«Четверостишия», 2011.
|
|
Ирина Чайковская
ЧАЙКОВСКАЯ, Ирина, Бостон. Прозаик, критик, драматург, преподаватель-славист. Родилась в Москве. По образованию педагог-филолог, кандидат педагогических наук. С 1992 года на Западе. Семь лет жила в Италии, с 2000 года – в США. Как прозаик и публицист печатается в «Чайке», альманахе «Побережье» (США), в журналах «Вестник Европы», «Нева», «Звезда», «Октябрь», «Знамя», «Вопросы литературы» (Россия). Автор семи книг, в том числе «От Анконы до Бостона: мои уроки», 2011 и «Ночной дилижанс», 2013.
|
|
Михаэль Шерб
ШЕРБ, Михаэль, Германия. Родился в Одессе. На Западе с 1994 г. Окончил Дортмундский технический университет. Автор поэтического сборника «Река». Публиковался в журналах “Крещатик”, “Интерпоэзия”, альманахе “Побережье”. Победитель поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» 2013 года.
|
|
Михаэль Шерб
ШЕРБ, Михаэль, Германия. Родился в Одессе. На Западе с 1994 г. Окончил Дортмундский технический университет. Автор поэтического сборника «Река». Публиковался в журналах “Крещатик”, “Интерпоэзия”, альманахе “Побережье”. Победитель поэтического фестиваля «Эмигрантская лира» 2013 года.
|
|
Григорий Фалькович
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
Григорий Фалькович
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
Нора Файнберг
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась
в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996.
|
|
Нора Файнберг
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась
в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996.
|
|
Нора Файнберг
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась
в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996.
|
|
Нора Файнберг
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась
в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996.
|
|
-
* * *
Есть в старом доме своя прелесть:
скрип половиц и ставней шелест,
ручек дверных старинных медь
и в стенах каменная твердь.
Шаги ушедших поколений
еще хранят в себе ступени,
а привидения в углу
днем дремлют, ожидая мглу,
чтобы бродить в ночную пору.
Намеренно заденут штору
иль разобьют с цветами вазу,
и забавляясь с каждым разом,
при виде удивленных глаз.
Еще случается не раз,
они, как будто бы нечаянно,
приоткрывают чьи-то тайны.
Есть своя прелесть в старом доме,
как есть она в старинном томе,
в истлевшей желтизне страниц,
в портретах полустертых лиц.
Старинные изображенья
будят порой воображенье.
И, пролетая стороной,
заденет призрак вдруг волной
в душе молчавшую струну.
И мы, готовые ко сну,
вдруг встрепенемся оживая,
и чьим-то голосам внимая,
под властью нового виденья
вновь возвращаемся к творенью.
* * *
Еще не вечер, нет, еще не вечер,
Хоть день осенний близится к концу.
Лучом усталым дуб еще подсвечен.
Зачем слезам струиться по лицу?
Еще не вечер, ведь еще не вечер.
Еще окно не застелила мгла.
Взгляни на небо: облачные плечи
Заря багровой шалью облекла.
Еще не вечер, нет, еще не вечер.
Еще наш путь с тобой не завершен.
Он вехою последней не отмечен,
И ночь не опустила капюшон.
* * *
Если нас музыка оставит,
если мелодия умрет,
и для души закроет ставень
видений звездный хоровод.
Если нас музыка оставит
гармонии оставят нас
и их заменит грохот стали
металла жесткий диссонанс.
Если нас музыка оставит,
если исчезнет ритма строй,
Стрелец на черном пьедестале
Пронзит тогда Звезду стрелой
* * *
Пусть говорят,
что рукописи не горят,
они сгорают,
и боль от пламени костра
мучительна и так остра,
что сердце разрывает.
А дым восходит в небеса
и где-то тает.
И сотворяет чудеса:
как будто чьи-то голоса
опять читают
давно сожженные слова.
Они звучат едва-едва,
но чья-то чуткая душа
вдруг замирает, не дыша,
и им внимает.
|
|
-
* * *
Есть в старом доме своя прелесть:
скрип половиц и ставней шелест,
ручек дверных старинных медь
и в стенах каменная твердь.
Шаги ушедших поколений
еще хранят в себе ступени,
а привидения в углу
днем дремлют, ожидая мглу,
чтобы бродить в ночную пору.
Намеренно заденут штору
иль разобьют с цветами вазу,
и забавляясь с каждым разом,
при виде удивленных глаз.
Еще случается не раз,
они, как будто бы нечаянно,
приоткрывают чьи-то тайны.
Есть своя прелесть в старом доме,
как есть она в старинном томе,
в истлевшей желтизне страниц,
в портретах полустертых лиц.
Старинные изображенья
будят порой воображенье.
И, пролетая стороной,
заденет призрак вдруг волной
в душе молчавшую струну.
И мы, готовые ко сну,
вдруг встрепенемся оживая,
и чьим-то голосам внимая,
под властью нового виденья
вновь возвращаемся к творенью.
* * *
Еще не вечер, нет, еще не вечер,
Хоть день осенний близится к концу.
Лучом усталым дуб еще подсвечен.
Зачем слезам струиться по лицу?
Еще не вечер, ведь еще не вечер.
Еще окно не застелила мгла.
Взгляни на небо: облачные плечи
Заря багровой шалью облекла.
Еще не вечер, нет, еще не вечер.
Еще наш путь с тобой не завершен.
Он вехою последней не отмечен,
И ночь не опустила капюшон.
* * *
Если нас музыка оставит,
если мелодия умрет,
и для души закроет ставень
видений звездный хоровод.
Если нас музыка оставит
гармонии оставят нас
и их заменит грохот стали
металла жесткий диссонанс.
Если нас музыка оставит,
если исчезнет ритма строй,
Стрелец на черном пьедестале
Пронзит тогда Звезду стрелой
* * *
Пусть говорят,
что рукописи не горят,
они сгорают,
и боль от пламени костра
мучительна и так остра,
что сердце разрывает.
А дым восходит в небеса
и где-то тает.
И сотворяет чудеса:
как будто чьи-то голоса
опять читают
давно сожженные слова.
Они звучат едва-едва,
но чья-то чуткая душа
вдруг замирает, не дыша,
и им внимает.
|
|
-
* * *
Есть в старом доме своя прелесть:
скрип половиц и ставней шелест,
ручек дверных старинных медь
и в стенах каменная твердь.
Шаги ушедших поколений
еще хранят в себе ступени,
а привидения в углу
днем дремлют, ожидая мглу,
чтобы бродить в ночную пору.
Намеренно заденут штору
иль разобьют с цветами вазу,
и забавляясь с каждым разом,
при виде удивленных глаз.
Еще случается не раз,
они, как будто бы нечаянно,
приоткрывают чьи-то тайны.
Есть своя прелесть в старом доме,
как есть она в старинном томе,
в истлевшей желтизне страниц,
в портретах полустертых лиц.
Старинные изображенья
будят порой воображенье.
И, пролетая стороной,
заденет призрак вдруг волной
в душе молчавшую струну.
И мы, готовые ко сну,
вдруг встрепенемся оживая,
и чьим-то голосам внимая,
под властью нового виденья
вновь возвращаемся к творенью.
* * *
Еще не вечер, нет, еще не вечер,
Хоть день осенний близится к концу.
Лучом усталым дуб еще подсвечен.
Зачем слезам струиться по лицу?
Еще не вечер, ведь еще не вечер.
Еще окно не застелила мгла.
Взгляни на небо: облачные плечи
Заря багровой шалью облекла.
Еще не вечер, нет, еще не вечер.
Еще наш путь с тобой не завершен.
Он вехою последней не отмечен,
И ночь не опустила капюшон.
* * *
Если нас музыка оставит,
если мелодия умрет,
и для души закроет ставень
видений звездный хоровод.
Если нас музыка оставит
гармонии оставят нас
и их заменит грохот стали
металла жесткий диссонанс.
Если нас музыка оставит,
если исчезнет ритма строй,
Стрелец на черном пьедестале
Пронзит тогда Звезду стрелой
* * *
Пусть говорят,
что рукописи не горят,
они сгорают,
и боль от пламени костра
мучительна и так остра,
что сердце разрывает.
А дым восходит в небеса
и где-то тает.
И сотворяет чудеса:
как будто чьи-то голоса
опять читают
давно сожженные слова.
Они звучат едва-едва,
но чья-то чуткая душа
вдруг замирает, не дыша,
и им внимает.
|
|
2014-Нора ФАЙНБЕРГ
* * *
Грааль скорбей несем по миру мы
– Изгнанники, скитальцы и поэты!
Максимилиан Волошин
Друзья мои, поэты и скитальцы,
как короток оставшийся нам путь.
Друг друга перечтем уже на пальцах,
а вспомнят ли о нас когда-нибудь?
Когда-нибудь далекие потомки
посмотрят на страницы пыльных книг,
как смотрим нынче мы в музеях на обломки
старинной утвари, орудий и вериг.
Летят стихи, шальные, словно дети,
покинувши однажды отчий кров
и бродят в одиночестве на свете,
поют в кочевьях у чужих шатров.
Летят стихи – диаспоры песчинки –
развеет время, снова соберет,
как из цветной мозаики картинки
калейдоскопа изменяет поворот.
Летят, летят стихи, перекликаясь,
как стаи журавлей летящий клин,
зима, холодным пальцем прикасаясь,
оденет землю в снежный палантин.
Придет зима и к нашему порогу
а с нею сон, покой и тишина.
А с ней – последняя далекая дорога,
и снег укроет наши имена.
Друзья мои, поэты и скитальцы,
нам славою трибунной не звенеть,
и не сверкать на книжных полках глянцем.
Но мы поем, чтоб жить, живем, чтоб петь.
КОГДА ЯЗЫЧЕСКИЕ БОГИ
Когда языческие боги
еще гуляли по земле,
не соблюдав канонов строгих,
брели порой навеселе.
И женщин смертных не чуждались,
их карауля у дверей,
и женщины богам рожали
героев, воинов, царей.
Шалили и шутили боги,
подчас сердились, и тогда
вулкан вдруг потрясал отроги
сжигая лавой города.
Гремели в небе злые громы,
вставал стеной девятый вал,
и прятались в испуге гномы
в расщелины приморских скал.
Но гнев богов недолговечен,
и вновь провозглашая мир,
они, людей обняв за плечи,
земной их разделяли пир.
Давно языческие боги
уже не бродят по земле,
где на асфальтовых дорогах
потоки фар бегут во мгле.
Случится, ветка хрустнет рядом,
и в первозданном естестве
рыжеволосая дриада
мелькает в огненной листве.
Бывает, утренней порою,
разлив молочный не допит,
вдруг конь крылатый над горою
сверкнет алмазами копыт.
А так... языческие боги
уже не бродят по земле,
в их опустевшие чертоги
влетает эхо на волне.
И только в мраморных обломках
их облик прежний сохранен,
чтобы к своим земным потомкам
дойти из глубины времен.
ДОН КИХОТЫ
Игорю Михалевичу-Каплану
Выпьем за Дон Кихотов.
Их мало бывает на свете,
тех, у кого есть охота
быть за всё и всегда в ответе.
Пусть кому-то они неугодны,
пусть смеется над ними кто-то,
за рыцарей старомодных –
выпьем за Дон Кихотов.
В дождь ли, в метельные хлопья
мчатся они на подмогу,
музейные ржавые копья
с собой прихватив в дорогу.
Выпьем за Дон Кихотов –
неудачников, неумельцев.
Удел их – погибнуть в походах,
сражаясь с крыльями мельниц.
Не из корысти и не для славы
гибнут, как будто без пользы,
но поступью величавой
после смерти восходят к звездам.
* * *
Что молодым разлука? Капли слез,
как дождь слепой прольется на мгновенье,
и снова пляски синие стрекоз,
и гейзеров веселое кипенье.
Что молодым разлука? Боль от ран
не глубже, чем царапины на коже,
она легко уходит по утрам
и сны ночные больше не тревожит.
Но старикам разлука – это крах:
в руинах жизнь, как при землетрясенье.
Но старикам разлука – это страх
и одиночества ночное бденье.
ДВУЛИКИЙ ЯНУС
Да, я двулик. Мои глаза
глядят вперед, глядят назад.
Я с вами вместе, но и врозь.
Я в прошлое корнями врос.
Да, я двулик. Я тем вам плох,
что я на гранях всех эпох,
и безграничен кругозор,
что мой охватывает взор.
Да, я двулик. И тем велик,
что предо мою век, как миг,
и тем еще, что я смог свить
веков связующую нить.
ПО МОТИВАМ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ
Пока земля еще вертится,
ночь развидняя днем,
пока еще в облаке теплится
заря, догоревшим огнем,
пока созревает жемчужина
в перламутре замкнутых уст,
пока паутинным кружевом
заткан осенний лист,
пока плодоносит яблоня
и пчелы приносят мед,
и месяц плывет новоявленный,
и тает на речке лед,
пока земля еще вертится,
Бог Всемогущий мой,
пусть пламя свечки светится
после пожаров и войн.
Пока существует презрение,
и прощанье, и смех, и слеза,
сохрани для слепых прозрение
и зрячим открой глаза.
И пока мы играем лезвием
отточенного ножа,
сохрани нам еще поэзию
в ритмах медленных капель дождя.
ФАЙНБЕРГ, Нора Сауловна, Филадельфия. Поэт, прозаик, переводчик, врач. Родилась в 1929 году в Москве. Сб. стихов: «Свет и тени», 1994; «Следы на песке», 1997. Одна из авторов поэтического сборника «Триада»,1996
|
|
2015-Нора ФАЙНБЕРГ
ДУША
Чужая душа – потёмки,
но и своя темна.
Не раз удивятся потомки,
увидев, что вместо тепла
в душе бурлили ненастья
и поднимались страсти
из тонких извилин дна.
Откуда огонь и надрывы?
Чьим недугом дух заражён?
Повинуясь какому порыву
Потянулась рука за ножом?
О себе к нам приходит знанье
лишь судьбою положенный час,
что пробудит хранимый втайне
в душе нам неведомый пласт.
КРЕДО
Пока жива, я собираюсь жить
без снисхожденья к возраста границам,
хоть и встречая удивление на лицах,
всё с тем же пылом ненавидеть и любить.
Пока жива я так же буду жить:
не спать ночами, увлекаясь книгой,
и звать друзей для торжества. И мигом
стол приготовить, чтобы есть и пить.
Пока жива, я собираюсь жить,
не поддаваясь ни тоске железной,
и не заглядывая в будущего бездну,
не думая о том, что час придёт не быть.
СТАРИКИ
Мужайтесь, старики, хоть тяжела дорога
и годы всё сильней нас тянут под уклон.
Что ж, старость, как-никак, такое время года:
уныние дождей и снежной вьюги стон.
Куражьтесь, старики, ведь сквозь огонь и воду
и трубы медные нам проходить пришлось,
хоть говорится, что в огне нет брода,
а всё ж найти его нам удалось.
Влюбляйтесь, старики, вступайте смело
в костёр любви, чтоб в нём сгореть дотла,
и пусть споёт душа всё то, что не допела
и что по юности и спеть бы не смогла.
* * *
Запад есть Запад
Восток есть Восток
Р. Киплинг
Запад есть Запад,
Восток есть Восток,
войн и угроз неизбежный исток.
Запад изнежен и Запад труслив,
ему не по силам Востока прилив.
Зато беспощаден свирепый Восток,
Восток кровожаден, упорен, жесток.
Он в Запад проникнет Троянским Конём,
взорвет изнутри и охватит огнём.
Извлёк он из ножен отточенный меч,
и головы скоро покатятся с плеч.
А Запад спокоен, а Запад устал;
нет, Запад не воин: он слаб и он стар.
Он будет творить себе, глядя на зверства,
ангельски-меркельское миссионерство.
ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
Зовут меня «перекати-поле».
Вот такая мне выпала доля.
Качусь, словно мяч, по полю,
не по доброй, поверьте, воле:
ветер толкает меня поневоле.
А травы шепчутся вслед:
– Тесен, что ли, ему белый свет?
Что он мается по полю, дурень?
Ужель не найдёт, наконец, себе кýрень?
Мусор вместе скатал с сорняком
и тащит по свету ненужный ком!
Травам бы только травить без толку,
а я отругиваюсь втихомолку.
Я ведь готов приютиться за кочкой,
да мне не врасти ни в какую почву.
Вот и качусь мимо да мимо,
ветром степным постоянно гонимый.
Нет мне, бродяге, пристанища в жизни,
нет мне ни дома и нету отчизны.
|
|
Григорий Фалькович
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
Григорий Фалькович
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
Григорий Фалькович
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
2013-Фалькович, Григорий
* * *
Колышется ливень – ему рукоплещет река.
Колышется ветер – его приголубят пустыни.
Испуганный ангел летит надо мной сквозь века,
Казнившие нас, но живущие в нас и доныне.
Мы шли по земле. Каждый шаг отпечатан, как шрам.
Горячий Хамсин не затянет отметину эту.
Мы Богу открылись. Мы Людям построили Храм.
Раскиданы камни от Храма по целому свету.
Огромный мой мир, подари теплоту и приют.
Погромный мой мир, дай хотя бы дождаться Мессии.
Из Бабьего Яра куда нас дороги ведут?
Обратно в Египет? А после – опять до России?
Неужто опять мне придется все круги прожить?
Неужто опять я Завет преступить не посмею,
Прощая людей, обреченных меня не любить,
Прощаясь с землей, почему-то опять не моею?
Смешалась печаль потемневших славянских озер
И черные слезы сухих палестинских колодцев.
Колышется ветер. Он мне с незапамятных пор
Недолгим страданьем и вечной любовью клянется.
* * *
У каждого города – солнце свое и печать.
У каждой реки — свой особенный почерк и колер.
Пространство болтливо. Лишь время умеет молчать.
А наши дороги – прогулки в пространство, не боле.
Что помнится слуху? – Звучание слов и слова.
Запомнится коже не только тепло и прохлада…
Кого вспоминая, кружит вдоль забора трава,
Забор вдоль дороги и эта дорога вдоль сада?
Спроси у мгновенья – у века получишь ответ.
Он будет опять запоздалою правдой отмечен.
Когда у разлуки печального прошлого нет,
Оно отзовется печалью при будущей встрече.
* * *
По грани неба и стены
В палату полночь проникает –
Стоит над каждым и вздыхает
Дыханьем ветра и вины.
В больничной стынущей тиши
Отлучены мы друг от друга,
И затеняет боль души
Симптом телесного недуга.
Зато далекой тайны нет:
Мы видим сквозь ночную пену
В родимых окнах тьму и свет.
И верность вашу и измену.
Ах, как отчетливо видна –
В раздумье, у границы века –
Стоит грядущая война
С лицом больного человека.
МИХОЭЛС
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Останься под прикрытием щита.
– Я должен разгадать секрет забавных шуток
Моей судьбы и моего шута.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Ты кровь свою и плоть навеки проклял сам.
– Даруя нам детей, господь дает нам ссуду.
Я должен заплатить по векселям.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок,
Когда безумен мир, когда кругом зверье?
– Отравленным питьем наполнена посуда,
Людей предупредить – призвание мое.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Слепому безопасней жить во тьме.
Зачем ты хочешь знать, какое время суток?
– Затем, чтоб умереть в своем уме.
Бредет и бредит, бредит и бредет.
Неистовая ночь.
И век неистов.
То вьюга вьюгу окликает свистом,
То грому гром сигналы подает.
А он, глаза незрячие открывший –
Уже не сосчитать, который год –
Всё переживший, всё похоронивший,
Бредет и бредит, бредит и бредет,
И вечный шут вослед ему поет:
Пустите счастье в сети,
Чтоб захлебнулись дни.
Когда хворают дети –
Родителя вини.
Листва не помнит корня.
Сходите за пилой.
Когда грызется дворня –
Хозяин в том виной.
В рассвете нет резона.
Старейте наугад.
Когда в крови корона –
Владыка виноват.
Печаль, как пену, сдуем.
Надежней с каждым днем
Быть королевским дурнем,
Чем нашим королем.
ЭККЛЕЗИАСТ
К.Б.
Пришло искушенье глотком недоступной воды.
Желанья греховны. Желание смерти – тем паче.
По следу улитки, по влаге мокрот и слюды –
Чернобыльский ветер и дикие свадьбы собачьи.
Еще в соловьях не закончился прежний завод,
Но падает сердце – внезапно, как детское тело.
Далекий ребенок опять мою душу зовет,
И плачет, и ждет, чтоб скорей долетела.
По следу улитки спешит мировая война.
На слово неправды озонный проем отзовется.
Душа моя жажды, душа моя скверны полна –
С ведерком бездонным стоит у колодца.
Что помыслы наши? Не промысел Божий, увы.
Зачем так бездонно и гулко мое каждодневье?
Хотел я пройти по траве, не калеча травы.
Хочу я хоть слово сказать не во гневе.
И всё-таки, жизнь потакает беспечной любви –
В снегах ли она, иль опять в соловьином раскате.
Несчастный ребенок, зови мою душу, зови.
А вы, соловьи, не пускайте ее, не пускайте...
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
2013-Фалькович, Григорий
* * *
Колышется ливень – ему рукоплещет река.
Колышется ветер – его приголубят пустыни.
Испуганный ангел летит надо мной сквозь века,
Казнившие нас, но живущие в нас и доныне.
Мы шли по земле. Каждый шаг отпечатан, как шрам.
Горячий Хамсин не затянет отметину эту.
Мы Богу открылись. Мы Людям построили Храм.
Раскиданы камни от Храма по целому свету.
Огромный мой мир, подари теплоту и приют.
Погромный мой мир, дай хотя бы дождаться Мессии.
Из Бабьего Яра куда нас дороги ведут?
Обратно в Египет? А после – опять до России?
Неужто опять мне придется все круги прожить?
Неужто опять я Завет преступить не посмею,
Прощая людей, обреченных меня не любить,
Прощаясь с землей, почему-то опять не моею?
Смешалась печаль потемневших славянских озер
И черные слезы сухих палестинских колодцев.
Колышется ветер. Он мне с незапамятных пор
Недолгим страданьем и вечной любовью клянется.
* * *
У каждого города – солнце свое и печать.
У каждой реки — свой особенный почерк и колер.
Пространство болтливо. Лишь время умеет молчать.
А наши дороги – прогулки в пространство, не боле.
Что помнится слуху? – Звучание слов и слова.
Запомнится коже не только тепло и прохлада…
Кого вспоминая, кружит вдоль забора трава,
Забор вдоль дороги и эта дорога вдоль сада?
Спроси у мгновенья – у века получишь ответ.
Он будет опять запоздалою правдой отмечен.
Когда у разлуки печального прошлого нет,
Оно отзовется печалью при будущей встрече.
* * *
По грани неба и стены
В палату полночь проникает –
Стоит над каждым и вздыхает
Дыханьем ветра и вины.
В больничной стынущей тиши
Отлучены мы друг от друга,
И затеняет боль души
Симптом телесного недуга.
Зато далекой тайны нет:
Мы видим сквозь ночную пену
В родимых окнах тьму и свет.
И верность вашу и измену.
Ах, как отчетливо видна –
В раздумье, у границы века –
Стоит грядущая война
С лицом больного человека.
МИХОЭЛС
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Останься под прикрытием щита.
– Я должен разгадать секрет забавных шуток
Моей судьбы и моего шута.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Ты кровь свою и плоть навеки проклял сам.
– Даруя нам детей, господь дает нам ссуду.
Я должен заплатить по векселям.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок,
Когда безумен мир, когда кругом зверье?
– Отравленным питьем наполнена посуда,
Людей предупредить – призвание мое.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Слепому безопасней жить во тьме.
Зачем ты хочешь знать, какое время суток?
– Затем, чтоб умереть в своем уме.
Бредет и бредит, бредит и бредет.
Неистовая ночь.
И век неистов.
То вьюга вьюгу окликает свистом,
То грому гром сигналы подает.
А он, глаза незрячие открывший –
Уже не сосчитать, который год –
Всё переживший, всё похоронивший,
Бредет и бредит, бредит и бредет,
И вечный шут вослед ему поет:
Пустите счастье в сети,
Чтоб захлебнулись дни.
Когда хворают дети –
Родителя вини.
Листва не помнит корня.
Сходите за пилой.
Когда грызется дворня –
Хозяин в том виной.
В рассвете нет резона.
Старейте наугад.
Когда в крови корона –
Владыка виноват.
Печаль, как пену, сдуем.
Надежней с каждым днем
Быть королевским дурнем,
Чем нашим королем.
ЭККЛЕЗИАСТ
К.Б.
Пришло искушенье глотком недоступной воды.
Желанья греховны. Желание смерти – тем паче.
По следу улитки, по влаге мокрот и слюды –
Чернобыльский ветер и дикие свадьбы собачьи.
Еще в соловьях не закончился прежний завод,
Но падает сердце – внезапно, как детское тело.
Далекий ребенок опять мою душу зовет,
И плачет, и ждет, чтоб скорей долетела.
По следу улитки спешит мировая война.
На слово неправды озонный проем отзовется.
Душа моя жажды, душа моя скверны полна –
С ведерком бездонным стоит у колодца.
Что помыслы наши? Не промысел Божий, увы.
Зачем так бездонно и гулко мое каждодневье?
Хотел я пройти по траве, не калеча травы.
Хочу я хоть слово сказать не во гневе.
И всё-таки, жизнь потакает беспечной любви –
В снегах ли она, иль опять в соловьином раскате.
Несчастный ребенок, зови мою душу, зови.
А вы, соловьи, не пускайте ее, не пускайте...
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
2013-Фалькович, Григорий
* * *
Колышется ливень – ему рукоплещет река.
Колышется ветер – его приголубят пустыни.
Испуганный ангел летит надо мной сквозь века,
Казнившие нас, но живущие в нас и доныне.
Мы шли по земле. Каждый шаг отпечатан, как шрам.
Горячий Хамсин не затянет отметину эту.
Мы Богу открылись. Мы Людям построили Храм.
Раскиданы камни от Храма по целому свету.
Огромный мой мир, подари теплоту и приют.
Погромный мой мир, дай хотя бы дождаться Мессии.
Из Бабьего Яра куда нас дороги ведут?
Обратно в Египет? А после – опять до России?
Неужто опять мне придется все круги прожить?
Неужто опять я Завет преступить не посмею,
Прощая людей, обреченных меня не любить,
Прощаясь с землей, почему-то опять не моею?
Смешалась печаль потемневших славянских озер
И черные слезы сухих палестинских колодцев.
Колышется ветер. Он мне с незапамятных пор
Недолгим страданьем и вечной любовью клянется.
* * *
У каждого города – солнце свое и печать.
У каждой реки — свой особенный почерк и колер.
Пространство болтливо. Лишь время умеет молчать.
А наши дороги – прогулки в пространство, не боле.
Что помнится слуху? – Звучание слов и слова.
Запомнится коже не только тепло и прохлада…
Кого вспоминая, кружит вдоль забора трава,
Забор вдоль дороги и эта дорога вдоль сада?
Спроси у мгновенья – у века получишь ответ.
Он будет опять запоздалою правдой отмечен.
Когда у разлуки печального прошлого нет,
Оно отзовется печалью при будущей встрече.
* * *
По грани неба и стены
В палату полночь проникает –
Стоит над каждым и вздыхает
Дыханьем ветра и вины.
В больничной стынущей тиши
Отлучены мы друг от друга,
И затеняет боль души
Симптом телесного недуга.
Зато далекой тайны нет:
Мы видим сквозь ночную пену
В родимых окнах тьму и свет.
И верность вашу и измену.
Ах, как отчетливо видна –
В раздумье, у границы века –
Стоит грядущая война
С лицом больного человека.
МИХОЭЛС
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Останься под прикрытием щита.
– Я должен разгадать секрет забавных шуток
Моей судьбы и моего шута.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Ты кровь свою и плоть навеки проклял сам.
– Даруя нам детей, господь дает нам ссуду.
Я должен заплатить по векселям.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок,
Когда безумен мир, когда кругом зверье?
– Отравленным питьем наполнена посуда,
Людей предупредить – призвание мое.
Безумный старый Лир, зачем тебе рассудок?
Слепому безопасней жить во тьме.
Зачем ты хочешь знать, какое время суток?
– Затем, чтоб умереть в своем уме.
Бредет и бредит, бредит и бредет.
Неистовая ночь.
И век неистов.
То вьюга вьюгу окликает свистом,
То грому гром сигналы подает.
А он, глаза незрячие открывший –
Уже не сосчитать, который год –
Всё переживший, всё похоронивший,
Бредет и бредит, бредит и бредет,
И вечный шут вослед ему поет:
Пустите счастье в сети,
Чтоб захлебнулись дни.
Когда хворают дети –
Родителя вини.
Листва не помнит корня.
Сходите за пилой.
Когда грызется дворня –
Хозяин в том виной.
В рассвете нет резона.
Старейте наугад.
Когда в крови корона –
Владыка виноват.
Печаль, как пену, сдуем.
Надежней с каждым днем
Быть королевским дурнем,
Чем нашим королем.
ЭККЛЕЗИАСТ
К.Б.
Пришло искушенье глотком недоступной воды.
Желанья греховны. Желание смерти – тем паче.
По следу улитки, по влаге мокрот и слюды –
Чернобыльский ветер и дикие свадьбы собачьи.
Еще в соловьях не закончился прежний завод,
Но падает сердце – внезапно, как детское тело.
Далекий ребенок опять мою душу зовет,
И плачет, и ждет, чтоб скорей долетела.
По следу улитки спешит мировая война.
На слово неправды озонный проем отзовется.
Душа моя жажды, душа моя скверны полна –
С ведерком бездонным стоит у колодца.
Что помыслы наши? Не промысел Божий, увы.
Зачем так бездонно и гулко мое каждодневье?
Хотел я пройти по траве, не калеча травы.
Хочу я хоть слово сказать не во гневе.
И всё-таки, жизнь потакает беспечной любви –
В снегах ли она, иль опять в соловьином раскате.
Несчастный ребенок, зови мою душу, зови.
А вы, соловьи, не пускайте ее, не пускайте...
Григорий ФАЛЬКОВИЧ – украинский поэт и обществен-ный деятель. Родился в 1950 году. Член Украинского комитета международного Пен-клуба, член Национального союза писателей Украины. Лауреат международной премии им. Владимира Винниченко (2003), премии имени Павла Тычины (2004), премии «Планета поэта» имени Леонида Вышеславского (2011), премии имени Шолом-Алейхема (2012), премии имени Леси Украинки в области литературы для детей (2012). Председатель правления Киевского культурно-просветительского общества имени Шолом-Алейхема. Автор книг: «Высокий миг», «Исповедуюсь, всё принимаю на себя», «Путями Библии прошла моя душа», «Скрижали откровения» и многих других. Стихи публиковались на русском, английском языках, на идиш и иврите, в зарубежных антологиях современной поэзии. Живет в Киеве.
|
|
Татьяна Фесенко
Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
Татьяна Фесенко
Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
Татьяна Фесенко
Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
-
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА АНСТЕЙ
Люша
Вода, принесенная в ведре издалека, к утру покрывается в нашей комнате ледяной корочкой. Нет отопления, нет электричества, нет даже базаров, которые немцы нещадно разгоняют в эту страшную первую зиму оккупации Киева, когда лютый мороз заставляет завоевателей ходить по домам поредевших киевских жителем и забирать у них свитеры, шарфы и даже дамские кофточки. Вечером по тротуарам стучат только подкованные немецкие сапоги, и киевлянам выходить из дому запрещено: "комендантский час". При свете луны город кажется призраком, опустевший, затемненный.
«Одеялом завешены стекла./ Тишина стоит у плеча./ Скудный луч на томик Софокла / Клонит нищенская свеча...»
Эти тогда еще нигде не напечатанные строчки мы услышали от худенького, большеглазого, очень еще молодого Вани Матвеева. которому предстояло стать Иваном Елагиным. Судьба послала его нам в те трудные месяцы, когда почти все наши однокурсники и друзья ушли на фронт, а мой муж не разделил их участи, задыхаясь в тяжелых припадках бронхиальной астмы. Война помешала Ване стать врачом. В Киеве он остался потому, что до самого взятия города возил раненых из пригородов, где шли бои.
Мы подружились быстро, он часто заглядывал к нам, и часы, проведенные с ним возле нашей крошечной печурки, поставленной на корявый лист железа на паркетном полу, вспоминаются как самые уютные, согревавшие тело и душу в ту страшную зиму.
Оказалось, что несмотря на свою молодость Ваня уже несколько лет был женат. Люша (Ольга Штейнберг), совсем в другой "тональности", чем ее муж, тем не менее, прекрасно сочетавшаяся с ним, сразу нас привлекла. Невысокая, крепкая, хорошо сложенная, с какой-то азиатчинкой в глазах и скулах, с небольшим вишневым ртом. Старше Вани на шесть лет (род. в 1912 г.), к началу войны она была в расцвете женской прелести. Веселая, энергичная, со своеобразным тембром голоса, она была богато одаренным человеком хорошо знала несколько иностранных языков, была очень начитанна и уже рукой мастера писала стихи и по-русски, и по-украински.
В Зарубежье как-то забылось, что значительно раньше, чем Евтушенковский "Бабий Яр", Ольга Анстей написала стихи, впервые услышанные нами в ее чтении и названные "Кирилловские яры". Для лиц, незнакомых с топографией Киева, неясно, что Кирилловские яры – это Бабий Яр, находившийся поблизости от древней Кирилловской церкви; Люша предпочла избежать названия, бытовавшего в разговорной речи киевлян. Возможно, причиной забвения было и то, что "Кирилловские яры" вошли в крохотный сборник Ольги Анстей, изданный в Мюнхене в 1949 году. Этот сборник почти недоступен читателю из-за малого тиража и пересохшей, рассыпающейся бумаги.
Вспоминая давние прогулки в Кирилловские яры, где
Вянула между ладоней полынь,
Чебрик дышал на уступе горбатом.
Шмель был желанным крохотным братом.
Синяя в яр наплывала теплынь...
Люша закончила стихотворение страшными строчками:
Слушайте! Их поставили в строй,
В кучки пожитки сложили на плитах,
Полузадохшихся, полудобитых
Полузаваливали землей.
Видите этих старух в платках.
Старцев, как Авраам величавых,
И вифлеемских младенцев курчавых
У матерей на руках?
Я не найду для этого слов.|
Видите – вот на дороге посуда,
Продранный талес, обрывки Талмуда,
Клочья размытых дождем паспортов...
Люша была не только очень религиозна, но и очень церковна, без примеси какого-либо ханжества, уже ее ранние стихи были посвящены церквам, как чему-то живому, страдающему и поруганному ("Георгиевская церковь"), но всё же выживающему в лихолетье:
Вечер был студеный и сырой,
Лужи постным сахаром покрыло.
Колотушка – дощатое било! –
Кликала в церквушку под горой.
Умерли давно колокола,
Но вечерня теплилась, живая!
И стучало, не переставая,
Крохотное било, призывая,
И толпа крестилась и текла.
Одной из черт, привлекавших нас к чете Матвеевых, было яркое и свежее чувство юмора, присущее обоим и не изменявшее им при любых обстоятельствах. Было оно и у матери Люши ("Ольги Николаевны Старшей", как ее звали, в отличие от дочери), жившей вместе с ними. Она была опытной преподавательницей, широко образованной, замечательно знавшей литературу.
Понемногу в Киеве налаживалась скудная жизнь. Как грибы, на многих улицах вырастали букинистические магазинчики, где торговали книгами из брошенных библиотек, а также коллекциями марок, открыток и репродукций. Такие магазинчики давали своим владельцам не столько доход, сколько некий статус, предоставлявший возможность не идти на работу к немцам.
Однажды Ваня, зайдя к молодому инженеру Юрию Т.,
в прошлом – ученику его тещи, застыл в восхищении, увидев четыре тома "Толкового словаря живого великорусского языка"
В. Даля (не помню, было это третье издание братьев Вольф 1903-09 годов, или же четвертое, 1912-14; оба вышли под редакцией и с дополнениями И.А. Бодуэна де Куртенэ).
Этот словарь был давнишней мечтой Вани и Люши, но ни до войны, ни тем более теперь, они не располагали средствами для приобретения таких дорогих книг. Видя, как Ваня жадно и безнадежно глядит на желанные толстые тома, Юрий Т. великодушно подарил их приятелю.
Как же можно было в те времена отблагодарить за столь щедрый подарок? Конечно, только стихами! И вот, вся семья наших друзей принялась за дело, пародируя крупных поэтов и писателей. Так возник сборник, авторами которого были Ольга Анстей и Иван Елагин (если не ошибаюсь, здесь впервые молодые поэты использовали свои псевдонимы). Так как в те годы было трудно достать бумагу и копирку, то на тщательно перепечатанном Люшей сборнике стояло: "Напечатано в феврале 1943 года в количестве одного экземпляра, из коих 1 нумерованный".
Теперь, приходя к Матвеевым, мы сразу же знакомились со "свежей продукцией", как говорила Люша. Ее перу принадлежали описания дара в духе Некрасова, Северянина и Анны Ахматовой, Ваня подражал Есенину и Маяковскому, Ольга Николаевна рассказывала о событии в духе Пруткова и Э. А. Гофмана.
Переписанные от руки экземпляры пропали и у авторов и у нас, но сборник сохранился у дарителя словаря, ныне живущего в США.
Вот две из этих пародий:
АННА АХМАТОВА
Ты подумай, милый, подумай:
Ну за что это нам, за что?
Он не злой, твой друг, не угрюмый,
Он заботлив и мил, как никто!
Вечер прял сероватые нити,
Облекался в темный стихарь...
Друг спросил нас: – Чего вы хотите?
Мы сказали: – Толковый словарь!
Вмиг тебе он (видано ль дело?)
Дал словарь, сказал: Береги!
Я на правую ногу надела
Калошу с левой ноги.
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
С Ушаковым
толковой
каши
не сваришь.
Все словеса
понапутал,
враль.
Здрасьте, товарищ
Даль!
Смотрю
на Ваши
четыре тома
И чувствую себя
как дома.
Но скажите
на милость,
не знали
что ль Вы
Что это за кушанье
такое –
издатели?
Эти сукины
братья
Вольфы
Вам,
говоря откровенно,
подгадили!
Посадили редактором
Бодуэнишку
Куртенэ
И дали ему –
хорошие денежки!
Был бы жив –
помешал бы крутне
Этого
Бодуэнишки.
Мало ли их,
университетских
тварюг,
Мастаков
со сливок
сковыривать
пенку!
Вытряхнуть
его бы
из профессорских
брюк,
За ноги
да об стенку!
Достаточно
Бодуэнчики
надоедали!
Мы ценим
в слове
зычную
хлещь!
Толковый
словарь
Даля –
ЭТО –
ВЕЩЬ!
Тогда, в начале 1943 года, сидя у Матвеевых, мы еще не знали, что скоро нам предстоит расставание: перед сдачей Киева немцы провели неумолимый "изгон" жителей города для отправки на работы в Германию, методически закрывая "освобожденные" от обитателей улицы и вывозя на огромных грузовиках приглянувшуюся мебель. В сутолоке выселения и вывоза мы уже не могли добраться до квартиры друзей, отгороженной от нас кордоном, не могли попрощаться с ними. Годами мы хранили теплую память о них, надеясь, что они уцелели в огне пожаров и бомбежек.
Окончание войны застало нас в старинном Бамберге, живописном баварском городке, где мы работали на заводе, расположенном за городской чертой. Однако, влажный климат Бамберга губительно влиял на моего мужа, вызывая у него всё более острые припадки астмы. Выход был один – переселение в лагерь "перемещенных лиц" под Мюнхеном, всё еще сохранявший свое прежнее название "SS Kaserne".
Проходя регистрацию в первый же день по прибытии, я должна была получить подпись директора лагеря – молодой, очень деловой англичанки. Из ее кабинета я вышла с назначением, став ее секретарем и переводчицей; в этой должности я пробыла до отъезда в Америку. Но на этом наши удачи не кончились – оказалось, что в одной из больших комнат казармы, переделенной занавеской из серых военных одеял, живет семья Матвеевых!
Было всё – радость, слезы, смех. И была прехорошенькая, умненькая, но довольно строптивая девчушка Лиля – вторая дочь наших друзей. Первая родилась и умерла "по дороге оттуда", как назовет Иван Елагин свою маленькую книжку, вышедшую в Мюнхене без даты, но с внушительной надписью: "Approved by UNRRA Team 108". Подаренная нам 28 апреля 1947 г., эта книга давно стала библиографической редкостью. В 1948 г. выйдет такой же миниатюрный сборник "Ты, мое столетие", и имя Ивана Елагина станет уже хорошо известным и любимым среди русских "перемещенных лиц".
А лагерь всё больше и больше наполнялся ими. Чтобы разгрузить перенаселенные казармы, был создан русский лагерь неподалеку, в Шлейсгейме – целое море дощатых бараков. Теперь к нашим друзьям вела тропка, извивавшаяся в поле между воронок от бомб.
Несмотря на неприглядную внешность Шлейсгейма, литературная жизнь в нем забила ключем. В бараке у Матвеевых бывали Борис Нарциссов и Борис Филиппов, в лагерь приезжали Нонна Белавина и Ирина Сабурова.
Люша тосковала. Жизнь в этих дощатых домиках, разбросанных на голой песчаной почве, была не по ней. Любя природу, она всё же была настоящей горожанкой. Но ее не влекли и чинные немецкие города, там было тесно.
...Где ратуша и неизбежный шпиль,
Где пихточки, партнеров не попутав,
Танцуют неподвижную кадриль.
Средь сочно скроенных ломтей газона,
Фасадиков, обвешанных плющем –
Живет непобедимо и бессонно
Моя тоска о городе большом.
Ежедневный уход за маленькой дочерью и быстро стареющей матерью, монотонные домашние обязанности и неуют лагерной жизни, неизвестное будущее, долго казавшееся бесперспективным, заставили Люшу искать выхода для своей душевной энергии. Ее семейная жизнь с мужем как-то потускнела. Своей первой книге стихов, вышедшей в 1949 г. в Мюнхене, Ольга Анстей дала название "Дверь в стене", вызвавшее недоумение и даже насмешки. Люша никому ничего не объясняла, но мне казалось, что я понимаю ее – лагерный быт непреодолимой стеной отгораживал ее от той жизни, которую она любила и к которой стремилась, а выходом из него, дверью, ведущей на свободу, были поэзия и любовь.
Любовь эта была в значительной степени надуманной; Люша ясно сознавала все недостатки своего избранника. Но она, может быть даже бессознательно, чувствовала, что эта любовь нужна ей как поэту, став темой многих прекрасных стихотворений. В одном из них она писала:
Вот на скамье прохладной я одна,
И кровь моя стучит немым напевом,
Всё, что в душе вздымает муть со дна,
Что обдает беспамятством и гневом,
Что жжет еще, как сыпь в жару, в кори,
Всё отстоится, в звуки отольется
И ясным станет глубоко внутри...
Позже, в своем втором сборнике, Ольга Анстей объединит любовную лирику в цикл стихотворений, порой очень сильных, назвав его "Фён". Фён – бурный и теплый ветер, веющий с гор в
Южной Германии и Швейцарии; он влияет на нервное состояние людей, заставляя их совершать ошибки.
У Люши была своя своеобразная логика. Когда она приходила к какому-нибудь решению, ее невозможно было убедить в обратном или отговорить. Так, решив, что ей необходимо расторгнуть свой десятилетний брак с Иваном Елагиным, она стала упорно настаивать на разводе, к которому ее муж совершенно не стремился, и добилась своего. Связанные эмиграционными документами, они всё же приехали в Нью-Йорк как одна семья, но в Америке сразу же пошли разными путями. Однако, существовавшая между ними глубокая душевная связь выдержала испытание временем – до самой смерти Люши они оставались преданными друзьями.
Люшина служебная жизнь в США вначале сложилась ровнее, чем Ванина. Тот брался за любую подвернувшуюся работу, твердо решив со временем получить высшее образование, на этот раз литературное, и войти в ряды профессуры, что он и выполнил, защитив докторскую диссертацию. Люша, будучи отличной машинисткой, быстро нашла работу в Организации Объединенных Наций, где и проработала до выхода на пенсию, со временем перейдя в Отдел русских письменных переводов, где стала переводчиком с английского и французского языков.
Ольга Анстей занималась и литературными переводами, они ей удавались, хотя выбирала она таких разных авторов, как Рильке и Оскар Уайльд, Теннисон и Честертон. В 1960 г. вышел ее перевод повести Стивена Винсента Бене "Дьявол и Даниэль Вебстер". Восхищенная поэмой Бене “Тело Джона Брауна”, она подтолкнула Ивана Елагина на огромный труд – блестящий перевод этого знаменитого произведения, отлично передающего атмосферу гражданской войны между Севером и Югом.
Судя по проникновенной статье “Мысли о Пастернаке”, написанной еще в 1947 году за лагерным столом и полностью напечатанной в "Новом Русском Слове" в номерах от 18 и 19 июня 1985 г., у Люши был зоркий глаз, умение воспринять и оценить творчество других поэтов. В суете нью-йоркской жизни у нее не было одного – времени для занятий литературой. Она выразила это в очень горьком, по сути, стихотворении:
Когда весь дом причесан и умыт,
Осмысленной наполнен тишиною,
И стол рабочий тянет, как магнит,
Своею сладостною шириною...
...И надо эту тишину вбирать
И карандаш тянуть к себе рывками,
И теплую раскрытую тетрадь
Листать нетерпеливыми руками, –
Тогда возьму я ключ, пойду к дверям,
Подальше спрячу душу человека,
И Божьи все дары опять отдам
За двухнедельную бумажку чека.
Люша писала стихи довольно скупо; их охотно печатали в разных зарубежных изданиях, главным образом, в “Новом Журнале”, "Гранях", "Опытах", "Мостах", "Воздушных Путях", "Перекрестках", "Новом Русском Слове". Выступала она и с чтением своих и чужих стихов, а также с докладами на литератур-ных вечерах.
Когда, выйдя замуж за Бориса Андреевича Филиппова, Люша летом 1954 г. переехала в Вашингтон, где он жил и работал, мы страшно обрадовались ее приезду. Но наша радость была недолгой – в американской столице, тогда несравненно более чопорной и чинной, нежели теперь, Люша не прижилась. Она скоро заскучала по Нью-Йорку. Уже через год ее потянуло «В зарю и камень двух тяжелых рек,/ В мой город, обрученный мне навек».
Люша была занимательной собеседницей, и когда, преодолевая неприязнь к Вашингтону, она всё же приезжала к нам, или когда мы наезжали в Нью-Йорк, мы засиживались с ней до поздней ночи, ведя нескончаемые разговоры.
Очень хорошо и живо, в духе такого же непосредственного дружеского общения, она писала письма, а когда у нее было мало времени, вкладывала в конверт густо покрытые круглыми буквами ее чрезвычайно разборчивого почерка открытки, чаще всего репродукции особенно полюбившихся ей картин и скульптур западных мастеров.
Татьяна ФЕСЕНКО, «Новый журнал», №161 за 1985г., с.128-137
ОБ АВТОРЕ: Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
-
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА АНСТЕЙ
Люша
Вода, принесенная в ведре издалека, к утру покрывается в нашей комнате ледяной корочкой. Нет отопления, нет электричества, нет даже базаров, которые немцы нещадно разгоняют в эту страшную первую зиму оккупации Киева, когда лютый мороз заставляет завоевателей ходить по домам поредевших киевских жителем и забирать у них свитеры, шарфы и даже дамские кофточки. Вечером по тротуарам стучат только подкованные немецкие сапоги, и киевлянам выходить из дому запрещено: "комендантский час". При свете луны город кажется призраком, опустевший, затемненный.
«Одеялом завешены стекла./ Тишина стоит у плеча./ Скудный луч на томик Софокла / Клонит нищенская свеча...»
Эти тогда еще нигде не напечатанные строчки мы услышали от худенького, большеглазого, очень еще молодого Вани Матвеева. которому предстояло стать Иваном Елагиным. Судьба послала его нам в те трудные месяцы, когда почти все наши однокурсники и друзья ушли на фронт, а мой муж не разделил их участи, задыхаясь в тяжелых припадках бронхиальной астмы. Война помешала Ване стать врачом. В Киеве он остался потому, что до самого взятия города возил раненых из пригородов, где шли бои.
Мы подружились быстро, он часто заглядывал к нам, и часы, проведенные с ним возле нашей крошечной печурки, поставленной на корявый лист железа на паркетном полу, вспоминаются как самые уютные, согревавшие тело и душу в ту страшную зиму.
Оказалось, что несмотря на свою молодость Ваня уже несколько лет был женат. Люша (Ольга Штейнберг), совсем в другой "тональности", чем ее муж, тем не менее, прекрасно сочетавшаяся с ним, сразу нас привлекла. Невысокая, крепкая, хорошо сложенная, с какой-то азиатчинкой в глазах и скулах, с небольшим вишневым ртом. Старше Вани на шесть лет (род. в 1912 г.), к началу войны она была в расцвете женской прелести. Веселая, энергичная, со своеобразным тембром голоса, она была богато одаренным человеком хорошо знала несколько иностранных языков, была очень начитанна и уже рукой мастера писала стихи и по-русски, и по-украински.
В Зарубежье как-то забылось, что значительно раньше, чем Евтушенковский "Бабий Яр", Ольга Анстей написала стихи, впервые услышанные нами в ее чтении и названные "Кирилловские яры". Для лиц, незнакомых с топографией Киева, неясно, что Кирилловские яры – это Бабий Яр, находившийся поблизости от древней Кирилловской церкви; Люша предпочла избежать названия, бытовавшего в разговорной речи киевлян. Возможно, причиной забвения было и то, что "Кирилловские яры" вошли в крохотный сборник Ольги Анстей, изданный в Мюнхене в 1949 году. Этот сборник почти недоступен читателю из-за малого тиража и пересохшей, рассыпающейся бумаги.
Вспоминая давние прогулки в Кирилловские яры, где
Вянула между ладоней полынь,
Чебрик дышал на уступе горбатом.
Шмель был желанным крохотным братом.
Синяя в яр наплывала теплынь...
Люша закончила стихотворение страшными строчками:
Слушайте! Их поставили в строй,
В кучки пожитки сложили на плитах,
Полузадохшихся, полудобитых
Полузаваливали землей.
Видите этих старух в платках.
Старцев, как Авраам величавых,
И вифлеемских младенцев курчавых
У матерей на руках?
Я не найду для этого слов.|
Видите – вот на дороге посуда,
Продранный талес, обрывки Талмуда,
Клочья размытых дождем паспортов...
Люша была не только очень религиозна, но и очень церковна, без примеси какого-либо ханжества, уже ее ранние стихи были посвящены церквам, как чему-то живому, страдающему и поруганному ("Георгиевская церковь"), но всё же выживающему в лихолетье:
Вечер был студеный и сырой,
Лужи постным сахаром покрыло.
Колотушка – дощатое било! –
Кликала в церквушку под горой.
Умерли давно колокола,
Но вечерня теплилась, живая!
И стучало, не переставая,
Крохотное било, призывая,
И толпа крестилась и текла.
Одной из черт, привлекавших нас к чете Матвеевых, было яркое и свежее чувство юмора, присущее обоим и не изменявшее им при любых обстоятельствах. Было оно и у матери Люши ("Ольги Николаевны Старшей", как ее звали, в отличие от дочери), жившей вместе с ними. Она была опытной преподавательницей, широко образованной, замечательно знавшей литературу.
Понемногу в Киеве налаживалась скудная жизнь. Как грибы, на многих улицах вырастали букинистические магазинчики, где торговали книгами из брошенных библиотек, а также коллекциями марок, открыток и репродукций. Такие магазинчики давали своим владельцам не столько доход, сколько некий статус, предоставлявший возможность не идти на работу к немцам.
Однажды Ваня, зайдя к молодому инженеру Юрию Т.,
в прошлом – ученику его тещи, застыл в восхищении, увидев четыре тома "Толкового словаря живого великорусского языка"
В. Даля (не помню, было это третье издание братьев Вольф 1903-09 годов, или же четвертое, 1912-14; оба вышли под редакцией и с дополнениями И.А. Бодуэна де Куртенэ).
Этот словарь был давнишней мечтой Вани и Люши, но ни до войны, ни тем более теперь, они не располагали средствами для приобретения таких дорогих книг. Видя, как Ваня жадно и безнадежно глядит на желанные толстые тома, Юрий Т. великодушно подарил их приятелю.
Как же можно было в те времена отблагодарить за столь щедрый подарок? Конечно, только стихами! И вот, вся семья наших друзей принялась за дело, пародируя крупных поэтов и писателей. Так возник сборник, авторами которого были Ольга Анстей и Иван Елагин (если не ошибаюсь, здесь впервые молодые поэты использовали свои псевдонимы). Так как в те годы было трудно достать бумагу и копирку, то на тщательно перепечатанном Люшей сборнике стояло: "Напечатано в феврале 1943 года в количестве одного экземпляра, из коих 1 нумерованный".
Теперь, приходя к Матвеевым, мы сразу же знакомились со "свежей продукцией", как говорила Люша. Ее перу принадлежали описания дара в духе Некрасова, Северянина и Анны Ахматовой, Ваня подражал Есенину и Маяковскому, Ольга Николаевна рассказывала о событии в духе Пруткова и Э. А. Гофмана.
Переписанные от руки экземпляры пропали и у авторов и у нас, но сборник сохранился у дарителя словаря, ныне живущего в США.
Вот две из этих пародий:
АННА АХМАТОВА
Ты подумай, милый, подумай:
Ну за что это нам, за что?
Он не злой, твой друг, не угрюмый,
Он заботлив и мил, как никто!
Вечер прял сероватые нити,
Облекался в темный стихарь...
Друг спросил нас: – Чего вы хотите?
Мы сказали: – Толковый словарь!
Вмиг тебе он (видано ль дело?)
Дал словарь, сказал: Береги!
Я на правую ногу надела
Калошу с левой ноги.
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
С Ушаковым
толковой
каши
не сваришь.
Все словеса
понапутал,
враль.
Здрасьте, товарищ
Даль!
Смотрю
на Ваши
четыре тома
И чувствую себя
как дома.
Но скажите
на милость,
не знали
что ль Вы
Что это за кушанье
такое –
издатели?
Эти сукины
братья
Вольфы
Вам,
говоря откровенно,
подгадили!
Посадили редактором
Бодуэнишку
Куртенэ
И дали ему –
хорошие денежки!
Был бы жив –
помешал бы крутне
Этого
Бодуэнишки.
Мало ли их,
университетских
тварюг,
Мастаков
со сливок
сковыривать
пенку!
Вытряхнуть
его бы
из профессорских
брюк,
За ноги
да об стенку!
Достаточно
Бодуэнчики
надоедали!
Мы ценим
в слове
зычную
хлещь!
Толковый
словарь
Даля –
ЭТО –
ВЕЩЬ!
Тогда, в начале 1943 года, сидя у Матвеевых, мы еще не знали, что скоро нам предстоит расставание: перед сдачей Киева немцы провели неумолимый "изгон" жителей города для отправки на работы в Германию, методически закрывая "освобожденные" от обитателей улицы и вывозя на огромных грузовиках приглянувшуюся мебель. В сутолоке выселения и вывоза мы уже не могли добраться до квартиры друзей, отгороженной от нас кордоном, не могли попрощаться с ними. Годами мы хранили теплую память о них, надеясь, что они уцелели в огне пожаров и бомбежек.
Окончание войны застало нас в старинном Бамберге, живописном баварском городке, где мы работали на заводе, расположенном за городской чертой. Однако, влажный климат Бамберга губительно влиял на моего мужа, вызывая у него всё более острые припадки астмы. Выход был один – переселение в лагерь "перемещенных лиц" под Мюнхеном, всё еще сохранявший свое прежнее название "SS Kaserne".
Проходя регистрацию в первый же день по прибытии, я должна была получить подпись директора лагеря – молодой, очень деловой англичанки. Из ее кабинета я вышла с назначением, став ее секретарем и переводчицей; в этой должности я пробыла до отъезда в Америку. Но на этом наши удачи не кончились – оказалось, что в одной из больших комнат казармы, переделенной занавеской из серых военных одеял, живет семья Матвеевых!
Было всё – радость, слезы, смех. И была прехорошенькая, умненькая, но довольно строптивая девчушка Лиля – вторая дочь наших друзей. Первая родилась и умерла "по дороге оттуда", как назовет Иван Елагин свою маленькую книжку, вышедшую в Мюнхене без даты, но с внушительной надписью: "Approved by UNRRA Team 108". Подаренная нам 28 апреля 1947 г., эта книга давно стала библиографической редкостью. В 1948 г. выйдет такой же миниатюрный сборник "Ты, мое столетие", и имя Ивана Елагина станет уже хорошо известным и любимым среди русских "перемещенных лиц".
А лагерь всё больше и больше наполнялся ими. Чтобы разгрузить перенаселенные казармы, был создан русский лагерь неподалеку, в Шлейсгейме – целое море дощатых бараков. Теперь к нашим друзьям вела тропка, извивавшаяся в поле между воронок от бомб.
Несмотря на неприглядную внешность Шлейсгейма, литературная жизнь в нем забила ключем. В бараке у Матвеевых бывали Борис Нарциссов и Борис Филиппов, в лагерь приезжали Нонна Белавина и Ирина Сабурова.
Люша тосковала. Жизнь в этих дощатых домиках, разбросанных на голой песчаной почве, была не по ней. Любя природу, она всё же была настоящей горожанкой. Но ее не влекли и чинные немецкие города, там было тесно.
...Где ратуша и неизбежный шпиль,
Где пихточки, партнеров не попутав,
Танцуют неподвижную кадриль.
Средь сочно скроенных ломтей газона,
Фасадиков, обвешанных плющем –
Живет непобедимо и бессонно
Моя тоска о городе большом.
Ежедневный уход за маленькой дочерью и быстро стареющей матерью, монотонные домашние обязанности и неуют лагерной жизни, неизвестное будущее, долго казавшееся бесперспективным, заставили Люшу искать выхода для своей душевной энергии. Ее семейная жизнь с мужем как-то потускнела. Своей первой книге стихов, вышедшей в 1949 г. в Мюнхене, Ольга Анстей дала название "Дверь в стене", вызвавшее недоумение и даже насмешки. Люша никому ничего не объясняла, но мне казалось, что я понимаю ее – лагерный быт непреодолимой стеной отгораживал ее от той жизни, которую она любила и к которой стремилась, а выходом из него, дверью, ведущей на свободу, были поэзия и любовь.
Любовь эта была в значительной степени надуманной; Люша ясно сознавала все недостатки своего избранника. Но она, может быть даже бессознательно, чувствовала, что эта любовь нужна ей как поэту, став темой многих прекрасных стихотворений. В одном из них она писала:
Вот на скамье прохладной я одна,
И кровь моя стучит немым напевом,
Всё, что в душе вздымает муть со дна,
Что обдает беспамятством и гневом,
Что жжет еще, как сыпь в жару, в кори,
Всё отстоится, в звуки отольется
И ясным станет глубоко внутри...
Позже, в своем втором сборнике, Ольга Анстей объединит любовную лирику в цикл стихотворений, порой очень сильных, назвав его "Фён". Фён – бурный и теплый ветер, веющий с гор в
Южной Германии и Швейцарии; он влияет на нервное состояние людей, заставляя их совершать ошибки.
У Люши была своя своеобразная логика. Когда она приходила к какому-нибудь решению, ее невозможно было убедить в обратном или отговорить. Так, решив, что ей необходимо расторгнуть свой десятилетний брак с Иваном Елагиным, она стала упорно настаивать на разводе, к которому ее муж совершенно не стремился, и добилась своего. Связанные эмиграционными документами, они всё же приехали в Нью-Йорк как одна семья, но в Америке сразу же пошли разными путями. Однако, существовавшая между ними глубокая душевная связь выдержала испытание временем – до самой смерти Люши они оставались преданными друзьями.
Люшина служебная жизнь в США вначале сложилась ровнее, чем Ванина. Тот брался за любую подвернувшуюся работу, твердо решив со временем получить высшее образование, на этот раз литературное, и войти в ряды профессуры, что он и выполнил, защитив докторскую диссертацию. Люша, будучи отличной машинисткой, быстро нашла работу в Организации Объединенных Наций, где и проработала до выхода на пенсию, со временем перейдя в Отдел русских письменных переводов, где стала переводчиком с английского и французского языков.
Ольга Анстей занималась и литературными переводами, они ей удавались, хотя выбирала она таких разных авторов, как Рильке и Оскар Уайльд, Теннисон и Честертон. В 1960 г. вышел ее перевод повести Стивена Винсента Бене "Дьявол и Даниэль Вебстер". Восхищенная поэмой Бене “Тело Джона Брауна”, она подтолкнула Ивана Елагина на огромный труд – блестящий перевод этого знаменитого произведения, отлично передающего атмосферу гражданской войны между Севером и Югом.
Судя по проникновенной статье “Мысли о Пастернаке”, написанной еще в 1947 году за лагерным столом и полностью напечатанной в "Новом Русском Слове" в номерах от 18 и 19 июня 1985 г., у Люши был зоркий глаз, умение воспринять и оценить творчество других поэтов. В суете нью-йоркской жизни у нее не было одного – времени для занятий литературой. Она выразила это в очень горьком, по сути, стихотворении:
Когда весь дом причесан и умыт,
Осмысленной наполнен тишиною,
И стол рабочий тянет, как магнит,
Своею сладостною шириною...
...И надо эту тишину вбирать
И карандаш тянуть к себе рывками,
И теплую раскрытую тетрадь
Листать нетерпеливыми руками, –
Тогда возьму я ключ, пойду к дверям,
Подальше спрячу душу человека,
И Божьи все дары опять отдам
За двухнедельную бумажку чека.
Люша писала стихи довольно скупо; их охотно печатали в разных зарубежных изданиях, главным образом, в “Новом Журнале”, "Гранях", "Опытах", "Мостах", "Воздушных Путях", "Перекрестках", "Новом Русском Слове". Выступала она и с чтением своих и чужих стихов, а также с докладами на литератур-ных вечерах.
Когда, выйдя замуж за Бориса Андреевича Филиппова, Люша летом 1954 г. переехала в Вашингтон, где он жил и работал, мы страшно обрадовались ее приезду. Но наша радость была недолгой – в американской столице, тогда несравненно более чопорной и чинной, нежели теперь, Люша не прижилась. Она скоро заскучала по Нью-Йорку. Уже через год ее потянуло «В зарю и камень двух тяжелых рек,/ В мой город, обрученный мне навек».
Люша была занимательной собеседницей, и когда, преодолевая неприязнь к Вашингтону, она всё же приезжала к нам, или когда мы наезжали в Нью-Йорк, мы засиживались с ней до поздней ночи, ведя нескончаемые разговоры.
Очень хорошо и живо, в духе такого же непосредственного дружеского общения, она писала письма, а когда у нее было мало времени, вкладывала в конверт густо покрытые круглыми буквами ее чрезвычайно разборчивого почерка открытки, чаще всего репродукции особенно полюбившихся ей картин и скульптур западных мастеров.
Татьяна ФЕСЕНКО, «Новый журнал», №161 за 1985г., с.128-137
ОБ АВТОРЕ: Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
-
ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА АНСТЕЙ
Люша
Вода, принесенная в ведре издалека, к утру покрывается в нашей комнате ледяной корочкой. Нет отопления, нет электричества, нет даже базаров, которые немцы нещадно разгоняют в эту страшную первую зиму оккупации Киева, когда лютый мороз заставляет завоевателей ходить по домам поредевших киевских жителем и забирать у них свитеры, шарфы и даже дамские кофточки. Вечером по тротуарам стучат только подкованные немецкие сапоги, и киевлянам выходить из дому запрещено: "комендантский час". При свете луны город кажется призраком, опустевший, затемненный.
«Одеялом завешены стекла./ Тишина стоит у плеча./ Скудный луч на томик Софокла / Клонит нищенская свеча...»
Эти тогда еще нигде не напечатанные строчки мы услышали от худенького, большеглазого, очень еще молодого Вани Матвеева. которому предстояло стать Иваном Елагиным. Судьба послала его нам в те трудные месяцы, когда почти все наши однокурсники и друзья ушли на фронт, а мой муж не разделил их участи, задыхаясь в тяжелых припадках бронхиальной астмы. Война помешала Ване стать врачом. В Киеве он остался потому, что до самого взятия города возил раненых из пригородов, где шли бои.
Мы подружились быстро, он часто заглядывал к нам, и часы, проведенные с ним возле нашей крошечной печурки, поставленной на корявый лист железа на паркетном полу, вспоминаются как самые уютные, согревавшие тело и душу в ту страшную зиму.
Оказалось, что несмотря на свою молодость Ваня уже несколько лет был женат. Люша (Ольга Штейнберг), совсем в другой "тональности", чем ее муж, тем не менее, прекрасно сочетавшаяся с ним, сразу нас привлекла. Невысокая, крепкая, хорошо сложенная, с какой-то азиатчинкой в глазах и скулах, с небольшим вишневым ртом. Старше Вани на шесть лет (род. в 1912 г.), к началу войны она была в расцвете женской прелести. Веселая, энергичная, со своеобразным тембром голоса, она была богато одаренным человеком хорошо знала несколько иностранных языков, была очень начитанна и уже рукой мастера писала стихи и по-русски, и по-украински.
В Зарубежье как-то забылось, что значительно раньше, чем Евтушенковский "Бабий Яр", Ольга Анстей написала стихи, впервые услышанные нами в ее чтении и названные "Кирилловские яры". Для лиц, незнакомых с топографией Киева, неясно, что Кирилловские яры – это Бабий Яр, находившийся поблизости от древней Кирилловской церкви; Люша предпочла избежать названия, бытовавшего в разговорной речи киевлян. Возможно, причиной забвения было и то, что "Кирилловские яры" вошли в крохотный сборник Ольги Анстей, изданный в Мюнхене в 1949 году. Этот сборник почти недоступен читателю из-за малого тиража и пересохшей, рассыпающейся бумаги.
Вспоминая давние прогулки в Кирилловские яры, где
Вянула между ладоней полынь,
Чебрик дышал на уступе горбатом.
Шмель был желанным крохотным братом.
Синяя в яр наплывала теплынь...
Люша закончила стихотворение страшными строчками:
Слушайте! Их поставили в строй,
В кучки пожитки сложили на плитах,
Полузадохшихся, полудобитых
Полузаваливали землей.
Видите этих старух в платках.
Старцев, как Авраам величавых,
И вифлеемских младенцев курчавых
У матерей на руках?
Я не найду для этого слов.|
Видите – вот на дороге посуда,
Продранный талес, обрывки Талмуда,
Клочья размытых дождем паспортов...
Люша была не только очень религиозна, но и очень церковна, без примеси какого-либо ханжества, уже ее ранние стихи были посвящены церквам, как чему-то живому, страдающему и поруганному ("Георгиевская церковь"), но всё же выживающему в лихолетье:
Вечер был студеный и сырой,
Лужи постным сахаром покрыло.
Колотушка – дощатое било! –
Кликала в церквушку под горой.
Умерли давно колокола,
Но вечерня теплилась, живая!
И стучало, не переставая,
Крохотное било, призывая,
И толпа крестилась и текла.
Одной из черт, привлекавших нас к чете Матвеевых, было яркое и свежее чувство юмора, присущее обоим и не изменявшее им при любых обстоятельствах. Было оно и у матери Люши ("Ольги Николаевны Старшей", как ее звали, в отличие от дочери), жившей вместе с ними. Она была опытной преподавательницей, широко образованной, замечательно знавшей литературу.
Понемногу в Киеве налаживалась скудная жизнь. Как грибы, на многих улицах вырастали букинистические магазинчики, где торговали книгами из брошенных библиотек, а также коллекциями марок, открыток и репродукций. Такие магазинчики давали своим владельцам не столько доход, сколько некий статус, предоставлявший возможность не идти на работу к немцам.
Однажды Ваня, зайдя к молодому инженеру Юрию Т.,
в прошлом – ученику его тещи, застыл в восхищении, увидев четыре тома "Толкового словаря живого великорусского языка"
В. Даля (не помню, было это третье издание братьев Вольф 1903-09 годов, или же четвертое, 1912-14; оба вышли под редакцией и с дополнениями И.А. Бодуэна де Куртенэ).
Этот словарь был давнишней мечтой Вани и Люши, но ни до войны, ни тем более теперь, они не располагали средствами для приобретения таких дорогих книг. Видя, как Ваня жадно и безнадежно глядит на желанные толстые тома, Юрий Т. великодушно подарил их приятелю.
Как же можно было в те времена отблагодарить за столь щедрый подарок? Конечно, только стихами! И вот, вся семья наших друзей принялась за дело, пародируя крупных поэтов и писателей. Так возник сборник, авторами которого были Ольга Анстей и Иван Елагин (если не ошибаюсь, здесь впервые молодые поэты использовали свои псевдонимы). Так как в те годы было трудно достать бумагу и копирку, то на тщательно перепечатанном Люшей сборнике стояло: "Напечатано в феврале 1943 года в количестве одного экземпляра, из коих 1 нумерованный".
Теперь, приходя к Матвеевым, мы сразу же знакомились со "свежей продукцией", как говорила Люша. Ее перу принадлежали описания дара в духе Некрасова, Северянина и Анны Ахматовой, Ваня подражал Есенину и Маяковскому, Ольга Николаевна рассказывала о событии в духе Пруткова и Э. А. Гофмана.
Переписанные от руки экземпляры пропали и у авторов и у нас, но сборник сохранился у дарителя словаря, ныне живущего в США.
Вот две из этих пародий:
АННА АХМАТОВА
Ты подумай, милый, подумай:
Ну за что это нам, за что?
Он не злой, твой друг, не угрюмый,
Он заботлив и мил, как никто!
Вечер прял сероватые нити,
Облекался в темный стихарь...
Друг спросил нас: – Чего вы хотите?
Мы сказали: – Толковый словарь!
Вмиг тебе он (видано ль дело?)
Дал словарь, сказал: Береги!
Я на правую ногу надела
Калошу с левой ноги.
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ
С Ушаковым
толковой
каши
не сваришь.
Все словеса
понапутал,
враль.
Здрасьте, товарищ
Даль!
Смотрю
на Ваши
четыре тома
И чувствую себя
как дома.
Но скажите
на милость,
не знали
что ль Вы
Что это за кушанье
такое –
издатели?
Эти сукины
братья
Вольфы
Вам,
говоря откровенно,
подгадили!
Посадили редактором
Бодуэнишку
Куртенэ
И дали ему –
хорошие денежки!
Был бы жив –
помешал бы крутне
Этого
Бодуэнишки.
Мало ли их,
университетских
тварюг,
Мастаков
со сливок
сковыривать
пенку!
Вытряхнуть
его бы
из профессорских
брюк,
За ноги
да об стенку!
Достаточно
Бодуэнчики
надоедали!
Мы ценим
в слове
зычную
хлещь!
Толковый
словарь
Даля –
ЭТО –
ВЕЩЬ!
Тогда, в начале 1943 года, сидя у Матвеевых, мы еще не знали, что скоро нам предстоит расставание: перед сдачей Киева немцы провели неумолимый "изгон" жителей города для отправки на работы в Германию, методически закрывая "освобожденные" от обитателей улицы и вывозя на огромных грузовиках приглянувшуюся мебель. В сутолоке выселения и вывоза мы уже не могли добраться до квартиры друзей, отгороженной от нас кордоном, не могли попрощаться с ними. Годами мы хранили теплую память о них, надеясь, что они уцелели в огне пожаров и бомбежек.
Окончание войны застало нас в старинном Бамберге, живописном баварском городке, где мы работали на заводе, расположенном за городской чертой. Однако, влажный климат Бамберга губительно влиял на моего мужа, вызывая у него всё более острые припадки астмы. Выход был один – переселение в лагерь "перемещенных лиц" под Мюнхеном, всё еще сохранявший свое прежнее название "SS Kaserne".
Проходя регистрацию в первый же день по прибытии, я должна была получить подпись директора лагеря – молодой, очень деловой англичанки. Из ее кабинета я вышла с назначением, став ее секретарем и переводчицей; в этой должности я пробыла до отъезда в Америку. Но на этом наши удачи не кончились – оказалось, что в одной из больших комнат казармы, переделенной занавеской из серых военных одеял, живет семья Матвеевых!
Было всё – радость, слезы, смех. И была прехорошенькая, умненькая, но довольно строптивая девчушка Лиля – вторая дочь наших друзей. Первая родилась и умерла "по дороге оттуда", как назовет Иван Елагин свою маленькую книжку, вышедшую в Мюнхене без даты, но с внушительной надписью: "Approved by UNRRA Team 108". Подаренная нам 28 апреля 1947 г., эта книга давно стала библиографической редкостью. В 1948 г. выйдет такой же миниатюрный сборник "Ты, мое столетие", и имя Ивана Елагина станет уже хорошо известным и любимым среди русских "перемещенных лиц".
А лагерь всё больше и больше наполнялся ими. Чтобы разгрузить перенаселенные казармы, был создан русский лагерь неподалеку, в Шлейсгейме – целое море дощатых бараков. Теперь к нашим друзьям вела тропка, извивавшаяся в поле между воронок от бомб.
Несмотря на неприглядную внешность Шлейсгейма, литературная жизнь в нем забила ключем. В бараке у Матвеевых бывали Борис Нарциссов и Борис Филиппов, в лагерь приезжали Нонна Белавина и Ирина Сабурова.
Люша тосковала. Жизнь в этих дощатых домиках, разбросанных на голой песчаной почве, была не по ней. Любя природу, она всё же была настоящей горожанкой. Но ее не влекли и чинные немецкие города, там было тесно.
...Где ратуша и неизбежный шпиль,
Где пихточки, партнеров не попутав,
Танцуют неподвижную кадриль.
Средь сочно скроенных ломтей газона,
Фасадиков, обвешанных плющем –
Живет непобедимо и бессонно
Моя тоска о городе большом.
Ежедневный уход за маленькой дочерью и быстро стареющей матерью, монотонные домашние обязанности и неуют лагерной жизни, неизвестное будущее, долго казавшееся бесперспективным, заставили Люшу искать выхода для своей душевной энергии. Ее семейная жизнь с мужем как-то потускнела. Своей первой книге стихов, вышедшей в 1949 г. в Мюнхене, Ольга Анстей дала название "Дверь в стене", вызвавшее недоумение и даже насмешки. Люша никому ничего не объясняла, но мне казалось, что я понимаю ее – лагерный быт непреодолимой стеной отгораживал ее от той жизни, которую она любила и к которой стремилась, а выходом из него, дверью, ведущей на свободу, были поэзия и любовь.
Любовь эта была в значительной степени надуманной; Люша ясно сознавала все недостатки своего избранника. Но она, может быть даже бессознательно, чувствовала, что эта любовь нужна ей как поэту, став темой многих прекрасных стихотворений. В одном из них она писала:
Вот на скамье прохладной я одна,
И кровь моя стучит немым напевом,
Всё, что в душе вздымает муть со дна,
Что обдает беспамятством и гневом,
Что жжет еще, как сыпь в жару, в кори,
Всё отстоится, в звуки отольется
И ясным станет глубоко внутри...
Позже, в своем втором сборнике, Ольга Анстей объединит любовную лирику в цикл стихотворений, порой очень сильных, назвав его "Фён". Фён – бурный и теплый ветер, веющий с гор в
Южной Германии и Швейцарии; он влияет на нервное состояние людей, заставляя их совершать ошибки.
У Люши была своя своеобразная логика. Когда она приходила к какому-нибудь решению, ее невозможно было убедить в обратном или отговорить. Так, решив, что ей необходимо расторгнуть свой десятилетний брак с Иваном Елагиным, она стала упорно настаивать на разводе, к которому ее муж совершенно не стремился, и добилась своего. Связанные эмиграционными документами, они всё же приехали в Нью-Йорк как одна семья, но в Америке сразу же пошли разными путями. Однако, существовавшая между ними глубокая душевная связь выдержала испытание временем – до самой смерти Люши они оставались преданными друзьями.
Люшина служебная жизнь в США вначале сложилась ровнее, чем Ванина. Тот брался за любую подвернувшуюся работу, твердо решив со временем получить высшее образование, на этот раз литературное, и войти в ряды профессуры, что он и выполнил, защитив докторскую диссертацию. Люша, будучи отличной машинисткой, быстро нашла работу в Организации Объединенных Наций, где и проработала до выхода на пенсию, со временем перейдя в Отдел русских письменных переводов, где стала переводчиком с английского и французского языков.
Ольга Анстей занималась и литературными переводами, они ей удавались, хотя выбирала она таких разных авторов, как Рильке и Оскар Уайльд, Теннисон и Честертон. В 1960 г. вышел ее перевод повести Стивена Винсента Бене "Дьявол и Даниэль Вебстер". Восхищенная поэмой Бене “Тело Джона Брауна”, она подтолкнула Ивана Елагина на огромный труд – блестящий перевод этого знаменитого произведения, отлично передающего атмосферу гражданской войны между Севером и Югом.
Судя по проникновенной статье “Мысли о Пастернаке”, написанной еще в 1947 году за лагерным столом и полностью напечатанной в "Новом Русском Слове" в номерах от 18 и 19 июня 1985 г., у Люши был зоркий глаз, умение воспринять и оценить творчество других поэтов. В суете нью-йоркской жизни у нее не было одного – времени для занятий литературой. Она выразила это в очень горьком, по сути, стихотворении:
Когда весь дом причесан и умыт,
Осмысленной наполнен тишиною,
И стол рабочий тянет, как магнит,
Своею сладостною шириною...
...И надо эту тишину вбирать
И карандаш тянуть к себе рывками,
И теплую раскрытую тетрадь
Листать нетерпеливыми руками, –
Тогда возьму я ключ, пойду к дверям,
Подальше спрячу душу человека,
И Божьи все дары опять отдам
За двухнедельную бумажку чека.
Люша писала стихи довольно скупо; их охотно печатали в разных зарубежных изданиях, главным образом, в “Новом Журнале”, "Гранях", "Опытах", "Мостах", "Воздушных Путях", "Перекрестках", "Новом Русском Слове". Выступала она и с чтением своих и чужих стихов, а также с докладами на литератур-ных вечерах.
Когда, выйдя замуж за Бориса Андреевича Филиппова, Люша летом 1954 г. переехала в Вашингтон, где он жил и работал, мы страшно обрадовались ее приезду. Но наша радость была недолгой – в американской столице, тогда несравненно более чопорной и чинной, нежели теперь, Люша не прижилась. Она скоро заскучала по Нью-Йорку. Уже через год ее потянуло «В зарю и камень двух тяжелых рек,/ В мой город, обрученный мне навек».
Люша была занимательной собеседницей, и когда, преодолевая неприязнь к Вашингтону, она всё же приезжала к нам, или когда мы наезжали в Нью-Йорк, мы засиживались с ней до поздней ночи, ведя нескончаемые разговоры.
Очень хорошо и живо, в духе такого же непосредственного дружеского общения, она писала письма, а когда у нее было мало времени, вкладывала в конверт густо покрытые круглыми буквами ее чрезвычайно разборчивого почерка открытки, чаще всего репродукции особенно полюбившихся ей картин и скульптур западных мастеров.
Татьяна ФЕСЕНКО, «Новый журнал», №161 за 1985г., с.128-137
ОБ АВТОРЕ: Татьяна Павловна ФЕСЕНКО, девичья фамилия – СВЯТЕНКО (1915, Киев - 1995, Вашингтон) – русская писательница, поэтесса, библиограф. В 1936 году окончила Киевский университет,
в 1941 – аспирантуру на факультете иностранных языков Киевского университета. На Западе с 1943 года. После 1945 года жила в лагере для «перемещённых лиц». С 1947 – в США. В 1951-1963 работала над составлением каталогов в Библиотеке Конгресса США в Вашингтоне. Составила описание редких русских книг XVIII века в библиотеке конгресса «Eighteens Century Russian Publications in the Library of Congress» (1961). Автор сборников стихов и автобиографических произведений: «Пропуск в былое», 1975; «Двойное зрение», 1987; «Сорок лет дружбы с Иваном Елагиным», 1991 и нескольких других. Стихи вошли в антологии: «Перекрестки», 1977; «Встречи», 1983; «Берега», 1983 и «Вернуться в Россию стихами», 1995.
|
|
-
* * *
Я заветной земли символический ком
Не взяла, от тоски замирая.
В свое сердце я город родной целиком
Уложила от края до края.
Чтобы парк у обрыва был свеж и тенист,
Чтобы храм над рекой подымался,
Чтобы даже весенний каштановый лист
В моем сердце неловком не смялся.
* * *
Может, в горящем танке
В ужасе ширил глаза.
Может, из маленькой ранки
Вытекла кровь, как слеза.
Может, упал на дороге,
Руки раскинул в пыли...
Может быть, ты безногий,
Весь в орденах инвалид.
Может, от голода таял,
Где-то угас в плену.
Может, как мы, оставил
С болью родную страну.
Может, ты тянешься взглядом
К этой вот самой звезде.
Может, ты — где-то рядом,
Только не знаю, где.
* * *
Девятнадцать жасминовых лет...
И. Одоевцева
Снилось: у темного входа
(В бункер? В людское жилье?)
Жду, раздобыв у кого-то
Пропуск в былое мое.
А коридор этот узкий,
Двери и двери подряд.
Только в конце там по-русски, –
Чудится мне, – говорят.
Там ли кончается длинный
Путь, предначертанный мне?
Я захлебнулась в жасминной
Хлынувшей в двери волне...
Радостно в ней утопая,
Тихо касаюсь я дна.
Там, где горит золотая
Лампа родного окна.
* * *
Сядь рядом. Дай руку. Допустим,
Что путь предстоит нам простой.
Таблетку соленую грусти
Запьем сладковатой водой.
И смех молодой в этом всхлипе
Почудился нам наяву,
И мы, как заправские "хиппи”,
С тобой улетим в синеву.
Туманной и странной отравой
Заплатим за этот полет
Туда, где позором и славой
Себя покрывает народ.
Где снова рукою тревожной
Нащупаем длинную нить,
Где жить нам с тобой невозможно
И где невозможно не жить.
* * *
Мы, за руки взявшись, на горы глядели,
И зелень пьянила наш взгляд.
Над нами высокие ели шумели,
Весенние ели Карпат.
Такими горячими были ладони,
Так глаз глубока синева...
А там на далеком и солнечном склоне
Вся в белых ромашках трава.
Назад мы спускались тропинкой крутою
Криница лежала у ног.
И гладил нам лица рукой золотою
Ярило – смеющийся бог.
ЧУЖОЕ ЛЕТО
Золотою ниткой на лету
Светлячки прошили темноту.
Их затмил, наряден и далек,
Самолета красный огонек.
На секунду вспыхнул в свете фар
На кустах малиновый пожар –
Полыхает буйным цветом сад
Под сухой и жаркий треск цикад.
У меня же, в серой скуке дней,
На душе все глуше, все темней.
Так откуда ж извлекаешь ты
Столько неизбывной теплоты?
|
|
-
* * *
Я заветной земли символический ком
Не взяла, от тоски замирая.
В свое сердце я город родной целиком
Уложила от края до края.
Чтобы парк у обрыва был свеж и тенист,
Чтобы храм над рекой подымался,
Чтобы даже весенний каштановый лист
В моем сердце неловком не смялся.
* * *
Может, в горящем танке
В ужасе ширил глаза.
Может, из маленькой ранки
Вытекла кровь, как слеза.
Может, упал на дороге,
Руки раскинул в пыли...
Может быть, ты безногий,
Весь в орденах инвалид.
Может, от голода таял,
Где-то угас в плену.
Может, как мы, оставил
С болью родную страну.
Может, ты тянешься взглядом
К этой вот самой звезде.
Может, ты — где-то рядом,
Только не знаю, где.
* * *
Девятнадцать жасминовых лет...
И. Одоевцева
Снилось: у темного входа
(В бункер? В людское жилье?)
Жду, раздобыв у кого-то
Пропуск в былое мое.
А коридор этот узкий,
Двери и двери подряд.
Только в конце там по-русски, –
Чудится мне, – говорят.
Там ли кончается длинный
Путь, предначертанный мне?
Я захлебнулась в жасминной
Хлынувшей в двери волне...
Радостно в ней утопая,
Тихо касаюсь я дна.
Там, где горит золотая
Лампа родного окна.
* * *
Сядь рядом. Дай руку. Допустим,
Что путь предстоит нам простой.
Таблетку соленую грусти
Запьем сладковатой водой.
И смех молодой в этом всхлипе
Почудился нам наяву,
И мы, как заправские "хиппи”,
С тобой улетим в синеву.
Туманной и странной отравой
Заплатим за этот полет
Туда, где позором и славой
Себя покрывает народ.
Где снова рукою тревожной
Нащупаем длинную нить,
Где жить нам с тобой невозможно
И где невозможно не жить.
* * *
Мы, за руки взявшись, на горы глядели,
И зелень пьянила наш взгляд.
Над нами высокие ели шумели,
Весенние ели Карпат.
Такими горячими были ладони,
Так глаз глубока синева...
А там на далеком и солнечном склоне
Вся в белых ромашках трава.
Назад мы спускались тропинкой крутою
Криница лежала у ног.
И гладил нам лица рукой золотою
Ярило – смеющийся бог.
ЧУЖОЕ ЛЕТО
Золотою ниткой на лету
Светлячки прошили темноту.
Их затмил, наряден и далек,
Самолета красный огонек.
На секунду вспыхнул в свете фар
На кустах малиновый пожар –
Полыхает буйным цветом сад
Под сухой и жаркий треск цикад.
У меня же, в серой скуке дней,
На душе все глуше, все темней.
Так откуда ж извлекаешь ты
Столько неизбывной теплоты?
|
|
-
* * *
Я заветной земли символический ком
Не взяла, от тоски замирая.
В свое сердце я город родной целиком
Уложила от края до края.
Чтобы парк у обрыва был свеж и тенист,
Чтобы храм над рекой подымался,
Чтобы даже весенний каштановый лист
В моем сердце неловком не смялся.
* * *
Может, в горящем танке
В ужасе ширил глаза.
Может, из маленькой ранки
Вытекла кровь, как слеза.
Может, упал на дороге,
Руки раскинул в пыли...
Может быть, ты безногий,
Весь в орденах инвалид.
Может, от голода таял,
Где-то угас в плену.
Может, как мы, оставил
С болью родную страну.
Может, ты тянешься взглядом
К этой вот самой звезде.
Может, ты — где-то рядом,
Только не знаю, где.
* * *
Девятнадцать жасминовых лет...
И. Одоевцева
Снилось: у темного входа
(В бункер? В людское жилье?)
Жду, раздобыв у кого-то
Пропуск в былое мое.
А коридор этот узкий,
Двери и двери подряд.
Только в конце там по-русски, –
Чудится мне, – говорят.
Там ли кончается длинный
Путь, предначертанный мне?
Я захлебнулась в жасминной
Хлынувшей в двери волне...
Радостно в ней утопая,
Тихо касаюсь я дна.
Там, где горит золотая
Лампа родного окна.
* * *
Сядь рядом. Дай руку. Допустим,
Что путь предстоит нам простой.
Таблетку соленую грусти
Запьем сладковатой водой.
И смех молодой в этом всхлипе
Почудился нам наяву,
И мы, как заправские "хиппи”,
С тобой улетим в синеву.
Туманной и странной отравой
Заплатим за этот полет
Туда, где позором и славой
Себя покрывает народ.
Где снова рукою тревожной
Нащупаем длинную нить,
Где жить нам с тобой невозможно
И где невозможно не жить.
* * *
Мы, за руки взявшись, на горы глядели,
И зелень пьянила наш взгляд.
Над нами высокие ели шумели,
Весенние ели Карпат.
Такими горячими были ладони,
Так глаз глубока синева...
А там на далеком и солнечном склоне
Вся в белых ромашках трава.
Назад мы спускались тропинкой крутою
Криница лежала у ног.
И гладил нам лица рукой золотою
Ярило – смеющийся бог.
ЧУЖОЕ ЛЕТО
Золотою ниткой на лету
Светлячки прошили темноту.
Их затмил, наряден и далек,
Самолета красный огонек.
На секунду вспыхнул в свете фар
На кустах малиновый пожар –
Полыхает буйным цветом сад
Под сухой и жаркий треск цикад.
У меня же, в серой скуке дней,
На душе все глуше, все темней.
Так откуда ж извлекаешь ты
Столько неизбывной теплоты?
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
САД
Не овладев бессмертия секретом,
но алфавиты новые уча,
я посетил Эдемский арборетум
в окрестностях Кастальского ключа.
Под пышущею печью небосвода,
под светлых струй тысячелетний шум,
я узнаю слепого садовода
недюжинную страсть и дерзкий ум.
И где-то между Тигром и Евфратом
смоковница любуется закатом
в пробоинах разрушенной стены,
и наблюдают вечные оливы,
как входит странник в сумрачные Фивы,
движения его предрешены.
Но существам божественного ранга
не увидать в магический кристалл
тех дней, когда кузен орангутанга
пришел завоевать Неандертал.
Пусть истины редчайший драгметалл
не вымыть из песка в долине Ганга,
не обнаружить межпланетным зондом –
я тексты сокровенные читал,
когда впервые много лет назад
я посетил благословенный сад
и пользовался чудным книгофондом.
|
|
САД
Не овладев бессмертия секретом,
но алфавиты новые уча,
я посетил Эдемский арборетум
в окрестностях Кастальского ключа.
Под пышущею печью небосвода,
под светлых струй тысячелетний шум,
я узнаю слепого садовода
недюжинную страсть и дерзкий ум.
И где-то между Тигром и Евфратом
смоковница любуется закатом
в пробоинах разрушенной стены,
и наблюдают вечные оливы,
как входит странник в сумрачные Фивы,
движения его предрешены.
Но существам божественного ранга
не увидать в магический кристалл
тех дней, когда кузен орангутанга
пришел завоевать Неандертал.
Пусть истины редчайший драгметалл
не вымыть из песка в долине Ганга,
не обнаружить межпланетным зондом –
я тексты сокровенные читал,
когда впервые много лет назад
я посетил благословенный сад
и пользовался чудным книгофондом.
|
|
САД
Не овладев бессмертия секретом,
но алфавиты новые уча,
я посетил Эдемский арборетум
в окрестностях Кастальского ключа.
Под пышущею печью небосвода,
под светлых струй тысячелетний шум,
я узнаю слепого садовода
недюжинную страсть и дерзкий ум.
И где-то между Тигром и Евфратом
смоковница любуется закатом
в пробоинах разрушенной стены,
и наблюдают вечные оливы,
как входит странник в сумрачные Фивы,
движения его предрешены.
Но существам божественного ранга
не увидать в магический кристалл
тех дней, когда кузен орангутанга
пришел завоевать Неандертал.
Пусть истины редчайший драгметалл
не вымыть из песка в долине Ганга,
не обнаружить межпланетным зондом –
я тексты сокровенные читал,
когда впервые много лет назад
я посетил благословенный сад
и пользовался чудным книгофондом.
|
|
САД
Не овладев бессмертия секретом,
но алфавиты новые уча,
я посетил Эдемский арборетум
в окрестностях Кастальского ключа.
Под пышущею печью небосвода,
под светлых струй тысячелетний шум,
я узнаю слепого садовода
недюжинную страсть и дерзкий ум.
И где-то между Тигром и Евфратом
смоковница любуется закатом
в пробоинах разрушенной стены,
и наблюдают вечные оливы,
как входит странник в сумрачные Фивы,
движения его предрешены.
Но существам божественного ранга
не увидать в магический кристалл
тех дней, когда кузен орангутанга
пришел завоевать Неандертал.
Пусть истины редчайший драгметалл
не вымыть из песка в долине Ганга,
не обнаружить межпланетным зондом –
я тексты сокровенные читал,
когда впервые много лет назад
я посетил благословенный сад
и пользовался чудным книгофондом.
|
|
САД
Не овладев бессмертия секретом,
но алфавиты новые уча,
я посетил Эдемский арборетум
в окрестностях Кастальского ключа.
Под пышущею печью небосвода,
под светлых струй тысячелетний шум,
я узнаю слепого садовода
недюжинную страсть и дерзкий ум.
И где-то между Тигром и Евфратом
смоковница любуется закатом
в пробоинах разрушенной стены,
и наблюдают вечные оливы,
как входит странник в сумрачные Фивы,
движения его предрешены.
Но существам божественного ранга
не увидать в магический кристалл
тех дней, когда кузен орангутанга
пришел завоевать Неандертал.
Пусть истины редчайший драгметалл
не вымыть из песка в долине Ганга,
не обнаружить межпланетным зондом –
я тексты сокровенные читал,
когда впервые много лет назад
я посетил благословенный сад
и пользовался чудным книгофондом.
|
|
САД
Не овладев бессмертия секретом,
но алфавиты новые уча,
я посетил Эдемский арборетум
в окрестностях Кастальского ключа.
Под пышущею печью небосвода,
под светлых струй тысячелетний шум,
я узнаю слепого садовода
недюжинную страсть и дерзкий ум.
И где-то между Тигром и Евфратом
смоковница любуется закатом
в пробоинах разрушенной стены,
и наблюдают вечные оливы,
как входит странник в сумрачные Фивы,
движения его предрешены.
Но существам божественного ранга
не увидать в магический кристалл
тех дней, когда кузен орангутанга
пришел завоевать Неандертал.
Пусть истины редчайший драгметалл
не вымыть из песка в долине Ганга,
не обнаружить межпланетным зондом –
я тексты сокровенные читал,
когда впервые много лет назад
я посетил благословенный сад
и пользовался чудным книгофондом.
|
|
