Сергею Пагыну

Я бы спела вам, кабы не стиснула горло ангина.
Я бы храм расписала, да рухнули стены мои.
Мне бы жажду унять, но иссякла прохлада кувшина.
И весёлые песни несутся, как стоны мои.

Мне б на гору взбежать! Но осталась нога в лазарете
И фантомное тело сочится сквозь реденький бинт.
Позабытые буквы желтеют в несвежей газете –
Не имеющий входа (и выхода тож) лабиринт.

А святое семейство оседло живёт в Назарете
И сиротски скитается в небе немая звезда.
Никогда я не буду художником в старом берете.
И не каркнет ворона уже «Nevermore!» никогда.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

Там, где город К. на речушке Б.
Остановку сделал для водопоя,
Не успела я рассказать тебе,
Каково мне без, каково с тобою.
По асфальту взломанному иду,
Озираюсь рассеянно, точно приезжий,
На весёлые вишни в чужом саду,
Приоткрывшие занавес зелени свежей.

Ты как будто только что взял билет,
Сел на поезд – и поминай как звали.
И никто не выдаст: тебя здесь нет –
Ни в толпе прохожих, ни на вокзале.
Остаётся похмелье в чужом пиру
И оскомина от недозрелых ягод.
Час пробьёт – я уеду или умру,
И следы мои рядом с твоими лягут.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

В широких шляпах, длинных пиджаках,
С тетрадками своих стихотворений…
Николай Заболоцкий

Забросанные комьями земли,
В костюмах устаревшего покроя,
Куда же вы, друзья мои, ушли,
Куда пустились в поисках покоя?
Теперь вы проживаете в стране,
Где вечно императорствует август,
Неспешны там прогулки при луне,
А жар полдневный никому не в тягость.

Уже глаза не режет яркий свет,
Сквозящий в листьях вырезного дуба,
И лёг улыбкой отпечаток лет
На золотые от орехов губы.
У вас не убирают со столов.
Гостей всё больше, но тесней не стало.
И можно вовсе обойтись без слов,
Достаточно, чтоб музыка звучала.

Когда умолкнет старенький мотив,
В окно войдёт вечерняя прохлада.
Стоит заря, полнеба обхватив,
И затевают пение цикады.
Пора и вам по берегу пройтись.
Над озером помигивают звезды,
В созвездия выстраиваясь… Чист
И легок для дыханья здешний воздух.

Я стану рядом в тишине ночной,
И больше нет ни одного желанья,
Когда звезда слетает надо мной
И тает след её существованья.

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Иллюстрация к балладе Василе Александри «Миорица». Художник И.Т. Богдеско. Акварель, темпера. 1966.

От переводчика:

Для молдаван и румын «Миорица» – такой же памятник, как для русских, к примеру, «Слово о полку Игореве». Хотя сюжет народной баллады далеко не героический. Овечка Миоара (Миорица) предупреждает молодого молдавского чабана о том, что два других пастуха из зависти замыслили его убить. Предчувствуя гибель, чабан обращается к любимой овечке и делится с ней своими последними желаниями... Символы, присутствующие в «Миорице», берут начало от древних ритуалов и верований. Историки считают, что баллада датируется XII - XIII веками и является одним из старейших источников, в котором появляется этномим «молдаванин».

В 1846 году писатель Алеку Руссо услышал от лэутаров и записал вариант «Миорицы», который позже публиковал Василе Александри. Спустя несколько лет Александри познакомился с другим вариантом баллады, изменил первоначальный текст и опубликовал переработанную «Миорицу» в двух сборниках народной поэзии.

В ХХ веке насчитывались уже сотни вариантов баллады и её фрагментов. Как оказалось, в фольклоре существует множество произведений с аналогичным или схожим сюжетом. Более того, после публикаций Василе Александри в устном народном творчестве появились подражания его «Миорице»! Так что позднейшим исследователям нелегко было отличить подлинники от последующих «копий», зачастую не менее талантливых и прекрасных.

Поэтому письменный памятник, предлагаемый вашему вниманию, обладает исключительной ценностью – не только эстетической и культурной, но и научной. Румынские исследователи Елена Миху и Димитрие Поптамаш отыскали его среди рукописей, хранящихся в архиве Тыргу-Муреша. Баллада датируется 1792-1794 годами. Впервые была опубликована в журнале «Manuscriptum» №2-4 (83-84) в 1991 году.

«Миорицу» многократно переводили на иностранные языки. Как любой шедевр народного творчества, она с трудом поддаётся переводу в поэтической форме.

Александра ЮНКО, Кишинёв

            Миорица

Знает, кто на свете пожил, –
Всё творится волей Божьей.

Над высокой над горой
Слышен посвист удалой.
На горе три чабана,
Оба старшие – родня,
А меньшой, как говорят,
Тем двоим ни сват, ни брат.

Вот пошёл он за водою…
Те судили меж собою,

Как меньшого извести,
Как отару увести.

Воротился с родника,
Глядь, бежит издалека
Вещая Миоара,
Глаз его отрада,
Всё, что услыхала,
Парню рассказала.

К чабанам тогда идёт он
И такую речь ведёт он:

– Коль уж вы меня убить
Сговорились, погубить,
Так под правою рукой
Положите флуер мой,
А под левой длинный бучум.
Дунет ветер неминучий –
Флуер тонко засвистит,
Бучум гулко затрубит.
Донесут лихие вести

Милым братьям. И невесте,
И родимой матушке,
И седому батюшке…

На горе, в глуши лесной,
Есть могила под сосной.
Там, в холодной глубине,
Два огня горят на дне.
То не угли тлеют ночью,
То змеи бессонной очи,
Всё не гаснут, день ли, вечер –
Видно, крови человечьей
Вволю напилась змея,
Изъязвила грудь, шипя.

Весь опутанный цепями,
Весь изрезанный ножами,
Там лежит меньшой чабан,
Изнемог от лютых ран.
И под ветром под горючим
Флуер стонет, стонет бучум:

– Кто прибудет вызволять,
Будь то брат, отец иль мать,
Знайте, что меня убили,
Белу руку отрубили,
А потом в глуши лесной
Схоронили под сосной…
Перевела с румынского Александра ЮНКО

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Вырваться, спрятаться – в горы ли, в годы,
В миры, где мы были когда-то другими,
Где в речки лесные ныряли нагими,
И счастье не зависело от капризов погоды!

Там, где солнце раскачивало кроны сосен,
Мы с мечтой и ветром наперегонки бегали,
И подружка созвездия Лебедь, голубая Вега, нам
Всегда отвечала запросто на любые вопросы.

Относительно философии жизнь была понятной,
Но, пошутив, швырнула за линию горизонта.
А на вопли дурачков отвечала резонно,
Что неплохо бы овладеть и Платоном, и Кантом,

А заодно узнать, на каком топливе Земля крутится,
И какова система орошения в райских кущах.
А потому не остановиться тебе, идущий,
Если хочешь поспеть к празднику на свою улицу!

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Мы играли, мы читали, мы носились босиком,
В кругосветку собирались от родителей тайком.
Страны дальние нас ждали, ветры рвали паруса,
Словно волны, нас качали на крутой лыжне леса.
Посиделки да гулянки – отзвенело-замело.
Наше детство по наследству к нашим детям перешло.
Вот он топает, сынишка – солнца лучики в кудрях! –
Мы-то думали, что счастье – в океанских кораблях.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

Укатана машиною
Обыденности слов,
Закручена пружиною
Невыспавшихся снов,
Оставив жизнь непраздную,
Маршрут свой поверну
Из Глазго в синеглазую
Озёрную страну.
Там, где просторы смелые
Свободой налиты,
Пройду овечкой белою
По склонам золотым,
Водицею кристальною
По каменному дну,
Хрустальность первозданную
В ладони зачерпну.
Скребутся тучи бременем
Над гребнями вершин,
Там спит Хранитель Времени,
И некуда спешить.
Ветра, и горы старые,
И запах чистых брызг
Мне залатают ауру,
Порвавшуюся вдрызг.
Озёрами прохладными
По сказочной тиши
Я ухожу в Шотландию –
Спасение души.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

На груди земного шара,
Беззаботно, как дитя,
Сладко дремлет Ниагара,
Мелкой галькой шелестя.

Не вкусив азарта бега,
Мирно шепчется с листвой.
Но наскучит деве нега,
И начнётся баловство:

Забурлит, рассыплет градом
Миллиарды звонких брызг,
Понесётся к водопаду
И рванёт c обрыва вниз.

И вождей индейских – где там! –
Не сработает табу.
Разлетится гул по свету,
Как по прерии табун.

А она, с улыбкой смелой
Вспоминая свой полёт,
Безмятежной каравеллой
Поплывёт в канадский порт.

ЯРОВОЙ, Сергей, Филадельфия. Поэт, ученый, переводчик. Родился в 1964 г. в Коммунарске, Украина. Выехал на Запад в 1994 г. Публикации в зарубежных, российских и украинских литературных изданиях. 

ЯРОВОЙ, Сергей, Филадельфия. Поэт, ученый, переводчик. Родился в 1964 г. в Коммунарске, Украина. Выехал на Запад в 1994 г. Публикации в зарубежных, российских и украинских литературных изданиях. 

ЯРОВОЙ, Сергей, Филадельфия. Поэт, ученый, переводчик. Родился в 1964 г. в Коммунарске, Украина. Выехал на Запад в 1994 г. Публикации в зарубежных, российских и украинских литературных изданиях.