Связь времён

СЫНУ ИВАНУ

Пока я на земле, ловлю губами снег,
Ладошек лепестки дыханьем согреваю,
Давай поговорим, мой главный человек,
О светлости зимы и снов причудах тайных.
Легки твои шаги по белому ковру,
Укрывшему дерев и мыслей наготу.
Смотри, озябший лист на веточке дрожит,
Синица на ветру от холода бежит.
Листок, синица, снег. Мы здесь или уж нет –
Сиятельной зимы блистательный сонет.
Приметами судьбы в забавах февраля
когда-нибудь, сынок, ты вспомнишь (о-ля-ля!),
Как шли мы по земле, и тихо падал снег.
Ладошки-лепестки, дыханье, телеграмма…
И будет твой малыш, благословен вовек,
И ты сожмёшь виски и улыбнёшься: «Мама».

СЫНУ ИВАНУ

Георгий Садхин

САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт. родился в 1951 году в городе Сумы. Жил под Москвой. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» «Побережье». Стихи также были опубликованы в журналах «Крещатик», «Новый Журнал», «День и Ночь». Автор поэтических сборников: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.

Георгий Садхин

САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт. родился в 1951 году в городе Сумы. Жил

под Москвой. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» «Побережье». Стихи также были опубликованы в журналах «Крещатик», «Новый Журнал», «День и Ночь». Автор поэтических сборников: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.

* * *

Не зови запоздало: Постой!

Полюбуйся на храм колоннадный,

где скучает античный герой,

сохнет сорванный лист виноградный.

Попрошу у непрошенных снов,

для тебя сквозь полночную стужу, —

погодите, грядой облаков,

налетать на парящую душу!

Утром мягкого пара в бору

одеяло сползет с косогора.

Малый зверь все расскажет перу,

когда я возвращусь к вам с дозора.

* * *

И хлещет меня, словно гривою конь,

неистовый ветер. Кометой Галлея

летим сквозь сплошной пулеметный огонь

пунктирных делительных линий хайвея.

Огни фонарей, как горохи мимоз

вдали прокатились по тротуарам,

как будто букетом, взращенным у звезд,

к тебе дотянулось по Квинса бульварам

вечернее небо. Где низ, а где верх?

Оно серебрится, как окна Нью-Йорка,

тобой обезумев. Вот так фейерверк

приводит в восторг восхищенье ребенка.

ТЫ В ИМЕНИ МОЕМ

Меня подчиняющий компас,

уводит под нежности космос,

которому веру вверяю,

когда я тебя обнимаю.

Бог Солнца, – вот имя прищура.

Доверься английскому –

YouRa.

* * *

Этот росчерк, что малая дочь провела

на вечернем на вашем портрете вчера,

как свеча на столе –

чем не первая девичья песнь

в Вашу честь.

От предчувствия встреч

и отцовских начал

(я ночами тогда вашу книгу читал)

на другом побережье,

где лазерный луч

словно пущенный меч

с Делаверовых круч

занесенное сердце стремится рассечь,

сохраню у детей нашу русскую речь.

СВАДЬБА

Плыви мое яблоко, белый налив,

на белый песок в Мексиканский залив

за теплой волною, за вестью

в десницу судьбы – город Дестин.

Ему белоснежна к лицу высота,

как дочери нежна, безбрежна фата.

* * *

Мой венец над тобой воспарит.

Твоя нежность его сотворит.

Упадет, породнив ночь и день,

на постель полосатая тень.

На два голоса песнь. На два глаза – роса.

Потечет по усам – золотая коса.

* * *

Долго ли с нами кружиться весне?

Имя твое напеваю во сне.

Жаждут ли встреч иль покорны разлуке

тонкие пальцы и нежные руки?

Не доведет и меня до добра,

То, что содеяна ты из ребра.

Что, забавляясь вздыханьем небес,

над сединой потешается бес.

И напевает о том, что мы квиты

на украинском – весенние квиты.

* * *

Я ромашку, как книгу, читал.

И с тобой еще раз перечту.

Нежный снег лепестков облетал.

Их любому цветку предпочту.

* * *

В этом парке у чистой воды

Перепутаны все времена.

Здесь течет и моя вина

От твоей красоты до беды.

* * *

Пока умею говорить,

не дам тебе себя забыть.

А если петь мне надоест,

поставь на мне безмолвный крест.

И тень падет, как день во тьму,

от пригвожденного к нему.

* * *

Не зови запоздало: Постой!

Полюбуйся на храм колоннадный,

где скучает античный герой,

сохнет сорванный лист виноградный.

Попрошу у непрошенных снов,

для тебя сквозь полночную стужу, —

погодите, грядой облаков,

налетать на парящую душу!

Утром мягкого пара в бору

одеяло сползет с косогора.

Малый зверь все расскажет перу,

когда я возвращусь к вам с дозора.

* * *

И хлещет меня, словно гривою конь,

неистовый ветер. Кометой Галлея

летим сквозь сплошной пулеметный огонь

пунктирных делительных линий хайвея.

Огни фонарей, как горохи мимоз

вдали прокатились по тротуарам,

как будто букетом, взращенным у звезд,

к тебе дотянулось по Квинса бульварам

вечернее небо. Где низ, а где верх?

Оно серебрится, как окна Нью-Йорка,

тобой обезумев. Вот так фейерверк

приводит в восторг восхищенье ребенка.

ТЫ В ИМЕНИ МОЕМ

Меня подчиняющий компас,

уводит под нежности космос,

которому веру вверяю,

когда я тебя обнимаю.

Бог Солнца, – вот имя прищура.

Доверься английскому –

YouRa.

* * *

Этот росчерк, что малая дочь провела

на вечернем на вашем портрете вчера,

как свеча на столе –

чем не первая девичья песнь

в Вашу честь.

От предчувствия встреч

и отцовских начал

(я ночами тогда вашу книгу читал)

на другом побережье,

где лазерный луч

словно пущенный меч

с Делаверовых круч

занесенное сердце стремится рассечь,

сохраню у детей нашу русскую речь.

СВАДЬБА

Плыви мое яблоко, белый налив,

на белый песок в Мексиканский залив

за теплой волною, за вестью

в десницу судьбы – город Дестин.

Ему белоснежна к лицу высота,

как дочери нежна, безбрежна фата.

* * *

Мой венец над тобой воспарит.

Твоя нежность его сотворит.

Упадет, породнив ночь и день,

на постель полосатая тень.

На два голоса песнь. На два глаза – роса.

Потечет по усам – золотая коса.

* * *

Долго ли с нами кружиться весне?

Имя твое напеваю во сне.

Жаждут ли встреч иль покорны разлуке

тонкие пальцы и нежные руки?

Не доведет и меня до добра,

То, что содеяна ты из ребра.

Что, забавляясь вздыханьем небес,

над сединой потешается бес.

И напевает о том, что мы квиты

на украинском – весенние квиты.

* * *

Я ромашку, как книгу, читал.

И с тобой еще раз перечту.

Нежный снег лепестков облетал.

Их любому цветку предпочту.

* * *

В этом парке у чистой воды

Перепутаны все времена.

Здесь течет и моя вина

От твоей красоты до беды.

* * *

Пока умею говорить,

не дам тебе себя забыть.

А если петь мне надоест,

поставь на мне безмолвный крест.

И тень падет, как день во тьму,

от пригвожденного к нему.

* * *

Не зови запоздало: Постой!

Полюбуйся на храм колоннадный,

где скучает античный герой,

сохнет сорванный лист виноградный.

Попрошу у непрошенных снов,

для тебя сквозь полночную стужу, —

погодите, грядой облаков,

налетать на парящую душу!

Утром мягкого пара в бору

одеяло сползет с косогора.

Малый зверь все расскажет перу,

когда я возвращусь к вам с дозора.

* * *

И хлещет меня, словно гривою конь,

неистовый ветер. Кометой Галлея

летим сквозь сплошной пулеметный огонь

пунктирных делительных линий хайвея.

Огни фонарей, как горохи мимоз

вдали прокатились по тротуарам,

как будто букетом, взращенным у звезд,

к тебе дотянулось по Квинса бульварам

вечернее небо. Где низ, а где верх?

Оно серебрится, как окна Нью-Йорка,

тобой обезумев. Вот так фейерверк

приводит в восторг восхищенье ребенка.

ТЫ В ИМЕНИ МОЕМ

Меня подчиняющий компас,

уводит под нежности космос,

которому веру вверяю,

когда я тебя обнимаю.

Бог Солнца, – вот имя прищура.

Доверься английскому –

YouRa.

* * *

Этот росчерк, что малая дочь провела

на вечернем на вашем портрете вчера,

как свеча на столе –

чем не первая девичья песнь

в Вашу честь.

От предчувствия встреч

и отцовских начал

(я ночами тогда вашу книгу читал)

на другом побережье,

где лазерный луч

словно пущенный меч

с Делаверовых круч

занесенное сердце стремится рассечь,

сохраню у детей нашу русскую речь.

СВАДЬБА

Плыви мое яблоко, белый налив,

на белый песок в Мексиканский залив

за теплой волною, за вестью

в десницу судьбы – город Дестин.

Ему белоснежна к лицу высота,

как дочери нежна, безбрежна фата.

* * *

Мой венец над тобой воспарит.

Твоя нежность его сотворит.

Упадет, породнив ночь и день,

на постель полосатая тень.

На два голоса песнь. На два глаза – роса.

Потечет по усам – золотая коса.

* * *

Долго ли с нами кружиться весне?

Имя твое напеваю во сне.

Жаждут ли встреч иль покорны разлуке

тонкие пальцы и нежные руки?

Не доведет и меня до добра,

То, что содеяна ты из ребра.

Что, забавляясь вздыханьем небес,

над сединой потешается бес.

И напевает о том, что мы квиты

на украинском – весенние квиты.

* * *

Я ромашку, как книгу, читал.

И с тобой еще раз перечту.

Нежный снег лепестков облетал.

Их любому цветку предпочту.

* * *

В этом парке у чистой воды

Перепутаны все времена.

Здесь течет и моя вина

От твоей красоты до беды.

* * *

Пока умею говорить,

не дам тебе себя забыть.

А если петь мне надоест,

поставь на мне безмолвный крест.

И тень падет, как день во тьму,

от пригвожденного к нему.

2013-Садхин, Георгий

* * *

Ты родился с печалью в глубоких глазах

и гуляешь по городу в темных очках,

где крещен небосвод над годами,

обреченными выть проводами.

На осенний сезон заведен циферблат.

Что забыл, то напомнит встревоженный брат,

коль бредущая следом тигрица

дней прошедших сверкнет небылицей.

Без оглядки на небо уже не спастись.

Над Нью-Йорком гудит вавилонская высь.

И лекарства от каменной боли

в междуречье из каменной соли.

* * *

Проснусь от зажженного света.

Балконной двери белизна

качнется от сильного ветра.

На скользкой веревке из льна

заплещет простая рубаха.

И, крылья в испуге поджав,

прищепки забьются от страха

за детский короткий рукав.

* * *

Когда над родным побережьем летал,

мне в глаз угодила звезда.

И след ее в тине речной пропадал.

И рыбы сияли у дна.

Где наши тела, там и сом невесом.

У времени на сквозняке,

под парусом месяца мы поплывем

на спинах в парном молоке.

Смеялась, за плавки бросая песок.

И поезд над нами ходил

хвостом за звездою, покамест восток

под мост проникал из чернил.

Звезда укрывалась в намокший рукав.

Одежд не бывало светлей,

в которых, купая тебя на руках,

от счастья немел Водолей.

* * *

Мне в небо забрасывать скользкую лесу.

А ты – улыбайся росистому лесу.

И остерегайся – похлеще огнива

с утра обжигает лесная крапива.

Гляди, испугавшись лосиного крика,

к листу подорожника льнет земляника!

Из чащи, кивнув, в белоснежном берете

проводит легчайший жасминовый ветер,

где пар над рекой, как дымы от костров,

течет под бетонные арки мостов.

* * *

Валентине Синкевич

Лесною дорогой нагонит тебя велогонщик.

На звук обернешься – старик ковыляет с клюкой.

Бежишь от судьбы, а ее настигающий росчерк

грозит, словно конная сотня, вдали за рекой.

Давно ли на школьную мы выбегали линейку.

И вот комсомольское сердце пробито в угоду стихам.

От долгой ходьбы на лесную присядешь скамейку,

которую кто-то несет за тобой по пятам.

Табличка на ней. И, английским себя занимая,

прочтешь и поклонишься чьей-то судьбе.

– Погиб за рабочих? И женщина глухонемая,

сидящая рядом, в ответ улыбнется тебе.

* * *

Пионы сажал, чтобы ты улыбалась.

Касались окошка бутоны.

Не в силах сокрыть умиления слабость,

высокие рододендроны

к тебе наклонялись, лишь только завеса

из тьмы пред рассветною аркой

спадала, и утро садилось у леса

с моей самодельною арфой.

Цветные хвосты распускали фонтаны,

когда подходили косули.

Я их рисовал, укрываясь в платаны, –

с холста бы они улизнули.

Еще прилетали певучие эльфы,

и звонкими делались струи.

Синицы держали летучие шлейфы,

когда на соломенном стуле

носил я, касаясь прозрачной рубашки,

и, танца замедлив движенье,

просил извиненья, роняя в ромашки

смущенной души отраженье.

* * *

И крылатые листья, и вальс на асфальте,

и оранжевый клен, что у парка один,

завернутся в рулоны... Средь этих картин

и мальчишка, игравший в тот вечер на альте.

За вечернее платье и мыслей прочтенье,

за линейку аллеи и в клетку тетрадь,

и за то, что учились у нас танцевать

одинокие листья, он просит прощенья...

А была ли ты с детства кудрявой невестой

из лугов заливных и лесов моряка,

сероглазая гостья гостиницы местной?

И мальчишку уносит на лодке река,

и мила безупречная гладь неизвестной

глубины, и встревоженный трепет листка,

испугавшегося высоты поднебесной,

и застывшие липы, и рамы оконные,

и потерянной нотой скворец в проводах...

Бесшабашный мальчишка повис на руках,

ухватившись за прутья балконные.

* * *

Под мостом висячим мы с Вячей скачем,

оглашая речку водяной картечью.

Поскользнулся – встань-ка! – гладкая галька.

Удила долой! Удочка – дугой!

Знал бы водоем, где мы раздаем

червячкам – крючки, бычкам – червячки.

Выдержит ли леска королевского?

Лови – не жалко. Жарко!

Брошками букашки брезжат на рубашке.

Хватит кривляться. Купаться!

Тонет глубина, где закон бревна

по воде волной водит водяной,

выныривая, блеет, местами белеет.

Уплывают плавки. Не стесняйся, Славка.

Не пойман – не вор! Где мой помидор?

Косит глаз оса! Где колбаса?

Слишком не мешкай! Грызть мне орешки.

Это ли труд? Рядом растут.

Ниже бери-ка ртом ежевику.

Висит вдоль дороги, где проходят боги.

В глазах лучей булавки.

Лето в Михайловке.

* * *

И осенней порою предстанет нагой

наша улица. Узкой поднявшись дугой

над озябшим районом, стволы молодцы

поредевших деревьев ее за концы

непременно удержат, – так в детстве вдвоем

мы вертели скакалку. В разбуженный дом

шкодный ветер запрыгнет, и даст стрекача

по ступеням наш пес, но сверкнет, горяча,

ограждая, строка и закружит у люстр,

поднимая тебя пятерней моих чувств.

САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт, родился в 1951 г. в г. Сумы, на Украине. Жил под Москвой. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» и «Побережье». Публикации в журналах «Крещатик», «Новый Журнал», «День и Ночь». Сб. стихов: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.

2013-Садхин, Георгий

* * *

Ты родился с печалью в глубоких глазах

и гуляешь по городу в темных очках,

где крещен небосвод над годами,

обреченными выть проводами.

На осенний сезон заведен циферблат.

Что забыл, то напомнит встревоженный брат,

коль бредущая следом тигрица

дней прошедших сверкнет небылицей.

Без оглядки на небо уже не спастись.

Над Нью-Йорком гудит вавилонская высь.

И лекарства от каменной боли

в междуречье из каменной соли.

* * *

Проснусь от зажженного света.

Балконной двери белизна

качнется от сильного ветра.

На скользкой веревке из льна

заплещет простая рубаха.

И, крылья в испуге поджав,

прищепки забьются от страха

за детский короткий рукав.

* * *

Когда над родным побережьем летал,

мне в глаз угодила звезда.

И след ее в тине речной пропадал.

И рыбы сияли у дна.

Где наши тела, там и сом невесом.

У времени на сквозняке,

под парусом месяца мы поплывем

на спинах в парном молоке.

Смеялась, за плавки бросая песок.

И поезд над нами ходил

хвостом за звездою, покамест восток

под мост проникал из чернил.

Звезда укрывалась в намокший рукав.

Одежд не бывало светлей,

в которых, купая тебя на руках,

от счастья немел Водолей.

* * *

Мне в небо забрасывать скользкую лесу.

А ты – улыбайся росистому лесу.

И остерегайся – похлеще огнива

с утра обжигает лесная крапива.

Гляди, испугавшись лосиного крика,

к листу подорожника льнет земляника!

Из чащи, кивнув, в белоснежном берете

проводит легчайший жасминовый ветер,

где пар над рекой, как дымы от костров,

течет под бетонные арки мостов.

* * *

Валентине Синкевич

Лесною дорогой нагонит тебя велогонщик.

На звук обернешься – старик ковыляет с клюкой.

Бежишь от судьбы, а ее настигающий росчерк

грозит, словно конная сотня, вдали за рекой.

Давно ли на школьную мы выбегали линейку.

И вот комсомольское сердце пробито в угоду стихам.

От долгой ходьбы на лесную присядешь скамейку,

которую кто-то несет за тобой по пятам.

Табличка на ней. И, английским себя занимая,

прочтешь и поклонишься чьей-то судьбе.

– Погиб за рабочих? И женщина глухонемая,

сидящая рядом, в ответ улыбнется тебе.

* * *

Пионы сажал, чтобы ты улыбалась.

Касались окошка бутоны.

Не в силах сокрыть умиления слабость,

высокие рододендроны

к тебе наклонялись, лишь только завеса

из тьмы пред рассветною аркой

спадала, и утро садилось у леса

с моей самодельною арфой.

Цветные хвосты распускали фонтаны,

когда подходили косули.

Я их рисовал, укрываясь в платаны, –

с холста бы они улизнули.

Еще прилетали певучие эльфы,

и звонкими делались струи.

Синицы держали летучие шлейфы,

когда на соломенном стуле

носил я, касаясь прозрачной рубашки,

и, танца замедлив движенье,

просил извиненья, роняя в ромашки

смущенной души отраженье.

* * *

И крылатые листья, и вальс на асфальте,

и оранжевый клен, что у парка один,

завернутся в рулоны... Средь этих картин

и мальчишка, игравший в тот вечер на альте.

За вечернее платье и мыслей прочтенье,

за линейку аллеи и в клетку тетрадь,

и за то, что учились у нас танцевать

одинокие листья, он просит прощенья...

А была ли ты с детства кудрявой невестой

из лугов заливных и лесов моряка,

сероглазая гостья гостиницы местной?

И мальчишку уносит на лодке река,

и мила безупречная гладь неизвестной

глубины, и встревоженный трепет листка,

испугавшегося высоты поднебесной,

и застывшие липы, и рамы оконные,

и потерянной нотой скворец в проводах...

Бесшабашный мальчишка повис на руках,

ухватившись за прутья балконные.

* * *

Под мостом висячим мы с Вячей скачем,

оглашая речку водяной картечью.

Поскользнулся – встань-ка! – гладкая галька.

Удила долой! Удочка – дугой!

Знал бы водоем, где мы раздаем

червячкам – крючки, бычкам – червячки.

Выдержит ли леска королевского?

Лови – не жалко. Жарко!

Брошками букашки брезжат на рубашке.

Хватит кривляться. Купаться!

Тонет глубина, где закон бревна

по воде волной водит водяной,

выныривая, блеет, местами белеет.

Уплывают плавки. Не стесняйся, Славка.

Не пойман – не вор! Где мой помидор?

Косит глаз оса! Где колбаса?

Слишком не мешкай! Грызть мне орешки.

Это ли труд? Рядом растут.

Ниже бери-ка ртом ежевику.

Висит вдоль дороги, где проходят боги.

В глазах лучей булавки.

Лето в Михайловке.

* * *

И осенней порою предстанет нагой

наша улица. Узкой поднявшись дугой

над озябшим районом, стволы молодцы

поредевших деревьев ее за концы

непременно удержат, – так в детстве вдвоем

мы вертели скакалку. В разбуженный дом

шкодный ветер запрыгнет, и даст стрекача

по ступеням наш пес, но сверкнет, горяча,

ограждая, строка и закружит у люстр,

поднимая тебя пятерней моих чувств.

2013-Садхин, Георгий

* * *

Ты родился с печалью в глубоких глазах

и гуляешь по городу в темных очках,

где крещен небосвод над годами,

обреченными выть проводами.

На осенний сезон заведен циферблат.

Что забыл, то напомнит встревоженный брат,

коль бредущая следом тигрица

дней прошедших сверкнет небылицей.

Без оглядки на небо уже не спастись.

Над Нью-Йорком гудит вавилонская высь.

И лекарства от каменной боли

в междуречье из каменной соли.

* * *

Проснусь от зажженного света.

Балконной двери белизна

качнется от сильного ветра.

На скользкой веревке из льна

заплещет простая рубаха.

И, крылья в испуге поджав,

прищепки забьются от страха

за детский короткий рукав.

* * *

Когда над родным побережьем летал,

мне в глаз угодила звезда.

И след ее в тине речной пропадал.

И рыбы сияли у дна.

Где наши тела, там и сом невесом.

У времени на сквозняке,

под парусом месяца мы поплывем

на спинах в парном молоке.

Смеялась, за плавки бросая песок.

И поезд над нами ходил

хвостом за звездою, покамест восток

под мост проникал из чернил.

Звезда укрывалась в намокший рукав.

Одежд не бывало светлей,

в которых, купая тебя на руках,

от счастья немел Водолей.

* * *

Мне в небо забрасывать скользкую лесу.

А ты – улыбайся росистому лесу.

И остерегайся – похлеще огнива

с утра обжигает лесная крапива.

Гляди, испугавшись лосиного крика,

к листу подорожника льнет земляника!

Из чащи, кивнув, в белоснежном берете

проводит легчайший жасминовый ветер,

где пар над рекой, как дымы от костров,

течет под бетонные арки мостов.

* * *

Валентине Синкевич

Лесною дорогой нагонит тебя велогонщик.

На звук обернешься – старик ковыляет с клюкой.

Бежишь от судьбы, а ее настигающий росчерк

грозит, словно конная сотня, вдали за рекой.

Давно ли на школьную мы выбегали линейку.

И вот комсомольское сердце пробито в угоду стихам.

От долгой ходьбы на лесную присядешь скамейку,

которую кто-то несет за тобой по пятам.

Табличка на ней. И, английским себя занимая,

прочтешь и поклонишься чьей-то судьбе.

– Погиб за рабочих? И женщина глухонемая,

сидящая рядом, в ответ улыбнется тебе.

* * *

Пионы сажал, чтобы ты улыбалась.

Касались окошка бутоны.

Не в силах сокрыть умиления слабость,

высокие рододендроны

к тебе наклонялись, лишь только завеса

из тьмы пред рассветною аркой

спадала, и утро садилось у леса

с моей самодельною арфой.

Цветные хвосты распускали фонтаны,

когда подходили косули.

Я их рисовал, укрываясь в платаны, –

с холста бы они улизнули.

Еще прилетали певучие эльфы,

и звонкими делались струи.

Синицы держали летучие шлейфы,

когда на соломенном стуле

носил я, касаясь прозрачной рубашки,

и, танца замедлив движенье,

просил извиненья, роняя в ромашки

смущенной души отраженье.

* * *

И крылатые листья, и вальс на асфальте,

и оранжевый клен, что у парка один,

завернутся в рулоны... Средь этих картин

и мальчишка, игравший в тот вечер на альте.

За вечернее платье и мыслей прочтенье,

за линейку аллеи и в клетку тетрадь,

и за то, что учились у нас танцевать

одинокие листья, он просит прощенья...

А была ли ты с детства кудрявой невестой

из лугов заливных и лесов моряка,

сероглазая гостья гостиницы местной?

И мальчишку уносит на лодке река,

и мила безупречная гладь неизвестной

глубины, и встревоженный трепет листка,

испугавшегося высоты поднебесной,

и застывшие липы, и рамы оконные,

и потерянной нотой скворец в проводах...

Бесшабашный мальчишка повис на руках,

ухватившись за прутья балконные.

* * *

Под мостом висячим мы с Вячей скачем,

оглашая речку водяной картечью.

Поскользнулся – встань-ка! – гладкая галька.

Удила долой! Удочка – дугой!

Знал бы водоем, где мы раздаем

червячкам – крючки, бычкам – червячки.

Выдержит ли леска королевского?

Лови – не жалко. Жарко!

Брошками букашки брезжат на рубашке.

Хватит кривляться. Купаться!

Тонет глубина, где закон бревна

по воде волной водит водяной,

выныривая, блеет, местами белеет.

Уплывают плавки. Не стесняйся, Славка.

Не пойман – не вор! Где мой помидор?

Косит глаз оса! Где колбаса?

Слишком не мешкай! Грызть мне орешки.

Это ли труд? Рядом растут.

Ниже бери-ка ртом ежевику.

Висит вдоль дороги, где проходят боги.

В глазах лучей булавки.

Лето в Михайловке.

* * *

И осенней порою предстанет нагой

наша улица. Узкой поднявшись дугой

над озябшим районом, стволы молодцы

поредевших деревьев ее за концы

непременно удержат, – так в детстве вдвоем

мы вертели скакалку. В разбуженный дом

шкодный ветер запрыгнет, и даст стрекача

по ступеням наш пес, но сверкнет, горяча,

ограждая, строка и закружит у люстр,

поднимая тебя пятерней моих чувств.

2014-Георгий САДХИН

Рифмы на Флоридском песке

* * *

Ранним утром на пляже другие.

Им глаза просветляет рассвет.

У них волосы сном завитые.

Каждый словно – кудрявый поэт.

Их немного, гуляющих, праздных

и по-детски влюбленных в прибой.

И они говорят тебе: «Здравствуй!», –

канув в солнечных зайчиков рой.

Дальше моря лишь неба безбрежность.

И пока ощетинится зной,

осязай этой свежести нежность,

тоже встречному сердцем напой.

И увенчаны нимбом доверья,

на песке у соленой воды,

мы, где чайки оставили перья,

оставляем людские следы.

КУПАНИЕ В ЗАЛИВЕ

Берегом залива юная беги.

Я хочу красивые написать стихи.

А затем все рифмы в памяти стереть.

Просто улыбаться – на тебя смотреть.

Нас наблюдает стая мелких рыб.

Прозрачной опекаемы средою,

мы привлекаем океанский риф,

манящий нас рапанов чередою.

Тебя кроил из профиля волны,

зеркально отразив вдоль хребтовины.

Как волосы волнисты и длинны!

Как волнам губ привольно у ложбины!

Волнует кровь расправленность спины...

В ладони два морских конька стреноженных.

Мы над водой волной разведены

и сведены волной мышц икроножных,

вращая океана круг…

Ты из него не выпрыгнешь дельфином,

а выскользнешь из воли моих рук,

чтоб утонуть в объятии едином!

И волны нас выносят на песок,

следы от птичьих ног пересекая.

И ты роняешь платья поясок,

их огибая и не убегая.

И только пальм зеленая гряда

поднимет взор над нежностью Эдема.

А первая вечерняя звезда

напомнит о снежинке Вифлеема.

* * *

Ветреных веток объятья

высью разорвались.

Хочешь примерить платья –

листьями закружись.

От садокруженья

можно упасть в траву.

А для души выраженья

как отыскать тропу?

Можно, играя в прятки,

идти по твоим следам.

Просто и без оглядки

ступать по моим цветам.

* * *

След упавшей звезды в интернете

не сыскать и причину печали.

В старом доме и мы любили.

В новом – мы о любви замолчали.

О печали не ведают дети.

Свет звезды рисует спирали.

Помолись чтоб они любили

так, как мы любили вначале.

* * *

Я сижу на кочке

посреди болота.

Встану на носочки –

погибает кто-то.

Две ноги и две беды.

Одна – я. Другая – ты.

Где – ни дом, ни водоем,

мы умрем.

Умрем вдвоем.

* * *

От вокзала по Привокзальной

с малой дочкой на руке

возвратиться из здешних далей

вниз Дзержинкой к Сумке реке.

Где другие везут чемоданы,

я всегда проходил пешком.

Парни пряный дух у пекарни

запивали не слюнным глотком.

Помню лица в окнах больницы,

где аптеки крыльцо шатром.

На карниз прилетали птицы,

пряча градусник под крылом.

Кронам липовой аллеи

подчинялась взгляда волна.

Голубей кружа карусели,

в ней купались купола.

Знаешь, дочка, как по листочку,

зрелой осенью оброня,

вышивает аллея сорочку.

И в сорочку рядили меня.

* * *

Что же по-вашему было, друзья?

Как озарялися дали!..

Мчит скорый поезд. Коснуться нельзя.

Только – на шумном вокзале.

Входишь с оркестром. С оркестром – сойдешь,

думы собрав втихомолку.

Их разнобой ты с собой не возьмешь.

Сны не положишь на полку.

В ритме сердечном колеса стучат.

Слышишь? Тебе подпевают.

Это сердечки веселых внучат

громко в ладоши играют.

Им невдомек, что отстали в ночи

жизни твоей полустанки.

Где ты оставил от будней ключи,

сами узнают с изнанки.

САДХИН, Георгий, Филадельфия. Поэт, родился в 1951 г. в г. Сумы, на Украине. Жил в Подмосковье. Эмигрировал в США в 1994 году. Участник литературных альманахов «Встречи» и «Побережье». Публикации в журналах «Крещатик», «Новый Журнал» и др. Сб. стихов: «4» (в соавторстве), 2004 и «Цикорий звезд», 2009.

Инна САНИНА, Лос-Анджелес

Поэт, прозаик. По образованию - архитектор (кандидат наук). Член Союза писателей Беларуси. Автор четырёх поэтических сборников: «Цветы времени», «Смысл», «Родники», «Листопад». Публикации в периодических изданиях русского Зарубежья, Беларуси, России, Германии.

Инна САНИНА, Лос-Анджелес

ЭПИТАФИЯ

Пройдя дорогой бытия,
Ушёл в безвременье поэт.
Но шлёт ещё на землю свет
Его погасшая звезда.

Он не был баловнем судьбы –
Всё доставалось нелегко! –
Его считали чудаком,
Чудачеством – его труды.

… А он писал, писал стихи
И скромно жил в миру своём –
Все сокровенные мечты,
Возвышенной души полёт
Остались яркою строкой
В томах написанных им книг.

Но время в сутолоке дней
Неумолимо пронеслось.
И вот настал его черёд
Отправиться в страну теней…

Теперь лишь памятный гранит,
Где имя и две чётких даты,
Поведает, что жил когда-то
Поэт, который жизнь любил.

А долго ль память будет жить
Среди живых на этом свете?..
Со временем исчезнут в Лете
Поэта светлые черты.

Потом безжалостное время
Свой труд коварно завершит –

Разрушит памятный гранит
И вырастит траву забвенья.

На месте погребальных плит
Всегда царит мир запустенья…

Однако, может быть, однажды
Давно заброшенный погост
Вниманье чьё-то привлечёт
Печальностью своеобразной...
Там ветер шепчется с травой
О власти вечности немой,
И, завораживая лаской,
Бывает, что в порыве страстном

Смущает благостный покой
Очаровательною сказкой,
Что жизнь любая не напрасна,
Хоть краток путь земной.

И с этой верою святой
Там незабудки полевой
Расцвёл цветок голубоглазый.

И вновь какой-нибудь чудак,
Пленившись красотой цветка
И удивления не пряча,
Узрит в нём путеводный знак…

И время обратится вспять,
Одолевая камня тяжесть,
А память, обретя слова,
Пришельца с тем поэтом свяжет.

ЭПИТАФИЯ

СТАРЫЙ ПОГОСТ

Запах ольховый терпкий и горький,
Вербы, осока да звонкий ручей...
Старая церковь стоит на пригорке –
Божьею была.., а стала ничьей.

Смотрят ослепшие окна-глазницы,
Ветер печальные песни поёт...
– Кто же придёт к алтарю поклониться?
– Нет алтаря!.. И никто не придёт...

Скорби юдоль сторожит тот пригорок –
Рядом с церквушкой ютится погост.
Дух отрешённости молча там бродит,
Крест покосился и мохом оброс.

А за ручьём, в деревеньке убогой,
Вросшие в землю хатёнки стоят.
Кляча плетётся по пыльной дороге
И заунывно колёса скрипят.

...Может, в пустынную эту заброшенность
Снова когда-нибудь я забреду
И на погосте, полынью поросшем,
Вечный покой обрету.

СТАРЫЙ ПОГОСТ

Игорь САХНОВСКИЙ, Екатеринбург

родился в 1958 году в городе Орске. В 1981 году окончил филологический факультет Уральского госуниверситета. Стихи Игоря Сахновского печатались в литературных журналах Екатеринбурга, многочисленных сборниках и антологиях. В 1988 году выпустил книгу стихов «Взгляд». Автор четырёх книг рассказов и повестей. Лауреат литературных премий за прозаические произведения. По роману Игоря Сахновского «Человек, который знал всё» снят художественный фильм.

Игорь САХНОВСКИЙ, Екатеринбург

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

Это рёв – то медвежий, то бычий –
темноту распорол, раскачал.
Это пьяный от крови Кончак
похваляется лёгкой добычей.

Он послал в наше древо стрелу,
оперённую яростью меткой,
но ударит она по стволу
и – врастёт,
и останется веткой.

…Лошадей неподкованных след
затянулся морозной водицей.
В голубом полыханье зарницы
я увижу сквозь тысячу лет,

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Это ветры незваные дуют,
и трава идёт на поклон...
Это мать мою молодую
в половецкий ведут полон.

что сиротства избыть не смогли
и горючие слёзы пролили
на заросшей славянской могиле
узкоглазые братья мои.

***

Казалось, что уже непоправима
та чёрная слепящая гроза, –
ты женщине заглядывал в глаза,
а взгляд её летел куда-то мимо.

Менялись листья в молчаливых скверах.
Скажи, какой понадобился срок,
чтоб ты скучать и уклоняться смог
от этих глаз, от этих светло-серых?

И даже не скучать, не уклоняться.
Но краем уха слышать поезда;
пустеет небо, и дрожит звезда
прозрачная, и – трудно оторваться.

Как будто кто-то ваши судьбы нёс
в одной горсти –
и вдруг ладонь разжалась...
Зовёт любить, а вызывает жалость
кошма тяжёлых от росы волос.

Ты рад был всему свету говорить:
«Она живёт – и никуда не деться!»
Она живёт. Но – страшно повторить –
так разлюбил, как выронил младенца.

Таких разлук природа не прощает.
– Что ей до нас? Она чужда обид...
Но пылкий август на глазах нищает,
черствеет воздух, улицу знобит.

Что делать с тайной? Как нам уберечь
тень нежности в тисках дневного света?
Понять, но полюбить (о том и речь).
Понять, но полюбить – другого нету.

***

Евгений СЕЛЬЦ, Тель-Авив.

Поэт, прозаик, эссеист. Родился в Новокузнецке в 1958 году. Окончил Литературный институт им. Горького в Москве. В Израиле с 1991 года. Автор двух поэтических сборников и книги новелл. Эссе, стихи и рассказы публиковались в Израиле, России, Германии, США.

Евгений СЕЛЬЦ, Тель-Авив.

***

Из тех времён, не так уж давних,
но основательно забытых,
из тех пространств, не так уж дальних,
а новыми давно закрытых,
из голых рощ, где строил аист
гнездо, из песни-пасторали,
из уст, которые, касаясь
её щеки, слова теряли,
из мимолётного сиянья
кометы, падающей в реку,
из утомлённого страданья
распутицы по человеку,
из вьюги, голода, печали,
из пыла юности, из пыли
дорог, в которых мы скучали,
из тьмы, в которой мы любили,
как долгожданное наследство
восстала, опершись на посох,
одна из тех мелодий детства,
наивных и одноголосых...
И я за ней поплёлся. То есть
повлёкся сердцем за мотивом.
Как спотыкающийся поезд
за стареньким локомотивом.
И в этом поезде усталом,
скрипучем и неторопливом,
я чувствовал себя не старым,
а очень старым. И – счастливым.

Сквозь жизнь мою, сквозь все разлуки,
сквозь эту музыку из детства
несли меня родные руки,
укачивая как младенца.
И сыновья, одеты оба
в сорочки легкого батиста,
влекли за мною крышку гроба
и ветку ели золотистой.

***

КОЛЫБЕЛЬНАЯ