***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

***

Время – за полночь. Стол. И тетрадь.
За окошком нахохлились птицы.
Мне наскучило повторять,
Что ничто уже не повторится!
Ведь не надо ни смелости, ни
Философского миропознанья,
Чтоб, летя на чужие огни,
Слать в пространство сигналы страданья

И ненадобно много ума,
Чтоб признаться, что мы – не при деле!
Слишком поздно сюда прилетели.
Не сезон. Наступает зима.

Но, свои неудачи кляня,
Я тетрадь подвигаю поближе.
Ведь никто ничего за меня
Не додышит и не допишет!

КРАКОВ
Здесь всё неспроста! Вот признайтесь мне, Птица,
Клюющая крошки почти что из рук,
Ведь Вы – заколдованный некогда рыцарь
И снится Вам конских копыт перестук!

Вам видится пламя из пасти драконьей,
И хлопают стяги на волглом ветру...
Но голубь молчит. А серьёзные кони
Туристов на площади ждут поутру.

Вокзал, переход, а потом – Сукеннице
И Плантов осенних роскошная грусть...
И я всё мечтаю сюда возвратиться,
И всё опасаюсь сказать, что вернусь.
***

Рай – это место, где много воды и прохлады!
Там ты любим. И туда возвращается взгляд.
Рай – это место, куда тебе больше – не надо!
В доме твоём занавески чужие висят.
Фотоальбом твой беспечные дети листают,
И бесконечные ямбы слагает прибой...

В чьи-то отчизны своею судьбой прорастая,
Ты согреваешь чужое пространство собой.

***

От эмигранта читатели ждут ностальгии,
Горьких раскаяний в том,
что покинул родимую землю.
Стыдно признаться, что выбор чужбины – случаен.
И не простят, если скажешь им правду, что счастлив!
Счастлив не хлебом – он дома был много вкуснее.
Счастлив не небом – оно здесь скучнее и ниже.
Счастлив – своею холодной и горькой свободой
Петь невпопад и не думать, чего ожидают.

***

Притворяется осень сезоном дождей и потерь.
Облетает листва. Улетают любимые люди.
Всё когда-нибудь снова вернётся? Увы, не теперь!
Что же, вместе поплачем! А может, кого-то разбудим
Телефонным звонком.
И разбуженный кто-то простит
Нам свой прерванный сон...
Говоря о бессмертном и важном,
Вдруг заметим, что – утро.
И солнце в окошке гостит.
Удивляясь, что живы, мы в осень выходим отважно...

ВЕНЛО

В Европе холодно, в Германии темно...
Осип Мандельштам

География в отзвуках вальса кружится.
Это ж надо, куда нас с тобой занесло!
Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Не забыть бы, что люди мы, а не птицы!

Только б не перепутать потоки времен!
Бонапарт – на восток... Маркитантские фуры...
И вокруг, как сошедший со старой гравюры,
Весь пейзаж городской в разноцветье знамён.

Нидерланды. Провинция Лимбург. Венло.
Это старой Европы большой перекрёсток.
Пахнет кофе, ванилью и свежестью воздух.
Слава Богу, за ближней границей светло!

***

Наш поезд ушёл, укатил, неизвестно куда.
Что будет – увидим. Мы сделали всё, что сумели.
В той жизни остались и ветры, и злые метели.
Но там нам сияла высокая наша звезда.
И мы отсекали, как нечисть, покой и уют.
Не то, чтоб любили мы холод и горькие вести –
Но слово "уют" рифмовалось тогда с "предают",
А этот покой был покойнику только уместен.

И тех, кто был нами когда-то в той жизни любим,
Судьба отняла, а иных по Земле разметала.
И вот мы с тобой посредине Европы стоим,
Обнявшись, вдвоём...

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

У нас – невероятная зима,
Со снегопадом. Плохо ходит транспорт.
И скользко – нечем посыпАть дорогу.
Как будто я опять переместилась
В тот неуклад, где я жила когда-то.
Поностальгировать о юности ушедшей,
Замёрзшей речке, о сосновом лесе
И озере за городской чертой?
Нет, я туда вернуться не хочу –
И объясненьями себя не затрудняю!
Я знаю, всё исправится. Уже
Не сыплет снег. Лишь одичалый ветер
Мне выстужает губы, щёки, мысли.
Пройдёт и это. Будет потепленье –
Глобальное. Нам это предвещают.
Наверное, нашлись пророкам гранты!

По тёмной улице, увитой зимним ветром,
По скользкой улице посереди Европы,
К любимому я доберусь тихонько.
И  поцелуем встретив у дверей,
Он улыбнётся: «Как свежо и вкусно!» –
И смастерит мне лучший в мире грог.
И я, наверно, тотчас же согреюсь,
И на январь сердиться перестану...
Но это – позже, если доберусь.

                    13  января 2010

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

И ты пришла, моя строка –
Сама ко мне пришла!
Прошу тебя, не замолкай!
Не выйду из угла,
И не запру тебя на ключ,
И не уйду к другим.
Ты тянешься, как лунный луч
Сквозь сигаретный дым.

Ведь это я принадлежу
Тебе, моя строка!
Я над тобой одной дрожу.
На, выпей молока!
А хочешь, крошки клюй из рук
И взмахивай крылом!
Но только бы твой тихий звук
Мой не оставил дом!
   
                                           2007

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

Мы пели: «За нашу и вашу свободу!»
Мы пили за нашу и вашу свободу.
Нас били – за нашу и вашу свободу.
И мы уходили, как в мёрзлую воду,
В молчанье...
Мы встретились, словно воскресли.
Приятель сидит в председательском кресле.
Другой – тоже в кресле. Увы, в инвалидном.
А третьего друга и вовсе не видно

Мы судьбы свои, как умели, лепили.
Что думали – пели. Что было, то пили.
Мы не уклонялись – и не уступили.
Вы нас не забыли?
Мы были, мы были...

                                     Ноябрь 2009

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

                                           Б. Ю.

Поэт – не конь. Он даже и не кот.
Он иноходью мыслит, а не скачет.
Не то, чтоб он, «как хочет – так живёт».
Он помер бы, когда бы жил иначе.

Он прячет, как позор, свой неуклад.
Глядит в окно и набивает трубку.
И верный кот поймет его, как брат.
Про жизнь мурлыкнет – и уткнётся в руку.

                                                   Январь 2010

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

По квартире бродит счастье
Седоватой странной масти.
И угрюмо, и лохмато,
Курит и глядит в окно.
Я ему такому рада,
И другого мне не надо.
Пусть не стану с ним богата –
Это как-то всё равно!
 
Как ладошка – в рукавице,
Как в полёте вольном – птица.
Сплю, припав к его ключице,
От всех бед защищена.
Хоть у нас и есть секреты,
Не таимся мы от света.
Только где б найти приметы,
Что и я ему нужна?!..

                                 1 января 2009

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

                             

БОРИС ПЕТРОВИЧ ЮДИН, прозаик и поэт. Родился в 1949 году  в Латвии. В 1995 году эмигрировал в США. Живёт в Нью-Джерси.

    «Фраза рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться. Повернуть его надо один раз, а не два». В рассказе  Исаака Бабеля «Гюи де Мопассан» речь идёт об искусстве перевода, точнее, о том, что существует некий секрет мастерства... Пожалуй, о создании стиха можно сказать теми же словами.
    Я вспомнила это, бабелевское, когда прочитала где-то в сети:

А ты считаешь – я тому виной
Всего того, что было не со мной,
Всего, что не было и вряд ли будет.
Я – строчки нерождённого стиха,
Я – сладость первородного греха,
Я – росстани, пути и перепутья.
.........................................................
Я – всё, что можно, и чего нельзя.
Ведь мы живём, по свету колеся,
Словно подросток на велосипеде.
В июле росами потеет сад.
Я виноват лишь в том, в чём виноват –
Безумие, беременность, бессмертье...

    Подпись – «Борис Юдин». Странно, подумалось мне! В юности я была знакома с человеком, которого звали так же. Мы учились у одних и тех же преподавателей, на одном и том же факультете в Даугавпилсском педагогическом институте. Наши круги постоянно пересекались. Мы слушали те же бардовские песни, и любили читать ту же литературу. Мы открывали для себя поэзию русского серебряного века. Борис был невероятно артистичен, много чем занимался, и всё у него получалось талантливо. Но вот стихи вроде никогда не писал...
    Позже выяснилось, что это тот же человек! И живёт он теперь в США. К  тому времени, когда Борис нашёл меня в интернете, он успел уже написать и опубликовать несколько книг стихов и прозы. Я также узнала, что его стихи  можно встретить в интернетовых и «бумажных» журналах и альманахах разных стилей и направлений: «Крещатик», «Зарубежные записки», «Стетоскоп», «Побережье», «Слово\Word», «Встречи», «LiteraruS»,«Футурум арт», «Дети Ра», «Зинзивер», «Barkov`s magazine», в российских и зарубежных, столичных и провинциальных изданиях.
    Прочитав почти все публикации Бориса, я увидела, что в литературном творчестве он очень разносторонен. Я не буду касаться его прозы: ни первой книги «Убить Ботаника», ни последнего романа «Город, который сошёл с ума», ни рассказов, ни очаровательно-едких сказок. Этот пласт юдинского творчества, ещё ждёт своего исследователя.

    Я – о стихах.  В них Борис словно ставит себе задачу: «А смогу написать вот так?».  И пишет строки, в которых мысль, как бы освобождённая от чёткой шлифовки своих особенных стихотворных правил, течёт, подчиняясь лишь потоку ассоциаций и ритму дыхания поэта. И окончится такое стихотворение непременно парадоксом, который придаст завершённость и блеск всему произведению.   Даже если это стихи – о стихах. 

Мне снилось,
что я цветные звуки
сплетаю в строки,
укладываю их
на бумагу
и называю стихами.
Потом я устал,
прилёг на диван
и заснул.
И мне приснилось,
что я проснулся
и забыл
разноцветную музыку.
До сих пор не понимаю:
я приснился этому сну
или он мне?

    Это стихотворение опубликовано в журнале «Дети Ра» №1, 2010. А вот совсем другое, строгое, чётко организованное – и совершенно пронзительное:
  
Обнажены, напряжены, как провода под током,
Два юных тела по весне и, кажется, вполне,
Чуть только брызнут дерева горячим, спелым соком,
Готовы девочки к любви, а мальчики к войне.
................................................................................
Чтоб было всё предрешено, беременна солдатка,
Чужой любовью дышит ночь, отворено окно,
И морщит лоб мордатый Сфинкс, чтоб выдумать загадку,
В которой жизнь, любовь и смерть переплелись в одно.

    Несхожи между собой два приведённых стихотворения: все стихи поэта очень разные, различны ритмы и мелодии, в стихах – от высокого и философского – до бытовых сцен, военно-исторические описания соседствуют с ироничными и шутливыми зарисовками. – И всё это принадлежит перу одного поэта! – Написанное Борисом Юдиным  отличается  редким сочетанием метафоричности и наблюдательности, искренности, нежности, самоиронии.
    Поэзия Бориса Юдина замечательно артистична, но и естественна... Ей веришь! Не стоит, конечно, читать стихи как закодированную биографию поэта: нелепо спрашивать, о ком или о каких событиях идёт речь. Но зачастую фотографии мест, где поэт вырос, могли бы послужить иллюстрациями к его стихам. Правда, читатель и без иллюстраций многое увидит: поэзия Бориса Юдина – это конкретные зрительные образы.
   А вот о тематике стихов Бориса Юдина я говорить не буду – оставлю это другим исследователям. Потому что любое такое исследование получится менее интересным, чем сами его стихи.
    Скажу другое: оказалось, что непровинциальный культурный слой, в котором сформировались мы оба, подобно городку под старыми липами, был весьма благотворным для творчества. Прошлое прочитывается  в наших стихах сквозь все «наращения» минувших десятилетий жизни. Меня это узнавание радует, как радуют встречи с теми, кто был свидетелем и «со-участником» моей собственной юности. 
   
      
                           Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф,  Германия
 

РОШЕ, Виктория, Санта-Круз. Поэт, музыкант. Родилась в 1976 году в Ташкенте, окончила консерваторию по классу флейты. В 1998 переехала в Калифорнию. Автор трех книг: "Привкус боли", 2007; "Маленькие стихи", 2009; "O, time...", 2010 (пер.  А.Кнеллера). Публиковалась в России, Украине, Германии, Америке, Израиле.

РОШЕ, Виктория, Санта-Круз. Поэт, музыкант. Родилась в 1976 году в Ташкенте, окончила консерваторию по классу флейты. В 1998 переехала в Калифорнию. Автор трех книг: "Привкус боли", 2007; "Маленькие стихи", 2009; "O, time...", 2010 (пер.  А.Кнеллера). Публиковалась в России, Украине, Германии, Америке, Израиле.

РОШЕ, Виктория, Санта-Круз. Поэт, музыкант. Родилась в 1976 году в Ташкенте, окончила консерваторию по классу флейты. В 1998 переехала в Калифорнию. Автор трех книг: "Привкус боли", 2007; "Маленькие стихи", 2009; "O, time...", 2010 (пер.  А.Кнеллера). Публиковалась в России, Украине, Германии, Америке, Израиле.

 Сергей Валентинович РУБЦОВ, Воронеж. Родился в 1957 году в Вильнюсе. Окончил вильнюсскую художественную школу. Живописец, график. Стихи пишет с 1972 года.  

 Сергей Валентинович РУБЦОВ, Воронеж. Родился в 1957 году в Вильнюсе. Окончил вильнюсскую художественную школу. Живописец, график. Стихи пишет с 1972 года.  

 Сергей Валентинович РУБЦОВ, Воронеж. Родился в 1957 году в Вильнюсе. Окончил вильнюсскую художественную школу. Живописец, график. Стихи пишет с 1972 года.  

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )

окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.

***

Я улыбнусь, махну  рукой
подобно Юрию Гагарину,
со лба похмельную испарину
сотру и двину  по кривой.
Винты свистят, мотор ревёт,
я выхожу на взлёт  задворками,
убойными тремя семёрками
заряжен чудо-пулемёт.
Я в штопор, словно идиот,
зайду, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопано,
пускаюсь заново в полёт.
Пускаясь заново в полет,
петлю закладываю мёртвую,
за первой сразу  пью четвёртую,
поскольку знаю наперёд:
в невероятный  чёрный день,
с хвоста подбит огромным ангелом,
я полыхну зелёным  факелом
и рухну в синюю сирень.
В завешанный штанами двор
я выползу из кукурузника…
Из шлемофона  хлещет музыка,
и слёзы застилают  взор

***

Что махновцы, вошли  красиво
в незатейливый город N.
По трактирам  хлебали пиво
да актёрок  несли со сцен.
Чем оправдывалось  всё это?
Тем оправдывалось, что есть
за душой полтора  сонета,
сумасшедшинка, искра, спесь.
Обыватели, эпигоны,
марш в унылые конуры!
Пластилиновые погоны,
револьверы из фанеры.
Вы, любители истуканов,
прячьтесь дома по вечерам.
Мы гуляем, палим  с наганов
да по газовым  фонарям.
Чем оправдывается  это?
Тем, что завтра на смертный бой
выйдем трезвые  до рассвета,
не вернётся никто домой.
Други-недруги. Шило-мыло.
Расплескался  по ветру флаг.
А всегда только так и было.
И вовеки пребудет так:
Вы – стоящие  на балконе
жизни – умники, дураки.
Мы – восхода  на алом фоне
исчезающие полки.
                                            1995

***

Мне не хватает нежности в стихах,
а я  хочу, чтоб получалась нежность –
как неизбежность или как небрежность,
и я  тебя целую впопыхах,
о муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я  реву от этой жалкой прозы
лица  не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип –
как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».

ИЗ  ФОТОАЛЬБОМА

Тайга – по центру, Кама – с краю,
с другого края, пьяный в дым,
с разбитой харей, у сарая
стою с Григорием  Данским.
Под цифрой 98
слова: деревня  Сартасы.
Мы много пили в эту осень
«Агдама», света  и росы.
Убита пятая  бутылка.
Роится над  башками гнус.
Заброшенная лесопилка.
Почти что новый  «Беларусь»
А ну, давай-ка, ай-люли,
в кабину лезь и  не юли,
рули вдоль  склона неуклонно,
до неба синего рули.
Затарахтел. Зафыркал смрадно.
Фонтаном грязь  из-под колёс.
И так вольготно  и отрадно,
что деться некуда от слёз.
Как будто кончено  сраженье,
и мы, прожжённые, летим,
прорвавшись через  окруженье,
к своим.
                                               1998 
 
       
***

Много было всего, музыки было много,
а в кинокассах билеты были почти всегда.
В красном трамвае  хулиган с недотрогой
ехали в никуда.
Музыки стало  мало
и пассажиров, ибо  трамвай – в депо.
Вот мы и вышли в осень из кинозала
и зашагали по
длинной аллее жизни. Оно про лето
было  кино, про счастье, не про беду.
В последнем  ряду  – пиво и сигареты.
Я никогда  не сяду в первом ряду.

***

Авария. Башка  разбита.
Но фотографию найду
и повторяю, как  молитву,
такую вот белиберду:
Душа моя, огнём  и дымом,
путём небесно-голубым,
любимая, лети к  любимым
своим.
                                                   1998
***

Над саквояжем  в чёрной арке
всю ночь играл  саксофонист,
пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив  газетный лист.
Я тоже стану  музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой  с чёрным бантом
играть ночами на ветру.
Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым  до дна, –
спи, ни о чем  не беспокойся,
есть только музыка одна. 

***

Я работал на драге в посёлке Кытлым,
о чём позже  скажу в изумительной прозе, –
корешился с ушедшим в народ мафиози,
любовался с  буфетчицей небом ночным.
Там тельняшку  такую себе я купил,
оборзел, прокурил самокрутками пальцы.
А ещё я ходил  по субботам на танцы
и со всеми на равных стройбатовцев бил.
Боже мой, не бросай мою душу во зле, –
я как Слуцкий на фронт, я как Штейнберг на нары,
я обратно хочу – обгоняя отары,
на чёрном «козле».
Да, наверное, всё  это – дым без огня
и актёрство: слоняться, дышать перегаром.
Но кого ты обманешь! А значит, недаром
в приисковом посёлке любили меня.

***

Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского  поэта,
я позабуду сказочный  Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета.
Но где  бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.
Не в  плане не лишённой красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили  на мраморе и розы.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись  с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом  откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная  шваль: бандиты и поэты.

***

Россия – старое кино.
О чём ни вспомнишь, всё равно
на заднем плане  ветераны
сидят, играют в  домино.
Когда я выпью и умру –
сирень качнётся на ветру,
и навсегда исчезнет мальчик,
бегущий в шортах по двору.
А седобровый ветеран
засунет сладости в карман:
куда – подумает – девался?
А я ушёл на первый план.

***

А иногда отец мне  говорил,
что видит про  утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где  каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая  там охота! –
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про  охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шёл читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество  в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня –
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке  дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучёла расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что  сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.

                                                 Публикация Валерия СОСНОВСКОГО

***

Я улыбнусь, махну  рукой
подобно Юрию Гагарину,
со лба похмельную испарину
сотру и двину  по кривой.
Винты свистят, мотор ревёт,
я выхожу на взлёт  задворками,
убойными тремя семёрками
заряжен чудо-пулемёт.
Я в штопор, словно идиот,
зайду, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопано,
пускаюсь заново в полёт.
Пускаясь заново в полет,
петлю закладываю мёртвую,
за первой сразу  пью четвёртую,
поскольку знаю наперёд:
в невероятный  чёрный день,
с хвоста подбит огромным ангелом,
я полыхну зелёным  факелом
и рухну в синюю сирень.
В завешанный штанами двор
я выползу из кукурузника…
Из шлемофона  хлещет музыка,
и слёзы застилают  взор

***

Что махновцы, вошли  красиво
в незатейливый город N.
По трактирам  хлебали пиво
да актёрок  несли со сцен.
Чем оправдывалось  всё это?
Тем оправдывалось, что есть
за душой полтора  сонета,
сумасшедшинка, искра, спесь.
Обыватели, эпигоны,
марш в унылые конуры!
Пластилиновые погоны,
револьверы из фанеры.
Вы, любители истуканов,
прячьтесь дома по вечерам.
Мы гуляем, палим  с наганов
да по газовым  фонарям.
Чем оправдывается  это?
Тем, что завтра на смертный бой
выйдем трезвые  до рассвета,
не вернётся никто домой.
Други-недруги. Шило-мыло.
Расплескался  по ветру флаг.
А всегда только так и было.
И вовеки пребудет так:
Вы – стоящие  на балконе
жизни – умники, дураки.
Мы – восхода  на алом фоне
исчезающие полки.
                                            1995

***

Мне не хватает нежности в стихах,
а я  хочу, чтоб получалась нежность –
как неизбежность или как небрежность,
и я  тебя целую впопыхах,
о муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я  реву от этой жалкой прозы
лица  не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип –
как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».

ИЗ  ФОТОАЛЬБОМА

Тайга – по центру, Кама – с краю,
с другого края, пьяный в дым,
с разбитой харей, у сарая
стою с Григорием  Данским.
Под цифрой 98
слова: деревня  Сартасы.
Мы много пили в эту осень
«Агдама», света  и росы.
Убита пятая  бутылка.
Роится над  башками гнус.
Заброшенная лесопилка.
Почти что новый  «Беларусь»
А ну, давай-ка, ай-люли,
в кабину лезь и  не юли,
рули вдоль  склона неуклонно,
до неба синего рули.
Затарахтел. Зафыркал смрадно.
Фонтаном грязь  из-под колёс.
И так вольготно  и отрадно,
что деться некуда от слёз.
Как будто кончено  сраженье,
и мы, прожжённые, летим,
прорвавшись через  окруженье,
к своим.
                                               1998 
 
       
***

Много было всего, музыки было много,
а в кинокассах билеты были почти всегда.
В красном трамвае  хулиган с недотрогой
ехали в никуда.
Музыки стало  мало
и пассажиров, ибо  трамвай – в депо.
Вот мы и вышли в осень из кинозала
и зашагали по
длинной аллее жизни. Оно про лето
было  кино, про счастье, не про беду.
В последнем  ряду  – пиво и сигареты.
Я никогда  не сяду в первом ряду.

***

Авария. Башка  разбита.
Но фотографию найду
и повторяю, как  молитву,
такую вот белиберду:
Душа моя, огнём  и дымом,
путём небесно-голубым,
любимая, лети к  любимым
своим.
                                                   1998
***

Над саквояжем  в чёрной арке
всю ночь играл  саксофонист,
пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив  газетный лист.
Я тоже стану  музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой  с чёрным бантом
играть ночами на ветру.
Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым  до дна, –
спи, ни о чем  не беспокойся,
есть только музыка одна. 

***

Я работал на драге в посёлке Кытлым,
о чём позже  скажу в изумительной прозе, –
корешился с ушедшим в народ мафиози,
любовался с  буфетчицей небом ночным.
Там тельняшку  такую себе я купил,
оборзел, прокурил самокрутками пальцы.
А ещё я ходил  по субботам на танцы
и со всеми на равных стройбатовцев бил.
Боже мой, не бросай мою душу во зле, –
я как Слуцкий на фронт, я как Штейнберг на нары,
я обратно хочу – обгоняя отары,
на чёрном «козле».
Да, наверное, всё  это – дым без огня
и актёрство: слоняться, дышать перегаром.
Но кого ты обманешь! А значит, недаром
в приисковом посёлке любили меня.

***

Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского  поэта,
я позабуду сказочный  Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета.
Но где  бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.
Не в  плане не лишённой красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили  на мраморе и розы.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись  с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом  откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная  шваль: бандиты и поэты.

***

Россия – старое кино.
О чём ни вспомнишь, всё равно
на заднем плане  ветераны
сидят, играют в  домино.
Когда я выпью и умру –
сирень качнётся на ветру,
и навсегда исчезнет мальчик,
бегущий в шортах по двору.
А седобровый ветеран
засунет сладости в карман:
куда – подумает – девался?
А я ушёл на первый план.

***

А иногда отец мне  говорил,
что видит про  утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где  каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая  там охота! –
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про  охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шёл читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество  в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня –
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке  дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучёла расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что  сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.

                                                 Публикация Валерия СОСНОВСКОГО

***

Я улыбнусь, махну  рукой
подобно Юрию Гагарину,
со лба похмельную испарину
сотру и двину  по кривой.
Винты свистят, мотор ревёт,
я выхожу на взлёт  задворками,
убойными тремя семёрками
заряжен чудо-пулемёт.
Я в штопор, словно идиот,
зайду, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопано,
пускаюсь заново в полёт.
Пускаясь заново в полет,
петлю закладываю мёртвую,
за первой сразу  пью четвёртую,
поскольку знаю наперёд:
в невероятный  чёрный день,
с хвоста подбит огромным ангелом,
я полыхну зелёным  факелом
и рухну в синюю сирень.
В завешанный штанами двор
я выползу из кукурузника…
Из шлемофона  хлещет музыка,
и слёзы застилают  взор

***

Что махновцы, вошли  красиво
в незатейливый город N.
По трактирам  хлебали пиво
да актёрок  несли со сцен.
Чем оправдывалось  всё это?
Тем оправдывалось, что есть
за душой полтора  сонета,
сумасшедшинка, искра, спесь.
Обыватели, эпигоны,
марш в унылые конуры!
Пластилиновые погоны,
револьверы из фанеры.
Вы, любители истуканов,
прячьтесь дома по вечерам.
Мы гуляем, палим  с наганов
да по газовым  фонарям.
Чем оправдывается  это?
Тем, что завтра на смертный бой
выйдем трезвые  до рассвета,
не вернётся никто домой.
Други-недруги. Шило-мыло.
Расплескался  по ветру флаг.
А всегда только так и было.
И вовеки пребудет так:
Вы – стоящие  на балконе
жизни – умники, дураки.
Мы – восхода  на алом фоне
исчезающие полки.
                                            1995

***

Мне не хватает нежности в стихах,
а я  хочу, чтоб получалась нежность –
как неизбежность или как небрежность,
и я  тебя целую впопыхах,
о муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я  реву от этой жалкой прозы
лица  не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип –
как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».

ИЗ  ФОТОАЛЬБОМА

Тайга – по центру, Кама – с краю,
с другого края, пьяный в дым,
с разбитой харей, у сарая
стою с Григорием  Данским.
Под цифрой 98
слова: деревня  Сартасы.
Мы много пили в эту осень
«Агдама», света  и росы.
Убита пятая  бутылка.
Роится над  башками гнус.
Заброшенная лесопилка.
Почти что новый  «Беларусь»
А ну, давай-ка, ай-люли,
в кабину лезь и  не юли,
рули вдоль  склона неуклонно,
до неба синего рули.
Затарахтел. Зафыркал смрадно.
Фонтаном грязь  из-под колёс.
И так вольготно  и отрадно,
что деться некуда от слёз.
Как будто кончено  сраженье,
и мы, прожжённые, летим,
прорвавшись через  окруженье,
к своим.
                                               1998 
 
       
***

Много было всего, музыки было много,
а в кинокассах билеты были почти всегда.
В красном трамвае  хулиган с недотрогой
ехали в никуда.
Музыки стало  мало
и пассажиров, ибо  трамвай – в депо.
Вот мы и вышли в осень из кинозала
и зашагали по
длинной аллее жизни. Оно про лето
было  кино, про счастье, не про беду.
В последнем  ряду  – пиво и сигареты.
Я никогда  не сяду в первом ряду.

***

Авария. Башка  разбита.
Но фотографию найду
и повторяю, как  молитву,
такую вот белиберду:
Душа моя, огнём  и дымом,
путём небесно-голубым,
любимая, лети к  любимым
своим.
                                                   1998
***

Над саквояжем  в чёрной арке
всю ночь играл  саксофонист,
пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив  газетный лист.
Я тоже стану  музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой  с чёрным бантом
играть ночами на ветру.
Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым  до дна, –
спи, ни о чем  не беспокойся,
есть только музыка одна. 

***

Я работал на драге в посёлке Кытлым,
о чём позже  скажу в изумительной прозе, –
корешился с ушедшим в народ мафиози,
любовался с  буфетчицей небом ночным.
Там тельняшку  такую себе я купил,
оборзел, прокурил самокрутками пальцы.
А ещё я ходил  по субботам на танцы
и со всеми на равных стройбатовцев бил.
Боже мой, не бросай мою душу во зле, –
я как Слуцкий на фронт, я как Штейнберг на нары,
я обратно хочу – обгоняя отары,
на чёрном «козле».
Да, наверное, всё  это – дым без огня
и актёрство: слоняться, дышать перегаром.
Но кого ты обманешь! А значит, недаром
в приисковом посёлке любили меня.

***

Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского  поэта,
я позабуду сказочный  Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета.
Но где  бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.
Не в  плане не лишённой красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили  на мраморе и розы.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись  с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом  откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная  шваль: бандиты и поэты.

***

Россия – старое кино.
О чём ни вспомнишь, всё равно
на заднем плане  ветераны
сидят, играют в  домино.
Когда я выпью и умру –
сирень качнётся на ветру,
и навсегда исчезнет мальчик,
бегущий в шортах по двору.
А седобровый ветеран
засунет сладости в карман:
куда – подумает – девался?
А я ушёл на первый план.

***

А иногда отец мне  говорил,
что видит про  утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где  каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая  там охота! –
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про  охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шёл читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество  в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня –
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке  дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучёла расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что  сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.

                                                 Публикация Валерия СОСНОВСКОГО

***

Я улыбнусь, махну  рукой
подобно Юрию Гагарину,
со лба похмельную испарину
сотру и двину  по кривой.
Винты свистят, мотор ревёт,
я выхожу на взлёт  задворками,
убойными тремя семёрками
заряжен чудо-пулемёт.
Я в штопор, словно идиот,
зайду, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопано,
пускаюсь заново в полёт.
Пускаясь заново в полет,
петлю закладываю мёртвую,
за первой сразу  пью четвёртую,
поскольку знаю наперёд:
в невероятный  чёрный день,
с хвоста подбит огромным ангелом,
я полыхну зелёным  факелом
и рухну в синюю сирень.
В завешанный штанами двор
я выползу из кукурузника…
Из шлемофона  хлещет музыка,
и слёзы застилают  взор

***

Что махновцы, вошли  красиво
в незатейливый город N.
По трактирам  хлебали пиво
да актёрок  несли со сцен.
Чем оправдывалось  всё это?
Тем оправдывалось, что есть
за душой полтора  сонета,
сумасшедшинка, искра, спесь.
Обыватели, эпигоны,
марш в унылые конуры!
Пластилиновые погоны,
револьверы из фанеры.
Вы, любители истуканов,
прячьтесь дома по вечерам.
Мы гуляем, палим  с наганов
да по газовым  фонарям.
Чем оправдывается  это?
Тем, что завтра на смертный бой
выйдем трезвые  до рассвета,
не вернётся никто домой.
Други-недруги. Шило-мыло.
Расплескался  по ветру флаг.
А всегда только так и было.
И вовеки пребудет так:
Вы – стоящие  на балконе
жизни – умники, дураки.
Мы – восхода  на алом фоне
исчезающие полки.
                                            1995

***

Мне не хватает нежности в стихах,
а я  хочу, чтоб получалась нежность –
как неизбежность или как небрежность,
и я  тебя целую впопыхах,
о муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я  реву от этой жалкой прозы
лица  не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип –
как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».

ИЗ  ФОТОАЛЬБОМА

Тайга – по центру, Кама – с краю,
с другого края, пьяный в дым,
с разбитой харей, у сарая
стою с Григорием  Данским.
Под цифрой 98
слова: деревня  Сартасы.
Мы много пили в эту осень
«Агдама», света  и росы.
Убита пятая  бутылка.
Роится над  башками гнус.
Заброшенная лесопилка.
Почти что новый  «Беларусь»
А ну, давай-ка, ай-люли,
в кабину лезь и  не юли,
рули вдоль  склона неуклонно,
до неба синего рули.
Затарахтел. Зафыркал смрадно.
Фонтаном грязь  из-под колёс.
И так вольготно  и отрадно,
что деться некуда от слёз.
Как будто кончено  сраженье,
и мы, прожжённые, летим,
прорвавшись через  окруженье,
к своим.
                                               1998 
 
       
***

Много было всего, музыки было много,
а в кинокассах билеты были почти всегда.
В красном трамвае  хулиган с недотрогой
ехали в никуда.
Музыки стало  мало
и пассажиров, ибо  трамвай – в депо.
Вот мы и вышли в осень из кинозала
и зашагали по
длинной аллее жизни. Оно про лето
было  кино, про счастье, не про беду.
В последнем  ряду  – пиво и сигареты.
Я никогда  не сяду в первом ряду.

***

Авария. Башка  разбита.
Но фотографию найду
и повторяю, как  молитву,
такую вот белиберду:
Душа моя, огнём  и дымом,
путём небесно-голубым,
любимая, лети к  любимым
своим.
                                                   1998
***

Над саквояжем  в чёрной арке
всю ночь играл  саксофонист,
пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив  газетный лист.
Я тоже стану  музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой  с чёрным бантом
играть ночами на ветру.
Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым  до дна, –
спи, ни о чем  не беспокойся,
есть только музыка одна. 

***

Я работал на драге в посёлке Кытлым,
о чём позже  скажу в изумительной прозе, –
корешился с ушедшим в народ мафиози,
любовался с  буфетчицей небом ночным.
Там тельняшку  такую себе я купил,
оборзел, прокурил самокрутками пальцы.
А ещё я ходил  по субботам на танцы
и со всеми на равных стройбатовцев бил.
Боже мой, не бросай мою душу во зле, –
я как Слуцкий на фронт, я как Штейнберг на нары,
я обратно хочу – обгоняя отары,
на чёрном «козле».
Да, наверное, всё  это – дым без огня
и актёрство: слоняться, дышать перегаром.
Но кого ты обманешь! А значит, недаром
в приисковом посёлке любили меня.

***

Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского  поэта,
я позабуду сказочный  Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета.
Но где  бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.
Не в  плане не лишённой красоты,
но вычурной и артистичной позы,
а потому что там мои кенты,
их профили  на мраморе и розы.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись  с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом  откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная  шваль: бандиты и поэты.

***

Россия – старое кино.
О чём ни вспомнишь, всё равно
на заднем плане  ветераны
сидят, играют в  домино.
Когда я выпью и умру –
сирень качнётся на ветру,
и навсегда исчезнет мальчик,
бегущий в шортах по двору.
А седобровый ветеран
засунет сладости в карман:
куда – подумает – девался?
А я ушёл на первый план.

***

А иногда отец мне  говорил,
что видит про  утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где  каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая  там охота! –
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про  охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шёл читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество  в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня –
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке  дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучёла расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что  сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.

                                                 Публикация Валерия СОСНОВСКОГО

***

Я улыбнусь, махну  рукой
подобно Юрию Гагарину,
со лба похмельную испарину
сотру и двину  по кривой.
Винты свистят, мотор ревёт,
я выхожу на взлёт  задворками,
убойными тремя семёрками
заряжен чудо-пулемёт.
Я в штопор, словно идиот,
зайду, но выхожу из штопора,
крыло пробитое заштопано,
пускаюсь заново в полёт.
Пускаясь заново в полет,
петлю закладываю мёртвую,
за первой сразу  пью четвёртую,
поскольку знаю наперёд:
в невероятный  чёрный день,
с хвоста подбит огромным ангелом,
я полыхну зелёным  факелом
и рухну в синюю сирень.
В завешанный штанами двор
я выползу из кукурузника…
Из шлемофона  хлещет музыка,
и слёзы застилают  взор

***

Что махновцы, вошли  красиво
в незатейливый город N.
По трактирам  хлебали пиво
да актёрок  несли со сцен.
Чем оправдывалось  всё это?
Тем оправдывалось, что есть
за душой полтора  сонета,
сумасшедшинка, искра, спесь.
Обыватели, эпигоны,
марш в унылые конуры!
Пластилиновые погоны,
револьверы из фанеры.
Вы, любители истуканов,
прячьтесь дома по вечерам.
Мы гуляем, палим  с наганов
да по газовым  фонарям.
Чем оправдывается  это?
Тем, что завтра на смертный бой
выйдем трезвые  до рассвета,
не вернётся никто домой.
Други-недруги. Шило-мыло.
Расплескался  по ветру флаг.
А всегда только так и было.
И вовеки пребудет так:
Вы – стоящие  на балконе
жизни – умники, дураки.
Мы – восхода  на алом фоне
исчезающие полки.
                                            1995

***

Мне не хватает нежности в стихах,
а я  хочу, чтоб получалась нежность –
как неизбежность или как небрежность,
и я  тебя целую впопыхах,
о муза бестолковая моя!
Ты, отворачиваясь, прячешь слёзы,
а я  реву от этой жалкой прозы
лица  не пряча, сердца не тая.
Пацанка, я к щеке твоей прилип –
как старики, как ангелы, как дети,
мы станем жить одни на целом свете.
Ты всхлипываешь, я рифмую «всхлип».