В небе лимонная долька луны
или «Абрау-Дюрсо».
Наши углы Вам и не видны,
снег завалил газон.

Весь океан не застыл, зелёный.
мазут и шелуха везде.
Протянуты ладони клёнов
к выглянувшей звезде.

В небе лимонная долька луны
или «Абрау-Дюрсо».
Наши углы Вам и не видны,
снег завалил газон.

Весь океан не застыл, зелёный.
мазут и шелуха везде.
Протянуты ладони клёнов
к выглянувшей звезде.

В небе лимонная долька луны
или «Абрау-Дюрсо».
Наши углы Вам и не видны,
снег завалил газон.

Весь океан не застыл, зелёный.
мазут и шелуха везде.
Протянуты ладони клёнов
к выглянувшей звезде.

В небе лимонная долька луны
или «Абрау-Дюрсо».
Наши углы Вам и не видны,
снег завалил газон.

Весь океан не застыл, зелёный.
мазут и шелуха везде.
Протянуты ладони клёнов
к выглянувшей звезде.

В небе лимонная долька луны
или «Абрау-Дюрсо».
Наши углы Вам и не видны,
снег завалил газон.

Весь океан не застыл, зелёный.
мазут и шелуха везде.
Протянуты ладони клёнов
к выглянувшей звезде.

В небе лимонная долька луны
или «Абрау-Дюрсо».
Наши углы Вам и не видны,
снег завалил газон.

Весь океан не застыл, зелёный.
мазут и шелуха везде.
Протянуты ладони клёнов
к выглянувшей звезде.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

                                                      С.К.

Небеса были мрачны и дики,
свет разлит фосфорический сильный.
В это время с печалью великой
ты меня о неважном спросила.

Город наш далеко-отдалённо.
Мы нашли ледяную камею
она долго была обронённой.
И вдвоем наклонились над нею.

Нам пора возвращаться домой,
повернуться, вернуться, бежать бы.
Это нам не удастся с тобой:
нас позвали на странную свадьбу.

Где же мы? Не иначе, в балладе?
Мы одеты холодным гранитом,
нам видны окаянные клады,
повиликою стены обвиты.

СМИТ, Александра (Alexandra Smith), Эдинбург. Родилась в 1959 году в Ленинграде. В 1980 году окончила ЛГПИ им. Герцена. Переехала в Лондон в 1983 году. Окончила аспирантуру Лондонского университета в 1993 году  по специаль-ности "Русская литература". Литературовед, переводчик и поэт. Профессор - Reader Эдинбургского университета, преподает русскую и сравнительную литературу. Автор двух книг – "Песнь пересмешника: Пушкин в творчестве Марины Цветаевой", 1994, 1998; "Монтажирование Пушкина: Пушкин и отклики на модернизацию в русской поэзии 20-го века", 2006. Автор многочисленных статей по Пушкину, русской и европейской литературе и культуре 20-21 веков.

СМИТ, Александра (Alexandra Smith), Эдинбург. Родилась в 1959 году в Ленинграде. В 1980 году окончила ЛГПИ им. Герцена. Переехала в Лондон в 1983 году. Окончила аспирантуру Лондонского университета в 1993 году  по специаль-ности "Русская литература". Литературовед, переводчик и поэт. Профессор - Reader Эдинбургского университета, преподает русскую и сравнительную литературу. Автор двух книг – "Песнь пересмешника: Пушкин в творчестве Марины Цветаевой", 1994, 1998; "Монтажирование Пушкина: Пушкин и отклики на модернизацию в русской поэзии 20-го века", 2006. Автор многочисленных статей по Пушкину, русской и европейской литературе и культуре 20-21 веков.

СМИТ, Александра (Alexandra Smith), Эдинбург. Родилась в 1959 году в Ленинграде. В 1980 году окончила ЛГПИ им. Герцена. Переехала в Лондон в 1983 году. Окончила аспирантуру Лондонского университета в 1993 году  по специаль-ности "Русская литература". Литературовед, переводчик и поэт. Профессор - Reader Эдинбургского университета, преподает русскую и сравнительную литературу. Автор двух книг – "Песнь пересмешника: Пушкин в творчестве Марины Цветаевой", 1994, 1998; "Монтажирование Пушкина: Пушкин и отклики на модернизацию в русской поэзии 20-го века", 2006. Автор многочисленных статей по Пушкину, русской и европейской литературе и культуре 20-21 веков.

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего. 

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Когда мои дни повернутся к закату, последний анапест
Сухим лепестком упадёт к вам в ладони, пожухлым и серым,
Я в лодочку лёгкую лягу, я руки устрою крест-накрест,
И вот – поплыву я по небу, по зыбкому небу на север,

На северо-запад, над мутной Исетью, над мудрою Сылвой,
Плывите навстречу, мои облака, на закате сверкайте,
Над топкою Мерей – любви и удачи, покинутый сын мой,
Над Чудью глухою – забудем плохое, и доброе, кстати,

Над призрачным городом в траурных лентах Невы и Фонтанки,
Сия Атлантида прекрасна, ноне воплотилась  в реальность,
Ах, муза! Я слушал годами твоё золотое бель-канто,
Но слов-то сумел разобрать лишь «где деньги», «люблю»
                                                                       и «мерзавец».                      

Вольно же мне было стрелять сигареты и думать о вечном,
И тёплое счастье своё увозить на больничной каталке,
Пока некто с фиксой мне уши тиранил латинским наречьем,
Пока, размотав свои прялки, спивались угрюмые Парки!

Ай бросьте, не надо, рассыпаны кости, распахнуты горсти,
Сжимавшие душу, поранясь об эти хрустальные грани.
Два ветхих бомжа пьют палёный портвейн на безлюдном погосте,
И ржавое солнце играет сквозь сосны в гранёном стакане.

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

Нестерпимо красиво, нестерпимо печально
Облака проплывают над рощею дальней,
Над летящею птицей, над дрожащею сливой
Облака проплывают нестерпимо красиво.

Нестерпимо печально небо в мареве тает,
Там, где сосен верхушки в синеве проплывают,
Над твоей головою, над улыбкой прощальной
Поднимается ветер нестерпимо печально.

Словно роща и птица, и небо, и листья
Безмятежно растают в пустоте золотистой,
Как пейзаж акварельный за городом летом,
Нанесённый на воздух поднявшимся ветром.

Где мгновением раньше ты стояла с улыбкой,
Проплывает рябина в летнем воздухе зыбком,
И купается в солнце, и трепещет счастливо,
И плывёт над землею нестерпимо красиво.

Словно связаны нити и развязаны нити
Непонятных, ненужных, прекрасных событий,
Заплетающих косы струистого дыма,
Проплывающих мимо, и жаль нестерпимо.

Словно соткано счастье паутиною тонкой
Из светящихся нитей сонным вздохом ребенка,
И плывет паутина над рощею дальней
Нестерпимо красиво, нестерпимо печально.  

.

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

Не хочу называть ни имён и ни дат,
Просто хрустнуло что-то под сердцем,
Понимаю, что сам я во всём виноват,
Горькая истина сдобрена перцем.

И её не забыть, ни запить, ни заесть,
Рвутся струны, коверкая душу,
Где же правда, которая, может быть, есть,
Где же ложь, что, наверное, лучше.

Где разбитые годы, недели, часы,
Где минуты, сгубившие годы?
И не спрячешь себя, от себя не уйти,
А финал неминуем, как роды.

Далеко где-то очень, в тумане обид,
Утонула судьба, захлебнулась,
Но взывает к тебе, и с тобой говорит,
Очень просит, чтоб ты обернулась…

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

В грязных рядах среди ржавых медалей
Что-то блеснуло обломком эмали.
«Сколько? – спросил продавца я угрюмо. –
Сколько не жалко, берите любую...».

«Анна на шее» повисла уныло,
Что ей за дело, что стало, что было...

Всё позади, в историческом вихре,
Залы, балы, непокорные вихры,
Страстные взгляды и плечи девиц,
Всё позади – ни паркетов, ни лиц...

Нет ничего, кроме слёз и печали.
Кем же мы были, и чем же мы стали...

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Каждому отмерено своё,
В жизни на других смотреть опасно,
Хочешь лучше!? Это не твоё,
А твоё – в тебе сидит безгласно.

Нарушать любой закон опасно,
Не стремись менять свою судьбу,
Сразу же на ней оставишь пятна,
И испортишь тонкую резьбу!

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Ни друзей, ни врагов... Пустота в пустоте,
Лишь цепочка следов на холодной земле,
Многоточье минут отмеряет наш путь.
Может, встать в стороне и чуть-чуть отдохнуть?!

Только время не ждёт,
Лишь в начале пути
Отмечается точкой – откуда идти...

Жизнь не знает грамматики правил простых,
Двоеточий, кавычек, тире, запятых.
Чуть прервёшь многоточье
               стремительных лет –
Всё на этом.
      И точка.
           Твой закончился след...

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

Нам часы старинные когда-то
Отмеряли весь нелёгкий путь,
Может, нам пора присесть, ребята,
На краю дороги отдохнуть?

Может, стоит дать орлам в полёте
Подышать свободной высотой?
Или сбросить нам свои заботы
И пойти дорогою другой?

Бог, прости нам прегрешенья наши
И простри над нами Свою длань,
Сделай жизнь чуть веселей и краше,
Отдадим любую небу дань.

Мы в пути давно, мы ищем счастье.
Может, повезёт, и даст нам Бог.
Всё равно нас не минуют страсти
И хранит родительский порог.

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...

«Свеча горела на столе…
свеча горела…»
И трепетала над свечой
душа без тела.
Вдруг воспарила в небеса
воздушной тенью,
Не попрощавшись, навсегда,
и хлопнув дверью…
Вдруг чёрный саван надо мной
взмахнул крылом,
И устремился за душой
в их вечный дом...