Связь времён

***

Мне кажется порою, что не я,
А тот, другой, из зазеркалья рамы,
Живёт страстями, чувствами и снами,
Оставив мне иллюзию себя,
Осколочности прошлого шаги,
Шуршание от зыбкости мгновенья,
А сам, как отражённые лучи,
Парит, поправ законы притяженья,
И логике изящной вопреки
Наива алогизмами гордится,
По широте безумия души,
Давая мне на землю опуститься.

***

Я ехал ночным поездом.
Мальчик дул на гладь стекла.
Обводя матовое пятно
Пальцем – по океану,
По городу,
Который корёжил
Хребет небоскребами,
Таращился косметикой реклам,
Напрягая усталые вены улиц.
Я ехал ночным поездом.
Город отползал назад.
Мальчик обводил на стекле
Своё отражение.

***

Июльский день, ленивый, монотонный.
Длиною в тень, прилипшую к забору,
Размяк, не шевелясь, вкушая запах трав,
Развесил облака на нотах-проводах.
Вдруг ветер всколыхнул лоснящийся камыш,
И рыбий всплеск случайный просыпал чешую
Кругами по воде. Вдруг показалось мне,
Что уходящий век, жестокий и печальный,
Слезинку обронил, застынув в янтаре.

***

ЗАПИСЬ НА АВТООТВЕТЧИКЕ

Волна из плена пустоты
Прорвала темноту немую
И намагнитила следы
На ленту времени тугую.

Где дрожь былого
Рябью лет,
как свет растаявшей кометы,
Доносит отблески моментов,
Которых не было и нет.

И только магнетизм созвучий
Неясных смыслов
В призме слов
Находит отражённый луч
Из зазеркальности Миров.

ЗАПИСЬ НА АВТООТВЕТЧИКЕ

***

Осевший снег – холодный блин.
Края подпрелые темнеют.
Гусиный клин, тревожа синь,
В лучах восхода розовеет.
Пар от разбуженной земли,
Слегка задев, качает ветер,
И тени кружево сплели
Для нежной поступи весны,
А день, продрогший от зимы,
Набухшей почкой в солнце метит.

***

Прозрачность мостовых,
Расшитая листвой,
Автобусы, набухшие людьми,
Кубы домов,
Сыреющих картонно,
И светофоры
С мокрыми глазами —
Всё отражалось в небе куполами,
В витринах проплывая монотонно.
Что было серым – просто было серым,
Зелёное впадало в желтизну,
Собака одиноко в урне рылась;
Как ржавчина,
Вонзалась в тело сырость;
Из форточки швырнули
Детский плач,
И он упал,
Разбившись,
В темноту.

***

2013-Рахман, Виталий

ПОЭТУ

Поэту отрезали ногу,

А был он высокий поэт.

Но так уж предписано Богом,

Страданья на старости лет.

Кругом плыли грязные слухи,

Что был на Дзержинке своим,

Что в лондонской серой разлуке

Частенько прислуживал им.

Вдруг кто-то увидел в Гульрипши,

А там подсмотрели в Крыму,

В Нью-Йорке считали ошибки,

Пытаясь сгноить – в Колыму.

Но был он высокого роста,

Плевать он хотел свысока

На мелочь в убогости плоской,

Глотавшей слюну с языка.

Он жил широко и по-русски,

За слабых вставая горой,

А если расстегивал блузки,

Романтикой полнил живой.

Поэту отрезали ногу,

Но душу его не сломить.

Он будет в протезе по слогу,

По слову он будет ходить.

Ночами фантомные боли

Готовы тревогу трубить,

Но Воля и Дух не позволят

Таланту оружье сложить.

25 сентября 2013 г.

РАХМАН, Виталий, Филадельфия. Поэт, издатель, художник-дизайнер. Родился в 1945 году в Херсонесе, пригороде Севастополя. Жил в Москве. С 1980 года в США. Стихи публикуются в западных, российских и украинских изданиях. Сборники стихов: «Времени чаша без дна», 1991; «Встречный экспресс», 2007. Автор альманахов «Встречи» и «Побережье». Участник антологий «Филадельфийские страницы. Проза. Поэзия», 1998; «Украина. Русская поэзия. ХХ век», 2008.

2013-Рахман, Виталий

ПОЭТУ

Поэту отрезали ногу,

А был он высокий поэт.

Но так уж предписано Богом,

Страданья на старости лет.

Кругом плыли грязные слухи,

Что был на Дзержинке своим,

Что в лондонской серой разлуке

Частенько прислуживал им.

Вдруг кто-то увидел в Гульрипши,

А там подсмотрели в Крыму,

В Нью-Йорке считали ошибки,

Пытаясь сгноить – в Колыму.

Но был он высокого роста,

Плевать он хотел свысока

На мелочь в убогости плоской,

Глотавшей слюну с языка.

Он жил широко и по-русски,

За слабых вставая горой,

А если расстегивал блузки,

Романтикой полнил живой.

Поэту отрезали ногу,

Но душу его не сломить.

Он будет в протезе по слогу,

По слову он будет ходить.

Ночами фантомные боли

Готовы тревогу трубить,

Но Воля и Дух не позволят

Таланту оружье сложить.

25 сентября 2013 г.

2013-Рахман, Виталий

ПОЭТУ

Поэту отрезали ногу,

А был он высокий поэт.

Но так уж предписано Богом,

Страданья на старости лет.

Кругом плыли грязные слухи,

Что был на Дзержинке своим,

Что в лондонской серой разлуке

Частенько прислуживал им.

Вдруг кто-то увидел в Гульрипши,

А там подсмотрели в Крыму,

В Нью-Йорке считали ошибки,

Пытаясь сгноить – в Колыму.

Но был он высокого роста,

Плевать он хотел свысока

На мелочь в убогости плоской,

Глотавшей слюну с языка.

Он жил широко и по-русски,

За слабых вставая горой,

А если расстегивал блузки,

Романтикой полнил живой.

Поэту отрезали ногу,

Но душу его не сломить.

Он будет в протезе по слогу,

По слову он будет ходить.

Ночами фантомные боли

Готовы тревогу трубить,

Но Воля и Дух не позволят

Таланту оружье сложить.

25 сентября 2013 г.

2015-Михаил РАХУНОВ

* * *

Просто осень, вы скажете, но это – конец,

Время сброшенных листьев, разбитых сердец,

Одиноких скамеек в саду городском,

Где обрывки газет вперемешку с песком.

Расползаются тени по парку ползком,

Птичья стая кружит над соседним леском,

Тротуары покрыл серебром леденец,

И все тонет, уходит во тьму, наконец.

* * *

Умирает старое, прорастает новое,

Только в полном здравии серебро столовое.

Вынули, почистили – отгуляли праздники,

И в буфет – подалее, для другой оказии.

Пусть дома разрушены, души пусть развеяны,

Но живет столовое серебро вне времени.

Знающее в точности меру своей ценности,

Спрятано, ухожено – и навеки в цельности.

Не дано нам, пишущим, быть в такой же почести.

Не дано нам, ищущим, – ни в труде, ни в творчестве.

Все так хрупко, временно, как весна на Севере,

Как листок скукоженный на осеннем дереве.

* * *

Мы знаем, что Поэзия права,

И прав поэт, живущий слова ради.

Молчат столетья письмена-слова,

Застывшие на камне и в тетради.

Взгляни на ход весомых грозных слов,

Часы по кругу – эти в бесконечность,

В пространство звезд, в обитель вещих снов,

Чтоб снова прозвучать волшебной речью.

* * *

Без никаких причудливых затей

Чирикает чикагский воробей.

Он залетел, безудержный, на крышу,

Как серый шарик прилепился к ней.

Его слова отчетливо я слышу:

Чирикает чикагский воробей.

На осень позднюю глядит он свысока,

На платье ситцевое маленькой березки,

И, беззастенчиво, валяя дурака,

Витийствует вовсю – уверенно, по-свойски.

Что ж, продолжай свою прямую речь,

Вещай, взахлёб, погромче, погорластей!

Вдруг, это способ тонкий уберечь

Всех нас от бед и всяческих напастей.

* * *

Моя жизнь превращается в книгу,

Постепенно уходит в слова.

Всё настойчивей эта интрига

На меня предъявляет права.

И я таю, как солнца ломоть

У закатной черты темно красной –

Растекается медленно плоть

Вширь – по крышам и кронам, – как масло.

Не дано никому уберечь –

Ухожу за пределы земного.

И душа превращается в речь,

Где, как облачко, каждое слово.

2014 Анна РЕГУЛЯНТ

ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ

Я собрала коллекцию часов.

И было в ней немало среди прочих

В стеклянных колбах с талией, песочных.

В них время уходило так воочию,

Как в самых страшных из кошмарных снов.

На сколько времени рассчитан мой флакон?

Найти бы Бога, чтоб спросить у Бога.

Иль встать вниз головой, как учит Йога?

Мне столько жизней нужно для итога,

А кто-то кровь из вен пускает вон!

* * *

Будущее существует одновременно с прошлым.

Альберт Эйнштейн

Из мрамора ваяю кружева.

Под ними дева трепетна, жива,

Пусть даже холодна, как Галатея.

Я бьюсь над каждой петелькой, корпея,

Как кружевницы, что сплели узор.

Хочу я, чтоб дожил он до тех пор,

Когда в необозримые мне годы

Уже давно вуаль уйдет из моды,

Всё новым будет – головной убор

И линии в одежде, и декор.

Когда не будет тоненьких коклюшек*,

Снующих в пальцах на боках подушек,

Стуча, как пульс влюбленных, кастаньет.

О, пусть тогда взволнованный поэт,

Любой, увидевший извивы пены кружев,

Воскликнет: "Ах!", – той грации не сдюжив

И голову склонит пред мастерством,

Как рукотворным древним колдовством.

Пусть, как меня, загадка их источит

И каждый что-то сделать сам захочет,

Как нынче я ваяю кружева

И чувствую – под ними плоть жива!

________________________

*Коклюшки – палочки для плетения кружев. (Прим. автора)

РЕГУЛЯНТ, Анна, Нью Йорк. Родилась в Киеве в 1951 г. На Западе с 1989 г. По образованию инженер-механик. Ювелир-дизайнер, художник-фотограф, гравер. Автор двух поэтических книг: "Маски", 2001; "Перевоплощения", 2013. Заняла второе место на конкурсе "Пушкинская Лира", 2013 г. Публикации в периодических изданиях.

Наталья Резник

РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печаталась в журналах "Новая юность", "Интерпоэзия", "Студия", "Чайка", "Нева", стихотворных альманахах, сетевых изданиях.

Наталья Резник

РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик. Родилась в Ленинграде. Закончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печаталась журналах "Новая юность", "Интерпоэзия", "Студия", "Чайка", стихотворных альманахах, сетевых изданиях.

СИНЯЯ БОРОДА

В деревне у нас говорили, что я горда,

Независима, свободна и весела,

Пока не пришел Синяя Борода,

Сказал: «Пошли со мною». И я пошла.

Он запер меня в своем огромном дому.

Приходил иногда ночами, как муж к жене.

Он делал со мной такое, что никому

Я б не позволила в самом кошмарном сне.

А потом он себе другую найти решил,

Потому что был молод еще и вполне здоров,

И однажды ночью он меня задушил

И сбросил около дома в глубокий ров.

Нас тут много таких, мы частенько его честим:

Мол, маньяк и убийца без совести и стыда.

И сумел же вкруг пальца дурочек обвести.

Вот если б опять, так мы бы с ним никогда!

Я тоже в этом клянусь на чужой крови,

Которая с грязью смешалась в проклятом рву.

Но если придет и скажет он: «Оживи», –

Клянусь, что в ту же минуту я оживу.

* * *

Жил человек без походки, лица и почерка.

Без своих поражений, бед своих и побед.

Он в начале анкеты каждой ставил три прочерка,

Да он и не заполнял никаких анкет.

У него не было номера телефона, не было дома,

Не было прошлого, города и страны,

Не было родителей, друзей и знакомых,

Первой жены и уж точно – второй жены.

И этот человек, безликий, безымянный, бездомный,

Которого я придумала, как друзей сочиняют дети,

Он меня любил такой любовью огромной,

Какой не было и не будет никогда на свете.

* * *

В детстве мне сутулиться

Мама запрещала,

И Тверская улица

Вся по швам трещала.

Если неуверенно

Я по ней гуляла,

Если вдруг, как велено,

Плечи расправляла,

Всё валилось, рушилось,

На куски ломалось

Там, где неуклюже я

Просто распрямлялась.

И чужие стены я

Походя разбила.

Места мне, наверное,

Слишком мало было.

* * *

Стихотворение живет

В цепи мучительных беззвучий,

Освободиться ищет случай,

Никем не узнанное, рвет

Пространство, тянется тревожно,

Еще не воплотившись в речь.

И нужно только осторожно

Его из воздуха извлечь.

* * *

За границей ветров и погодных прогнозов,

Смены света и тьмы,

За пределами стойких январских морозов,

За границей зимы,

Надо льдами, снегами и холодами.

Только над и вовне

Я живу, в мире строчек и слов, и словами

Затыкаю щели в окне.

СИНЯЯ БОРОДА

В деревне у нас говорили, что я горда,

Независима, свободна и весела,

Пока не пришел Синяя Борода,

Сказал: «Пошли со мною». И я пошла.

Он запер меня в своем огромном дому.

Приходил иногда ночами, как муж к жене.

Он делал со мной такое, что никому

Я б не позволила в самом кошмарном сне.

А потом он себе другую найти решил,

Потому что был молод еще и вполне здоров,

И однажды ночью он меня задушил

И сбросил около дома в глубокий ров.

Нас тут много таких, мы частенько его честим:

Мол, маньяк и убийца без совести и стыда.

И сумел же вкруг пальца дурочек обвести.

Вот если б опять, так мы бы с ним никогда!

Я тоже в этом клянусь на чужой крови,

Которая с грязью смешалась в проклятом рву.

Но если придет и скажет он: «Оживи», –

Клянусь, что в ту же минуту я оживу.

* * *

Жил человек без походки, лица и почерка.

Без своих поражений, бед своих и побед.

Он в начале анкеты каждой ставил три прочерка,

Да он и не заполнял никаких анкет.

У него не было номера телефона, не было дома,

Не было прошлого, города и страны,

Не было родителей, друзей и знакомых,

Первой жены и уж точно – второй жены.

И этот человек, безликий, безымянный, бездомный,

Которого я придумала, как друзей сочиняют дети,

Он меня любил такой любовью огромной,

Какой не было и не будет никогда на свете.

* * *

В детстве мне сутулиться

Мама запрещала,

И Тверская улица

Вся по швам трещала.

Если неуверенно

Я по ней гуляла,

Если вдруг, как велено,

Плечи расправляла,

Всё валилось, рушилось,

На куски ломалось

Там, где неуклюже я

Просто распрямлялась.

И чужие стены я

Походя разбила.

Места мне, наверное,

Слишком мало было.

* * *

Стихотворение живет

В цепи мучительных беззвучий,

Освободиться ищет случай,

Никем не узнанное, рвет

Пространство, тянется тревожно,

Еще не воплотившись в речь.

И нужно только осторожно

Его из воздуха извлечь.

* * *

За границей ветров и погодных прогнозов,

Смены света и тьмы,

За пределами стойких январских морозов,

За границей зимы,

Надо льдами, снегами и холодами.

Только над и вовне

Я живу, в мире строчек и слов, и словами

Затыкаю щели в окне.

СИНЯЯ БОРОДА

В деревне у нас говорили, что я горда,

Независима, свободна и весела,

Пока не пришел Синяя Борода,

Сказал: «Пошли со мною». И я пошла.

Он запер меня в своем огромном дому.

Приходил иногда ночами, как муж к жене.

Он делал со мной такое, что никому

Я б не позволила в самом кошмарном сне.

А потом он себе другую найти решил,

Потому что был молод еще и вполне здоров,

И однажды ночью он меня задушил

И сбросил около дома в глубокий ров.

Нас тут много таких, мы частенько его честим:

Мол, маньяк и убийца без совести и стыда.

И сумел же вкруг пальца дурочек обвести.

Вот если б опять, так мы бы с ним никогда!

Я тоже в этом клянусь на чужой крови,

Которая с грязью смешалась в проклятом рву.

Но если придет и скажет он: «Оживи», –

Клянусь, что в ту же минуту я оживу.

* * *

Жил человек без походки, лица и почерка.

Без своих поражений, бед своих и побед.

Он в начале анкеты каждой ставил три прочерка,

Да он и не заполнял никаких анкет.

У него не было номера телефона, не было дома,

Не было прошлого, города и страны,

Не было родителей, друзей и знакомых,

Первой жены и уж точно – второй жены.

И этот человек, безликий, безымянный, бездомный,

Которого я придумала, как друзей сочиняют дети,

Он меня любил такой любовью огромной,

Какой не было и не будет никогда на свете.

* * *

В детстве мне сутулиться

Мама запрещала,

И Тверская улица

Вся по швам трещала.

Если неуверенно

Я по ней гуляла,

Если вдруг, как велено,

Плечи расправляла,

Всё валилось, рушилось,

На куски ломалось

Там, где неуклюже я

Просто распрямлялась.

И чужие стены я

Походя разбила.

Места мне, наверное,

Слишком мало было.

* * *

Стихотворение живет

В цепи мучительных беззвучий,

Освободиться ищет случай,

Никем не узнанное, рвет

Пространство, тянется тревожно,

Еще не воплотившись в речь.

И нужно только осторожно

Его из воздуха извлечь.

* * *

За границей ветров и погодных прогнозов,

Смены света и тьмы,

За пределами стойких январских морозов,

За границей зимы,

Надо льдами, снегами и холодами.

Только над и вовне

Я живу, в мире строчек и слов, и словами

Затыкаю щели в окне.

2013-Резник, Наталья

* * *

Пока на этом свете

Другими возмущаются,

Не надо о поэте,

Поэту всё прощается.

Что прочим запрещается,

Поэтам, к их стыду,

Всегда легко прощается.

Но им гореть в аду.

МАЯТНИК ФУКО

Нам было просто и легко

Входить и видеть слепо

В соборе маятник Фуко,

Огромный и нелепый.

Бесстыже что-то он чертил

С настойчивостью детской,

Но землю он мою крутил

Вокруг оси советской.

С тех пор прошло сто тысяч лет

В тумане и во мраке.

В соборе маятника нет.

Забыл его Исаакий.

И только очень далеко,

В глухом нерусском штате,

Качает маятник Фуко

Без устали Создатель.

ДЕТСТВО

Прибиться к остальным ученикам

Пыталась. Нагибалась и кивала,

И голову руками прикрывала,

Но всё равно – лупили по рукам.

* * *

Лечу самолетом из Денвера до Нью-Йорка,

Кучевых облаков пронзая торосы,

Думаю: я когда-то была комсоргом,

Собирала комсомольские взносы.

«Две копейки, ‎– ‎говорила Мелентьеву грубо, ‎– ‎

Вылетишь из комсомола иначе».

У него, как всегда, был один рубль,

У меня, как всегда, не было сдачи.

Потом заполняла ведомость кое-как, убого,

Относила в комитет комсомола.

В ведомости сразу искал фамилию Коган

Не-помню-как-звали ‎– ‎комсорг всей школы.

«С кого денег в этот месяц насобирали? ‎– ‎

Спрашивал меня, улыбаясь косо. ‎– ‎

О, Коган-то не уехала в свой Израиль,

Всё еще платит комсомольские взносы».

Где это было, в какой идиотской пьесе,

В театре какого провинциального пошиба?

«Спасибо», ‎– ‎на выходе говорю стюардессе.

И она, улыбаясь, по-английски отвечает спасибо.

* * *

Знаю: до последнего вздоха,

До последнего всхлипа мне,

Привередливой, будет плохо

В этой самой лучшей стране.

За дешевый компотец в жилах

Неподъемную дань плачу.

Эту я полюбить не в силах

И другой – уже не хочу.

* * *

С Леной Самсоновой дралась в раздевалке

Классе, наверно, в третьем.

‎‎Отличников ‎– ‎сказала она ‎– ‎не жалко,

И мы ей за всё ответим.

Она сказала, что я уродливая еврейка,

А сама Лена была веснушчатая блондинка.

Она повалила меня на скамейку

И била по голове чьим-то ботинком.

В памяти эта нелепая сцена

Сменяется радостными картинками,

Но где ты теперь, Самсонова Лена,

Кого теперь колотишь ботинками?

Что, думаю, если бы встретиться нам случилось?

Я с тех пор драться так и не научилась.

ХАНУКА

Через сорок-пятьдесят лет,

Если меня «Абсолют» не сведет в могилу,

Я возглавлю семейный обед

Под какую-нибудь «Хаву Нагилу».

Стоя одной ногою у райских врат,

Буду невнятно шамкать родным и близким

Про давно потерянный Ленинград

На плохом полузабытом английском.

И мои веселые юные правнуки,

Освещая менорой праздничный стол,

Прощебечут: «Бабушка, хэппи ханука!»

А я им: «Ленин. Партия. Комсомол».

РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печаталась в журналах "Новая Юность", "Интерпоэзия", "Студия", "Чайка", "Нева", в поэтических альманахах и сетевых изданиях.

2013-Резник, Наталья

* * *

Пока на этом свете

Другими возмущаются,

Не надо о поэте,

Поэту всё прощается.

Что прочим запрещается,

Поэтам, к их стыду,

Всегда легко прощается.

Но им гореть в аду.

МАЯТНИК ФУКО

Нам было просто и легко

Входить и видеть слепо

В соборе маятник Фуко,

Огромный и нелепый.

Бесстыже что-то он чертил

С настойчивостью детской,

Но землю он мою крутил

Вокруг оси советской.

С тех пор прошло сто тысяч лет

В тумане и во мраке.

В соборе маятника нет.

Забыл его Исаакий.

И только очень далеко,

В глухом нерусском штате,

Качает маятник Фуко

Без устали Создатель.

ДЕТСТВО

Прибиться к остальным ученикам

Пыталась. Нагибалась и кивала,

И голову руками прикрывала,

Но всё равно – лупили по рукам.

* * *

Лечу самолетом из Денвера до Нью-Йорка,

Кучевых облаков пронзая торосы,

Думаю: я когда-то была комсоргом,

Собирала комсомольские взносы.

«Две копейки, ‎– ‎говорила Мелентьеву грубо, ‎– ‎

Вылетишь из комсомола иначе».

У него, как всегда, был один рубль,

У меня, как всегда, не было сдачи.

Потом заполняла ведомость кое-как, убого,

Относила в комитет комсомола.

В ведомости сразу искал фамилию Коган

Не-помню-как-звали ‎– ‎комсорг всей школы.

«С кого денег в этот месяц насобирали? ‎– ‎

Спрашивал меня, улыбаясь косо. ‎– ‎

О, Коган-то не уехала в свой Израиль,

Всё еще платит комсомольские взносы».

Где это было, в какой идиотской пьесе,

В театре какого провинциального пошиба?

«Спасибо», ‎– ‎на выходе говорю стюардессе.

И она, улыбаясь, по-английски отвечает спасибо.

* * *

Знаю: до последнего вздоха,

До последнего всхлипа мне,

Привередливой, будет плохо

В этой самой лучшей стране.

За дешевый компотец в жилах

Неподъемную дань плачу.

Эту я полюбить не в силах

И другой – уже не хочу.

* * *

С Леной Самсоновой дралась в раздевалке

Классе, наверно, в третьем.

‎‎Отличников ‎– ‎сказала она ‎– ‎не жалко,

И мы ей за всё ответим.

Она сказала, что я уродливая еврейка,

А сама Лена была веснушчатая блондинка.

Она повалила меня на скамейку

И била по голове чьим-то ботинком.

В памяти эта нелепая сцена

Сменяется радостными картинками,

Но где ты теперь, Самсонова Лена,

Кого теперь колотишь ботинками?

Что, думаю, если бы встретиться нам случилось?

Я с тех пор драться так и не научилась.

ХАНУКА

Через сорок-пятьдесят лет,

Если меня «Абсолют» не сведет в могилу,

Я возглавлю семейный обед

Под какую-нибудь «Хаву Нагилу».

Стоя одной ногою у райских врат,

Буду невнятно шамкать родным и близким

Про давно потерянный Ленинград

На плохом полузабытом английском.

И мои веселые юные правнуки,

Освещая менорой праздничный стол,

Прощебечут: «Бабушка, хэппи ханука!»

А я им: «Ленин. Партия. Комсомол».

РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печаталась в журналах "Новая Юность", "Интерпоэзия", "Студия", "Чайка", "Нева", в поэтических альманахах и сетевых изданиях.

2013-Резник, Наталья

* * *

Пока на этом свете

Другими возмущаются,

Не надо о поэте,

Поэту всё прощается.

Что прочим запрещается,

Поэтам, к их стыду,

Всегда легко прощается.

Но им гореть в аду.

МАЯТНИК ФУКО

Нам было просто и легко

Входить и видеть слепо

В соборе маятник Фуко,

Огромный и нелепый.

Бесстыже что-то он чертил

С настойчивостью детской,

Но землю он мою крутил

Вокруг оси советской.

С тех пор прошло сто тысяч лет

В тумане и во мраке.

В соборе маятника нет.

Забыл его Исаакий.

И только очень далеко,

В глухом нерусском штате,

Качает маятник Фуко

Без устали Создатель.

ДЕТСТВО

Прибиться к остальным ученикам

Пыталась. Нагибалась и кивала,

И голову руками прикрывала,

Но всё равно – лупили по рукам.

* * *

Лечу самолетом из Денвера до Нью-Йорка,

Кучевых облаков пронзая торосы,

Думаю: я когда-то была комсоргом,

Собирала комсомольские взносы.

«Две копейки, ‎– ‎говорила Мелентьеву грубо, ‎– ‎

Вылетишь из комсомола иначе».

У него, как всегда, был один рубль,

У меня, как всегда, не было сдачи.

Потом заполняла ведомость кое-как, убого,

Относила в комитет комсомола.

В ведомости сразу искал фамилию Коган

Не-помню-как-звали ‎– ‎комсорг всей школы.

«С кого денег в этот месяц насобирали? ‎– ‎

Спрашивал меня, улыбаясь косо. ‎– ‎

О, Коган-то не уехала в свой Израиль,

Всё еще платит комсомольские взносы».

Где это было, в какой идиотской пьесе,

В театре какого провинциального пошиба?

«Спасибо», ‎– ‎на выходе говорю стюардессе.

И она, улыбаясь, по-английски отвечает спасибо.

* * *

Знаю: до последнего вздоха,

До последнего всхлипа мне,

Привередливой, будет плохо

В этой самой лучшей стране.

За дешевый компотец в жилах

Неподъемную дань плачу.

Эту я полюбить не в силах

И другой – уже не хочу.

* * *

С Леной Самсоновой дралась в раздевалке

Классе, наверно, в третьем.

‎‎Отличников ‎– ‎сказала она ‎– ‎не жалко,

И мы ей за всё ответим.

Она сказала, что я уродливая еврейка,

А сама Лена была веснушчатая блондинка.

Она повалила меня на скамейку

И била по голове чьим-то ботинком.

В памяти эта нелепая сцена

Сменяется радостными картинками,

Но где ты теперь, Самсонова Лена,

Кого теперь колотишь ботинками?

Что, думаю, если бы встретиться нам случилось?

Я с тех пор драться так и не научилась.

ХАНУКА

Через сорок-пятьдесят лет,

Если меня «Абсолют» не сведет в могилу,

Я возглавлю семейный обед

Под какую-нибудь «Хаву Нагилу».

Стоя одной ногою у райских врат,

Буду невнятно шамкать родным и близким

Про давно потерянный Ленинград

На плохом полузабытом английском.

И мои веселые юные правнуки,

Освещая менорой праздничный стол,

Прощебечут: «Бабушка, хэппи ханука!»

А я им: «Ленин. Партия. Комсомол».

РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печаталась в журналах "Новая Юность", "Интерпоэзия", "Студия", "Чайка", "Нева", в поэтических альманахах и сетевых изданиях.

2014-Наталья РЕЗНИК

* * *

Застряв среди веток елки

Широким воротником,

Висишь, как подарок волку

На ужин ‎– ‎одним куском.

Тебе и легко и страшно.

Сердечко сжимает лед,

И грудь твоя под рубашкой

Укусов кровавых ждет.

Зачесана набок челка

Под выглаженный чепец.

Ты ждешь, замирая, волка,

А волк не идет, подлец.

Он в городе, в подворотне,

Вжимаясь в дверной проем,

Дрожит. Там живет охотник

С большим боевым ружьем.

Волк щурится глазом красным

И сдерживает озноб,

Предчувствуя сладострастно

Два выстрела ‎– ‎в глаз и в лоб.

РОЖДЕСТВО

В рождественский день даже бездомные звери

Счастливы и надежды полны нередко:

Весело снуют у соседской двери

В надежде, что им соседка подаст объедков.

А что еще нужно для счастья, скажите, кошки,

Нам, животным нехристианской масти?

Меня ведь тоже в детстве кормили с ложки.

Только я не знала, что это счастье.

Впрочем, я о том, что сегодня праздник,

Что бы ни утверждала слепая Тора.

Видите, кошки, звезда над забором гаснет.

Значит, избиенье младенцев скоро.

ХУДОЖНИК

Жил да был смешной художник,

Развеселый и худой.

Вечной юности заложник,

Безнадежно молодой.

Очень искренний и верный,

Он душою не кривил.

Страсти жаждал он цистерну

И цистернами ‎– ‎любви.

Зазвените громче, струны.

Утони, тоска, в вине.

Страсти много нужно юным,

А художникам ‎– ‎вдвойне.

Он заглатывал любови

Ненасытным красным ртом

И, напившись свежей крови,

Их выплевывал потом.

Сердце творческое пело,

Карандаш в руке играл.

И кому какое дело,

Если он кого сожрал.

Не суди красавца строго.

Утопи тоску в вине.

Юным крови нужно много,

Так что дело не в цене.

* * *

Когда солнце упало к моим ногам

И свет померк,

Мы все ходили в гости по четвергам

И пили каждый четверг.

И мне говорили вокруг: «Держись,

Не исчезай пока,

Пока в четверг продолжается жизнь –

Стакан о стакан».

«Уймись, – говорили эти и те, –

Умерь-ка прыть.

Очень даже можно жить в темноте,

Если глаза закрыть».

И я с тех пор не прячу лицо

И не схожу с ума.

Да и кто знает, в конце концов,

Где свет, где тьма.

РЕЧКА

Сколько в речку ни плюй, ты ее не задержишь теченья,

Наводненья не вызовешь, дурья башка.

Ей, реке, наплевать на страданья твои и мученья

И на приступы ярости в травах ее бережка.

Сколько в речку ни плачь, эта речка останется пресной,

Хоть рыданья годами в нее заливай.

Ей не грустно, не больно, ей скучно и неинтересно.

Убегает река, и прохожий садится в трамвай.

* * *

Закончились правильные слова,

Рифмы, ровные стихотворные размеры.

Врачи упрямо утверждают, что я жива,

Но к врачам у меня с детства не было веры.

Какая может быть жизнь без гладких рифмованных строк,

Изгнанных, правда, из современной поэзии, ‎– ‎вон рутину!

Еще до того, как сплошной стихотворный поток

Захлестнул всемирную электронную паутину.

Что за стихи без подсчета слогов в строках,

Делающие жизнь всё бессвязнее и корявей!

Я думала, что могу ее удержать в руках,

Но она вырвалась и покатилась, разбрасывая человеческий гравий.

Стихи как жизнь: на словесной дыре дыра,

Жизнь как стихи: беспорядочное движение.

Это всё-таки жизнь – твердят упрямые доктора.

Но что они понимают в стихосложении!

РЕЗНИК, Наталья, Боулдер, Колорадо. Поэт, прозаик, переводчик. Родилась в Ленинграде. Окончила Ленинградский Политехнический институт. В США с 1994 года. Печатается в журналах "Новая Юность", "Интерпоэзия", “Дружба народов”, "Студия", "Чайка", "Нева", в поэтических альманахах и сетевых изданиях.

2015-Наталья РЕЗНИК

ЗАМОК

Когда ты исчез, рядом пересох океан,

Как бы это ни прозвучало странно,

Потом соседей наших накрыл вулкан,

Хотя откуда в этих краях вулканы?

В поисках людей я смотрела в окно

И однажды, к северо-востоку прямо,

Как бы это ни показалось смешно,

Увидела один светящийся замок.

Там сновали тени: в замке жила семья.

Трое детей: девочка, два пострела.

И какой бы дурой ни показалась я,

Но я каждый день на замок этот смотрела.

А потом случились ветер, торнадо, дождь

И наводненье в нашей пустынной суши.

Как бы нелепо ни было, ты поймёшь:

Рухнул и этот последний замок. Воздушный.

* * *

Приезжай на Московский, я всё ещё там,

Я только что вернулась из Туапсе.

Один кавказец ходит за мной по пятам,

Пойдём, говорит, угощу кофе-гляcсе.

Но я не иду: мне всего двадцать лет,

И я вообще боюсь незнакомых людей.

А ты опаздываешь. Опаздываешь на двадцать лет,

Ты двадцать лет шляешься неизвестно где.

Приходи, иначе не будет здесь больше моей ноги,

Мне страшно представить, что я без тебя ушла,

Что я ушла давно и совсем с другим,

И даже не помню точно, кого ждала.

* * *

Когда уже сметёт с лица земли 

И нас с тобой и внуков наших внуков,

Забыв тысячелетнюю науку,

Сюда придут иные корабли.

Иные пилигримы принесут

Свои законы, истину спасая,

Неверных псов камнями забросают,

Как постановит их недолгий суд.

Оставшихся оденут, остригут,

А жёнам чёрным занавесят лица.

Детей научат истово молиться,

И книги наши радостно сожгут.

Ещё тысячелетье проживут 

И станут нас во много раз мудрее,

И народятся новые евреи,

И покрывала женщины сорвут.

И к тем благословенным временам,

Возникнет поколение другое,

В котором будут новые изгои.

Но им не будет страшно так, как нам.

* * *

Пьяный бомж храпит на остановке

(Гол татуированный живот).

Леди на его татуировке

Будто жизнью собственной живёт.

То она взметнётся горделиво,

Грудь подставив солнцу и ветрам,

То она поморщится брезгливо,

Прикрывая пальчиками срам.

Было время, вздохами встречали

Взлёты нарисованных сосков,

Только грудь, высокая вначале,

Растеклась кругами вдоль боков.

Но не плачет чёрными слезами,

Избавленья леди не зовёт.

А покуда жив её хозяин,

Леди дышит. Дышит и живёт.

Разные она видала виды,

Испытала всякого житья.

Вдох и выдох, леди, вдох и выдох.

Так и я, родная, так и я…

* * *

Марине Гарбер

Не Мандельштамы мы, ни ты ни я,

Не сыплет Мандельштамами природа.

Она жалеет в когти бытия  

Бросать на муки гения-урода.

Их – единицы. Наc – и тьмы и тьмы.

Мы снова строим на обломках Рима.

Да, повторяем, повторяем мы.

Но повторяем мы неповторимо.

Поверь, пока мы не судимы там 

И здесь судом посмертным не судимы,

Не нужен миру новый Мандельштам,

А мы с тобой ему необходимы.

Раиса РЕЗНИК, Сан-Хосе, Калифорния

Поэт, редактор альманаха «Связь времён». Родилась в 1948 г. в с. Песчанка Винницкой области. На Западе с 1994 г. Сб. стихов: «На грани» (на русском и англ.), 1997; «О главном и вечном» (поэтическое переложение еврейских пословиц), 1997; «Точка опоры», 1999. Публикации в альманахе «Встречи» (Филадельфия), в «Альманахе Поэзии» (Сан-Хосе).

Раиса РЕЗНИК, Сан-Хосе, Калифорния

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР

Твой голос: – Всё, судьба потеряна
на промежуточных дорогах,
она меж Яузой и Тереком
влачится где-нибудь на дрогах.

А я в ответ: – Вопрос не шуточный, –
а у самой внутри всё сжалось:
там на дорогах промежуточных
пропали доброта и жалость.

И рада, что живу в Америке –
в краю, где злости нет и зависти,
не между Яузой и Тереком,
не между Тереком и Яузой.

А ты представил, что в Америке
меж Сакраменто и Миссури
ни разу не терялись судьбы.
Мне и самой хотелось верить бы...

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР

***

Островок святой Елены
или статуя Свободы...
Не решаются дилеммы,
когда спорят антиподы.