Связь времён

***

Она ушла – и съёжилась листва,
своё дупло покинула сова,
свернулось небо. Трубчатый тростник
к волне от ветра сирого приник.
Как быстро наступили холода,
окостенела в озере вода.
Снег повалил. Такие, брат, дела,
и суть не в том, что женщина ушла.

***

УРБАНИЗМ

Овощторг. Жестяная контора.
В подворотнях кошачий приют,
и немая стекляшка, в которой
минералку и квас продают.

Ателье в деревянном строенье,
индпошив и крутой хозрасчёт.
Под окном потемнели растенья,
и в мансарде никто не живёт.

Облакам здесь не время, не место,
дивный терем грибком заражён,
золотой не отделан стамеской,
молодым не доструган ножом.

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

Значит, съедена почва, и, значит,
под ногами лютует песок.
Что ж, впрягайте исправную клячу
в леспромхозный доходный возок.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

УРБАНИЗМ

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

УРБАНИЗМ

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

УРБАНИЗМ

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

УРБАНИЗМ

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

УРБАНИЗМ

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

УРБАНИЗМ

За летящим железным трамваем
завивается пыльный нимб.
Снова улицу разрывают,
И срезают верхушки лип.

И поедет зелёная фея
к облакам, что клубятся вдали,
и подстриженная аллея
в небо выбросит руки свои.

Вячеслав СПОДИК

Михаил Косман

КОСМАН, Михаил (Michael Kossman) (1953, Москва - 2010, Нью-Йорк), поэт, прозаик, литературовед. В Москве закончил школу, начал учебу в институте. Эмигрировал в 1972 г. в Израиль. С 1973-го года в США. Окончил Колумбийский университет. Переводил стихи Йейтса (с англ.) и Германа Гессе (с нем.) на русский язык. Автор исследований о “Мастере и Маргарите” Булгакова и о неоконченном романе Замятина “Бич божий”.

Михаил Косман

2013-Косман, Михаил

К 60-летию со дня рождения

(1953-2010)

Михаил КОСМАН (Michael Kossman), поэт, прозаик, литературовед. Родился в Москве. В Москве закончил школу, начал учебу в институте. Эмигрировал в 1972 г. Прожил около года в Израиле; учился в Хайфском университете. С 1973-го года в США: сначала в Кливленде, потом в Нью-Йорке. Окончил Колумбийский университет со степенью магистра. Писал стихи и рассказы; отказывался их публиковать. Переводил стихи Йейтса (с английского) и Германа Гессе (с немецкого) на русский. Автор исследований о “Мастере и Маргарите” Булгакова и о неоконченном романе Замятина “Бич божий”.

ПРИТЯЖЕНИЕ

Не тревожь тишины, не буди ее звуками смутными,

Есть закон глубины, незаметный, забытый меж буднями:

В каждом темном углу, в каждом гулком ущельи впечатана

Отраженная глубь, и за скалами эхо припрятано.

Если неба не видно тебе – не ищи ты решения;

В самой глуби колодца найдешь лишь свое отражение.

Не видавший вершин, не зови с собой в горы за призраком,

А видавший – молчи, ибо эхо обрушится выстрелом.

ОЗАРЕНИЕ ГАМЛЕТА

Понял теперь я: наша свобода

Tолько оттуда бьющий свет...

Николай Гумилев

Что ты бредишь, могильщик. Я вспомнил,

Вспомнил всё до последнего дня.

Был мой дух, как твой голос, надломлен,

И душа покидала меня.

Помню, мама звала меня "Йорик",

Клич отца на охоте впервой,

Сквозь затмение вечных попоек

Слышу: "Йорик, я всюду с тобой".

А потом были адовы стоны, –

Дюжий швед бросил наземь с коня.

Помню только земные поклоны:

Ты просила Творца за меня.

Что же после? От слез непросохших

Ее губы горчее, чем эль...

И конец: было небо над рощей,

В синеве исчезал журавель.

Да, я Йорик, ты слышишь, могильщик?

Хорони принца Гамлета тень.

Кто себя среди мертвых отыщет –

Совершенен и горд, как олень.

Отойди! Я не верю ни слову!

Был я глуп и убог, как овца.

Говоришь ты, могила готова?

Подожди! Я не вижу конца.

Подожди! Бесконечность я вижу,

Вон огни за кладбищем – не счесть.

Как больному опасную грыжу,

Вырезали Гамлетову честь.

Потуши бесполезный огарок!

Здесь светло мне, нашел я ответ.

Средь огней, что горят без помарок

И Офелии сыщется след.

ПОСЛЕДНИЙ РИМЛЯНИН

Памяти Набокова

Последний римлянин глядит

С холма на крах иллюзий Рима,

И пленных женщин жалкий вид,

Позор бойцов – пока все зримо,

Пока и площади видны,

Дворцы лежат под сенью дыма,

Дома огнем окаймлены,

Как никогда, сейчас все зримо.

Блажен в ком юмор не иссяк,

Когда фонтаны – жертвы зноя,

И отблеск пламени в глазах.

Подчас спасает нас смешное.

Он каламбурит сам с собой,

Венчает вечность и увечье,

Пошутит – выйдет из ворот,

Не веря в повторенье встречи,

И посмеется над судьбой.

Кто обладает даром речи,

Тот мир из пепла создает.

* * *

Сначала был я нем и весел.

Задумался, угрюмым стал.

Словно в подвал спустился, голову повесил.

И рыбам имя дал и львам.

И стал я зваться человеком.

Назвал я всё, но мир мне тесен.

В глазах темнеет от эмблем.

И после дня мечты и песен,

Невесел я, хотя умен и нем.

ПЕСОЧНЫЕ ЗАМКИ

Заносит путь песком, сжигает тени зной,

Пустыня изогнулась огненной дугой.

Пустыня в полдень ждет явленья тени,

А на песке услужливое время сеет тень

Того, кто напрягал в пустыне зренье,

Пути искал, но там нашел лишь свой последний день.

И в полдень путник превратился в тень,

От тени тень легла, песка коснулось темя,

Останки замело, и все исчезли тени.

Но не разрушит время замков из песка,

Хоть путник строил их в обманчивое время,

Когда прямой казалась знойная дуга.

ЗАБВЕНИЕ

Кто-то чертит на черном песке чудные узоры,

Пенье сирен заместилось сплетеньем цветов,

Лотос-цветок на песке зацветает, и шепчут суфлеры:

"Засыпай, спи спокойно, во сне позабудешь свой кров".

День наступит, и я заживу смеясь, по другому,

День наступал, но слова приносила мне мгла:

"Ты не похож на Улисса, хоть ты и уехал из дому,

И давно Пенелопа покров погребальный спряла".

* * *

Ты утешься, душа, апельсином.

Говорят, было небо синим.

Черным теперь абажуром

Повисло над городом хмурым.

Колоду старую вынем,

Погадаем о небе синем.

Что ни карта – то трефы, пики,

Обступают нас темные лики.

Ты отдай апельсин разиням,

Чтоб не думать о небе синем.

Посмотри, как протянуты руки.

Всё равно помирать тут от скуки.

Пропитайся, душа, бензином,

Чтоб не помнить о небе синем.

Синим пламенем после вспыхнем

И погаснем под синим ливнем.

* * *

14 сентября 1849-го года. Заключенный в Петропавловской крепости, Достоевский отправляет письмо брату о получении книг (Шекспир, Библия, "Отечественные записки").

28 января 1881-го года. Кончина Федора Михайловича Достоевского.

Принесите Шекспира и Евангелье!

Принесите! Как и тридцать лет назад,

В фиолетовых отсветах факельных,

Смерть вернулась. Ждет у изголовия.

Заклад!

Заклад! Я пришла вернуть тебе заклад.

От меня так легко не отделаться.

Ты забыл, что я вечный возврат.

Что ты думал тогда, на лестнице?

Посмотри, как все раны зажили,

Лишь на темени розовый шрам.

Ты задумал шутить со старшими,

Без поклона вошел в их храм.

Принесите Шекспира и Евангелье!

Принесите! На осколки разбивается мечта.

Если б знать по ком сны мои плакали,

Для кого страдал я года?

Кого воспевал я, Господи: Макбета или Христа?

Я хочу досказать про Ставрогина,

Я хочу, чтобы вспыхнула мгла,

Чтоб святая и грешная Родина

Как Офелья, во тьму не плыла.

Беспощадно, но сбыться пророчествам,

И в объятиях черного Зла

Крылья ангела белого сморщатся,

Хлынет кровь из лепного крыла.

Как слова меня переполнили!

Но уж гаснет жизни свеча.

Вон во мгле над Россией молнии,

Вижу, скрещены два меча.

Дай сказать последнее Credo,

Отними ладонь ото рта!

Здесь отравленный меч Макбета

Скрещен с острым мечом Христа.

* * *

Сентябрь, сентябрь!

Уводишь дорогой дождливою в дом увяданья.

Вот скоро посыпятся листья, как будто срывают погоны,

Как будто тебя разлюбили, лишили свиданья,

И чувствуешь, словно сейчас исказили иконы.

Сентябрь, сентябрь!

Дождем не шурши, подожди, чтоб все слезы просохли,

Пусть жухнут кленовые листья, не трогай лишь крови в аорте.

Заглядывай в окна, бери только тех, кто оглохли,

Бери мертвецов, посвящай их в свой призрачный орден.

Сентябрь, сентябрь!

Забрось меня красными ветками в дом очищенья,

Окутай тягучим туманом и сделай, чтоб звуки исчезли,

Чтоб рядом лицо и глаза, где найду я прощенье,

А если простят – я услышу и звуки и песни.

И сам я спою, сквозь туман различу очертанья:

Здесь черное скорбных деревьев, там белое первой пороши,

И вновь полюблю и начнутся, как прежде, свиданья,

И пыль оботрут с образов, и заплачет кто сможет.

Публикация Нины КОСМАН, сестры Михаила Космана

2013-Косман, Михаил

К 60-летию со дня рождения

(1953-2010)

ПРИТЯЖЕНИЕ

Не тревожь тишины, не буди ее звуками смутными,

Есть закон глубины, незаметный, забытый меж буднями:

В каждом темном углу, в каждом гулком ущельи впечатана

Отраженная глубь, и за скалами эхо припрятано.

Если неба не видно тебе – не ищи ты решения;

В самой глуби колодца найдешь лишь свое отражение.

Не видавший вершин, не зови с собой в горы за призраком,

А видавший – молчи, ибо эхо обрушится выстрелом.

ОЗАРЕНИЕ ГАМЛЕТА

Понял теперь я: наша свобода

Tолько оттуда бьющий свет...

Николай Гумилев

Что ты бредишь, могильщик. Я вспомнил,

Вспомнил всё до последнего дня.

Был мой дух, как твой голос, надломлен,

И душа покидала меня.

Помню, мама звала меня "Йорик",

Клич отца на охоте впервой,

Сквозь затмение вечных попоек

Слышу: "Йорик, я всюду с тобой".

А потом были адовы стоны, –

Дюжий швед бросил наземь с коня.

Помню только земные поклоны:

Ты просила Творца за меня.

Что же после? От слез непросохших

Ее губы горчее, чем эль...

И конец: было небо над рощей,

В синеве исчезал журавель.

Да, я Йорик, ты слышишь, могильщик?

Хорони принца Гамлета тень.

Кто себя среди мертвых отыщет –

Совершенен и горд, как олень.

Отойди! Я не верю ни слову!

Был я глуп и убог, как овца.

Говоришь ты, могила готова?

Подожди! Я не вижу конца.

Подожди! Бесконечность я вижу,

Вон огни за кладбищем – не счесть.

Как больному опасную грыжу,

Вырезали Гамлетову честь.

Потуши бесполезный огарок!

Здесь светло мне, нашел я ответ.

Средь огней, что горят без помарок

И Офелии сыщется след.

ПОСЛЕДНИЙ РИМЛЯНИН

Памяти Набокова

Последний римлянин глядит

С холма на крах иллюзий Рима,

И пленных женщин жалкий вид,

Позор бойцов – пока все зримо,

Пока и площади видны,

Дворцы лежат под сенью дыма,

Дома огнем окаймлены,

Как никогда, сейчас все зримо.

Блажен в ком юмор не иссяк,

Когда фонтаны – жертвы зноя,

И отблеск пламени в глазах.

Подчас спасает нас смешное.

Он каламбурит сам с собой,

Венчает вечность и увечье,

Пошутит – выйдет из ворот,

Не веря в повторенье встречи,

И посмеется над судьбой.

Кто обладает даром речи,

Тот мир из пепла создает.

* * *

Сначала был я нем и весел.

Задумался, угрюмым стал.

Словно в подвал спустился, голову повесил.

И рыбам имя дал и львам.

И стал я зваться человеком.

Назвал я всё, но мир мне тесен.

В глазах темнеет от эмблем.

И после дня мечты и песен,

Невесел я, хотя умен и нем.

ПЕСОЧНЫЕ ЗАМКИ

Заносит путь песком, сжигает тени зной,

Пустыня изогнулась огненной дугой.

Пустыня в полдень ждет явленья тени,

А на песке услужливое время сеет тень

Того, кто напрягал в пустыне зренье,

Пути искал, но там нашел лишь свой последний день.

И в полдень путник превратился в тень,

От тени тень легла, песка коснулось темя,

Останки замело, и все исчезли тени.

Но не разрушит время замков из песка,

Хоть путник строил их в обманчивое время,

Когда прямой казалась знойная дуга.

ЗАБВЕНИЕ

Кто-то чертит на черном песке чудные узоры,

Пенье сирен заместилось сплетеньем цветов,

Лотос-цветок на песке зацветает, и шепчут суфлеры:

"Засыпай, спи спокойно, во сне позабудешь свой кров".

День наступит, и я заживу смеясь, по другому,

День наступал, но слова приносила мне мгла:

"Ты не похож на Улисса, хоть ты и уехал из дому,

И давно Пенелопа покров погребальный спряла".

* * *

Ты утешься, душа, апельсином.

Говорят, было небо синим.

Черным теперь абажуром

Повисло над городом хмурым.

Колоду старую вынем,

Погадаем о небе синем.

Что ни карта – то трефы, пики,

Обступают нас темные лики.

Ты отдай апельсин разиням,

Чтоб не думать о небе синем.

Посмотри, как протянуты руки.

Всё равно помирать тут от скуки.

Пропитайся, душа, бензином,

Чтоб не помнить о небе синем.

Синим пламенем после вспыхнем

И погаснем под синим ливнем.

* * *

28 января 1881-го года. Кончина Федора Михайловича Достоевского.

Принесите Шекспира и Евангелье!

Принесите! Как и тридцать лет назад,

В фиолетовых отсветах факельных,

Смерть вернулась. Ждет у изголовия.

Заклад!

Заклад! Я пришла вернуть тебе заклад.

От меня так легко не отделаться.

Ты забыл, что я вечный возврат.

Что ты думал тогда, на лестнице?

Посмотри, как все раны зажили,

Лишь на темени розовый шрам.

Ты задумал шутить со старшими,

Без поклона вошел в их храм.

Принесите Шекспира и Евангелье!

Принесите! На осколки разбивается мечта.

Если б знать по ком сны мои плакали,

Для кого страдал я года?

Кого воспевал я, Господи: Макбета или Христа?

Я хочу досказать про Ставрогина,

Я хочу, чтобы вспыхнула мгла,

Чтоб святая и грешная Родина

Как Офелья, во тьму не плыла.

Беспощадно, но сбыться пророчествам,

И в объятиях черного Зла

Крылья ангела белого сморщатся,

Хлынет кровь из лепного крыла.

Как слова меня переполнили!

Но уж гаснет жизни свеча.

Вон во мгле над Россией молнии,

Вижу, скрещены два меча.

Дай сказать последнее Credo,

Отними ладонь ото рта!

Здесь отравленный меч Макбета

Скрещен с острым мечом Христа.

* * *

Сентябрь, сентябрь!

Уводишь дорогой дождливою в дом увяданья.

Вот скоро посыпятся листья, как будто срывают погоны,

Как будто тебя разлюбили, лишили свиданья,

И чувствуешь, словно сейчас исказили иконы.

Сентябрь, сентябрь!

Дождем не шурши, подожди, чтоб все слезы просохли,

Пусть жухнут кленовые листья, не трогай лишь крови в аорте.

Заглядывай в окна, бери только тех, кто оглохли,

Бери мертвецов, посвящай их в свой призрачный орден.

Сентябрь, сентябрь!

Забрось меня красными ветками в дом очищенья,

Окутай тягучим туманом и сделай, чтоб звуки исчезли,

Чтоб рядом лицо и глаза, где найду я прощенье,

А если простят – я услышу и звуки и песни.

И сам я спою, сквозь туман различу очертанья:

Здесь черное скорбных деревьев, там белое первой пороши,

И вновь полюблю и начнутся, как прежде, свиданья,

И пыль оботрут с образов, и заплачет кто сможет.

Публикация Нины КОСМАН, сестры Михаила Космана

2013-Косман, Михаил

К 60-летию со дня рождения

(1953-2010)

ПРИТЯЖЕНИЕ

Не тревожь тишины, не буди ее звуками смутными,

Есть закон глубины, незаметный, забытый меж буднями:

В каждом темном углу, в каждом гулком ущельи впечатана

Отраженная глубь, и за скалами эхо припрятано.

Если неба не видно тебе – не ищи ты решения;

В самой глуби колодца найдешь лишь свое отражение.

Не видавший вершин, не зови с собой в горы за призраком,

А видавший – молчи, ибо эхо обрушится выстрелом.

ОЗАРЕНИЕ ГАМЛЕТА

Понял теперь я: наша свобода

Tолько оттуда бьющий свет...

Николай Гумилев

Что ты бредишь, могильщик. Я вспомнил,

Вспомнил всё до последнего дня.

Был мой дух, как твой голос, надломлен,

И душа покидала меня.

Помню, мама звала меня "Йорик",

Клич отца на охоте впервой,

Сквозь затмение вечных попоек

Слышу: "Йорик, я всюду с тобой".

А потом были адовы стоны, –

Дюжий швед бросил наземь с коня.

Помню только земные поклоны:

Ты просила Творца за меня.

Что же после? От слез непросохших

Ее губы горчее, чем эль...

И конец: было небо над рощей,

В синеве исчезал журавель.

Да, я Йорик, ты слышишь, могильщик?

Хорони принца Гамлета тень.

Кто себя среди мертвых отыщет –

Совершенен и горд, как олень.

Отойди! Я не верю ни слову!

Был я глуп и убог, как овца.

Говоришь ты, могила готова?

Подожди! Я не вижу конца.

Подожди! Бесконечность я вижу,

Вон огни за кладбищем – не счесть.

Как больному опасную грыжу,

Вырезали Гамлетову честь.

Потуши бесполезный огарок!

Здесь светло мне, нашел я ответ.

Средь огней, что горят без помарок

И Офелии сыщется след.

ПОСЛЕДНИЙ РИМЛЯНИН

Памяти Набокова

Последний римлянин глядит

С холма на крах иллюзий Рима,

И пленных женщин жалкий вид,

Позор бойцов – пока все зримо,

Пока и площади видны,

Дворцы лежат под сенью дыма,

Дома огнем окаймлены,

Как никогда, сейчас все зримо.

Блажен в ком юмор не иссяк,

Когда фонтаны – жертвы зноя,

И отблеск пламени в глазах.

Подчас спасает нас смешное.

Он каламбурит сам с собой,

Венчает вечность и увечье,

Пошутит – выйдет из ворот,

Не веря в повторенье встречи,

И посмеется над судьбой.

Кто обладает даром речи,

Тот мир из пепла создает.

* * *

Сначала был я нем и весел.

Задумался, угрюмым стал.

Словно в подвал спустился, голову повесил.

И рыбам имя дал и львам.

И стал я зваться человеком.

Назвал я всё, но мир мне тесен.

В глазах темнеет от эмблем.

И после дня мечты и песен,

Невесел я, хотя умен и нем.

ПЕСОЧНЫЕ ЗАМКИ

Заносит путь песком, сжигает тени зной,

Пустыня изогнулась огненной дугой.

Пустыня в полдень ждет явленья тени,

А на песке услужливое время сеет тень

Того, кто напрягал в пустыне зренье,

Пути искал, но там нашел лишь свой последний день.

И в полдень путник превратился в тень,

От тени тень легла, песка коснулось темя,

Останки замело, и все исчезли тени.

Но не разрушит время замков из песка,

Хоть путник строил их в обманчивое время,

Когда прямой казалась знойная дуга.

ЗАБВЕНИЕ

Кто-то чертит на черном песке чудные узоры,

Пенье сирен заместилось сплетеньем цветов,

Лотос-цветок на песке зацветает, и шепчут суфлеры:

"Засыпай, спи спокойно, во сне позабудешь свой кров".

День наступит, и я заживу смеясь, по другому,

День наступал, но слова приносила мне мгла:

"Ты не похож на Улисса, хоть ты и уехал из дому,

И давно Пенелопа покров погребальный спряла".

* * *

Ты утешься, душа, апельсином.

Говорят, было небо синим.

Черным теперь абажуром

Повисло над городом хмурым.

Колоду старую вынем,

Погадаем о небе синем.

Что ни карта – то трефы, пики,

Обступают нас темные лики.

Ты отдай апельсин разиням,

Чтоб не думать о небе синем.

Посмотри, как протянуты руки.

Всё равно помирать тут от скуки.

Пропитайся, душа, бензином,

Чтоб не помнить о небе синем.

Синим пламенем после вспыхнем

И погаснем под синим ливнем.

* * *

28 января 1881-го года. Кончина Федора Михайловича Достоевского.

Принесите Шекспира и Евангелье!

Принесите! Как и тридцать лет назад,

В фиолетовых отсветах факельных,

Смерть вернулась. Ждет у изголовия.

Заклад!

Заклад! Я пришла вернуть тебе заклад.

От меня так легко не отделаться.

Ты забыл, что я вечный возврат.

Что ты думал тогда, на лестнице?

Посмотри, как все раны зажили,

Лишь на темени розовый шрам.

Ты задумал шутить со старшими,

Без поклона вошел в их храм.

Принесите Шекспира и Евангелье!

Принесите! На осколки разбивается мечта.

Если б знать по ком сны мои плакали,

Для кого страдал я года?

Кого воспевал я, Господи: Макбета или Христа?

Я хочу досказать про Ставрогина,

Я хочу, чтобы вспыхнула мгла,

Чтоб святая и грешная Родина

Как Офелья, во тьму не плыла.

Беспощадно, но сбыться пророчествам,

И в объятиях черного Зла

Крылья ангела белого сморщатся,

Хлынет кровь из лепного крыла.

Как слова меня переполнили!

Но уж гаснет жизни свеча.

Вон во мгле над Россией молнии,

Вижу, скрещены два меча.

Дай сказать последнее Credo,

Отними ладонь ото рта!

Здесь отравленный меч Макбета

Скрещен с острым мечом Христа.

* * *

Сентябрь, сентябрь!

Уводишь дорогой дождливою в дом увяданья.

Вот скоро посыпятся листья, как будто срывают погоны,

Как будто тебя разлюбили, лишили свиданья,

И чувствуешь, словно сейчас исказили иконы.

Сентябрь, сентябрь!

Дождем не шурши, подожди, чтоб все слезы просохли,

Пусть жухнут кленовые листья, не трогай лишь крови в аорте.

Заглядывай в окна, бери только тех, кто оглохли,

Бери мертвецов, посвящай их в свой призрачный орден.

Сентябрь, сентябрь!

Забрось меня красными ветками в дом очищенья,

Окутай тягучим туманом и сделай, чтоб звуки исчезли,

Чтоб рядом лицо и глаза, где найду я прощенье,

А если простят – я услышу и звуки и песни.

И сам я спою, сквозь туман различу очертанья:

Здесь черное скорбных деревьев, там белое первой пороши,

И вновь полюблю и начнутся, как прежде, свиданья,

И пыль оботрут с образов, и заплачет кто сможет.

Публикация Нины КОСМАН, сестры Михаила Космана

Нина Косман

КОСМАН, Нина, Нью-Йорк. Родилась в Москве. В эмиграции с 1972 г. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: “Перебои” (Москва, 1990) и “По правую руку сна” (Филадельфия, 1998). Книги на английском: “Behind the Border” (Harper Collins, 1994, 1996) и “Gods and Mortals” (Oxford University Press, 2001), роман "Queen of the Jews" (Philistine Press, 2016). Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Пьесы ставились в театрах Нью-Йорка. Переводы на английский стихов Марины Цветаевой – в двух книгах: “In the Inmost Hour of the Soul“и “Poem of the End”.

Нина Косман

2013-Косман, Нина

* * *

Когда душа пройдет последний оборот

И круг, где сон и краски явью светят,

Пройдет,

И мир, унизанный богатством всех щедрот,

Пронзенный мыслью «Больше щедрости не светит...»,

Поймет,

Что вот: последний круг.

Сюда взошла душа

Творить не вдруг,

Умело, не спеша.

Ибо нет конца. И она понимает:

На кого поглядит, тот бессмертным станет.

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе...

Блок

Твое лицо, запыленное временем,

Мне сказало слова неясные.

А земля раскрывалась веером

И судьбы сплетала бессвязно.

И нету ответов и нету вопросов,

Лишь много скрещений незнающих глаз.

Как русские сани, узбекские косы,

Как весенние дали, весна не для нас.

И звуки сплетались в огнях поминальных,

И желтое с красным мерещилось мне.

И, белый от боли, от знанья, от славы,

Ты много бы отдал крикливой весне.

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

Всё прекрасно, всё неясно,

Так судьбу свою воспой,

Чтобы в прихоти атласной

Нежить в хлад ее и в зной.

Безотчетно нету верных,

Есть туманная строка,

Чья изменчивость в бессменной

Власти мира волшебства.

Маг-волшебник лампу крутит,

Под землею голос – слышь?

Это он из сотен судеб

Выбирает, как малыш.

Меж осеннею накипью

И истекшей весной,

Вольной птицей – и ястребом

На холсте в мастерской,

Между тенью и формою

Тени в земле

Тенью повторною

Живущих вовне,

Между мерой и образом

Повторных миров

Оркестровкой наркоза –

В молитв часослов...

Выбирай, коль покою

Тебе не дает

Над твоей мастерскою

Голубой потолок.

Когда я – с ума,

То ты не поймешь

И подивишься, не зная:

То блажь, или ложь,

Или – льняность сама,

Что льнет к ненарочному раю.

Когда я – уйду,

То, не зная – куда,

Ты кинешься жизни в обход,

Где растет «никогда» под травой «лебеда»

В стране «улюлю»,

Где блажное живет.

Напутствие

В буднях пускай горит,

В часиках дня таится

Меня и тебя гибрид,

Жизнь в бесконечных лицах

Имеет права на все

Поразительных снов ненастья.

Так буду же я – тебе

Буднем орлиной масти.

Дам силу орлиных век,

Чтоб в утре ты весь пропасть мог.

Вклювываться в молчанье

Проспавших свой час – рек,

Орлом за скользящей ланью,

Утренней хваткой ранью –

Крылами разрой свет.

Скок! – под фонарь, затаивши рыданье,

Ночь разблистала свое мирозданье.

Фонарная длинь расширяется кругом.

Кругами сестренки бегут за недугом.

Одна – это шах фонарей фонарю.

Другая – догонит сестру наяву,

Если фонарь выжжет душу себе,

Если весь город отдастся судьбе,

Если фиалковой влажной ленцой

Мир прополощет ночное лицо.

Всё ж не догнать февралю февраля.

Ночь в оборот – и погоня зазря.

Сестренка поймает сестру за косицу,

Но утро настанет, рыдая столицей.

Два синеньких гнома бегут друг за другом.

Фонарь разливается седеньким кругом.

Кажется, кожица тухнет на сестрах.

Кажется, множатся в глазищах монстры.

Фонарь опадает движеньями века.

Ты за мной гонишься слепеньким эхом.

КОСМАН, Нина (Nina Kossman), Нью-Йорк. Родилась в Москве. В эмиграции с 1972 г. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: “Перебои” (Москва, 1990) и “По правую руку сна” (Филадельфия, 1998). Книги на английском: “Behind the Border” (Harper Collins, 1994, 1996) и “Gods and Mortals” (Oxford University Press, 2001). Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Пьесы ставились в театрах Нью-Йорка, на Off-Off-Broadway. Английские переводы стихов Марины Цветаевой собраны в двух книгах: “In the Inmost Hour of the Soul“ и “Poem of the End”.

2013-Косман, Нина

* * *

Когда душа пройдет последний оборот

И круг, где сон и краски явью светят,

Пройдет,

И мир, унизанный богатством всех щедрот,

Пронзенный мыслью «Больше щедрости не светит...»,

Поймет,

Что вот: последний круг.

Сюда взошла душа

Творить не вдруг,

Умело, не спеша.

Ибо нет конца. И она понимает:

На кого поглядит, тот бессмертным станет.

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе...

Блок

Твое лицо, запыленное временем,

Мне сказало слова неясные.

А земля раскрывалась веером

И судьбы сплетала бессвязно.

И нету ответов и нету вопросов,

Лишь много скрещений незнающих глаз.

Как русские сани, узбекские косы,

Как весенние дали, весна не для нас.

И звуки сплетались в огнях поминальных,

И желтое с красным мерещилось мне.

И, белый от боли, от знанья, от славы,

Ты много бы отдал крикливой весне.

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

Всё прекрасно, всё неясно,

Так судьбу свою воспой,

Чтобы в прихоти атласной

Нежить в хлад ее и в зной.

Безотчетно нету верных,

Есть туманная строка,

Чья изменчивость в бессменной

Власти мира волшебства.

Маг-волшебник лампу крутит,

Под землею голос – слышь?

Это он из сотен судеб

Выбирает, как малыш.

Меж осеннею накипью

И истекшей весной,

Вольной птицей – и ястребом

На холсте в мастерской,

Между тенью и формою

Тени в земле

Тенью повторною

Живущих вовне,

Между мерой и образом

Повторных миров

Оркестровкой наркоза –

В молитв часослов...

Выбирай, коль покою

Тебе не дает

Над твоей мастерскою

Голубой потолок.

Когда я – с ума,

То ты не поймешь

И подивишься, не зная:

То блажь, или ложь,

Или – льняность сама,

Что льнет к ненарочному раю.

Когда я – уйду,

То, не зная – куда,

Ты кинешься жизни в обход,

Где растет «никогда» под травой «лебеда»

В стране «улюлю»,

Где блажное живет.

Напутствие

В буднях пускай горит,

В часиках дня таится

Меня и тебя гибрид,

Жизнь в бесконечных лицах

Имеет права на все

Поразительных снов ненастья.

Так буду же я – тебе

Буднем орлиной масти.

Дам силу орлиных век,

Чтоб в утре ты весь пропасть мог.

Вклювываться в молчанье

Проспавших свой час – рек,

Орлом за скользящей ланью,

Утренней хваткой ранью –

Крылами разрой свет.

Скок! – под фонарь, затаивши рыданье,

Ночь разблистала свое мирозданье.

Фонарная длинь расширяется кругом.

Кругами сестренки бегут за недугом.

Одна – это шах фонарей фонарю.

Другая – догонит сестру наяву,

Если фонарь выжжет душу себе,

Если весь город отдастся судьбе,

Если фиалковой влажной ленцой

Мир прополощет ночное лицо.

Всё ж не догнать февралю февраля.

Ночь в оборот – и погоня зазря.

Сестренка поймает сестру за косицу,

Но утро настанет, рыдая столицей.

Два синеньких гнома бегут друг за другом.

Фонарь разливается седеньким кругом.

Кажется, кожица тухнет на сестрах.

Кажется, множатся в глазищах монстры.

Фонарь опадает движеньями века.

Ты за мной гонишься слепеньким эхом.

2013-Косман, Нина

* * *

Когда душа пройдет последний оборот

И круг, где сон и краски явью светят,

Пройдет,

И мир, унизанный богатством всех щедрот,

Пронзенный мыслью «Больше щедрости не светит...»,

Поймет,

Что вот: последний круг.

Сюда взошла душа

Творить не вдруг,

Умело, не спеша.

Ибо нет конца. И она понимает:

На кого поглядит, тот бессмертным станет.

* * *

О доблестях, о подвигах, о славе...

Блок

Твое лицо, запыленное временем,

Мне сказало слова неясные.

А земля раскрывалась веером

И судьбы сплетала бессвязно.

И нету ответов и нету вопросов,

Лишь много скрещений незнающих глаз.

Как русские сани, узбекские косы,

Как весенние дали, весна не для нас.

И звуки сплетались в огнях поминальных,

И желтое с красным мерещилось мне.

И, белый от боли, от знанья, от славы,

Ты много бы отдал крикливой весне.

ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ

Всё прекрасно, всё неясно,

Так судьбу свою воспой,

Чтобы в прихоти атласной

Нежить в хлад ее и в зной.

Безотчетно нету верных,

Есть туманная строка,

Чья изменчивость в бессменной

Власти мира волшебства.

Маг-волшебник лампу крутит,

Под землею голос – слышь?

Это он из сотен судеб

Выбирает, как малыш.

Меж осеннею накипью

И истекшей весной,

Вольной птицей – и ястребом

На холсте в мастерской,

Между тенью и формою

Тени в земле

Тенью повторною

Живущих вовне,

Между мерой и образом

Повторных миров

Оркестровкой наркоза –

В молитв часослов...

Выбирай, коль покою

Тебе не дает

Над твоей мастерскою

Голубой потолок.

Когда я – с ума,

То ты не поймешь

И подивишься, не зная:

То блажь, или ложь,

Или – льняность сама,

Что льнет к ненарочному раю.

Когда я – уйду,

То, не зная – куда,

Ты кинешься жизни в обход,

Где растет «никогда» под травой «лебеда»

В стране «улюлю»,

Где блажное живет.

Напутствие

В буднях пускай горит,

В часиках дня таится

Меня и тебя гибрид,

Жизнь в бесконечных лицах

Имеет права на все

Поразительных снов ненастья.

Так буду же я – тебе

Буднем орлиной масти.

Дам силу орлиных век,

Чтоб в утре ты весь пропасть мог.

Вклювываться в молчанье

Проспавших свой час – рек,

Орлом за скользящей ланью,

Утренней хваткой ранью –

Крылами разрой свет.

Скок! – под фонарь, затаивши рыданье,

Ночь разблистала свое мирозданье.

Фонарная длинь расширяется кругом.

Кругами сестренки бегут за недугом.

Одна – это шах фонарей фонарю.

Другая – догонит сестру наяву,

Если фонарь выжжет душу себе,

Если весь город отдастся судьбе,

Если фиалковой влажной ленцой

Мир прополощет ночное лицо.

Всё ж не догнать февралю февраля.

Ночь в оборот – и погоня зазря.

Сестренка поймает сестру за косицу,

Но утро настанет, рыдая столицей.

Два синеньких гнома бегут друг за другом.

Фонарь разливается седеньким кругом.

Кажется, кожица тухнет на сестрах.

Кажется, множатся в глазищах монстры.

Фонарь опадает движеньями века.

Ты за мной гонишься слепеньким эхом.

2015-Константинос КАВАФИС в переводе Нины КОСМАН

(1863 – 1933)

Константинос Кавафис (греч. Κωνσταντίνος Π. Καβάφης) – поэт из Александрии, широко признанный величайшим из всех, писавших на новогреческом языке. При жизни опубликовал 154 стихотворения. Родился в семье греческих выходцев из Константинополя, отец – процветающий торговец. После его смерти семья в 1870-1877 годах жила в Англии, затем Кавафис некоторое время жил в Константинополе, Франции, Англии, с 1875 года до кончины – в Александрии. Семья разорилась. Кавафис занимался журналистикой, служил чиновником в министерстве. С 1891 года публиковал стихи лишь для узкого круга александрийских друзей. После 1903 года, когда известный греческий писатель Г.Ксенопулос напечатал о нём в афинском журнале статью «Поэт», Кавафис получил некоторую известность в литературных кругах Греции, издал две книжечки «Стихотворений» в 1904 и 1910 годах, но оставался в стороне от тогдашнего словесного канона и лишь после смерти был признан величайшим поэтом новогреческого языка.

Византийский аристократ сочиняет в ссылке стихи

Пусть легкомысленные зовут меня легкомысленным.

Когда речь шла о важном, я всегда был более чем

щепетилен. Всё-таки утверждаю, что никто лучше меня

не знает Священное Писание и Каноны Советов.

Каждый раз, когда Ботаниатис в чем-то сомневался,

когда у него была какая бы то ни было церковная проблема,

он советовался со мной, со мной прежде всех.

Но будучи сосланным сюда (будь она проклята, гадюка

Ирини Доукаина!), испытывая невероятную скуку,

не вижу ничего неподобающего в моём развлечении –

сочинительстве шести и восьми-строчных стишков

или поэтизировании мифов

о Гермесе, Аполлоне и Дионисе

или о героях Фессалии и Пелопоннеса;

или в том, что пишу стихи таким строгим ямбом-

двудольным размером, каким, позвольте

и константинопольские интеллектуалы не умеют.

Именно эта строгость и вызывает их неодобрение.

Торжественное шествие

Процессия священников и мирян –

представителей всех профессий –

проходит по улицам и площадям

Антиохии, известного города.

Во главе этой внушительной процессии

красивый мальчик, весь в белом,

несет в поднятых руках Крест:

наша сила и надежда, наш святой Крест.

Язычники, недавно столь высокомерные,

сегодня в трусливом молчании

быстро отползают от процессии.

Путь они от нас стоят подальше, как можно дальше

(пока не отреклись от своих ошибок).

Святой крест идет вперед; он приносит радость и утешение

в каждом квартале, где живут христиане,

и где богобоязненные ликуют

и, стоя в подъездах, приветствуют его с благоговением –

силу и спасение нашей Вселенной, Крест.

Этот ежегодный христианский праздник

сегодня, знаете ли, еще значительнее.

Наконец, спасена империя.

Ужасный, подлый Юлиан

больше не царствует.

Помолимся же за здравие благочестивейшего Иовиана.

ИТАКА

Когда отправишься на свою Итаку,

молись, чтобы твой путь был долгим,

не бойся ни лестригонов, ни циклопов,

ни рассерженного Посейдона.

Ты их на своем пути не повстречаешь

если твои мысли будут высоки,

если высокое волнение овладеет твоим духом и телом.

Лестригоны и циклопы,

свирепый Посейдон – ты их не встретишь,

если сам не приведешь их в свою душу,

если перед тобой не поставит их твоя душа.

Молись, чтобы твой путь оказался долгим.

Пусть будет много летних рассветов,

когда ты с радостью и наслаждением

причалишь в бухты, в которых никогда не бывал.

Пройдись по рынкам финикийцев,

купи себе множество красивых вещей,

накупи янтарь, кораллы, жемчуг, слоновую кость,

какие-нибудь сладостные благовония,

головокружительные духи –

благовоний накупи как можно больше;

и побывай в городах Египта,

наберись знаний у тамошних мудрецов

Не забывай про свою Итаку,

тебе суждено туда вернуться.

Но с возвращением не торопись.

Пусть твой путь был долгим.

Чем дольше ты в пути, тем лучше.

Чтобы к прибытию на свой остров, ты был стар,

обогащен всем, что ты видел в пути,

не ожидая, что разбогатеешь дома.

Итака подарила тебе чудесное путешествие.

Если б не она, ты бы никуда не уехал.

Теперь ей больше нечего тебе дать.

А если она тебе покажется бедной,

То ты не обманулся.

Ты так много повидал, стал настолько мудрее,

ты уже понял, что значат эти Итаки.

2015-Нина КОСМАН. Воспоминания о ЗАВАЛИШИНЕ

Совсем недавно мне вспомнился Вячеслав Клавдиевич Завалишин, известный (а ныне, к сожалению, забытый) литературный критик, поэт, искусствовед, Эмигрант (с большой буквы) прошлого века.

Я его довольно хорошо знала в начале 90-х; он написал рецензию на мой первый сборник стихов, и я несколько раз была у него дома. Помню, утром 1-го июня 1995-го мне показалось, будто его тень пролетела надо мной. Я набрала его номер, его жена подняла трубку, сказала, что он умер шесть часов назад. Всего лишь несколько раз в жизни я чувствовала чей-то уход на расстоянии. Странно, что именно уход Завалишина я так осознала, – хотя мы и дружили, мы не были настолько близки, чтобы его душа, уходя, подарила мне свой прощальный привет. Но души знают больше, чем мы, и по-видимому, его душа была ближе к моей, чем я предполагала.

К столетию со дня его рождения постараюсь вспомнить – и записать – мои разговоры с этим замечательным человеком, поэтом, журналистом, искусствоведом, писателем и другом художников и поэтов русского Нью-Йорка.

Сегодня искала его книгу о Малевиче и нашла два экземпляра: он дважды подарил мне свою книгу, не потому что хотел (хотя, конечно, был очень щедр), а потому что забыл, что уже один раз её мне дарил. Он много пил и был уже стар, поэтому часто забывал детали быта, но то, что его интересовало, он помнил хорошо. Когда Вячеслав Клавдиевич дарил мне свою книгу о Малевиче в первый раз, он рассказывал о том, что Малевич сам смастерил для себя гроб, расписанный в супрематическом стиле. А когда он дарил мне её во второй раз, то рассказывал о том, что Пикассо подарил Малевичу коробки скоростей, и пояснил, что речь шла о коробке в символическом смысле, не в буквальном. Завалишин любил говорить о Малевиче. Тогда я не думала, что мне придется вспоминать эти разговоры, а то бы записывала. (Теперь, просматривая его книгу о Малевиче, я вспоминаю его рассказы и вижу, как тесно они переплетены с материалом книги.) Помню, он говорил, что одно время был склонен думать, что графика Малевича сильнее его цветописи, т.е. что его линии оригинальнее красок, но Георгий Костаки, коллекционер русского авангарда, убедил его в том, что нельзя отделять Малевича-графика от Малевича-живописца, так как у Малевича линия и цвет взаимно дополняют друг друга.

От Завалишина я впервые услышала об Институте Жизнеспособности (ИЖ), основанном Александром Богдановым в конце 20-х годов. Одной из целей института было приспособление масс трудящихся к новым условиям жизни: под эгидой ИЖ Малевич создал теорию архитектонов для предотвращения надвигающегося на послереволюционную Россию жилищного кризиса. Архитектоны – это миниатюрные модели зданий; архитектоны Малевича состояли из кубов, параллелепипедов, шаров, пирамид. (Если бы ИЖ смог воплотить в жизнь идеи Малевича-изобретателя, по словам Вячеслава Клавдиевича, он бы стал российским Франком Ллойдом Райтом.)

Когда Вячеслав Клавдиевич рассказывал о Малевиче, он говорил связно, интересно, красиво; как только начинался разговор о каких-нибудь проблемах быта (а у него много было таких проблем, т.к. с бытом он не ладил), он терялся, его речь становилась сумбурной, его рука сразу тянулась к рюмке – без рюмки ежедневный быт был слишком болезненной темой, а с рюмкой, и не одной, и быт казался радостней, краше – да и сам Вячеслав Клавдиевич. Рассказами о художниках, в частности о Малевиче, он старался не только уйти от болеющего быта, но и полностью его уничтожить: быт был его явной слабостью, а рассказы о художниках – силой.

Помню, он рассказывал, что в 1919 г. в Советской России планировался сборник "Интернационал Искусств", который так и не был напечатан; в "Интернационале Искусств" собирались напечатать обращение Малевича "К новаторам всего мира". "Это был калейдоскоп метафор в стихотворной форме," – сказал Вячеслав Клавдиевич и процитировал: "Новаторы мировых стран! Бегите от нас! Ибо завтра вы не узнаете нас – настолько мы опустились."

Помимо двух экземпляров своей книги о Малевиче, Вячеслав Клавдиевич подарил мне сборник своих переводов Нострадамуса "Центурии". Его рассказы о Нострадамусе были ещё красочнее, чем о Малевиче. Помню один из них, о еврейском происхождении Нострадамуса. И отец, Жак Нострадам, и мать, и оба его деда перешли из иудаизма в католицизм в 1502 году, не из веры в превосходство одной религии над другой, а под угрозой преследований, изгнания из Прованса; их сын, в будущем известный всему миру как Мишель Нострадамус, родился уже католиком. Один раз, когда я была у него в гостях, Вячеслав Клавдиевич прочитал вслух свои переводы нескольких катренов (четверостиший) Нострадамуса; читал он по-старомодному, с пафосом, красиво, веско. Ещё, помню, он говорил о том, что "Центурии" – это не просто лекции в стихах по истории будущего, направленные из середины 16-го века – в будущее; это лекции по философии истории будущего, написанные страстно и экспрессивно. Говорил Завалишин и о том, что в Советском Союзе Нострадамус был в опале: ещё в 20-е годы в нем видели носителя контрреволюции, что, конечно совсем не удивительно.

Он был большой знаток эмигрантской поэзии и живописи – всех трех волн эмиграции. (До того, что теперь называется "четвертой", он хоть и дожил, но был уже стар, и поэтому не мог так же детально изучать её художников и поэтов.) Мне повезло, что в последние годы жизни он прочитал мой первый сборник стихов и что сборник ему понравился, и что он написал на него рецензию ("Лазейка в озоне"), которая была опубликована в "Новом журнале" посмертно, вместе с некрологом, написанным его другом, художником Сергеем Голлербахом.

Вячеслав Клавдиевич был щедр с друзьями – художниками и поэтами Нью-Йорка, писал рецензии, посвящал им стихи: в его сборнике "Плеск волны" (1980 г.) много стихов посвящены русским эмигрантским художникам тех лет – Сергею Бонгарту, Владимиру Шаталову, Юрию Бобрицкому, Сергею Голлербаху и др.

К концу нашей последней встречи, после того как я ему устно перевела какие-то документы на английский, он негромко и как-то задумчиво прочитал отрывок из "Фауста" Гете о Нострадамусе, в переводе Пастернака:

Встань и беги, не глядя вспять,

А провожатым в этот путь

Творенье Нострадама взять

Таинственное не забудь.

И ты прочтёшь в движенье звёзд,

Что может в жизни проистечь.

С твоей души слетит нарост,

И ты услышишь духов речь.

Вячеславу Клавдиевичу эти строки были, безусловно, близки. Если духи кого-то и удостаивают беседой, то именно он должен быть их непременным собеседником, не только потому что теперь он и сам – дух, а и потому что он всегда жил ради вдохновения (в-дух-новения) – как своего, так и чужого, которое он любил, как своё.

Нью-Йорк

КОСМАН, Нина (Nina Kossman), Нью-Йорк. Родилась в Москве. В эмиграции с 1972 г. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: “Перебои” (Москва, 1990) и “По правую руку сна” (Филадельфия, 1998). Книги на английском: “Behind the Border” (Harper Collins, 1994, 1996) и “Gods and Mortals” (Oxford University Press, 2001), роман "Queen of the Jews" (Philistine Press, 2016). Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Английские переводы стихов Марины Цветаевой собраны в двух книгах: “In the Inmost Hour of the Soul” и “Poem of the End”.

Нина Косман

2014-Нина КОСМАН

* * *

В сумрачное утро разве знаешь

к каким оттенкам склонится закат

и скудость обещанья променяешь

на всё, чем час сегодняшний богат.

А после поздно теребить молитвы

и падать на колени и бубнить

о вдохновенье, временем убитом,

и вновь его вязать за нитью нить.

* * *

По кровле покатится загнанный ком

Дождя и желанья и знанья – o ком?

А ниже, из крохотных робких оконц

Говор усталых и плачущих солнц.

Солнечком узким освещена,

Пригорюнилась память, в миру одна.

Покинули память

И в дождь и в снег

Отправились чаять

Живых утех.

Память сидит. Мне в ней памятны веки,

Закрытые в ночь, как желанья калеки.

* * *

Я в миру умоюсь

И пером пройдусь

По тропе – как тростью

Ударяя в грусть.

Одаряя жилы

Чернильной тьмой

Маетой умоюсь,

Моровой тоской.

Натаскаю перья –

Тоску поджечь,

На словах-качелях

Избегая смерть.

Ибо смерть-чернила

У меня в крови.

Коли кровью мира

Опился – не мри.

* * *

Обрящущий душу поймет впопыхах,

Что искал он совсем другого.

В ржавом налете на чутких листах

Привкус иссиза-вдовий.

Подернутый тучей жизни,

Город стыдился глаз,

Живущих им, как стриптизом

Живет, побираясь, джаз.

Пробираясь тропинкой вдовьей,

Город души свои ронял:

Подбирайте – о, на здоровье! –

Кормитесь бурдой начал

Утр с фонарейным свистом

С трауром вперемеж –

Живите под дождь быстро:

Ведь мне умирать надоест.

В ламповом полукруге

Город вновь оживет, устав

Души свои упругие

Плакать на трынь-трав.

КОСМАН, Нина (Nina Kossman), Нью-Йорк. Родилась в Москве. В эмиграции с 1972 г. Поэт, прозаик, драматург, художник, скульптор, переводчик. Сборники стихов: “Перебои” (Москва, 1990) и “По правую руку сна” (Филадельфия, 1998). Книги на английском: “Behind the Border” (Harper Collins, 1994, 1996) и “Gods and Mortals” (Oxford University Press, 2001). Стихи, рассказы и переводы публиковались в США, Канаде, Испании, Голландии и Японии. Пьесы ставились в театрах Нью-Йорка, на Off-Off-Broadway. Английские переводы стихов Марины Цветаевой собраны в двух книгах: “In the Inmost Hour of the Soul“ и “Poem of the End”.

Марина КРАВИЦ, Тель Авив.

Театральный художник, книжный график, фотохудожник, поэт. В Израиле с 1996 года. Член Израильского союза художников и Союза писателей.

Марина КРАВИЦ, Тель Авив.

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

Остаток сентября в стакане
И осень в левантийской раме
Что недосказано слогами
Прольётся в временную течь
Но этим можно пренебречь –
Ещё не стих прямая речь
Лишь стих твой голос под ногами
Я балансирую на грани
И разбавляюсь пустяками
Не зная почему не знаю то для чего
Зачем я здесь.

из цикла «12 мгновений Я»

…но разрешите мне быть
разконтурте мой ядерный разум
обесточьте триумф суеты – речевой механизм
есть спрос на жизнь
сердце могло бы ещё вобрать Вашу ярость
( ну подбросьте подбросьте повыше монетку )
осталось четыре игры
накопить тишину…
и я скоро вернусь

3 июня 2009

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

из цикла «12 мгновений Я»

3 июня 2009

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

из цикла «12 мгновений Я»

3 июня 2009

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

из цикла «12 мгновений Я»

3 июня 2009

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

из цикла «12 мгновений Я»

3 июня 2009

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

из цикла «12 мгновений Я»

3 июня 2009

В АЛЬБОМ ЧЁРНОЙ МУЗЕ

Этюд

из цикла «12 мгновений Я»

3 июня 2009

АТЬ !

можешь врать не звонить не отвечать не писать –Ать!
солдатиком оловянным буду рядом стоять
жить-быть охранять мечтать ждать -Ать!
когда? никогда ..? окна твоего в дада -Ать!
мне тебя (я твой!) через рот пустой (сух язык)
долетит простой звук «постой!» долетит? – звать! –Ать!
в мир стремной твой взять меня с собой попросить - жить
без тебя (с тобой) по воде в огонь мне ходить - быть