|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Ирина ЛЫКИНА, Даллас, штат Техас.
Пишет стихи. Работает аудитором. Родилась в Казани в 1984 году. Бывшая спортсменка, имеет множество наград за победы в международных соревнованиях по теннису. Стихи публиковались в сборнике «Золотой Пегас».
|
|
Ирина МАШИНСКАЯ, Нью-Джерси
Поэт, переводчик, критик. Родилась в Москве. Окончила факультет географии и аспирантуру МГУ. Основатель и первый руководитель детской литературной студии «Снегирь» (Москва). Эмигрировала в США в 1991 г. Автор семи поэтических сборников, среди них "Потому что мы здесь", 1995; "После эпиграфа", 1997; "Простые времена", 2000. Вместе с Олегом Вулфом редактирует журнал «Стороны света». Публикации :"Новый журнал", "Встречи", "Строфы века" и др.
Печаталась как поэт, переводчик и критик в журналах "Знамя", "Новый Мир", "Звезда", "Иностранная литература" и др.
Английские стихи Машинской и переводы ее поэзии на сербский, итальянский, английский и французский языки, публиковались в США,Сербии, Италии, Канаде и вошли в такие зарубежные антологии, как "Антология современной русской женской поэзии", сост. В. Полухина (An Anthology Of Contemporary Russian Women Poets, Valentina Polukhina, ed.: Univ of Iowa Press, 2005), "Чужеземец дома. Американская поэзия с акцентом" (Stranger at Home, American Poetry with an Accent, N.Y.: 2008) и др.
|
|
Ксения ЛЫКИНА, Прага.
Профессиональная теннисистка, мастер спорта международного класса, будущий журналист. Родилась в Казани в 1990 году. Публиковалась в сборнике "Золотой Пегас". Автор сборника стихов "Посторонним вход воспрещён!"(Москва,2009). Пишет стихи и увлекается фотографией.
|
|
Михаил МАЗЕЛЬ, Нью-Йорк.
Родился в Москве в 1967 г. В 1997 г. эмигрировал в США. Издал 8 сборников стихотворений и повесть-сказку. Регулярно печатается в Альманахах Нью-Йорка и Филадельфии. Занимается фотографией. С 2004-го года прошли 6 фотовыстовок. С 1997-го года создал и поддерживает собственный Литературно-Художественный Веб-Портал на Интернете. Вице-президент и редактор Веб-Сайта Клуба Русских Писателей Нью-Йорка.
|
|
Ольга МЕЕРСОН (урожд. Шнитке), г. Бетезда (шт. Мэриленд)
Профессор Джорджтаунского университета. Родилась в 1959 г. в России. Жила в Москве. На Западе с 1974 г. До 1995 г. служила регентом в храме Христа Спасителя в Нью-Йорке.
|
|
Пётр МЕЖУРИЦКИЙ, Ор-Акива.
Поэт, прозаик. Родился в 1953 году в Одессе. Окончил филологический факультет Одесского государственного университета и курс специальной педагогики института «Тальпиот» (Тель-Авив). С 1990 года живёт в Израиле. Автор поэтических сборников «Места обитания», «Пчёлы жалят задом наперёд», «Эпоха кабаре».
Стихи и проза публиковались в периодических изданиях в Израиле, США и Европейских странах, включая Россию.
|
|
Александр МЕЛЬНИК, г. Льеж (Бельгия)
Поэт. Родился в 1961 году в Молдавии. На Западе с 2000 года. Председатель оргкомитета Международного поэтического конкурса «Эмигрантская лира». Публикации в поэтических сборниках и альманахах.
|
|
Евгений МИНИН, Иерусалим
Поэт, пародист, издатель. Родился в г. Невель Псковской области. Автор пяти сборников стихов. Член СП Израиля, член СП Москвы, Издатель альманаха «Иерусалимские голоса».
|
|
Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния
Историк. Родился в 1948 году в Молдавии. Окончил Одесский государственный университет. На Западе с 1994 года. Публикации в периодической печати Украины, США, Молдовы.
|
|
Татьяна МИХАЙЛОВА, г. Тверь
Переводчик с немецкого, журналист. Автор книги стихов «Четвёртая пятница». Публикации в альманахах, в журнале «Северомуйские огни» (Бурятия, 2009).
|
|
Евгений МИНИН, Иерусалим.
Поэт, пародист, издатель. Родился в г. Невель Псковской области. Окончил политехнический институт в Ленинграде. Автор пяти сборников стихов. Член СП Израиля, член СП Москвы. Издатель альманаха «Иерусалимские голоса» и юмористического приложения «Литературный Иерусалим улыбается».
|
|
Игорь МИХАЛЕВИЧ-КАПЛАН, Филадельфия
Поэт, прозаик, переводчик, издатель. Родился в Туркменистане. Вырос во Львове. На Западе с 1979 года. Главный редактор литературного ежегодника и издательства "Побережье". Автор шести книг. Стихи, проза и переводы вошли в антологии и коллективные сборники: "Триада", 1996; "Строфы века-II. Мировая поэзия в русских переводах ХХ века", М., 1998; "Библейские мотивы в русской лирике ХХ века", Киев, 2005; "Современные русские поэты", М., 2006, "Антология русско-еврейской литературы двух столетий (1801-2001)", на англ. языке, Лондон - Нью-Йорк, 2007; "Украина. Русская поэзия. ХХ век", Киев, 2008 и т.д. Печатается в литературных журналах и альманахах России, Украины, Англии, Дании, США, Канады, Германии, Израиля и др.
|
|
Николай МУХИН, Екатеринбург
кандидат филологических наук, доцент Уральского государственного университета. Родился 29 ноября 1963 г. в городе Свердловске. В 1986 году окончил филологический факультет Уральского государственного университета. Опубликовал около двадцати работ, в том числе, исследование по проблеме установления авторства текста; учебное пособие по пунктуации и орфографии; раздел учебного пособия по фонетике русского языка.
|
|
БОРИС НАРЦИССОВ
(1906 – 1982)
русский поэт и переводчик. Поэтические сборники «Стихи» (1958); «Голоса» (1961); «Память» (1965); «Подъём» (1969); «Шахматы» (1974); «Звёздная птица» (1978). Посмертно опубликована книга «Письмо самому себе» (Нью-Йорк, 1983).
|
|
Майя НИКУЛИНА, Екатеринбург
поэт, писатель, учёный и публицист. Родилась в 1937 году в Свердловске. Окончила Уральский государственный университет, филологический факультет. Работала библиографом, редактором, заместителем главного редактора екатеринбургского журнала «Урал». В настоящее время – ведущий преподаватель гуманитарной гимназии «Корифей». Автор пяти поэтических книг: «Мой дом и сад», «Имена», «Душа права», «Колея», «Бабья трава», а также книг прозы и исследований, посвящённых философскому осмыслению и переосмыслению культуры и истории Урала. Лауреат ряда литературных премий.
|
|
Валерий ПАЙКОВ, Израиль
Поэт. Доктор мед наук, профессор. Родился в 1939 г. на Украине. С 2000 г. живёт в Израиле. Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Автор девяти стихотворных сборников. Публикации в периодике Израиля, Италии, России, США, в антологии "120 поэтов русскоязычного Израиля" (2005). Составитель альманаха "Год поэзии. Израиль" (совместно с Э. Ракитской).
|
|
Зинаида ПАЛВАНОВА, Иерусалим
Поэт, переводчик, издатель. Родилась в 1944 г. в Мордовии. В Израиле с 1990 г. Член Союза русскоязычных писателей Израиля. Публиковалась в альманахе «День поэзии», в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Континент», «Нева», «Кольцо А», и др. Автор десяти поэтических книг. Член редколлегии «Иерусалимского журнала».
|
|
Виктор РАЙЗМАН, Лос-Анджелес
Поэт. Родился в Одессе в 1934 г. Жил в Ленинграде. С 1991 г. в США. Стихи публиковались в «Альманахе поэзии» (Сан Хосе). Автор трёх сборников стихов.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Раиса РЕЗНИК, Сан-Хосе, Калифорния
Поэт, редактор альманаха «Связь времён». Родилась в 1948 г. в с. Песчанка Винницкой области. На Западе с 1994 г. Сб. стихов: «На грани» (на русском и англ.), 1997; «О главном и вечном» (поэтическое переложение еврейских пословиц), 1997; «Точка опоры», 1999. Публикации в альманахе «Встречи» (Филадельфия), в «Альманахе Поэзии» (Сан-Хосе).
|
|
Алексей РЕШЕТОВ
(3 апреля 1937 года, Хабаровск - 29 сентября 2002 года, Березники)
российский лирический поэт и писатель. Начал писать стихи с 1953 года. Первая книга «Нежность» вышла в 1961 году, и была замечена критиками. В 60-70-е годы вышли сборники «Белый лист», «Рябиновый сад», «Лирика» и другие. В 2005 году стал лауреатом Всероссийской литературной премии имени Д.Н. Мамина-Сибиряка. Премия была присуждена посмертно за собрание сочинений в трёх томах. В Березниках установлен памятник поэту, его именем названа площадь, в Екатеринбурге на доме, где жил Алексей Решетов, установлена мемориальная доска. С 1999 года проводится фестиваль «Решетовские встречи», вручается литературная премия им. А.Л. Решетова.
|
|
Ольга РОЖАНСКАЯ
(1951, Москва - 2009, о.Сицилия)
поэт. Училась на мех-мат факультете МГУ, окончила математический факультет Калининского университета. Преподавала математику в вузах Москвы. В 1980-м году вышла самиздатская книга стихов (тир. 100 экз.). Позже печаталась в журналах "Юность", "Континент", "Комментарии", в газете "Русская мысль". Автор трёх книг стихов.
|
|
Клавдия РОТМАНОВА, Дюссельдорф, Германия
Поэт, прозаик, публицист. Родилась в 1949 г. в Полтавской области. Выросла в Латвии. На Западе с 1993 г. Автор книги стихов «Силуэты судьбы», а также ряда публикаций в периодических, литературных и сетевых изданиях России, Латвии, Польши и Германии.
|
|
Евгений СЕЛЬЦ, Тель-Авив.
Поэт, прозаик, эссеист. Родился в Новокузнецке в 1958 году. Окончил Литературный институт им. Горького в Москве. В Израиле с 1991 года. Автор двух поэтических сборников и книги новелл. Эссе, стихи и рассказы публиковались в Израиле, России, Германии, США.
|
|
Борис РЫЖИЙ
( 1974, Челябинск - 2001, Екатеринбург )
окончил Горный институт и аспирантуру института геофизики Уральского отделения РАН. Опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Вёл рубрику "Актуальная поэзия с Борисом Рыжим" в газете "Книжный клуб" (Екатеринбург). Участвовал в международном фестивале поэтов в Голландии. Публиковался в журналах "Урал", "Звезда", "Знамя", альманахах "Urbi" и "Арион". Лауреат премии "Антибукер"(Поощрительная премия "Незнакомка", 1999) и "Северная Пальмира" (2000, посмертно). Всего им написано (и сохранилось в черновиках) более 1300 стихотворений, из которых изданы около 250. Стихи Рыжего переведены на английский, голландский, итальянский, немецкий языки.
|
|
Ирина САВИЦКАЯ, Лондон
Поэт. Жила в Ташкенте. Автор сборника стихов "Семь разноцветных вёсен" (1998). Публикации в журнале "Звезда Востока". Участник фестивалей авторской песни.
|
|
Инна САНИНА, Лос-Анджелес
Поэт, прозаик. По образованию - архитектор (кандидат наук). Член Союза писателей Беларуси. Автор четырёх поэтических сборников: «Цветы времени», «Смысл», «Родники», «Листопад». Публикации в периодических изданиях русского Зарубежья, Беларуси, России, Германии.
|
|
Игорь САХНОВСКИЙ, Екатеринбург
родился в 1958 году в городе Орске. В 1981 году окончил филологический факультет Уральского госуниверситета. Стихи Игоря Сахновского печатались в литературных журналах Екатеринбурга, многочисленных сборниках и антологиях. В 1988 году выпустил книгу стихов «Взгляд». Автор четырёх книг рассказов и повестей. Лауреат литературных премий за прозаические произведения. По роману Игоря Сахновского «Человек, который знал всё» снят художественный фильм.
|
|
Валентина СИНКЕВИЧ, Филадельфия
Поэт, литературный критик, эссеист, редактор альманаха «Встречи». Составитель антологии русских поэтов второй волны эмиграции «Берега»,1992. Родилась в 1926 г. в Киеве. На Западе с 1942 г. Одна из авторов-составителей (с Д. Бобышевым и В. Крейдом) «Словаря поэтов русского зарубежья», 1999. Автор поэтических сборников и книг «Огни», 1973; «Наступление дня»,1978; «Цветенье трав»,1985; «Здесь я живу»,1988; «Избранное»,1992; «Триада», 1992; литературных мемуаров «…с благодарностию: „были“», 2002 и др., публикаций в ряде антологий и сборников: «Берега»,1992; «Строфы века», 1995; «Вернуться в Россию стихами»,1996; «Мы жили тогда на планете другой», 1997; «Русская поэзия XX века»,1999; «Киев. Русские поэты. XX век», 2003 и др., в периодических изданиях: «Перекрёстки/Встречи», «Побережье» (Филадельфия), «Новое русское слово», «Новый журнал» (Нью-Йорк) и др.
|
|
Виктор СМИРНОВ, Екатеринбург
родился в Свердловске в 1957 году. Окончил филологический факультет Уральского госуниверситета. Много лет преподаёт русскую словесность в школе. Стихи Виктора Смирнова публиковались в журнале «Урал», в антологиях уральской поэзии, альманахах и коллективных сборниках. В 2005 году в Екатеринбурге вышла книга стихов Виктора Смирнова «Соляной столб».
|
|
Валерий СОСНОВСКИЙ, Екатеринбург
поэт. Родился в 1968 году в году в Свердловске (ныне Екатеринбург). Окончил философский факультет Уральского Государственного университета. Работал в области психологии, PR, журналистики. Организатор Дней поэзии памяти Бориса Рыжего.
|
|
Леонид СКЛЯДНЕВ, Беэр-Шева.
Родился в 1954 году в г. Бузулук Оренбургской обл. В Израиле с 1991 г. Член Союза писателей Израиля. Автор книги прозы "Цыгане"(2002) и романа "Труба"(2009). Стихи и проза публиковались в периодических изданиях Израиля, Германии и в Интернете.
|
|
Вячеслав СПОДИК, Филадельфия
Поэт, критик, журналист, юрист, доктор философии и права. Родился в Ташкенте в 1948 г. Окончил юридический факультет Ташкентского Государственного университета. В США с 1996 г. В США защитил докторскую диссертацию. Опубликовано более ста журналистских статей в Нью-Йорке, Филадельфии, Нью Джерси, Мэриленде, Флориде. Готовится в печать книга стихов.
|
|
Виктор ФЕТ, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
ФЕТ, Виктор Яковлевич, г.Хантингтон, Западная Виргиния.
Поэт, биолoг. Родился в 1955 г. в Кривом Роге. Эмигрировал в США в 1988 году. Книги: «Под стеклом», 2000; «Многое неясно», 2004, «Отблеск», 2008. Публикации в журналах и альманахах: «Литературный европеец», «Мосты», «Встречи», «Побережье», «Альманах поэзии» и др.
|
|
Анатолий ФОМИН, Екатеринбург
родился в Екатеринбурге в 1960 году. Выпускник филологического факультета Уральского госуниверситета. По окончании университета работает на кафедре общего языкознания; специалист по латинскому и болгарскому языкам, литературной ономастике. Стихи А. Фомина печатались в антологии уральской поэзии, коллективных сборниках и альманахах.
|
|
Берта ФРАШ, Франкфут-на-Майне
Поэт, литературный критик. Родилась в 1950 г. в Киеве. Живёт в Германии с 1992 г. Автор книг: «Мои мосты», 2001; «Осенние слова», 2008. Ведёт рубрику «Новые книги» в журнале «Литературный европеец».
|
|
Владимир ФРЕНКЕЛЬ, Иерусалим
Поэт, эссеист. Родился в 1944 году в г. Горьком (ныне Нижний Новгород). Детство и юность прошли в Риге. В 1985 году арестован по делу о самиздате. В Израиле с 1987 года. Член Союза писателей Израиля. Публикации в журналах и альманахах, выходивших в Латвии, Израиле, США, Франции. Автор шести сборников стихов. Лауреат премии им. Ури-Цви Гринберга ( 2002) и премии Союза писателей Израиля (2008).
|
|
Илья ФРИДЛИБ
(1934, Ленинград – 2008, Сан-Хосе, Калифорния). Поэт, писатель, переводчик, редактировал журнал «ДОМestic» и ежегодник «Альманах Поэзии». Эмигрировал в США в 1993 году. Автор одиннадцати поэтических сборников: «Здравствуй!», 1997; «Мелодии улиц и проспектов», 2000; «Тропы», 2004; «Десять лет на другом берегу», 2002 и др.
|
|
Борис ХАЙКИН, Иерусалим.
Поэт, член союза писателей Израиля. Родился на Украине. Жил в Казахстане. В Израиле с 1999 года. Автор восьми книг, изданных в Израиле, России и Казахстане. Публиковался в «Антологии поэзии» (Израиль); «Антологии рассказов и стихов» (Москва-Тель-Авив); «Год поэзии» (Израиль).
|
|
Андрей ЧЕРЕПОВ, Израиль.
Родился в Душанбе в 1981 году. Работает программистом. Автор сборника стихов «Внутрь себя» (изд-во «ЭРА», 2006 год).
|
|
Вилен ЧЕРНЯК, Вест-Голливуд, Калифорния.
Поэт и переводчик. Родился в 1934 г. в Харькове. В США с 2000 г. Автор книг: «Разные слова» (2006); «Памятные даты» (2009). Публиковался в альманахах: «Побережье», «Альманах поэзии», антологиях стихов поэтов США, периодике Украины и Израиля. Постоянный автор еженедельника «Панорама» (Лос-Анджелес).
|
|
Лия ЧЕРНЯКОВА, Милуоки, штат Висконсин
Поэт, автор песен. Родилась в Харькове. Окончила Харьковский Государственный Университет. Автор сборника стихов «Записки на сфинкском». Участник поэтических фестивалей и бардовских слётов в Америке и Украине.Член клуба писателей Нью-Йорка и КСП-Мидвест.
|
|
Николай ШАМСУТДИНОВ, Тюмень
Поэт, публицист, переводчик. Род. в 1949 г. на п-ве Ямал. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Член Русского ПЕН-клуба. Автор двадцати поэтических книг: «Выучиться ждать», «Прощание с юностью», «Лунная важенка», «Скуластые музы Ямала», «Женщина читает сердцем», «Любовь без утоления», «Пенорожденная», «Заветная беззаветность» и др. Лауреат Всероссийской литературной премии им. Д.Н. Мамина-Сибиряка (2002) и общенациональной – А.М. Горького (2007). Печатался в журналах и альманахах: «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Молодая гвардия», «Нева», «Звезда», «Аврора», «Магазин Жванецкого», «Сибирские огни», «Крещатик» (Германия), «Побережье» (США) и др. Председатель Тюменской региональной организациии Союза российских писателей.
|
|
Елена ЩЕРБАКОВА, Вест-Голливуд, Калифорния.
Поэт. Род. в 1948 г. в Киргизии. Жила в Казахстане. В США с 1995 г. Публиковалась в газетах: «Южный Казахстан», «Панорама» (Лос-Анджелес) и в «Альманахе Поэзии» ( Калифорния ).
|
|
Борис ЮДИН, г.Чери-Хилл, Нью-Джерси
Прозаик и поэт. Род. В 1949 г. в г. Даугавпилсе, Латвия. В 1995 году эмигрировал из Латвии в США. Публикации в журналах и альманахах: "Крещатик", "Зарубежные записки", "Стетоскоп", "Побережье", "Слово\Word", "Встречи", "Дети Ра" и др. Автор четырёх книг. Участник нескольких Антологий. Отмечен премией журнала "Дети Ра".
|
|
Александра ЮНКО, Кишинёв.
Писатель, переводчик, журналист. Родилась в Кишиневе в 1953 году. Участница литературного объединения «Орбита», основанного Кириллом Ковальджи. Автор нескольких книг стихов. Два её исторических романа, три остросюжетных повести и цикл книг для детей написаны в соавторстве с Юлией Семёновой. Стихи разных лет вошли в книгу «Свобода как возраст» (2006).
|
|
Михаил ЮДОВСКИЙ, Франкенталь, Германия
Поэт, художник. Родился в1966 году в Киеве. На Западе с 1992 г. Стихи публиковались в журнале "Родная речь"(Германия), в газете "Новое русское слово". Книги: "Приключения Торпа и Турпа", 1992 (в соавторстве с М. Валигурой); «Поэмы и стихи», 2009.
|
|
Татьяна ЮФИТ, Лондон
Поэт. Родилась в Томске. На Западе с 1998 г. Публикации в сборниках: «Земляки»; «Современное русское Зарубежье» (Москва); «Под небом единым» (Финляндия); «Пушкин в Британии – 2010» (Лондон); «Год поэзии.Израиль, 2007-08»; «Эмигрантская лира. Брюссель – 2009» и др.
|
|
Владимир Борзов, США
БОРЗОВ, Владимир, Аллентаун, шт. Пенсильвания. Поэт, композитор. Родился в 1953 г. Жил в Москве и Минске. Окончил Белорусский государственный университет и Белорусскую консерваторию. С 1993 года живет в США. Публиковался в периодических изданиях Америки. Автор книги стихов "Детали", 2011.
|
|
Людмила Брянцева, Израиль
БРЯНЦЕВА, Людмила, Цфат. Родилась в Москве в 1933 г. Поэт. Врач-физиолог, кандидат медицинских наук. Много лет работала в области космической и подводной медицины. С 1997 года живет в Израиле. Автор более ста печатных работ, в том числе семи научно-популярных книг.
|
|
Лина Вербицкая, США
ВЕРБИЦКАЯ, Лина, Блумфильд, Нью-Джерси. Поэт, прозаик. Эмигрировала в США в 1992 году. Публиковалась в альманахах: «Встречи», «Побережье» (Филадельфия), в периодических изданиях США и Украины.
|
|
2014-Лев ОЗЕРОВ
(1914-1996)
К 100-летию со дня рождения
ДУША СОВЕРШАЕТ ПОЛЕТ
* * *
Имеется у мастеров
Особый дар прикосновенья,
И это – лучший из даров,
И выше нет вознагражденья:
Дотронуться, оставить след
Своей единственной натуры
На много дней, на много лет
На белизне клавиатуры,
На глине, мраморе, стекле,
На арфе, на листе бумаги, –
И это знак твоей отваги
В час пребыванья на земле.
* * *
Раздвигаю звучанье души до звучанья органа.
Если рана болит, то на все мироздание рана,
Если радость – она откликается в целой
вселенной:
На зеленой траве, на соленой волне белопенной.
Было трудно ребенку пройти от стены
до порога, -
На житейских путях и души расширялась дорога,
И теперь моя мысль не песчинка в песке,
а планета.
Ей смешны, как доказано, скорости звука и света.
Я боюсь растерять на горячих путях мирозданья
И легенды, и сказки, и детские воспоминанья,
Простодушье свирели, и песенность дудки
пастушьей
И живое дыханье развеять в пустыне бездушья.
Мне, вкусившему зноя и стужи
мирского простора,
До зарезу нужна эта цепкость орлиного взора,
Что объемлет былинку и гулкую ширь океана...
Раздвигаю звучанье души до звучанья органа!
* * *
Бывает, на исходе лета
Покажется – весна жива,
Еще земля листвой одета
И зелена еще листва.
Но в этой зелени дозрелой,
Особенно погожим днем,
Одна березка в роще целой
Осенним схвачена огнем.
И в этой роще, с виду летней,
Почуяв первый зимний дух,
Она пылает всех заметней
И раньше всех своих подруг.
Так, без оглядки на природу,
Но горестный предвидя миг,
Я так же чувствую невзгоду
И раньше, и больней других.
* * *
Я заброшен в эту эпоху,
В эту волглую полутьму,
В этот край, неугодный Богу
И подвластный ему одному.
Я заброшен судьбой или роком,
То ли другом, то ли врагом
Между Западом и Востоком,
Между святостью и грехом.
Не в свою родившийся пору
И почтивший за благо нужду,
По зеркально-паркетному полу,
Как по минному полю, иду.
* * *
Пренебрегая словесами,
Жизнь убеждает нас опять:
Талантам надо помогать,
Бездарности прорвутся сами.
* * *
Жить возрожденцу тяжело
В эпоху гневного распада,
Когда ни лада и ни склада,
Повсюду битое стекло,
Щебенка, треск и канонада,
Еще не вырос новый Бах,
Еще грядущее в гробах,
Еще запреты в старой силе.
Но я хочу, как в дни былые,
Увидеть на твоих губах
Улыбку будущей России.
* * *
И вспомнить некому. Нет никого,
Кто подтвердит, что это было, было
И былью поросло. Как погляжу,
Уходят современники, и это
Есть старость, если хочешь назови
Иначе – поздний час или усталость,
Но суть всё та же. Адреса ушли,
И телефоны замолчали. Может,
И не было на свете ничего,
И вот сейчас горячечная память
Из бездны голос возвратила мне,
Усмешку, взгляд. Когда все это было?
Я не заметил, как прошли года.
Их раньше называли: диктатура,
Социализм, теперь совсем не так:
Жестокость, произвол, пора застоя.
Двойные имена, а жизнь одна.
И кто ее вернет мне? Нет ответа.
И быть не может...
* * *
Пульсирует время. Упорно
Пульсирует время. Пока
Пульсирует время, валторна
Свой зов посылает в века.
Покуда пульсирует время,
Покуда валторна зовет,
Клубится вселенская темень,
Душа совершает полет
К таким галактическим высям,
Куда не проникнуть умом.
Ужели наш ум независим?
И много ль мы знаем о нем?
* * *
Меня тревожит жажда совершенства.
Несовершенство чувствуя свое,
Я вовсе не кляну житье-бытье, -
Фальшивого я опасаюсь жеста
И лживого удобного словца,
Что заменяет истину на сутки,
Что прячет искренность за прибаутки,
За шуточки лукавого льстеца.
Мне беспощадность к самому себе
Нужна как школа, как ее ступени.
Бахвальство пусть сменяется смятеньем,
Смятенье – трезвой выдержкой в борьбе,
Уверенностью, волей. Может статься,
Удастся мне настойчивым трудом
Коснуться потолка одним крылом,
Одной строкою в памяти остаться?
* * *
Еще нет текста. Есть виденье.
Есть облачко намек, мотив.
Предвидится произведенье,
Но нет его, хоть автор жив
И полон планов. Есть страницы
И строчки. Стержня нет. Пока.
Есть были, есть и небылицы,
И тянется к перу рука,
Но замирает с полдороги,
Все замыслы уходят вспять,
Открыта толстая тетрадь,
Но невидимка на пороге
Помедлить просит: не спеши,
Доволен будь, что есть виденье.
Предвидится произведенье,
Но есть томление души.
* * *
Между нами – без слов мосты,
Между нами – без слов колея.
Я сказал – подумала ты.
Ты сказала – подумал я.
Может быть, для того мой стих,
Может быть, для того моя речь,
Чтобы эхо желаний твоих
Я сумел надолго сберечь.
* * *
Мне кажется, что от меня
К тебе идут в часы разлуки
В ночной тиши, при свете дня –
Радиоволны, токи, звуки,
И от тебя идут в ответ
Радиоволны, звуки, токи,
Какой-то негасимый свет
И весть, что мы не одиноки,
Что происходит разговор,
Который мы, увы, не слышим.
Не говори, что это вздор,
Нет, это воздух. Им мы дышим.
* * *
Светится вполнакала
Лампочка на чердаке.
Если бы ты знала
В дальнем своем далеке,
Как это много значит,
Если не сплошь мгла.
Что-то вдали маячит,
Кличет из-за угла.
В тусклом чердачном оконце
Светится огонек.
Он не меньше, чем солнце,
Когда человек одинок.
* * *
Радость может обернуться болью,
Хоть и называется любовью.
Райские просторы ловит взгляд,
Но когда вглядеться – сущий ад.
В радости необычайной встречи
Небывалая таится грусть,
Но о ней не может быть и речи,
Помню, знаю. Молча, наизусть.
Каждое к тебе прикосновенье –
Как зарубка на живом стволе.
Память держит каждое мгновенье,
Что прошло при свете и во мгле,
Что прошло, но навсегда осталось
В золотых глубинах существа.
Что там молодость и что там старость –
Обновленная душа жива.
Болевая, нервы на пределе,
Нет названия у этих лет.
Как же мы вдвоем с тобой сумели
Из ночного мрака высечь свет?
* * *
Если дождь переходит в снег,
Если снег переходит в лед,
Это светлые дни для всех,
Человечен такой переход.
Современники страшных дел,
Соплеменники странных лиц,
Мы изведали беспредел
В казематах, в стенах больниц.
Разве можно, чтоб каждый год
Нес нагрузку трех и пяти?
Для каких же таких свобод
Море крови должны мы пройти?
* * *
Я не судья. Я не судим.
Я не был в роли адвоката.
И без того я стал седым,
И без того спина горбата.
И без того мне по нутру
Краюха грубого помола.
И без того меня к добру
Клонила жизни злая школа.
* * *
Я думаю о простом,
Но думы мои бесполезны:
Каким таким шестом
Оттолкнуться от бездны,
Оттолкнуться от тьмы
И плыть в направлении к свету?
Какие усилия мы
Тратим, чтоб кануть в Лету!
* * *
Мы все кончаемся в начале
Какого-то куска пути,
Который людям завещали
Без нас по-нашему пройти.
И невозможно нам проверить,
Как выполняют наш завет,
И остается только верить
В ту даль годов, где нас уж нет.
Публикацию подготовила София Кугель
Лев Адольфович ОЗЕРОВ (1914, Киев – 1996, Москва) – русский поэт и переводчик, литературный критик, литературовед. Закончил МИФЛИ (1939) и его аспирантуру (1941), защитил кандидатскую диссертацию. Участник Великой Отечественной войны, военный журналист. С 1943 г. до последних дней жизни преподавал в Литературном институте, профессор (с 1979 г.) кафедры художественного перевода, доктор филологических наук. Первая публикация стихов в 1932 г., первая книга издана в 1940 г. Выпустил более 20 прижизненных сборников. Опубликовал множество стихотворных переводов, главным образом с украинского, литовского и других языков народов СССР. Автор ряда книг и статей о русской и украинской поэзии, в том числе о творчестве Ф. И. Тютчева, А. А. Фета, Пастернака, а также мемуарных очерков, в том числе об А. А. Ахматовой, Н. А. Заболоцком и других. Статья Озерова «Стихотворения Анны Ахматовой», опубликованная 23 июня 1959 года в «Литературной газете», представляет собой первый отзыв об ее поэзии после долгих лет молчания. Лев Озеров также много сделал для сохранения творческого наследия и для публикации поэтов своего поколения, погибших на войне или в годы сталинских репрессий, или просто рано умерших (в том числе, Ильи Сельвинского, Александра Кочеткова, Дмитрия Кедрина, Георгия Оболдуева). Заслуженный деятель культуры Литовской ССР (1980), лауреат премии журнала «Арион» (1994).
|
|
Рудольф Ольшевский
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
|
|
2013-Ольшевский, Рудольф
К 75-летию со дня рождения
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ…
(1938-2003)
Рудольф Александрович ОЛЬШЕВСКИЙ – поэт, прозаик, журналист, переводчик. Но прежде всего – поэт.
В 70-80 годы он был одним из постоянных и любимых авторов «Юности» и «Сельской молодежи», очень популярных и смелых журналов с миллионными тиражами. Публиковался в «Литературной газете». В молдавских и московских издательствах вышло более двадцати книг с его стихами. Интерес к творчеству Рудольфа не угас и сейчас, об этом свидетельствуют многочисленные сайты Интернета. На его стихи написано множество песен.
Жизнь Рудольфа связана с тремя городами – Одессой, Кишиневом и Бостоном. Одесса была городом его детства и юности, его вечной любовью. Он навсегда остался одесситом. В Кишиневе к нему пришла творческая зрелость, здесь он сложился как поэт. В Бостоне он прожил последние три года и за это время успел сделать очень много. Перевел с идиш книгу Бориса Сандлера «Глина и плоть», посвященную кишиневскому погрому, а также эссе еврейского классика Ихила Шрайбмана. Подготовил 2-й выпуск альманаха «Ветка Иерусалима», в котором собрал еврейских поэтов и прозаиков, живущих в Израиле, США, Германии, Канаде и России. Написал книгу прозы «Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра» – рассказы о своем одесском детстве и не только.
И, конечно же, цикл новых стихов.
Умер он, как настоящий поэт, – во время выступления перед читателями, просто замолчал вдруг на середине стихотворной строчки.
…Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
Здесь представлены стихи разных периодов его творчества.
ВЕЧЕР В БОСТОНЕ
Вечер в Бостоне. Там – уже полночь,
Бьют куранты в метельной тиши.
Доктор Ванинов – скорая помощь
Для загадочной русской души.
За окном розоватые тени,
Дышит темной водой океан.
– Вы еще на работе, Евгений,
Что мне делать? На сердце туман.
Что мне делать? Я чувствую кровью,
Как болит за моею спиной
Между сосен лыжня в Подмосковье,
Что оставлена в жизни иной.
На ненастье, наверное, в теле
Ноют волны, волнуется вал,
Что на берег несет в Коктебеле
Сердолик, и агат, и опал.
Пропишите мне эту неволю
Вперемешку с бедой и виной.
Я рожден исторической болью
В чуждый век на чужбине родной.
Пропишите мне, доктор, таблетки
И отвар из херсонской травы,
Чтобы выпил я и однолетки
Снова встретились в центре Москвы.
Чтоб на кухне в полшаге от славы
Пили пасынки СССР.
И звучала струна Окуджавы,
И смеялся Фазиль Искандер.
Чтобы был у работы украден
Зимний вечер. От Пушкинских строк
Друг сердечный мой, Стасик Рассадин,
Чтоб всплакнул, удержаться не смог.
Чтоб ценили за меткое слово,
За энергию правды в строке,
Чтоб толпа узнавала Попцова,
Когда мы с ним спускались к Оке.
Бьют наотмашь в России куранты.
Время ночи. Не наш это час.
Мы и там уже все эмигранты –
Государство покинуло нас.
Государство. Бунтарство. Коварство.
Жизнь впряглась в кочевую арбу.
Доктор Ванинов, дайте лекарство
От российского рабства рабу.
ТОЛПА
Летящая стая жестока.
Погибнет нарушивший клин.
Останется в небе один.
Толпа ненавидит пророка.
Косяк признает вожака,
Которому дан от истока
Инстинкт, а не око пророка,
Мечтателя и чудака.
Равны те, кто шел в табуны,
Чтоб выжить в движенье потока.
Толпа ненавидит пророка,
Глядящего со стороны.
Смешавшись с толпою слепой,
Теряешь могущество дара.
Нельзя быть пророком базара.
Провидец всегда над толпой.
У стай – ледяные глаза,
Табун – это ноги и уши.
И правят толпою кликуши,
Наполнив тщетой небеса.
Толпа – это праздник раба,
Она в ожидании рока
Завидует, что у пророка
Не рок впереди, а судьба.
Толпа не имеет числа,
Ей плата нужна и расплата,
Ей кажется, злость ее свята,
Но святость не ведает зла.
Ступая неровной тропой,
Мы не осуждаем порока.
В толпе мы находим пророка,
Забыв, что пророк над толпой.
СЧАСТЛИВЫЙ МИГ
Благодарю судьбу за сотворенье
Из ничего – из ветра и огня,
Из вечности незрячей на мгновенье,
На зрячее мгновение меня.
Кому, какой случайности обязан
За всё, за то, что каплею одной
Плеснувший через край вселенной разум
Упал с небес и оказался мной.
Кто объяснит, кто может дать названье
Явлению, стихии, волшебству,
Дарящему и слух, и осязанье
Отторгнутому плотью существу.
Какая тайна осветила тело,
Которое, пророчество верша,
Меня хранило, вырвав из предела,
Пока во мне не вспыхнула душа.
Не ведая, благодарю за милость,
За совпаденье, за счастливый миг,
За то, что и со мною так случилось,
Так всё вокруг сошлось, что я возник.
За то, что я живу, не сознавая,
Не ощущая, как издалека
Течет во мне материя живая,
Собой соединившая века.
ЛЕТОПИСЕЦ
И пишется слово, и часто моргает лампада,
И светится время, что вырвано словом из тьмы.
Пиши, летописец, хотя никому и не надо
Твоих откровений в начале бескрайней зимы.
Подуй на ладони, в окно посмотри – и за дело.
Послушай себя, что услышал в душе, запиши.
Так быстро уходим. За тенью торопится тело.
А вдруг и останется облачко, капля души.
А вдруг не исчезнешь ты, пасынок снежной державы,
Который испуганно сопротивляется злу.
Негромко уйдешь и появишься тоже без славы.
Кому воздавать, если тайно писалось, хвалу.
Воскреснешь и щелку продышишь в пространстве ледовом,
В спрессованной мгле отдаленный засветится час,
И вырвется мертвое время единственным словом,
Созвучьем, уже в словарях не означенном – аз.
"Я!" – это конец и начало великих трагедий.
"Аз есмь!" – в эту строчку вмещаются все времена.
Пожалуйся мне, человек, что убили Редедю,
Что церковь сгорела и что не взошли семена.
Пожалуйся мне, человек, не приемлющий злобы.
Перо наточи и лампаду поближе подвинь.
Холодная мгла за окном. За порогом сугробы.
Да будет услышано тихое слово: "Аминь!"
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ
Пока я видеть это небо буду,
И в море плавать, и топтать траву,
Не перестану удивляться чуду –
Случайной тайне той, что я живу.
Что я причастен к листьям, к пчелам, к людям,
И к облаку, и к дереву в селе,
И ко всему, что было и что будет,
Когда меня не станет на земле.
Что я за век свой, за свое мгновенье,
За жизнь свою земную на лету
Почувствовал и радость, и сомненье,
И зависть, и восторг, и доброту.
Не перестану удивляться счастью,
Что есть живое имя у меня,
Что я хожу, дышу, являюсь частью
Воды и камня, глины и огня.
Что я, песчинка, капелька над пеной,
Узнал законы, изучил слова,
По кругу плыл на мельнице вселенной,
Пока меня не стерли жернова.
Что вижу я звезду и слышу ветер,
Что шел тропинкой между двух полей,
Что я – участник и еще – свидетель
Всего и жизни маленькой моей.
Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
НА ИСХОДЕ ДНЯ
Я шел по полю на исходе дня.
Садилось солнце, освещая сбоку
Кузнечиков, стреляющих в осоку,
Стрекоз, сопровождающих меня.
И так струилось над травой тепло,
Что было осязаемо, как тело,
Которое прозрачным затвердело
И превратилось в синее стекло.
Живое поле и вечерний зной,
В пространстве продолжаясь беспредельно,
Существовали от меня отдельно,
Сливаясь одновременно со мной.
Я шел и думал, чувствуя покой:
Какой себя воспринимает птица?
Где между мной и всем другим граница?
И что есть мир? И кто я в нем такой?
И эти мысли были, как трава,
Как блики вечереющего света,
Они текли, не требуя ответа,
Не успевая вылиться в слова.
Я думал так: случаен мой приход,
Рожденье, где любовь и тьма в основе.
А кем я был до плоти и до крови,
Еще не начав времени отсчет?
Рождение, загадка естества,
Когда соединяет вдохновенье
Живой стихии хрупкое мгновенье
И вечность неживого вещества.
Я думал – в тайне сладостной тиши,
Когда б не совершилось это чудо,
Сошедшее ко мне невесть откуда,
Что было бы с энергией души,
Не сотворенной случаем? Земля
Какого вида приняла б созданье,
Себя не осознавшее сознанье,
Материю, которой имя – я?
НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Бездна с нами между снами.
Темным воздухом дыша,
Пробудившись, не словами
В полночь думает душа.
Днем предчувствиям неведом
Давней памяти язык,
Знак, который между небом
И сознанием возник.
В вечном хаосе, в смятенье,
Когда мир незряч и глух,
Тело проскользнувшей тени
Ощутил во мраке дух.
Острый конус пирамиды,
Смысл забытого числа,
Страхи, давние обиды
Тень ночная пронесла.
Господи, не ты ли с нами
Разговариваешь так –
Тенью, светом, не словами,
Чтобы каждый между снами
Понял твой небесный знак.
ЛИСТОПАД
Осень.
В полдень по-прежнему жарко,
Но уже на душе холодней.
В эти дни мне особенно жалко
Пожилых невеселых людей.
Так над озером ива качалась,
Так косяк, улетая, кричал.
Листопад.
А у них уже старость.
Старость – это
Такая печаль.
ПЕРЕД СТУЖЕЙ
Уже перед стужей, уже перед снегом
Две птицы летят и прощаются с небом.
Прощаются с рощей, где были их гнезда,
Две птицы летят над землею.
Не поздно.
Вечерняя тьма потянулась с востока,
Одним им в пустых небесах одиноко.
Уже разгораются ранние звезды,
И всё же их двое, а значит, не поздно.
Две точки, две строчки сливаются с тьмою,
Последние беженцы перед зимою.
Еще я их вижу, тревожно, морозно.
Одни во вселенной. Не поздно.
Не поздно!
По темному небу не я ль улетаю
С тобой, догоняя далекую стаю.
Остужен навстречу рванувшийся воздух.
Две птицы летят над землею.
Не поздно!
Я СПРОШУ
А когда полетит словно пух
Одуванчика, легкий и белый,
Замурованный в плоть мою дух
Через небо в другие пределы,
Бог увидит сиянье души
И движенье придержит немного.
Ангел скажет душе: «Не спеши!
Есть мгновение – спрашивай Бога».
И тогда я сумею посметь
Заглянуть за черту разрушенья.
Я спрошу: «Что больней было – смерть?
Или после нее воскрешенье?»
Стихи, начатые за день до ухода
Глаз слабеет, хуже слышит ухо,
Сердце бьется глухо, не спеша.
Но над пропастью за скалы духа
Всё еще цепляется душа.
Облачком в вечернем небе таю.
Не найдя ночлега у людей,
Улетаю, догоняю стаю
Слившихся со тьмою лебедей…
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
О ПУБЛИКАТОРЕ: Ада ОЛЬШЕВСКАЯ. Журналист, редактор, литературовед. Родилась в Молдавии. Закончила филфак Кишиневского Госуниверситета. Работала в детском журнале. Жена Рудольфа Ольшевского. В Бостоне с 2000 года. В последние годы подготовила к изданию три его книги: стихов – "Полуночный звонарь", рассказов – "Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра" и переводов бессарабских поэтов – "Летящие тени". Сейчас работает над созданием его сайта.
|
|
Рудольф Ольшевский
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
|
|
Рудольф Ольшевский
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
|
|
Рудольф Ольшевский
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
|
|
2013-Ольшевский, Рудольф
К 75-летию со дня рождения
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ…
(1938-2003)
Рудольф Александрович ОЛЬШЕВСКИЙ – поэт, прозаик, журналист, переводчик. Но прежде всего – поэт.
В 70-80 годы он был одним из постоянных и любимых авторов «Юности» и «Сельской молодежи», очень популярных и смелых журналов с миллионными тиражами. Публиковался в «Литературной газете». В молдавских и московских издательствах вышло более двадцати книг с его стихами. Интерес к творчеству Рудольфа не угас и сейчас, об этом свидетельствуют многочисленные сайты Интернета. На его стихи написано множество песен.
Жизнь Рудольфа связана с тремя городами – Одессой, Кишиневом и Бостоном. Одесса была городом его детства и юности, его вечной любовью. Он навсегда остался одесситом. В Кишиневе к нему пришла творческая зрелость, здесь он сложился как поэт. В Бостоне он прожил последние три года и за это время успел сделать очень много. Перевел с идиш книгу Бориса Сандлера «Глина и плоть», посвященную кишиневскому погрому, а также эссе еврейского классика Ихила Шрайбмана. Подготовил 2-й выпуск альманаха «Ветка Иерусалима», в котором собрал еврейских поэтов и прозаиков, живущих в Израиле, США, Германии, Канаде и России. Написал книгу прозы «Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра» – рассказы о своем одесском детстве и не только.
И, конечно же, цикл новых стихов.
Умер он, как настоящий поэт, – во время выступления перед читателями, просто замолчал вдруг на середине стихотворной строчки.
…Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
Здесь представлены стихи разных периодов его творчества.
ВЕЧЕР В БОСТОНЕ
Вечер в Бостоне. Там – уже полночь,
Бьют куранты в метельной тиши.
Доктор Ванинов – скорая помощь
Для загадочной русской души.
За окном розоватые тени,
Дышит темной водой океан.
– Вы еще на работе, Евгений,
Что мне делать? На сердце туман.
Что мне делать? Я чувствую кровью,
Как болит за моею спиной
Между сосен лыжня в Подмосковье,
Что оставлена в жизни иной.
На ненастье, наверное, в теле
Ноют волны, волнуется вал,
Что на берег несет в Коктебеле
Сердолик, и агат, и опал.
Пропишите мне эту неволю
Вперемешку с бедой и виной.
Я рожден исторической болью
В чуждый век на чужбине родной.
Пропишите мне, доктор, таблетки
И отвар из херсонской травы,
Чтобы выпил я и однолетки
Снова встретились в центре Москвы.
Чтоб на кухне в полшаге от славы
Пили пасынки СССР.
И звучала струна Окуджавы,
И смеялся Фазиль Искандер.
Чтобы был у работы украден
Зимний вечер. От Пушкинских строк
Друг сердечный мой, Стасик Рассадин,
Чтоб всплакнул, удержаться не смог.
Чтоб ценили за меткое слово,
За энергию правды в строке,
Чтоб толпа узнавала Попцова,
Когда мы с ним спускались к Оке.
Бьют наотмашь в России куранты.
Время ночи. Не наш это час.
Мы и там уже все эмигранты –
Государство покинуло нас.
Государство. Бунтарство. Коварство.
Жизнь впряглась в кочевую арбу.
Доктор Ванинов, дайте лекарство
От российского рабства рабу.
ТОЛПА
Летящая стая жестока.
Погибнет нарушивший клин.
Останется в небе один.
Толпа ненавидит пророка.
Косяк признает вожака,
Которому дан от истока
Инстинкт, а не око пророка,
Мечтателя и чудака.
Равны те, кто шел в табуны,
Чтоб выжить в движенье потока.
Толпа ненавидит пророка,
Глядящего со стороны.
Смешавшись с толпою слепой,
Теряешь могущество дара.
Нельзя быть пророком базара.
Провидец всегда над толпой.
У стай – ледяные глаза,
Табун – это ноги и уши.
И правят толпою кликуши,
Наполнив тщетой небеса.
Толпа – это праздник раба,
Она в ожидании рока
Завидует, что у пророка
Не рок впереди, а судьба.
Толпа не имеет числа,
Ей плата нужна и расплата,
Ей кажется, злость ее свята,
Но святость не ведает зла.
Ступая неровной тропой,
Мы не осуждаем порока.
В толпе мы находим пророка,
Забыв, что пророк над толпой.
СЧАСТЛИВЫЙ МИГ
Благодарю судьбу за сотворенье
Из ничего – из ветра и огня,
Из вечности незрячей на мгновенье,
На зрячее мгновение меня.
Кому, какой случайности обязан
За всё, за то, что каплею одной
Плеснувший через край вселенной разум
Упал с небес и оказался мной.
Кто объяснит, кто может дать названье
Явлению, стихии, волшебству,
Дарящему и слух, и осязанье
Отторгнутому плотью существу.
Какая тайна осветила тело,
Которое, пророчество верша,
Меня хранило, вырвав из предела,
Пока во мне не вспыхнула душа.
Не ведая, благодарю за милость,
За совпаденье, за счастливый миг,
За то, что и со мною так случилось,
Так всё вокруг сошлось, что я возник.
За то, что я живу, не сознавая,
Не ощущая, как издалека
Течет во мне материя живая,
Собой соединившая века.
ЛЕТОПИСЕЦ
И пишется слово, и часто моргает лампада,
И светится время, что вырвано словом из тьмы.
Пиши, летописец, хотя никому и не надо
Твоих откровений в начале бескрайней зимы.
Подуй на ладони, в окно посмотри – и за дело.
Послушай себя, что услышал в душе, запиши.
Так быстро уходим. За тенью торопится тело.
А вдруг и останется облачко, капля души.
А вдруг не исчезнешь ты, пасынок снежной державы,
Который испуганно сопротивляется злу.
Негромко уйдешь и появишься тоже без славы.
Кому воздавать, если тайно писалось, хвалу.
Воскреснешь и щелку продышишь в пространстве ледовом,
В спрессованной мгле отдаленный засветится час,
И вырвется мертвое время единственным словом,
Созвучьем, уже в словарях не означенном – аз.
"Я!" – это конец и начало великих трагедий.
"Аз есмь!" – в эту строчку вмещаются все времена.
Пожалуйся мне, человек, что убили Редедю,
Что церковь сгорела и что не взошли семена.
Пожалуйся мне, человек, не приемлющий злобы.
Перо наточи и лампаду поближе подвинь.
Холодная мгла за окном. За порогом сугробы.
Да будет услышано тихое слово: "Аминь!"
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ
Пока я видеть это небо буду,
И в море плавать, и топтать траву,
Не перестану удивляться чуду –
Случайной тайне той, что я живу.
Что я причастен к листьям, к пчелам, к людям,
И к облаку, и к дереву в селе,
И ко всему, что было и что будет,
Когда меня не станет на земле.
Что я за век свой, за свое мгновенье,
За жизнь свою земную на лету
Почувствовал и радость, и сомненье,
И зависть, и восторг, и доброту.
Не перестану удивляться счастью,
Что есть живое имя у меня,
Что я хожу, дышу, являюсь частью
Воды и камня, глины и огня.
Что я, песчинка, капелька над пеной,
Узнал законы, изучил слова,
По кругу плыл на мельнице вселенной,
Пока меня не стерли жернова.
Что вижу я звезду и слышу ветер,
Что шел тропинкой между двух полей,
Что я – участник и еще – свидетель
Всего и жизни маленькой моей.
Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
НА ИСХОДЕ ДНЯ
Я шел по полю на исходе дня.
Садилось солнце, освещая сбоку
Кузнечиков, стреляющих в осоку,
Стрекоз, сопровождающих меня.
И так струилось над травой тепло,
Что было осязаемо, как тело,
Которое прозрачным затвердело
И превратилось в синее стекло.
Живое поле и вечерний зной,
В пространстве продолжаясь беспредельно,
Существовали от меня отдельно,
Сливаясь одновременно со мной.
Я шел и думал, чувствуя покой:
Какой себя воспринимает птица?
Где между мной и всем другим граница?
И что есть мир? И кто я в нем такой?
И эти мысли были, как трава,
Как блики вечереющего света,
Они текли, не требуя ответа,
Не успевая вылиться в слова.
Я думал так: случаен мой приход,
Рожденье, где любовь и тьма в основе.
А кем я был до плоти и до крови,
Еще не начав времени отсчет?
Рождение, загадка естества,
Когда соединяет вдохновенье
Живой стихии хрупкое мгновенье
И вечность неживого вещества.
Я думал – в тайне сладостной тиши,
Когда б не совершилось это чудо,
Сошедшее ко мне невесть откуда,
Что было бы с энергией души,
Не сотворенной случаем? Земля
Какого вида приняла б созданье,
Себя не осознавшее сознанье,
Материю, которой имя – я?
НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Бездна с нами между снами.
Темным воздухом дыша,
Пробудившись, не словами
В полночь думает душа.
Днем предчувствиям неведом
Давней памяти язык,
Знак, который между небом
И сознанием возник.
В вечном хаосе, в смятенье,
Когда мир незряч и глух,
Тело проскользнувшей тени
Ощутил во мраке дух.
Острый конус пирамиды,
Смысл забытого числа,
Страхи, давние обиды
Тень ночная пронесла.
Господи, не ты ли с нами
Разговариваешь так –
Тенью, светом, не словами,
Чтобы каждый между снами
Понял твой небесный знак.
ЛИСТОПАД
Осень.
В полдень по-прежнему жарко,
Но уже на душе холодней.
В эти дни мне особенно жалко
Пожилых невеселых людей.
Так над озером ива качалась,
Так косяк, улетая, кричал.
Листопад.
А у них уже старость.
Старость – это
Такая печаль.
ПЕРЕД СТУЖЕЙ
Уже перед стужей, уже перед снегом
Две птицы летят и прощаются с небом.
Прощаются с рощей, где были их гнезда,
Две птицы летят над землею.
Не поздно.
Вечерняя тьма потянулась с востока,
Одним им в пустых небесах одиноко.
Уже разгораются ранние звезды,
И всё же их двое, а значит, не поздно.
Две точки, две строчки сливаются с тьмою,
Последние беженцы перед зимою.
Еще я их вижу, тревожно, морозно.
Одни во вселенной. Не поздно.
Не поздно!
По темному небу не я ль улетаю
С тобой, догоняя далекую стаю.
Остужен навстречу рванувшийся воздух.
Две птицы летят над землею.
Не поздно!
Я СПРОШУ
А когда полетит словно пух
Одуванчика, легкий и белый,
Замурованный в плоть мою дух
Через небо в другие пределы,
Бог увидит сиянье души
И движенье придержит немного.
Ангел скажет душе: «Не спеши!
Есть мгновение – спрашивай Бога».
И тогда я сумею посметь
Заглянуть за черту разрушенья.
Я спрошу: «Что больней было – смерть?
Или после нее воскрешенье?»
Стихи, начатые за день до ухода
Глаз слабеет, хуже слышит ухо,
Сердце бьется глухо, не спеша.
Но над пропастью за скалы духа
Всё еще цепляется душа.
Облачком в вечернем небе таю.
Не найдя ночлега у людей,
Улетаю, догоняю стаю
Слившихся со тьмою лебедей…
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
О ПУБЛИКАТОРЕ: Ада ОЛЬШЕВСКАЯ. Журналист, редактор, литературовед. Родилась в Молдавии. Закончила филфак Кишиневского Госуниверситета. Работала в детском журнале. Жена Рудольфа Ольшевского. В Бостоне с 2000 года. В последние годы подготовила к изданию три его книги: стихов – "Полуночный звонарь", рассказов – "Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра" и переводов бессарабских поэтов – "Летящие тени". Сейчас работает над созданием его сайта.
|
|
2013-Ольшевский, Рудольф
К 75-летию со дня рождения
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ…
(1938-2003)
Рудольф Александрович ОЛЬШЕВСКИЙ – поэт, прозаик, журналист, переводчик. Но прежде всего – поэт.
В 70-80 годы он был одним из постоянных и любимых авторов «Юности» и «Сельской молодежи», очень популярных и смелых журналов с миллионными тиражами. Публиковался в «Литературной газете». В молдавских и московских издательствах вышло более двадцати книг с его стихами. Интерес к творчеству Рудольфа не угас и сейчас, об этом свидетельствуют многочисленные сайты Интернета. На его стихи написано множество песен.
Жизнь Рудольфа связана с тремя городами – Одессой, Кишиневом и Бостоном. Одесса была городом его детства и юности, его вечной любовью. Он навсегда остался одесситом. В Кишиневе к нему пришла творческая зрелость, здесь он сложился как поэт. В Бостоне он прожил последние три года и за это время успел сделать очень много. Перевел с идиш книгу Бориса Сандлера «Глина и плоть», посвященную кишиневскому погрому, а также эссе еврейского классика Ихила Шрайбмана. Подготовил 2-й выпуск альманаха «Ветка Иерусалима», в котором собрал еврейских поэтов и прозаиков, живущих в Израиле, США, Германии, Канаде и России. Написал книгу прозы «Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра» – рассказы о своем одесском детстве и не только.
И, конечно же, цикл новых стихов.
Умер он, как настоящий поэт, – во время выступления перед читателями, просто замолчал вдруг на середине стихотворной строчки.
…Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
Здесь представлены стихи разных периодов его творчества.
ВЕЧЕР В БОСТОНЕ
Вечер в Бостоне. Там – уже полночь,
Бьют куранты в метельной тиши.
Доктор Ванинов – скорая помощь
Для загадочной русской души.
За окном розоватые тени,
Дышит темной водой океан.
– Вы еще на работе, Евгений,
Что мне делать? На сердце туман.
Что мне делать? Я чувствую кровью,
Как болит за моею спиной
Между сосен лыжня в Подмосковье,
Что оставлена в жизни иной.
На ненастье, наверное, в теле
Ноют волны, волнуется вал,
Что на берег несет в Коктебеле
Сердолик, и агат, и опал.
Пропишите мне эту неволю
Вперемешку с бедой и виной.
Я рожден исторической болью
В чуждый век на чужбине родной.
Пропишите мне, доктор, таблетки
И отвар из херсонской травы,
Чтобы выпил я и однолетки
Снова встретились в центре Москвы.
Чтоб на кухне в полшаге от славы
Пили пасынки СССР.
И звучала струна Окуджавы,
И смеялся Фазиль Искандер.
Чтобы был у работы украден
Зимний вечер. От Пушкинских строк
Друг сердечный мой, Стасик Рассадин,
Чтоб всплакнул, удержаться не смог.
Чтоб ценили за меткое слово,
За энергию правды в строке,
Чтоб толпа узнавала Попцова,
Когда мы с ним спускались к Оке.
Бьют наотмашь в России куранты.
Время ночи. Не наш это час.
Мы и там уже все эмигранты –
Государство покинуло нас.
Государство. Бунтарство. Коварство.
Жизнь впряглась в кочевую арбу.
Доктор Ванинов, дайте лекарство
От российского рабства рабу.
ТОЛПА
Летящая стая жестока.
Погибнет нарушивший клин.
Останется в небе один.
Толпа ненавидит пророка.
Косяк признает вожака,
Которому дан от истока
Инстинкт, а не око пророка,
Мечтателя и чудака.
Равны те, кто шел в табуны,
Чтоб выжить в движенье потока.
Толпа ненавидит пророка,
Глядящего со стороны.
Смешавшись с толпою слепой,
Теряешь могущество дара.
Нельзя быть пророком базара.
Провидец всегда над толпой.
У стай – ледяные глаза,
Табун – это ноги и уши.
И правят толпою кликуши,
Наполнив тщетой небеса.
Толпа – это праздник раба,
Она в ожидании рока
Завидует, что у пророка
Не рок впереди, а судьба.
Толпа не имеет числа,
Ей плата нужна и расплата,
Ей кажется, злость ее свята,
Но святость не ведает зла.
Ступая неровной тропой,
Мы не осуждаем порока.
В толпе мы находим пророка,
Забыв, что пророк над толпой.
СЧАСТЛИВЫЙ МИГ
Благодарю судьбу за сотворенье
Из ничего – из ветра и огня,
Из вечности незрячей на мгновенье,
На зрячее мгновение меня.
Кому, какой случайности обязан
За всё, за то, что каплею одной
Плеснувший через край вселенной разум
Упал с небес и оказался мной.
Кто объяснит, кто может дать названье
Явлению, стихии, волшебству,
Дарящему и слух, и осязанье
Отторгнутому плотью существу.
Какая тайна осветила тело,
Которое, пророчество верша,
Меня хранило, вырвав из предела,
Пока во мне не вспыхнула душа.
Не ведая, благодарю за милость,
За совпаденье, за счастливый миг,
За то, что и со мною так случилось,
Так всё вокруг сошлось, что я возник.
За то, что я живу, не сознавая,
Не ощущая, как издалека
Течет во мне материя живая,
Собой соединившая века.
ЛЕТОПИСЕЦ
И пишется слово, и часто моргает лампада,
И светится время, что вырвано словом из тьмы.
Пиши, летописец, хотя никому и не надо
Твоих откровений в начале бескрайней зимы.
Подуй на ладони, в окно посмотри – и за дело.
Послушай себя, что услышал в душе, запиши.
Так быстро уходим. За тенью торопится тело.
А вдруг и останется облачко, капля души.
А вдруг не исчезнешь ты, пасынок снежной державы,
Который испуганно сопротивляется злу.
Негромко уйдешь и появишься тоже без славы.
Кому воздавать, если тайно писалось, хвалу.
Воскреснешь и щелку продышишь в пространстве ледовом,
В спрессованной мгле отдаленный засветится час,
И вырвется мертвое время единственным словом,
Созвучьем, уже в словарях не означенном – аз.
"Я!" – это конец и начало великих трагедий.
"Аз есмь!" – в эту строчку вмещаются все времена.
Пожалуйся мне, человек, что убили Редедю,
Что церковь сгорела и что не взошли семена.
Пожалуйся мне, человек, не приемлющий злобы.
Перо наточи и лампаду поближе подвинь.
Холодная мгла за окном. За порогом сугробы.
Да будет услышано тихое слово: "Аминь!"
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ
Пока я видеть это небо буду,
И в море плавать, и топтать траву,
Не перестану удивляться чуду –
Случайной тайне той, что я живу.
Что я причастен к листьям, к пчелам, к людям,
И к облаку, и к дереву в селе,
И ко всему, что было и что будет,
Когда меня не станет на земле.
Что я за век свой, за свое мгновенье,
За жизнь свою земную на лету
Почувствовал и радость, и сомненье,
И зависть, и восторг, и доброту.
Не перестану удивляться счастью,
Что есть живое имя у меня,
Что я хожу, дышу, являюсь частью
Воды и камня, глины и огня.
Что я, песчинка, капелька над пеной,
Узнал законы, изучил слова,
По кругу плыл на мельнице вселенной,
Пока меня не стерли жернова.
Что вижу я звезду и слышу ветер,
Что шел тропинкой между двух полей,
Что я – участник и еще – свидетель
Всего и жизни маленькой моей.
Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
НА ИСХОДЕ ДНЯ
Я шел по полю на исходе дня.
Садилось солнце, освещая сбоку
Кузнечиков, стреляющих в осоку,
Стрекоз, сопровождающих меня.
И так струилось над травой тепло,
Что было осязаемо, как тело,
Которое прозрачным затвердело
И превратилось в синее стекло.
Живое поле и вечерний зной,
В пространстве продолжаясь беспредельно,
Существовали от меня отдельно,
Сливаясь одновременно со мной.
Я шел и думал, чувствуя покой:
Какой себя воспринимает птица?
Где между мной и всем другим граница?
И что есть мир? И кто я в нем такой?
И эти мысли были, как трава,
Как блики вечереющего света,
Они текли, не требуя ответа,
Не успевая вылиться в слова.
Я думал так: случаен мой приход,
Рожденье, где любовь и тьма в основе.
А кем я был до плоти и до крови,
Еще не начав времени отсчет?
Рождение, загадка естества,
Когда соединяет вдохновенье
Живой стихии хрупкое мгновенье
И вечность неживого вещества.
Я думал – в тайне сладостной тиши,
Когда б не совершилось это чудо,
Сошедшее ко мне невесть откуда,
Что было бы с энергией души,
Не сотворенной случаем? Земля
Какого вида приняла б созданье,
Себя не осознавшее сознанье,
Материю, которой имя – я?
НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Бездна с нами между снами.
Темным воздухом дыша,
Пробудившись, не словами
В полночь думает душа.
Днем предчувствиям неведом
Давней памяти язык,
Знак, который между небом
И сознанием возник.
В вечном хаосе, в смятенье,
Когда мир незряч и глух,
Тело проскользнувшей тени
Ощутил во мраке дух.
Острый конус пирамиды,
Смысл забытого числа,
Страхи, давние обиды
Тень ночная пронесла.
Господи, не ты ли с нами
Разговариваешь так –
Тенью, светом, не словами,
Чтобы каждый между снами
Понял твой небесный знак.
ЛИСТОПАД
Осень.
В полдень по-прежнему жарко,
Но уже на душе холодней.
В эти дни мне особенно жалко
Пожилых невеселых людей.
Так над озером ива качалась,
Так косяк, улетая, кричал.
Листопад.
А у них уже старость.
Старость – это
Такая печаль.
ПЕРЕД СТУЖЕЙ
Уже перед стужей, уже перед снегом
Две птицы летят и прощаются с небом.
Прощаются с рощей, где были их гнезда,
Две птицы летят над землею.
Не поздно.
Вечерняя тьма потянулась с востока,
Одним им в пустых небесах одиноко.
Уже разгораются ранние звезды,
И всё же их двое, а значит, не поздно.
Две точки, две строчки сливаются с тьмою,
Последние беженцы перед зимою.
Еще я их вижу, тревожно, морозно.
Одни во вселенной. Не поздно.
Не поздно!
По темному небу не я ль улетаю
С тобой, догоняя далекую стаю.
Остужен навстречу рванувшийся воздух.
Две птицы летят над землею.
Не поздно!
Я СПРОШУ
А когда полетит словно пух
Одуванчика, легкий и белый,
Замурованный в плоть мою дух
Через небо в другие пределы,
Бог увидит сиянье души
И движенье придержит немного.
Ангел скажет душе: «Не спеши!
Есть мгновение – спрашивай Бога».
И тогда я сумею посметь
Заглянуть за черту разрушенья.
Я спрошу: «Что больней было – смерть?
Или после нее воскрешенье?»
Стихи, начатые за день до ухода
Глаз слабеет, хуже слышит ухо,
Сердце бьется глухо, не спеша.
Но над пропастью за скалы духа
Всё еще цепляется душа.
Облачком в вечернем небе таю.
Не найдя ночлега у людей,
Улетаю, догоняю стаю
Слившихся со тьмою лебедей…
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
О ПУБЛИКАТОРЕ: Ада ОЛЬШЕВСКАЯ. Журналист, редактор, литературовед. Родилась в Молдавии. Закончила филфак Кишиневского Госуниверситета. Работала в детском журнале. Жена Рудольфа Ольшевского. В Бостоне с 2000 года. В последние годы подготовила к изданию три его книги: стихов – "Полуночный звонарь", рассказов – "Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра" и переводов бессарабских поэтов – "Летящие тени". Сейчас работает над созданием его сайта.
|
|
2013-Ольшевский, Рудольф
К 75-летию со дня рождения
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ…
(1938-2003)
Рудольф Александрович ОЛЬШЕВСКИЙ – поэт, прозаик, журналист, переводчик. Но прежде всего – поэт.
В 70-80 годы он был одним из постоянных и любимых авторов «Юности» и «Сельской молодежи», очень популярных и смелых журналов с миллионными тиражами. Публиковался в «Литературной газете». В молдавских и московских издательствах вышло более двадцати книг с его стихами. Интерес к творчеству Рудольфа не угас и сейчас, об этом свидетельствуют многочисленные сайты Интернета. На его стихи написано множество песен.
Жизнь Рудольфа связана с тремя городами – Одессой, Кишиневом и Бостоном. Одесса была городом его детства и юности, его вечной любовью. Он навсегда остался одесситом. В Кишиневе к нему пришла творческая зрелость, здесь он сложился как поэт. В Бостоне он прожил последние три года и за это время успел сделать очень много. Перевел с идиш книгу Бориса Сандлера «Глина и плоть», посвященную кишиневскому погрому, а также эссе еврейского классика Ихила Шрайбмана. Подготовил 2-й выпуск альманаха «Ветка Иерусалима», в котором собрал еврейских поэтов и прозаиков, живущих в Израиле, США, Германии, Канаде и России. Написал книгу прозы «Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра» – рассказы о своем одесском детстве и не только.
И, конечно же, цикл новых стихов.
Умер он, как настоящий поэт, – во время выступления перед читателями, просто замолчал вдруг на середине стихотворной строчки.
…Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
Здесь представлены стихи разных периодов его творчества.
ВЕЧЕР В БОСТОНЕ
Вечер в Бостоне. Там – уже полночь,
Бьют куранты в метельной тиши.
Доктор Ванинов – скорая помощь
Для загадочной русской души.
За окном розоватые тени,
Дышит темной водой океан.
– Вы еще на работе, Евгений,
Что мне делать? На сердце туман.
Что мне делать? Я чувствую кровью,
Как болит за моею спиной
Между сосен лыжня в Подмосковье,
Что оставлена в жизни иной.
На ненастье, наверное, в теле
Ноют волны, волнуется вал,
Что на берег несет в Коктебеле
Сердолик, и агат, и опал.
Пропишите мне эту неволю
Вперемешку с бедой и виной.
Я рожден исторической болью
В чуждый век на чужбине родной.
Пропишите мне, доктор, таблетки
И отвар из херсонской травы,
Чтобы выпил я и однолетки
Снова встретились в центре Москвы.
Чтоб на кухне в полшаге от славы
Пили пасынки СССР.
И звучала струна Окуджавы,
И смеялся Фазиль Искандер.
Чтобы был у работы украден
Зимний вечер. От Пушкинских строк
Друг сердечный мой, Стасик Рассадин,
Чтоб всплакнул, удержаться не смог.
Чтоб ценили за меткое слово,
За энергию правды в строке,
Чтоб толпа узнавала Попцова,
Когда мы с ним спускались к Оке.
Бьют наотмашь в России куранты.
Время ночи. Не наш это час.
Мы и там уже все эмигранты –
Государство покинуло нас.
Государство. Бунтарство. Коварство.
Жизнь впряглась в кочевую арбу.
Доктор Ванинов, дайте лекарство
От российского рабства рабу.
ТОЛПА
Летящая стая жестока.
Погибнет нарушивший клин.
Останется в небе один.
Толпа ненавидит пророка.
Косяк признает вожака,
Которому дан от истока
Инстинкт, а не око пророка,
Мечтателя и чудака.
Равны те, кто шел в табуны,
Чтоб выжить в движенье потока.
Толпа ненавидит пророка,
Глядящего со стороны.
Смешавшись с толпою слепой,
Теряешь могущество дара.
Нельзя быть пророком базара.
Провидец всегда над толпой.
У стай – ледяные глаза,
Табун – это ноги и уши.
И правят толпою кликуши,
Наполнив тщетой небеса.
Толпа – это праздник раба,
Она в ожидании рока
Завидует, что у пророка
Не рок впереди, а судьба.
Толпа не имеет числа,
Ей плата нужна и расплата,
Ей кажется, злость ее свята,
Но святость не ведает зла.
Ступая неровной тропой,
Мы не осуждаем порока.
В толпе мы находим пророка,
Забыв, что пророк над толпой.
СЧАСТЛИВЫЙ МИГ
Благодарю судьбу за сотворенье
Из ничего – из ветра и огня,
Из вечности незрячей на мгновенье,
На зрячее мгновение меня.
Кому, какой случайности обязан
За всё, за то, что каплею одной
Плеснувший через край вселенной разум
Упал с небес и оказался мной.
Кто объяснит, кто может дать названье
Явлению, стихии, волшебству,
Дарящему и слух, и осязанье
Отторгнутому плотью существу.
Какая тайна осветила тело,
Которое, пророчество верша,
Меня хранило, вырвав из предела,
Пока во мне не вспыхнула душа.
Не ведая, благодарю за милость,
За совпаденье, за счастливый миг,
За то, что и со мною так случилось,
Так всё вокруг сошлось, что я возник.
За то, что я живу, не сознавая,
Не ощущая, как издалека
Течет во мне материя живая,
Собой соединившая века.
ЛЕТОПИСЕЦ
И пишется слово, и часто моргает лампада,
И светится время, что вырвано словом из тьмы.
Пиши, летописец, хотя никому и не надо
Твоих откровений в начале бескрайней зимы.
Подуй на ладони, в окно посмотри – и за дело.
Послушай себя, что услышал в душе, запиши.
Так быстро уходим. За тенью торопится тело.
А вдруг и останется облачко, капля души.
А вдруг не исчезнешь ты, пасынок снежной державы,
Который испуганно сопротивляется злу.
Негромко уйдешь и появишься тоже без славы.
Кому воздавать, если тайно писалось, хвалу.
Воскреснешь и щелку продышишь в пространстве ледовом,
В спрессованной мгле отдаленный засветится час,
И вырвется мертвое время единственным словом,
Созвучьем, уже в словарях не означенном – аз.
"Я!" – это конец и начало великих трагедий.
"Аз есмь!" – в эту строчку вмещаются все времена.
Пожалуйся мне, человек, что убили Редедю,
Что церковь сгорела и что не взошли семена.
Пожалуйся мне, человек, не приемлющий злобы.
Перо наточи и лампаду поближе подвинь.
Холодная мгла за окном. За порогом сугробы.
Да будет услышано тихое слово: "Аминь!"
ОСТАВЛЮ Я ГОРЯЧЕЕ ДЫХАНЬЕ
Пока я видеть это небо буду,
И в море плавать, и топтать траву,
Не перестану удивляться чуду –
Случайной тайне той, что я живу.
Что я причастен к листьям, к пчелам, к людям,
И к облаку, и к дереву в селе,
И ко всему, что было и что будет,
Когда меня не станет на земле.
Что я за век свой, за свое мгновенье,
За жизнь свою земную на лету
Почувствовал и радость, и сомненье,
И зависть, и восторг, и доброту.
Не перестану удивляться счастью,
Что есть живое имя у меня,
Что я хожу, дышу, являюсь частью
Воды и камня, глины и огня.
Что я, песчинка, капелька над пеной,
Узнал законы, изучил слова,
По кругу плыл на мельнице вселенной,
Пока меня не стерли жернова.
Что вижу я звезду и слышу ветер,
Что шел тропинкой между двух полей,
Что я – участник и еще – свидетель
Всего и жизни маленькой моей.
Что в этом вихре, в этом мирозданье,
Где ни конец неясен, ни исток,
Оставлю я горячее дыханье,
Как муравей, как птица, как цветок.
НА ИСХОДЕ ДНЯ
Я шел по полю на исходе дня.
Садилось солнце, освещая сбоку
Кузнечиков, стреляющих в осоку,
Стрекоз, сопровождающих меня.
И так струилось над травой тепло,
Что было осязаемо, как тело,
Которое прозрачным затвердело
И превратилось в синее стекло.
Живое поле и вечерний зной,
В пространстве продолжаясь беспредельно,
Существовали от меня отдельно,
Сливаясь одновременно со мной.
Я шел и думал, чувствуя покой:
Какой себя воспринимает птица?
Где между мной и всем другим граница?
И что есть мир? И кто я в нем такой?
И эти мысли были, как трава,
Как блики вечереющего света,
Они текли, не требуя ответа,
Не успевая вылиться в слова.
Я думал так: случаен мой приход,
Рожденье, где любовь и тьма в основе.
А кем я был до плоти и до крови,
Еще не начав времени отсчет?
Рождение, загадка естества,
Когда соединяет вдохновенье
Живой стихии хрупкое мгновенье
И вечность неживого вещества.
Я думал – в тайне сладостной тиши,
Когда б не совершилось это чудо,
Сошедшее ко мне невесть откуда,
Что было бы с энергией души,
Не сотворенной случаем? Земля
Какого вида приняла б созданье,
Себя не осознавшее сознанье,
Материю, которой имя – я?
НОЧНЫЕ МЫСЛИ
Бездна с нами между снами.
Темным воздухом дыша,
Пробудившись, не словами
В полночь думает душа.
Днем предчувствиям неведом
Давней памяти язык,
Знак, который между небом
И сознанием возник.
В вечном хаосе, в смятенье,
Когда мир незряч и глух,
Тело проскользнувшей тени
Ощутил во мраке дух.
Острый конус пирамиды,
Смысл забытого числа,
Страхи, давние обиды
Тень ночная пронесла.
Господи, не ты ли с нами
Разговариваешь так –
Тенью, светом, не словами,
Чтобы каждый между снами
Понял твой небесный знак.
ЛИСТОПАД
Осень.
В полдень по-прежнему жарко,
Но уже на душе холодней.
В эти дни мне особенно жалко
Пожилых невеселых людей.
Так над озером ива качалась,
Так косяк, улетая, кричал.
Листопад.
А у них уже старость.
Старость – это
Такая печаль.
ПЕРЕД СТУЖЕЙ
Уже перед стужей, уже перед снегом
Две птицы летят и прощаются с небом.
Прощаются с рощей, где были их гнезда,
Две птицы летят над землею.
Не поздно.
Вечерняя тьма потянулась с востока,
Одним им в пустых небесах одиноко.
Уже разгораются ранние звезды,
И всё же их двое, а значит, не поздно.
Две точки, две строчки сливаются с тьмою,
Последние беженцы перед зимою.
Еще я их вижу, тревожно, морозно.
Одни во вселенной. Не поздно.
Не поздно!
По темному небу не я ль улетаю
С тобой, догоняя далекую стаю.
Остужен навстречу рванувшийся воздух.
Две птицы летят над землею.
Не поздно!
Я СПРОШУ
А когда полетит словно пух
Одуванчика, легкий и белый,
Замурованный в плоть мою дух
Через небо в другие пределы,
Бог увидит сиянье души
И движенье придержит немного.
Ангел скажет душе: «Не спеши!
Есть мгновение – спрашивай Бога».
И тогда я сумею посметь
Заглянуть за черту разрушенья.
Я спрошу: «Что больней было – смерть?
Или после нее воскрешенье?»
Стихи, начатые за день до ухода
Глаз слабеет, хуже слышит ухо,
Сердце бьется глухо, не спеша.
Но над пропастью за скалы духа
Всё еще цепляется душа.
Облачком в вечернем небе таю.
Не найдя ночлега у людей,
Улетаю, догоняю стаю
Слившихся со тьмою лебедей…
ОЛЬШЕВСКИЙ, Рудольф (1938, Гомель - 2003, Бостон). Детские и юношеские годы провел в Одессе. С 1956 года жил в Кишиневе. Работал в редакциях газеты «Молодежь Молдавии» и литературного журнала «Кодры». Автор более двадцати книг поэзии и стихотворных переводов. На Западе с 2000 года.
О ПУБЛИКАТОРЕ: Ада ОЛЬШЕВСКАЯ. Журналист, редактор, литературовед. Родилась в Молдавии. Закончила филфак Кишиневского Госуниверситета. Работала в детском журнале. Жена Рудольфа Ольшевского. В Бостоне с 2000 года. В последние годы подготовила к изданию три его книги: стихов – "Полуночный звонарь", рассказов – "Поговорим за Одессу, или Сегодня лучше, чем завтра" и переводов бессарабских поэтов – "Летящие тени". Сейчас работает над созданием его сайта.
|
|
Алина Остафийчук
Алина ОСТАФИЙЧУК (1979-2010). Поэт, сказочница, журналист, редактор. Соучредитель творческого ордена «Корни неба». Окончила Донбасскую государственную машиностроительную академию. Кандидат экономических наук, работала старшим преподавателем кафедры «Менеджмент», журналистом регионального еженедельника «Восточный проект», была организатором художественно-литературного журнала «Альманах муз». Автор книг «Единение двух сердец», 2000; «Бисерное признание»,2001; «Прижаться к земле»,2004; «На ощупь»,2007; «Естественный отбор»,2010; «Сказки»,2010. Лауреат литературных фестивалей, акции «Жінка Донеччини» в номинации «Журналистика». Публиковалась на Украине и в России. Увлекалась фотографией. Одна из инициаторов создания и соучредитель приюта для животных в Краматорске.
|
|
Алина Остафийчук
Алина ОСТАФИЙЧУК (1979-2010). Поэт, сказочница, журналист, редактор. Соучредитель творческого ордена «Корни неба». Окончила Донбасскую государственную машиностроительную академию. Кандидат экономических наук, работала старшим преподавателем кафедры «Менеджмент», журналистом регионального еженедельника «Восточный проект», была организатором художественно-литературного журнала «Альманах муз». Автор книг «Единение двух сердец», 2000; «Бисерное признание»,2001; «Прижаться к земле»,2004; «На ощупь»,2007; «Естественный отбор»,2010; «Сказки»,2010. Лауреат литературных фестивалей, акции «Жінка Донеччини» в номинации «Журналистика». Публиковалась на Украине и в России. Увлекалась фотографией. Одна из инициаторов создания и соучредитель приюта для животных в Краматорске.
|
|
Алина Остафийчук
Алина ОСТАФИЙЧУК (1979-2010). Поэт, сказочница, журналист, редактор. Соучредитель творческого ордена «Корни неба». Окончила Донбасскую государственную машиностроительную академию. Кандидат экономических наук, работала старшим преподавателем кафедры «Менеджмент», журналистом регионального еженедельника «Восточный проект», была организатором художественно-литературного журнала «Альманах муз». Автор книг «Единение двух сердец», 2000; «Бисерное признание»,2001; «Прижаться к земле»,2004; «На ощупь»,2007; «Естественный отбор»,2010; «Сказки»,2010. Лауреат литературных фестивалей, акции «Жінка Донеччини» в номинации «Журналистика». Публиковалась на Украине и в России. Увлекалась фотографией. Одна из инициаторов создания и соучредитель приюта для животных в Краматорске.
|
|
-
Алина ОСТАФИЙЧУК
1979 – 2010
СБИВАЕТСЯ ТАНЕЦ
* * *
Моих волос ржаная гладь
и кожа цвета эдельвейса –
случайны здесь. Я проросла
в насмешку смерти.
Эта песня, рассветом рвущаяся в степь,
кровавой Польшей зачиналась,
и тюркской саблей била степ
по жилам сёл славянских. Радость
ярилась множество веков,
чтобы во мне на свет явиться
захлебом бешеных стихов –
случайных – как сама я. Лица
вокруг из гипса – разбивать
и белой пылью рассыпаться
мне выпало. Планета-мать
рожала в муках. Стыли пальцы,
сжимая простыни степей.
И первый крик мой был беззвучен.
И вот – мне холодно теперь,
и постоянно слово мучит.
Во мне смешались смерть и жар,
непримиримость и бессилье.
Случайно вылилась душа
в моих стихов двойные жилы.
И вместе с ними я – иду
сквозь кому, летаргию горла.
И хрен тебе, с косой! Мою
артерию рубила сколько –
да всё – никак – видать, слабо.
Волос моих ржаное поле
цветет под солнцем. И любовь
меня хранит, ведет и кормит...
ИСПАНСКИЙ ЦИКЛ
1 КОРРИДА
Асфальт превращался в мякоть.
Позевывала сиеста.
По лбу Барселоны капли
стекали. И было места
на липких трибунах – мало.
Тряслись желваки корриды
на скулах испанских. Браво –
не Коста. Козырным видом
арена слепила, красно-
наливом быка – глазницы.
Сеньоры смеялись. Галстук
висел языком. Из Ниццы
зачем-то сюда заехав
в сиденье врастала – Донна.
Как чудно гарцуют нервы,
как пряно – запахло кровью!
Коррида ревет – крещендо,
четвертое тело – в щепки.
И вздыблена кожа – шерстью.
Навязчиво и не-метко
Торео-дор-вался – жилит.
Зрачки разбухают. Тошно!
Сбегают сеньоры – живо,
а Донна сидит и гложет.
И вперившись в бычьи губы,
чего-то бесстыдно ищет.
Окончена пьеса глупо –
залито лицо кровищей.
Но ярок оскал улыбки,
и смерти чужой причастье –
острее, поди, мохито.
Жжет – танец последней страсти…
2 КАСТАНЬЕТЫ
Улицы щелкали как суставы
старушечьих пальцев.
Их ветер тискал,
пришедший со Средиземья.
Стало
ярко –
до помраченья мыслей.
Чертовски резвым
зашелся ритмом
размеренный вроде бы город.
Лето
зацокало по мостовым гранитным.
Зарделись
улицы-кастаньеты.
Срывали шляпы
и шлялись – прямо
по лицам вымученных прохожих.
И рвался в ноздри
оливок запах,
и рьяный город был обезножен.
Взлетали юбки
из черно-красных
бесстыжих тканей.
И белым пухом
неслись за крыши.
И было ясно,
что это ангелы играют румбу
3 ПОРТ
В порту милейшей Каталонии
пришвартовался твой корабль,
поэт одесский –
сын Виктории
и Авраама.
Погулять
есть время.
Улочками узкими,
корицей пахнущими – в путь.
Искал ты магазины русские –
душой на полках отдохнуть.
И как ни странно –
вышел к «Тройке»,
по трешке евро –
книжный рай.
Среди конфет и тар ликерных
что пожелаешь –
выбирай.
И корешки ласкал ты нежно,
как руки женщин.
За пятак –
с наценкой –
раритет, конечно –
на свет явился Пастернак.
Пожалуй, брату с «Дерибаса»
ты б не обрадовался так.
Шипящий привкус перифраза
природы.
Мальчик и чудак
стоишь,
и в сотый раз читаешь,
как плачет сад в России. Порт
и вся Испания большая
за окнами уже плывет.
Размокли строки и ресницы,
и ты забыл о смене лет.
Поэт одесский – сын границы
и родины, которой нет…
4 ГАЛА
С фигой в кармане Фигейрос –
чрево,
выплюнувшее Дали.
Яйцеобразны
и хлебо-цельны
лица и фонари.
Витиевато закручен локон
улиц.
Пылит жара.
Раннее утро.
Крепкий кофе
голая пьет Гала.
Пара часов слюды
в запасе
вон – по столу течет
стрелка большая.
И важно разве,
что без крыла – плечо?
Что разминулись на полстолетья
с мастером.
И сейчас
снова идти, улыбаться в эти
фото-провалы глаз.
И говорить о жизни Бога
щупленьким муравьям.
Это не больно,
это недолго, –
это – обряду – дань.
Вечером будет тепло и тихо,
вздохами по углам
снова его оживут картины,
преданная Гала.
И объяснять ничего не нужно –
жертвенный ждет огонь.
Губы набухли.
Немного душно.
Вот он – маэстро твой,
вывернувший изнанку мира
вместе с твоей душой.
Улицы, лица,
столетья – мимо.
Снова культурный шок
и немота – в среде туристов.
Гордо стоишь.
Игра
стоит свечей,
и стоит жизни.
Грация вам, Гала!
ДИКОБРАЗЫ
Дикобразы – ночные деревья
целуются, пряча иголки, нежно.
Хроническим ливнем болеет аллея,
и молнии мякоть подушки режут
как скальпель. Взрывается пухом небо –
липким и ласковым – на асфальте
сугробы до звезд. Ты скажи мне – верить,
и я буду видеть, и я буду рядом.
И всё, что забьется, заохает ветром,
затеплится – воском ли, крыльями ночи –
тобой назову. Обвиваются ветви –
ладони сближаются.
– Колется?
– Очень…
Мы прячем иголки, во сне улыбаясь.
Мы верим друг другу. Но утро и ветер
тревожат деревья, сбивается танец.
Мы – дикие, невероятные дети…
Твой образ иголками тонкими вышит
на белом батисте – каштановый, свечный.
Зачем же ты в ливень без памяти вышел?
И молнии режут растерянный вечер…
Мозаика листьев – обрывки бумаги.
И падает, падает пух на колени.
Никто целовать не торопится – ранят
занозы разлуки. И мне не умеет
промокшая ночь говорить о рассветах.
Все образы – только твои, безраздельно.
Но раз уколовшись, решатся ли дети
пойти на сближенье?
Публикация Лии ЧЕРНЯКОВОЙ
|
|
-
Алина ОСТАФИЙЧУК
1979 – 2010
СБИВАЕТСЯ ТАНЕЦ
* * *
Моих волос ржаная гладь
и кожа цвета эдельвейса –
случайны здесь. Я проросла
в насмешку смерти.
Эта песня, рассветом рвущаяся в степь,
кровавой Польшей зачиналась,
и тюркской саблей била степ
по жилам сёл славянских. Радость
ярилась множество веков,
чтобы во мне на свет явиться
захлебом бешеных стихов –
случайных – как сама я. Лица
вокруг из гипса – разбивать
и белой пылью рассыпаться
мне выпало. Планета-мать
рожала в муках. Стыли пальцы,
сжимая простыни степей.
И первый крик мой был беззвучен.
И вот – мне холодно теперь,
и постоянно слово мучит.
Во мне смешались смерть и жар,
непримиримость и бессилье.
Случайно вылилась душа
в моих стихов двойные жилы.
И вместе с ними я – иду
сквозь кому, летаргию горла.
И хрен тебе, с косой! Мою
артерию рубила сколько –
да всё – никак – видать, слабо.
Волос моих ржаное поле
цветет под солнцем. И любовь
меня хранит, ведет и кормит...
ИСПАНСКИЙ ЦИКЛ
1 КОРРИДА
Асфальт превращался в мякоть.
Позевывала сиеста.
По лбу Барселоны капли
стекали. И было места
на липких трибунах – мало.
Тряслись желваки корриды
на скулах испанских. Браво –
не Коста. Козырным видом
арена слепила, красно-
наливом быка – глазницы.
Сеньоры смеялись. Галстук
висел языком. Из Ниццы
зачем-то сюда заехав
в сиденье врастала – Донна.
Как чудно гарцуют нервы,
как пряно – запахло кровью!
Коррида ревет – крещендо,
четвертое тело – в щепки.
И вздыблена кожа – шерстью.
Навязчиво и не-метко
Торео-дор-вался – жилит.
Зрачки разбухают. Тошно!
Сбегают сеньоры – живо,
а Донна сидит и гложет.
И вперившись в бычьи губы,
чего-то бесстыдно ищет.
Окончена пьеса глупо –
залито лицо кровищей.
Но ярок оскал улыбки,
и смерти чужой причастье –
острее, поди, мохито.
Жжет – танец последней страсти…
2 КАСТАНЬЕТЫ
Улицы щелкали как суставы
старушечьих пальцев.
Их ветер тискал,
пришедший со Средиземья.
Стало
ярко –
до помраченья мыслей.
Чертовски резвым
зашелся ритмом
размеренный вроде бы город.
Лето
зацокало по мостовым гранитным.
Зарделись
улицы-кастаньеты.
Срывали шляпы
и шлялись – прямо
по лицам вымученных прохожих.
И рвался в ноздри
оливок запах,
и рьяный город был обезножен.
Взлетали юбки
из черно-красных
бесстыжих тканей.
И белым пухом
неслись за крыши.
И было ясно,
что это ангелы играют румбу
3 ПОРТ
В порту милейшей Каталонии
пришвартовался твой корабль,
поэт одесский –
сын Виктории
и Авраама.
Погулять
есть время.
Улочками узкими,
корицей пахнущими – в путь.
Искал ты магазины русские –
душой на полках отдохнуть.
И как ни странно –
вышел к «Тройке»,
по трешке евро –
книжный рай.
Среди конфет и тар ликерных
что пожелаешь –
выбирай.
И корешки ласкал ты нежно,
как руки женщин.
За пятак –
с наценкой –
раритет, конечно –
на свет явился Пастернак.
Пожалуй, брату с «Дерибаса»
ты б не обрадовался так.
Шипящий привкус перифраза
природы.
Мальчик и чудак
стоишь,
и в сотый раз читаешь,
как плачет сад в России. Порт
и вся Испания большая
за окнами уже плывет.
Размокли строки и ресницы,
и ты забыл о смене лет.
Поэт одесский – сын границы
и родины, которой нет…
4 ГАЛА
С фигой в кармане Фигейрос –
чрево,
выплюнувшее Дали.
Яйцеобразны
и хлебо-цельны
лица и фонари.
Витиевато закручен локон
улиц.
Пылит жара.
Раннее утро.
Крепкий кофе
голая пьет Гала.
Пара часов слюды
в запасе
вон – по столу течет
стрелка большая.
И важно разве,
что без крыла – плечо?
Что разминулись на полстолетья
с мастером.
И сейчас
снова идти, улыбаться в эти
фото-провалы глаз.
И говорить о жизни Бога
щупленьким муравьям.
Это не больно,
это недолго, –
это – обряду – дань.
Вечером будет тепло и тихо,
вздохами по углам
снова его оживут картины,
преданная Гала.
И объяснять ничего не нужно –
жертвенный ждет огонь.
Губы набухли.
Немного душно.
Вот он – маэстро твой,
вывернувший изнанку мира
вместе с твоей душой.
Улицы, лица,
столетья – мимо.
Снова культурный шок
и немота – в среде туристов.
Гордо стоишь.
Игра
стоит свечей,
и стоит жизни.
Грация вам, Гала!
ДИКОБРАЗЫ
Дикобразы – ночные деревья
целуются, пряча иголки, нежно.
Хроническим ливнем болеет аллея,
и молнии мякоть подушки режут
как скальпель. Взрывается пухом небо –
липким и ласковым – на асфальте
сугробы до звезд. Ты скажи мне – верить,
и я буду видеть, и я буду рядом.
И всё, что забьется, заохает ветром,
затеплится – воском ли, крыльями ночи –
тобой назову. Обвиваются ветви –
ладони сближаются.
– Колется?
– Очень…
Мы прячем иголки, во сне улыбаясь.
Мы верим друг другу. Но утро и ветер
тревожат деревья, сбивается танец.
Мы – дикие, невероятные дети…
Твой образ иголками тонкими вышит
на белом батисте – каштановый, свечный.
Зачем же ты в ливень без памяти вышел?
И молнии режут растерянный вечер…
Мозаика листьев – обрывки бумаги.
И падает, падает пух на колени.
Никто целовать не торопится – ранят
занозы разлуки. И мне не умеет
промокшая ночь говорить о рассветах.
Все образы – только твои, безраздельно.
Но раз уколовшись, решатся ли дети
пойти на сближенье?
Публикация Лии ЧЕРНЯКОВОЙ
|
|
-
Алина ОСТАФИЙЧУК
1979 – 2010
СБИВАЕТСЯ ТАНЕЦ
* * *
Моих волос ржаная гладь
и кожа цвета эдельвейса –
случайны здесь. Я проросла
в насмешку смерти.
Эта песня, рассветом рвущаяся в степь,
кровавой Польшей зачиналась,
и тюркской саблей била степ
по жилам сёл славянских. Радость
ярилась множество веков,
чтобы во мне на свет явиться
захлебом бешеных стихов –
случайных – как сама я. Лица
вокруг из гипса – разбивать
и белой пылью рассыпаться
мне выпало. Планета-мать
рожала в муках. Стыли пальцы,
сжимая простыни степей.
И первый крик мой был беззвучен.
И вот – мне холодно теперь,
и постоянно слово мучит.
Во мне смешались смерть и жар,
непримиримость и бессилье.
Случайно вылилась душа
в моих стихов двойные жилы.
И вместе с ними я – иду
сквозь кому, летаргию горла.
И хрен тебе, с косой! Мою
артерию рубила сколько –
да всё – никак – видать, слабо.
Волос моих ржаное поле
цветет под солнцем. И любовь
меня хранит, ведет и кормит...
ИСПАНСКИЙ ЦИКЛ
1 КОРРИДА
Асфальт превращался в мякоть.
Позевывала сиеста.
По лбу Барселоны капли
стекали. И было места
на липких трибунах – мало.
Тряслись желваки корриды
на скулах испанских. Браво –
не Коста. Козырным видом
арена слепила, красно-
наливом быка – глазницы.
Сеньоры смеялись. Галстук
висел языком. Из Ниццы
зачем-то сюда заехав
в сиденье врастала – Донна.
Как чудно гарцуют нервы,
как пряно – запахло кровью!
Коррида ревет – крещендо,
четвертое тело – в щепки.
И вздыблена кожа – шерстью.
Навязчиво и не-метко
Торео-дор-вался – жилит.
Зрачки разбухают. Тошно!
Сбегают сеньоры – живо,
а Донна сидит и гложет.
И вперившись в бычьи губы,
чего-то бесстыдно ищет.
Окончена пьеса глупо –
залито лицо кровищей.
Но ярок оскал улыбки,
и смерти чужой причастье –
острее, поди, мохито.
Жжет – танец последней страсти…
2 КАСТАНЬЕТЫ
Улицы щелкали как суставы
старушечьих пальцев.
Их ветер тискал,
пришедший со Средиземья.
Стало
ярко –
до помраченья мыслей.
Чертовски резвым
зашелся ритмом
размеренный вроде бы город.
Лето
зацокало по мостовым гранитным.
Зарделись
улицы-кастаньеты.
Срывали шляпы
и шлялись – прямо
по лицам вымученных прохожих.
И рвался в ноздри
оливок запах,
и рьяный город был обезножен.
Взлетали юбки
из черно-красных
бесстыжих тканей.
И белым пухом
неслись за крыши.
И было ясно,
что это ангелы играют румбу
3 ПОРТ
В порту милейшей Каталонии
пришвартовался твой корабль,
поэт одесский –
сын Виктории
и Авраама.
Погулять
есть время.
Улочками узкими,
корицей пахнущими – в путь.
Искал ты магазины русские –
душой на полках отдохнуть.
И как ни странно –
вышел к «Тройке»,
по трешке евро –
книжный рай.
Среди конфет и тар ликерных
что пожелаешь –
выбирай.
И корешки ласкал ты нежно,
как руки женщин.
За пятак –
с наценкой –
раритет, конечно –
на свет явился Пастернак.
Пожалуй, брату с «Дерибаса»
ты б не обрадовался так.
Шипящий привкус перифраза
природы.
Мальчик и чудак
стоишь,
и в сотый раз читаешь,
как плачет сад в России. Порт
и вся Испания большая
за окнами уже плывет.
Размокли строки и ресницы,
и ты забыл о смене лет.
Поэт одесский – сын границы
и родины, которой нет…
4 ГАЛА
С фигой в кармане Фигейрос –
чрево,
выплюнувшее Дали.
Яйцеобразны
и хлебо-цельны
лица и фонари.
Витиевато закручен локон
улиц.
Пылит жара.
Раннее утро.
Крепкий кофе
голая пьет Гала.
Пара часов слюды
в запасе
вон – по столу течет
стрелка большая.
И важно разве,
что без крыла – плечо?
Что разминулись на полстолетья
с мастером.
И сейчас
снова идти, улыбаться в эти
фото-провалы глаз.
И говорить о жизни Бога
щупленьким муравьям.
Это не больно,
это недолго, –
это – обряду – дань.
Вечером будет тепло и тихо,
вздохами по углам
снова его оживут картины,
преданная Гала.
И объяснять ничего не нужно –
жертвенный ждет огонь.
Губы набухли.
Немного душно.
Вот он – маэстро твой,
вывернувший изнанку мира
вместе с твоей душой.
Улицы, лица,
столетья – мимо.
Снова культурный шок
и немота – в среде туристов.
Гордо стоишь.
Игра
стоит свечей,
и стоит жизни.
Грация вам, Гала!
ДИКОБРАЗЫ
Дикобразы – ночные деревья
целуются, пряча иголки, нежно.
Хроническим ливнем болеет аллея,
и молнии мякоть подушки режут
как скальпель. Взрывается пухом небо –
липким и ласковым – на асфальте
сугробы до звезд. Ты скажи мне – верить,
и я буду видеть, и я буду рядом.
И всё, что забьется, заохает ветром,
затеплится – воском ли, крыльями ночи –
тобой назову. Обвиваются ветви –
ладони сближаются.
– Колется?
– Очень…
Мы прячем иголки, во сне улыбаясь.
Мы верим друг другу. Но утро и ветер
тревожат деревья, сбивается танец.
Мы – дикие, невероятные дети…
Твой образ иголками тонкими вышит
на белом батисте – каштановый, свечный.
Зачем же ты в ливень без памяти вышел?
И молнии режут растерянный вечер…
Мозаика листьев – обрывки бумаги.
И падает, падает пух на колени.
Никто целовать не торопится – ранят
занозы разлуки. И мне не умеет
промокшая ночь говорить о рассветах.
Все образы – только твои, безраздельно.
Но раз уколовшись, решатся ли дети
пойти на сближенье?
Публикация Лии ЧЕРНЯКОВОЙ
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
Евгения ОШУРКОВА, Рига.
Поэт и автор-исполнитель. Участница и лауреат нескольких фестивалей авторской песни. Выпустила авторский компакт-диск, её песни звучат по Латвийскому радио. Публиковалась в периодических изданиях Латвии, России, США.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VIKTORIJAS
От этой улицы осталось одно название,
У неё теперь совершенно другие интересы.
Вдоль неё, по мобильным телефонам названивая,
Ходят герои иной, современной, пьесы.
Вместо деревянных домиков – стекло и бетон,
Вместо ведра в колодце – джакузи в ванной.
И никто в ожидании молока не выставляет бидон,
Называя его при этом непременно канной.
Тесно на этой улице и нет отбою
От воспоминаний, ошибок, надежд и снов.
И получается, назвать её надо судьбою,
Но этот вывод, пожалуй, что и не нов.
Так получается, потому что преданню веришь,
Что где-то ещё до сих пор существует средство
Найти ступени, которые не преодолеешь,
И облака, не изменившиеся с детства.
Весна, как прежде, пускает зелёные побеги,
Осень их дождями сечёт, чтоб никли,
На улице имени королевы или победы,
А в детстве почему-то казалось, что клубники.
Что же, теперь разбирайся, судьба, как смели,
На что надеялись… Карай или не карай.
Только дай подержать в руках цветок космеи,
Этот временный пропуск в детский короткий рай.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
VERT
Средиземного моря вода зелена –
Цвета аквамарина до самого дна.
Цвет подобный в природе отыщешь едва ли,
Но ещё зеленее фонтаны в Версале!
Не затем ли манил нас с младенческих лет
Бирюзовый, неверный, загадочный цвет,
Чтоб вода, у которой мы встали с тобою,
Оказалась зелёной, а не голубою?
То ли так преломляется солнечный свет,
То ли это особенный южный секрет,
Но воде – под платаном, заметь, а не клёном –
Низвергаться сподручней каскадом зелёным!
Так листай же страницы зачитанных книг,
Чтоб вернуться сюда хоть на час, хоть на миг,
Чтоб в аллее, где встали античные боги,
Лист зелёный платана упал тебе в ноги!
…Лист платана ты бережно спрячешь в конверт
И заучишь на память французское vert.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
У ЗАБРОШЕННОЙ ДАЧИ
Как выводок чаек для тех горласт,
Кто с морем не обручён,
Так бледно-розовый цвет пилястр,
На взгляд чужака, смешон.
Смешон ротонды крутой изгиб,
Где выбитое стекло,
Должно быть, ночью, когда ни зги,
Осколками льда стекло.
Чья обретается там душа,
С каких непонятных пор,
Смеша, пугая и вновь смеша
Глядящих через забор?
Какие грехи и на ком висят?
Не важно… В глазах рябит
От тех, кто личный вишнёвый сад
Готов хоть сейчас рубить.
И лишь немногие сознают,
В чём кроется западня:
Чем старомодней былой уют,
Тем злей к нему злоба дня.
Со временем в ногу? Нет, не поспеть!
И время сбивает спесь.
Хотела песню об этом спеть,
Да трудно об этом спеть.
|
|
ГОТИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Ты помнишь Зегевольд и Венден *?
Я никому их не отдам!
Ведь только нам с тобою ведом
Был смысл скитаний по градам
И весям. Позже их названья
Переиначил гордый балт.
Точнее, леттские звучанья
Он возвратил им. Целый склад
Топонимических этюдов
Храню я в книжке записной:
Не Солитюд, а Золитуде,
Не Шлок, а Слока… Милый мой,
Забытым следуя названьям,
Ты попадаешь невзначай
В иной, негаданный, незваный,
Готический, старинный рай.
Я знаю, там баронский замок,
Слияние двух рек, и парк,
И двор, где ярок просверк арок,
И флаг на башне, и фольварк.
Летит оса, хлопочут галки
Над ширью тех зелёных лон,
Где нынче по весне фиалки
Цветут у рухнувших колонн.
(За склонность к мёду и варенью
Ты недоволен был осой,
Когда в виду руин Кваренги
Мы завтракали колбасой.)
Ты помнишь Элею? Два сфинкса
Безносых и с одним крылом,
Канава наподобие Стикса
Тянулась кладбища кругом…
На эту мирную обитель
Судьба нам указала так,
Как справочник-путеводитель
На бывший регулярный парк
Теперь указывать нам волен.
Я этим брежу? Всё равно.
Ты так же некрофильством болен,
Как я. Но пусто и темно
В баронском замке. Чистым полем
Не скачет рыцарь под окно.
Дух веет хладом и покоем.
Но Зегевольд, но Венден, но…
*современные названия – Сигулда и Цесис
|
|
ГОТИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Ты помнишь Зегевольд и Венден *?
Я никому их не отдам!
Ведь только нам с тобою ведом
Был смысл скитаний по градам
И весям. Позже их названья
Переиначил гордый балт.
Точнее, леттские звучанья
Он возвратил им. Целый склад
Топонимических этюдов
Храню я в книжке записной:
Не Солитюд, а Золитуде,
Не Шлок, а Слока… Милый мой,
Забытым следуя названьям,
Ты попадаешь невзначай
В иной, негаданный, незваный,
Готический, старинный рай.
Я знаю, там баронский замок,
Слияние двух рек, и парк,
И двор, где ярок просверк арок,
И флаг на башне, и фольварк.
Летит оса, хлопочут галки
Над ширью тех зелёных лон,
Где нынче по весне фиалки
Цветут у рухнувших колонн.
(За склонность к мёду и варенью
Ты недоволен был осой,
Когда в виду руин Кваренги
Мы завтракали колбасой.)
Ты помнишь Элею? Два сфинкса
Безносых и с одним крылом,
Канава наподобие Стикса
Тянулась кладбища кругом…
На эту мирную обитель
Судьба нам указала так,
Как справочник-путеводитель
На бывший регулярный парк
Теперь указывать нам волен.
Я этим брежу? Всё равно.
Ты так же некрофильством болен,
Как я. Но пусто и темно
В баронском замке. Чистым полем
Не скачет рыцарь под окно.
Дух веет хладом и покоем.
Но Зегевольд, но Венден, но…
*современные названия – Сигулда и Цесис
|
|
ГОТИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Ты помнишь Зегевольд и Венден *?
Я никому их не отдам!
Ведь только нам с тобою ведом
Был смысл скитаний по градам
И весям. Позже их названья
Переиначил гордый балт.
Точнее, леттские звучанья
Он возвратил им. Целый склад
Топонимических этюдов
Храню я в книжке записной:
Не Солитюд, а Золитуде,
Не Шлок, а Слока… Милый мой,
Забытым следуя названьям,
Ты попадаешь невзначай
В иной, негаданный, незваный,
Готический, старинный рай.
Я знаю, там баронский замок,
Слияние двух рек, и парк,
И двор, где ярок просверк арок,
И флаг на башне, и фольварк.
Летит оса, хлопочут галки
Над ширью тех зелёных лон,
Где нынче по весне фиалки
Цветут у рухнувших колонн.
(За склонность к мёду и варенью
Ты недоволен был осой,
Когда в виду руин Кваренги
Мы завтракали колбасой.)
Ты помнишь Элею? Два сфинкса
Безносых и с одним крылом,
Канава наподобие Стикса
Тянулась кладбища кругом…
На эту мирную обитель
Судьба нам указала так,
Как справочник-путеводитель
На бывший регулярный парк
Теперь указывать нам волен.
Я этим брежу? Всё равно.
Ты так же некрофильством болен,
Как я. Но пусто и темно
В баронском замке. Чистым полем
Не скачет рыцарь под окно.
Дух веет хладом и покоем.
Но Зегевольд, но Венден, но…
*современные названия – Сигулда и Цесис
|
|
ГОТИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Ты помнишь Зегевольд и Венден *?
Я никому их не отдам!
Ведь только нам с тобою ведом
Был смысл скитаний по градам
И весям. Позже их названья
Переиначил гордый балт.
Точнее, леттские звучанья
Он возвратил им. Целый склад
Топонимических этюдов
Храню я в книжке записной:
Не Солитюд, а Золитуде,
Не Шлок, а Слока… Милый мой,
Забытым следуя названьям,
Ты попадаешь невзначай
В иной, негаданный, незваный,
Готический, старинный рай.
Я знаю, там баронский замок,
Слияние двух рек, и парк,
И двор, где ярок просверк арок,
И флаг на башне, и фольварк.
Летит оса, хлопочут галки
Над ширью тех зелёных лон,
Где нынче по весне фиалки
Цветут у рухнувших колонн.
(За склонность к мёду и варенью
Ты недоволен был осой,
Когда в виду руин Кваренги
Мы завтракали колбасой.)
Ты помнишь Элею? Два сфинкса
Безносых и с одним крылом,
Канава наподобие Стикса
Тянулась кладбища кругом…
На эту мирную обитель
Судьба нам указала так,
Как справочник-путеводитель
На бывший регулярный парк
Теперь указывать нам волен.
Я этим брежу? Всё равно.
Ты так же некрофильством болен,
Как я. Но пусто и темно
В баронском замке. Чистым полем
Не скачет рыцарь под окно.
Дух веет хладом и покоем.
Но Зегевольд, но Венден, но…
*современные названия – Сигулда и Цесис
|
|
ГОТИЧЕСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Ты помнишь Зегевольд и Венден *?
Я никому их не отдам!
Ведь только нам с тобою ведом
Был смысл скитаний по градам
И весям. Позже их названья
Переиначил гордый балт.
Точнее, леттские звучанья
Он возвратил им. Целый склад
Топонимических этюдов
Храню я в книжке записной:
Не Солитюд, а Золитуде,
Не Шлок, а Слока… Милый мой,
Забытым следуя названьям,
Ты попадаешь невзначай
В иной, негаданный, незваный,
Готический, старинный рай.
Я знаю, там баронский замок,
Слияние двух рек, и парк,
И двор, где ярок просверк арок,
И флаг на башне, и фольварк.
Летит оса, хлопочут галки
Над ширью тех зелёных лон,
Где нынче по весне фиалки
Цветут у рухнувших колонн.
(За склонность к мёду и варенью
Ты недоволен был осой,
Когда в виду руин Кваренги
Мы завтракали колбасой.)
Ты помнишь Элею? Два сфинкса
Безносых и с одним крылом,
Канава наподобие Стикса
Тянулась кладбища кругом…
На эту мирную обитель
Судьба нам указала так,
Как справочник-путеводитель
На бывший регулярный парк
Теперь указывать нам волен.
Я этим брежу? Всё равно.
Ты так же некрофильством болен,
Как я. Но пусто и темно
В баронском замке. Чистым полем
Не скачет рыцарь под окно.
Дух веет хладом и покоем.
Но Зегевольд, но Венден, но…
*современные названия – Сигулда и Цесис
|
|
