|
***
Д.С.
Зимою нам ниспослано так мало
Тепла и света. Долог путь к весне.
Я знаю, что кого-то заменяла
тебе. Ты заменял кого-то мне.
Движеньем быстрым повернуть к стене
портрет того, кого вчера не стало.
Смахнуть слезою жертвенность весталок
и замереть, запутавшись в тене –
тах рук твоих. Я жадно согревала
себя тобою. Краткий миг провала
в блаженство. Одиночество на дне
его. А там на крутизне
перед паденьем Солнце танцевало
насмешливо. Мы близились к весне.
|
|
***
Д.С.
Зимою нам ниспослано так мало
Тепла и света. Долог путь к весне.
Я знаю, что кого-то заменяла
тебе. Ты заменял кого-то мне.
Движеньем быстрым повернуть к стене
портрет того, кого вчера не стало.
Смахнуть слезою жертвенность весталок
и замереть, запутавшись в тене –
тах рук твоих. Я жадно согревала
себя тобою. Краткий миг провала
в блаженство. Одиночество на дне
его. А там на крутизне
перед паденьем Солнце танцевало
насмешливо. Мы близились к весне.
|
|
***
Д.С.
Зимою нам ниспослано так мало
Тепла и света. Долог путь к весне.
Я знаю, что кого-то заменяла
тебе. Ты заменял кого-то мне.
Движеньем быстрым повернуть к стене
портрет того, кого вчера не стало.
Смахнуть слезою жертвенность весталок
и замереть, запутавшись в тене –
тах рук твоих. Я жадно согревала
себя тобою. Краткий миг провала
в блаженство. Одиночество на дне
его. А там на крутизне
перед паденьем Солнце танцевало
насмешливо. Мы близились к весне.
|
|
***
Д.С.
Зимою нам ниспослано так мало
Тепла и света. Долог путь к весне.
Я знаю, что кого-то заменяла
тебе. Ты заменял кого-то мне.
Движеньем быстрым повернуть к стене
портрет того, кого вчера не стало.
Смахнуть слезою жертвенность весталок
и замереть, запутавшись в тене –
тах рук твоих. Я жадно согревала
себя тобою. Краткий миг провала
в блаженство. Одиночество на дне
его. А там на крутизне
перед паденьем Солнце танцевало
насмешливо. Мы близились к весне.
|
|
***
Д.С.
Зимою нам ниспослано так мало
Тепла и света. Долог путь к весне.
Я знаю, что кого-то заменяла
тебе. Ты заменял кого-то мне.
Движеньем быстрым повернуть к стене
портрет того, кого вчера не стало.
Смахнуть слезою жертвенность весталок
и замереть, запутавшись в тене –
тах рук твоих. Я жадно согревала
себя тобою. Краткий миг провала
в блаженство. Одиночество на дне
его. А там на крутизне
перед паденьем Солнце танцевало
насмешливо. Мы близились к весне.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
***
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу...
А. Ахматова
Когда спешишь, всё падает из рук.
Спешила жить – и жизнь из рук упала.
Любить спешила – и тебя, мой друг,
в метели заплутав, я потеряла.
Остановить свой вечный бег пора.
Хранитель-ангел, наступи на пятки.
И, может быть, тогда, из-под пера
любви и жизни выглянут остатки.
Не поздно научиться мудро жить,
смотреть на небо и молиться Богу.
И листьями сухими дорожить,
что пригнаны к домашнему порогу.
Привычке старой отдавая дань –
на подоконнике подобье сада
разбить. Алоэ, кактус и герань.
Кому пустая блажь, кому отрада.
Настало время камни собирать.
В подсвечнике, начищенном до блеска,
горит свеча. Захлопнута тетрадь –
бесповоротно, радостно и резко.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
ОСЕННИЙ РАЗГОВОР
Есть в светлости осенних вечеров...
Ф. Тютчев
– Есть в светлости осенних вечеров
упрямый дух последнего надлома.
В душе теплынь, а за окном Покров.
И снега навалило возле дома!
Чем больше снега – больше женихов.
Поверье ты слыхала? – Не дано
мне веры в эти глупые приметы.
Покров или Петров – не всё ль равно?
Погас торшер, и мы сидим без света
с тобою на диване уж давно.
– И плечи широки, и узок таз.
Чем не жених я? Снова к этой теме.
Готов жениться прямо хоть сейчас.
– Так действуй! Помотри какая темень!
Настало время для любви как раз.
– Есть в светлости осенних вечеров
приятный привкус сладкого обмана...
– Молчи! Твой ямб напыщен и не нов.
Пришла зима. Бог весть, зачем так рано.
Мне холодно. Подкинь-ка лучше дров.
|
|
-
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ, ИЛИ МОНОЛОГ ИИСУСА
Иду по земле, удивляюсь всему.
Аркадий Кутилов
Иду по земле, удивляюсь всему.
Для вечности моря две тысячи лет –
Две капли. Не признан. Хоть тщусь – не пойму,
Оставил иль нет на земле я свой след.
Во храмах распятья. Терновым венцом
Мой лоб разукрашен. И крест в абсолют
Они возвели, но глядят мне в лицо
Пустыми глазницами. Не признают.
Кричат мне: «Актеришка! Нищий чудак!
Играешь Иисуса? Снимайся в кино!»
А кто-то из жалости дал мне пятак
В Рождественский вечер. Мне было смешно.
Я с вами. Я реку истории вспять
Легко повернул. Перед Богом живым
Склонитесь. Но вам на коленях стоять
Привычней пред куклой – распятьем моим.
Я знаю: вы ждали две тысячи лет
В крестовых походах, в молитвах. Не мог
Я раньше явиться... Мне важен ответ.
Что нужно вам: символ иль истинный Бог?
УШЕДШИЕ И ЗАБЫТЫЕ
Нас больше нет. Мы камни, травы, лес.
Мы – облака, гонимые ветрами.
Мы – вам напоминание Небес
О шаткости ступеней под ногами.
О пьяной иллюзорности мечты,
Что в судорогах бьется, как в падучей.
О том, что если вы с судьбой на «ты»,
Она вас грубо вежливости учит.
Мы – ваши тайны, сны, иконостас,
В пути за славой – камень преткновенья.
Споткнетесь – значит, вспомните о нас,
В рутинном дне прорвав цепочку звеньев.
TWIN TOWERS
Отважно поднялась рука
На тему эту.
Моя поэзия хрупка
По трафарету.
По-вавилонски высоки
Стояли башни.
И дерзновенны, и легки
И бесшабашны.
Светило солнце. Обещал
День быть погожим
И радостно его встречал
Тот, кто не дожил.
Как виражи твои круты!
Имею ль право
Сказать, что, Господи, не ты,
А – дьявол.
Удар направил Он одним
Движеньем длани.
И над пожаром – скорбный нимб,
Печать закланья.
И в небо – тысячи святых
Из пекла.
Нетленны черные цветы
Из пепла.
Зола над городом кружит,
Как снег, летает.
Те, у кого осталась жизнь,
Ее латают.
ПАМЯТИ ОТЦА
Собираюсь тебя проведать.
То не выспалась, то дожди.
Все какие-то мелкие беды
к той большой беде на пути.
Знаю, кожей защитной порочна.
Я себя от безумья храня,
не хочу, чтоб пытали на прочность,
словно дерево в шторм, меня.
Ты ведь добрый! Прости мне слабость,
что на кладбище редко хожу.
О тебе по-другому славлю
память – просто стихи пишу.
* * *
Короткая апрельская пора.
Деревья в бело-розовом цветенье.
Дразнилка божья, детская игра.
В кармане ни бумаги, ни пера...
А впрочем, на весны хитросплетенья
Стихом не отзываюсь. Череду –
Такая есть трава – нарву на зиму
И насушу. Отваром тем беду
Твою, свою, колдуя, отведу.
И выпив зелья, от любви хранимы,
Мы разойдемся каждый в свой мирок...
А от весны какой уж нынче прок?
ЧЕРЕЗ СНЕГА…
Когда дороги скроются в снега,
мы предадим друг друга. Чрез сугробы
на лыжах разве... Разучились оба.
До ручейков, до осени, до гроба...
Упрячем память нежности в стога,
чтоб коли рыться там, то впредь без толку.
Обманемся! Ах, ложе было колко!
Романы! Место им на книжной полке.
И переплетов серебро – фольга.
А память, словно птица пустельга:
впивается когтями. Спасу нету.
Наперекор зарокам и обетам,
несет добычу из метели в лето,
когда дороги скроются в снега.
* * *
Грозовая туча
застит божий свет.
И подъем все круче,
и привала нет.
Нет тебя, любимый,
рядом и окрест,
даже если имя –
криком до небес.
Даже на коленях,
Бога возлюбя,
в истовом моленье
не вернуть тебя.
Не вернуть во гневе,
не вернуть в тоске.
Сломлена Ниневия,
город на песке.
Рухнула Помпея,
Троя сожжена.
Я Кассиопея,
Звездная жена.
|
|
-
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ, ИЛИ МОНОЛОГ ИИСУСА
Иду по земле, удивляюсь всему.
Аркадий Кутилов
Иду по земле, удивляюсь всему.
Для вечности моря две тысячи лет –
Две капли. Не признан. Хоть тщусь – не пойму,
Оставил иль нет на земле я свой след.
Во храмах распятья. Терновым венцом
Мой лоб разукрашен. И крест в абсолют
Они возвели, но глядят мне в лицо
Пустыми глазницами. Не признают.
Кричат мне: «Актеришка! Нищий чудак!
Играешь Иисуса? Снимайся в кино!»
А кто-то из жалости дал мне пятак
В Рождественский вечер. Мне было смешно.
Я с вами. Я реку истории вспять
Легко повернул. Перед Богом живым
Склонитесь. Но вам на коленях стоять
Привычней пред куклой – распятьем моим.
Я знаю: вы ждали две тысячи лет
В крестовых походах, в молитвах. Не мог
Я раньше явиться... Мне важен ответ.
Что нужно вам: символ иль истинный Бог?
УШЕДШИЕ И ЗАБЫТЫЕ
Нас больше нет. Мы камни, травы, лес.
Мы – облака, гонимые ветрами.
Мы – вам напоминание Небес
О шаткости ступеней под ногами.
О пьяной иллюзорности мечты,
Что в судорогах бьется, как в падучей.
О том, что если вы с судьбой на «ты»,
Она вас грубо вежливости учит.
Мы – ваши тайны, сны, иконостас,
В пути за славой – камень преткновенья.
Споткнетесь – значит, вспомните о нас,
В рутинном дне прорвав цепочку звеньев.
TWIN TOWERS
Отважно поднялась рука
На тему эту.
Моя поэзия хрупка
По трафарету.
По-вавилонски высоки
Стояли башни.
И дерзновенны, и легки
И бесшабашны.
Светило солнце. Обещал
День быть погожим
И радостно его встречал
Тот, кто не дожил.
Как виражи твои круты!
Имею ль право
Сказать, что, Господи, не ты,
А – дьявол.
Удар направил Он одним
Движеньем длани.
И над пожаром – скорбный нимб,
Печать закланья.
И в небо – тысячи святых
Из пекла.
Нетленны черные цветы
Из пепла.
Зола над городом кружит,
Как снег, летает.
Те, у кого осталась жизнь,
Ее латают.
ПАМЯТИ ОТЦА
Собираюсь тебя проведать.
То не выспалась, то дожди.
Все какие-то мелкие беды
к той большой беде на пути.
Знаю, кожей защитной порочна.
Я себя от безумья храня,
не хочу, чтоб пытали на прочность,
словно дерево в шторм, меня.
Ты ведь добрый! Прости мне слабость,
что на кладбище редко хожу.
О тебе по-другому славлю
память – просто стихи пишу.
* * *
Короткая апрельская пора.
Деревья в бело-розовом цветенье.
Дразнилка божья, детская игра.
В кармане ни бумаги, ни пера...
А впрочем, на весны хитросплетенья
Стихом не отзываюсь. Череду –
Такая есть трава – нарву на зиму
И насушу. Отваром тем беду
Твою, свою, колдуя, отведу.
И выпив зелья, от любви хранимы,
Мы разойдемся каждый в свой мирок...
А от весны какой уж нынче прок?
ЧЕРЕЗ СНЕГА…
Когда дороги скроются в снега,
мы предадим друг друга. Чрез сугробы
на лыжах разве... Разучились оба.
До ручейков, до осени, до гроба...
Упрячем память нежности в стога,
чтоб коли рыться там, то впредь без толку.
Обманемся! Ах, ложе было колко!
Романы! Место им на книжной полке.
И переплетов серебро – фольга.
А память, словно птица пустельга:
впивается когтями. Спасу нету.
Наперекор зарокам и обетам,
несет добычу из метели в лето,
когда дороги скроются в снега.
* * *
Грозовая туча
застит божий свет.
И подъем все круче,
и привала нет.
Нет тебя, любимый,
рядом и окрест,
даже если имя –
криком до небес.
Даже на коленях,
Бога возлюбя,
в истовом моленье
не вернуть тебя.
Не вернуть во гневе,
не вернуть в тоске.
Сломлена Ниневия,
город на песке.
Рухнула Помпея,
Троя сожжена.
Я Кассиопея,
Звездная жена.
|
|
-
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ, ИЛИ МОНОЛОГ ИИСУСА
Иду по земле, удивляюсь всему.
Аркадий Кутилов
Иду по земле, удивляюсь всему.
Для вечности моря две тысячи лет –
Две капли. Не признан. Хоть тщусь – не пойму,
Оставил иль нет на земле я свой след.
Во храмах распятья. Терновым венцом
Мой лоб разукрашен. И крест в абсолют
Они возвели, но глядят мне в лицо
Пустыми глазницами. Не признают.
Кричат мне: «Актеришка! Нищий чудак!
Играешь Иисуса? Снимайся в кино!»
А кто-то из жалости дал мне пятак
В Рождественский вечер. Мне было смешно.
Я с вами. Я реку истории вспять
Легко повернул. Перед Богом живым
Склонитесь. Но вам на коленях стоять
Привычней пред куклой – распятьем моим.
Я знаю: вы ждали две тысячи лет
В крестовых походах, в молитвах. Не мог
Я раньше явиться... Мне важен ответ.
Что нужно вам: символ иль истинный Бог?
УШЕДШИЕ И ЗАБЫТЫЕ
Нас больше нет. Мы камни, травы, лес.
Мы – облака, гонимые ветрами.
Мы – вам напоминание Небес
О шаткости ступеней под ногами.
О пьяной иллюзорности мечты,
Что в судорогах бьется, как в падучей.
О том, что если вы с судьбой на «ты»,
Она вас грубо вежливости учит.
Мы – ваши тайны, сны, иконостас,
В пути за славой – камень преткновенья.
Споткнетесь – значит, вспомните о нас,
В рутинном дне прорвав цепочку звеньев.
TWIN TOWERS
Отважно поднялась рука
На тему эту.
Моя поэзия хрупка
По трафарету.
По-вавилонски высоки
Стояли башни.
И дерзновенны, и легки
И бесшабашны.
Светило солнце. Обещал
День быть погожим
И радостно его встречал
Тот, кто не дожил.
Как виражи твои круты!
Имею ль право
Сказать, что, Господи, не ты,
А – дьявол.
Удар направил Он одним
Движеньем длани.
И над пожаром – скорбный нимб,
Печать закланья.
И в небо – тысячи святых
Из пекла.
Нетленны черные цветы
Из пепла.
Зола над городом кружит,
Как снег, летает.
Те, у кого осталась жизнь,
Ее латают.
ПАМЯТИ ОТЦА
Собираюсь тебя проведать.
То не выспалась, то дожди.
Все какие-то мелкие беды
к той большой беде на пути.
Знаю, кожей защитной порочна.
Я себя от безумья храня,
не хочу, чтоб пытали на прочность,
словно дерево в шторм, меня.
Ты ведь добрый! Прости мне слабость,
что на кладбище редко хожу.
О тебе по-другому славлю
память – просто стихи пишу.
* * *
Короткая апрельская пора.
Деревья в бело-розовом цветенье.
Дразнилка божья, детская игра.
В кармане ни бумаги, ни пера...
А впрочем, на весны хитросплетенья
Стихом не отзываюсь. Череду –
Такая есть трава – нарву на зиму
И насушу. Отваром тем беду
Твою, свою, колдуя, отведу.
И выпив зелья, от любви хранимы,
Мы разойдемся каждый в свой мирок...
А от весны какой уж нынче прок?
ЧЕРЕЗ СНЕГА…
Когда дороги скроются в снега,
мы предадим друг друга. Чрез сугробы
на лыжах разве... Разучились оба.
До ручейков, до осени, до гроба...
Упрячем память нежности в стога,
чтоб коли рыться там, то впредь без толку.
Обманемся! Ах, ложе было колко!
Романы! Место им на книжной полке.
И переплетов серебро – фольга.
А память, словно птица пустельга:
впивается когтями. Спасу нету.
Наперекор зарокам и обетам,
несет добычу из метели в лето,
когда дороги скроются в снега.
* * *
Грозовая туча
застит божий свет.
И подъем все круче,
и привала нет.
Нет тебя, любимый,
рядом и окрест,
даже если имя –
криком до небес.
Даже на коленях,
Бога возлюбя,
в истовом моленье
не вернуть тебя.
Не вернуть во гневе,
не вернуть в тоске.
Сломлена Ниневия,
город на песке.
Рухнула Помпея,
Троя сожжена.
Я Кассиопея,
Звездная жена.
|
|
2013-Литинская,Елена
ХОД ВРЕМЕНИ И ТЯЖЕК, И НЕСПЕШЕН
Р у д о л ь ф Ф у р м а н. После перевала. – NY, Mir Collection, 2013, 147с.
Передо мной маленькая изящная книжка Рудольфа Фурмана «После перевала». Белая обложка, такая же, как в прежних сборниках, Рудольф любит светлые тона. На обложке – рисунок художника Юрия Фурмана, брата поэта. Тонкая графическая работа: полунагой ствол осеннего дерева, теряющего листву, три листочка еще держатся на ветке, остальные, кружа, летят на землю. Символика рисунка отражает название и основную тему книги. Точеная графика иллюстрирует избранные стихотворения. Вступительное слово – от автора. На задней стороне обложки отзыв Владимира Гандельсмана.
Вглядываюсь в портрет Рудольфа Фурмана. Знакомые правильные черты совсем не старого, не «заперевального» лица, из-под очков – серьезный взгляд больших печальных глаз.
Что такое «перевал»? Согласно Википедии, «перевал – пониже-ние в гребне горного хребта массива. Перевалы служат местами наиболее легкого и удобного перехода из одной горной долины в другую». Пытаюсь понять авторский замысел книги: вершина похода жизни пройдена, окончен и краткий отдых на перевале «средних лет», наступило время спуска с горы на землю, олицетворяющего переход к старости. Каким оно будет это время: медленным, постепенным, плавным приближением к финишу или быстрым, стремительным скатыванием вниз, падением? Наверное, об этом расскажет нам поэт.
Итак, печаль о быстротекущем времени в преддверии старости – ключевая тема книги. Фурман поэтически играет со словом и понятием «время», стремится проникнуть в его суть, рассматривает этот роковой дар Бога человеку предметно и находит для него подходящие эпитеты. «Не верится, что прожито немало / и что осталось жить совсем немного, /что столько пережито, перепало / от этой жизни, что и с перевала / не легче, а сложней пошла дорога» («После перевала», с. 7). Поток времени поэт воспринимает как материальную, зримую мощную силу: «…Времени поток несет к финалу» <… > «бездушен и не идет ни с кем на диалог» («Срок жизни», с. 77), как течение «невидимое и бесстрастное» («Какая жизнь, такие и темы», с. 110). Наиболее яркий и запоминающийся образ времени, поступь которого можно услышать, предстает в стихотворении, посвященном Валентине Синкевич («Доверюсь чувствам, знаю – не обманут…», с. 141) – «Ход времени и тяжек, и неспешен, / как будто Командоровы шаги…».
Тема уходящего времени перекликается со стихами об осени и сливается с ними. К осени у поэта, родившегося в ноябре, отноше-ние сложное, двоякое, любовно-печальное. Любование красотой увядания сочетается с грустью о последнем рубеже перед зимним замиранием природы, перед осенним временем жизни. «Осенних» стихов в сборнике много, они, как опавшие листья, разбросаны по страницам книги: «Приглашение», «Прощальная прогулка», «Уходить из жизни лучше во сне…», «Приход осени», «Последняя осень» и др. Трогательно одушевлен и одухотворен пейзаж из осенних листьев, которые умирают «ложась, как щенки у ног» («Осень. Понедельник, вторник среда…», с. 82). На другой осенний холст весомо «ложатся листьев бронзовые слитки» («Пока еще пространства не пусты…», с. 116).
В одном из прошлых поэтических сборников Фурман называет себя «человеком дождя». Коренной петербуржец, проживший долгие годы в дождливой северной столице, привыкший к непогоде, наигрывает любимую дождевую мелодию и в новом сборнике. Хочется привести целиком одно из лучших стихотворений книги – «Последний ливень осени», (с. 12):
Дождь – яростен,
и он настолько плотен,
что контуры пейзажа городского
совсем размыты.
Льет из подворотен,
и улицы плывут, как корабли,
и фонари, как цапли на болоте,
сутулятся, и так, как у Дали
с его сюрреалистических полотен,
стекает время дня, и безысходен
осенний парк, оставшись без листвы.
А хватит ли предела у Невы
вместить всю тяжесть рухнувшего неба,
никто не знает, только верят слепо,
что всё пройдет, что оголтелый ливень
торопится сойти скорей на нет,
чтоб уступить за ним идущим вслед,
и солнцу ноября, и позабытой сини.
Поэт наблюдает за птицами и прислушивается к музыке птичьего пенья: «Мастера импровизаций – / хор ли это, соло трель…» («Люди и птицы», с. 93). Как жаль воробьев, «взъерошенных, серых, упрямо / остающихся здесь, / несмотря ни на что, зимовать» Чувство жалости к птицам рождает пронзительное стихотворение «Воробьи» (с. 98). Привожу целиком первую строфу:
Утром рано, когда
успокоится только ненастье
и сугробом прижмется
обессиленно к самым дверям,
соберу со стола я
скупого вчерашнего счастья
урожай небогатый,
чтоб бросить на корм воробьям.
Ну какой же поэтический сборник – без любовной лирики?! Не обходит этот жанр поэзии и Рудольф Фурман. Его лирический герой является проникновенно нежным, романтичным и преданным давней любви: «Я надеюсь, / что ты еще есть на земле, / что еще мы друг друга отыщем», (с. 41). Он легкий, бравый, ироничный и самоироничный любитель женской красоты: «Ах, какие наши годы?! / Тяга к красоте всё та же – / не зависит от погоды / и от прожитого стажа», (с. 34).
Ирония и самоирония – новая тональность в творчестве очень серьезного поэта Рудольфа Фурмана. Насмешливо и живо описана характерная сценка в нью-йоркском метро («Зарисовка в метро»,
с. 57), где пребывает народ самый разношерстный, каждый занят чем-то своим, и никому до другого дела нет: «Много читающих, / дремлющих и седых…/ каких только нет!».
В стихотворении «Горькая ирония» (с. 55) лирический герой поэта откровенно признается, что живет «со временем в разнобой» и, может быть, поэтому пишет «грустную лирику – не до веселья»:
«…А все попытки меня веселить, /знаю, закончатся полным провалом. / Лучше и проще меня не любить, / дел не иметь с неудавшимся малым».
Смела и оригинальна ироничная тональность стихотворения «Я смотрю туда, за облака…», (с. 133). Облик «неудавшегося малого» здесь сменяется высокой самооценкой лирического героя:
Я смотрю туда, за облака,
там, за ними, пустота и холод,
океан бездонный и века,
времени ушедшего… Есть повод
ощутить песчинкою себя
в этом громадье необозримом,
ближе – голубым и выше – синим,
и понять, что я – его частица,
без которой, хоть и на микрон,
если б мне не повезло родиться,
всё-таки ущербным был бы он.
Поэзия Рудольфа Фурмана камерна и исповедальна, она привле-кает читателя своей искренностью, ясностью, отсутствием надуман-ности. Фурман не мудрствует лукаво, не играет в «угадайку» с читателем, пишет о том, что чувствует, видит, о чем размышляет. Поэт ведет с читателем задушевный, бесхитростный диалог о вечных истинах. Следует, однако, отметить, что «задушевность» в применении к творчеству Фурмана можно понять и буквально – в довольно частом использовании поэтом слова «душа». На мой вкус, «души» слишком много, явный перебор. Но пусть решает читатель.
Фурман не обрушивает на читателя поток оригинально-сложных рифм и ярких, захватывающих дух образов. В палитре каждого стихотворения, как на лесной лужайке, то там, то здесь, играют пастельными красками полевые цветы метафор В ностальгическом стихотворении «Петербургский пейзаж» (с. 104) чувство горечи и тоски по покинутому любимому городу Фурман передает небольшим штрихом, олицетворением, которое вызывает несомненно большее сопереживание читателя, чем описание многократно перепетых в поэзии красот Северной Пальмиры:
Кажется, тот же пейзаж,
те же черты и детали,
только без нас он, без нас,
мы в нем давно не бывали.
Лучше него ничего
мы не видали на свете.
Выпали мы из него,
он наш уход не заметил.
Елена ЛИТИНСКАЯ, Нью-Йорк
|
|
2013-Литинская,Елена
ХОД ВРЕМЕНИ И ТЯЖЕК, И НЕСПЕШЕН
Р у д о л ь ф Ф у р м а н. После перевала. – NY, Mir Collection, 2013, 147с.
Передо мной маленькая изящная книжка Рудольфа Фурмана «После перевала». Белая обложка, такая же, как в прежних сборниках, Рудольф любит светлые тона. На обложке – рисунок художника Юрия Фурмана, брата поэта. Тонкая графическая работа: полунагой ствол осеннего дерева, теряющего листву, три листочка еще держатся на ветке, остальные, кружа, летят на землю. Символика рисунка отражает название и основную тему книги. Точеная графика иллюстрирует избранные стихотворения. Вступительное слово – от автора. На задней стороне обложки отзыв Владимира Гандельсмана.
Вглядываюсь в портрет Рудольфа Фурмана. Знакомые правильные черты совсем не старого, не «заперевального» лица, из-под очков – серьезный взгляд больших печальных глаз.
Что такое «перевал»? Согласно Википедии, «перевал – пониже-ние в гребне горного хребта массива. Перевалы служат местами наиболее легкого и удобного перехода из одной горной долины в другую». Пытаюсь понять авторский замысел книги: вершина похода жизни пройдена, окончен и краткий отдых на перевале «средних лет», наступило время спуска с горы на землю, олицетворяющего переход к старости. Каким оно будет это время: медленным, постепенным, плавным приближением к финишу или быстрым, стремительным скатыванием вниз, падением? Наверное, об этом расскажет нам поэт.
Итак, печаль о быстротекущем времени в преддверии старости – ключевая тема книги. Фурман поэтически играет со словом и понятием «время», стремится проникнуть в его суть, рассматривает этот роковой дар Бога человеку предметно и находит для него подходящие эпитеты. «Не верится, что прожито немало / и что осталось жить совсем немного, /что столько пережито, перепало / от этой жизни, что и с перевала / не легче, а сложней пошла дорога» («После перевала», с. 7). Поток времени поэт воспринимает как материальную, зримую мощную силу: «…Времени поток несет к финалу» <… > «бездушен и не идет ни с кем на диалог» («Срок жизни», с. 77), как течение «невидимое и бесстрастное» («Какая жизнь, такие и темы», с. 110). Наиболее яркий и запоминающийся образ времени, поступь которого можно услышать, предстает в стихотворении, посвященном Валентине Синкевич («Доверюсь чувствам, знаю – не обманут…», с. 141) – «Ход времени и тяжек, и неспешен, / как будто Командоровы шаги…».
Тема уходящего времени перекликается со стихами об осени и сливается с ними. К осени у поэта, родившегося в ноябре, отноше-ние сложное, двоякое, любовно-печальное. Любование красотой увядания сочетается с грустью о последнем рубеже перед зимним замиранием природы, перед осенним временем жизни. «Осенних» стихов в сборнике много, они, как опавшие листья, разбросаны по страницам книги: «Приглашение», «Прощальная прогулка», «Уходить из жизни лучше во сне…», «Приход осени», «Последняя осень» и др. Трогательно одушевлен и одухотворен пейзаж из осенних листьев, которые умирают «ложась, как щенки у ног» («Осень. Понедельник, вторник среда…», с. 82). На другой осенний холст весомо «ложатся листьев бронзовые слитки» («Пока еще пространства не пусты…», с. 116).
В одном из прошлых поэтических сборников Фурман называет себя «человеком дождя». Коренной петербуржец, проживший долгие годы в дождливой северной столице, привыкший к непогоде, наигрывает любимую дождевую мелодию и в новом сборнике. Хочется привести целиком одно из лучших стихотворений книги – «Последний ливень осени», (с. 12):
Дождь – яростен,
и он настолько плотен,
что контуры пейзажа городского
совсем размыты.
Льет из подворотен,
и улицы плывут, как корабли,
и фонари, как цапли на болоте,
сутулятся, и так, как у Дали
с его сюрреалистических полотен,
стекает время дня, и безысходен
осенний парк, оставшись без листвы.
А хватит ли предела у Невы
вместить всю тяжесть рухнувшего неба,
никто не знает, только верят слепо,
что всё пройдет, что оголтелый ливень
торопится сойти скорей на нет,
чтоб уступить за ним идущим вслед,
и солнцу ноября, и позабытой сини.
Поэт наблюдает за птицами и прислушивается к музыке птичьего пенья: «Мастера импровизаций – / хор ли это, соло трель…» («Люди и птицы», с. 93). Как жаль воробьев, «взъерошенных, серых, упрямо / остающихся здесь, / несмотря ни на что, зимовать» Чувство жалости к птицам рождает пронзительное стихотворение «Воробьи» (с. 98). Привожу целиком первую строфу:
Утром рано, когда
успокоится только ненастье
и сугробом прижмется
обессиленно к самым дверям,
соберу со стола я
скупого вчерашнего счастья
урожай небогатый,
чтоб бросить на корм воробьям.
Ну какой же поэтический сборник – без любовной лирики?! Не обходит этот жанр поэзии и Рудольф Фурман. Его лирический герой является проникновенно нежным, романтичным и преданным давней любви: «Я надеюсь, / что ты еще есть на земле, / что еще мы друг друга отыщем», (с. 41). Он легкий, бравый, ироничный и самоироничный любитель женской красоты: «Ах, какие наши годы?! / Тяга к красоте всё та же – / не зависит от погоды / и от прожитого стажа», (с. 34).
Ирония и самоирония – новая тональность в творчестве очень серьезного поэта Рудольфа Фурмана. Насмешливо и живо описана характерная сценка в нью-йоркском метро («Зарисовка в метро»,
с. 57), где пребывает народ самый разношерстный, каждый занят чем-то своим, и никому до другого дела нет: «Много читающих, / дремлющих и седых…/ каких только нет!».
В стихотворении «Горькая ирония» (с. 55) лирический герой поэта откровенно признается, что живет «со временем в разнобой» и, может быть, поэтому пишет «грустную лирику – не до веселья»:
«…А все попытки меня веселить, /знаю, закончатся полным провалом. / Лучше и проще меня не любить, / дел не иметь с неудавшимся малым».
Смела и оригинальна ироничная тональность стихотворения «Я смотрю туда, за облака…», (с. 133). Облик «неудавшегося малого» здесь сменяется высокой самооценкой лирического героя:
Я смотрю туда, за облака,
там, за ними, пустота и холод,
океан бездонный и века,
времени ушедшего… Есть повод
ощутить песчинкою себя
в этом громадье необозримом,
ближе – голубым и выше – синим,
и понять, что я – его частица,
без которой, хоть и на микрон,
если б мне не повезло родиться,
всё-таки ущербным был бы он.
Поэзия Рудольфа Фурмана камерна и исповедальна, она привле-кает читателя своей искренностью, ясностью, отсутствием надуман-ности. Фурман не мудрствует лукаво, не играет в «угадайку» с читателем, пишет о том, что чувствует, видит, о чем размышляет. Поэт ведет с читателем задушевный, бесхитростный диалог о вечных истинах. Следует, однако, отметить, что «задушевность» в применении к творчеству Фурмана можно понять и буквально – в довольно частом использовании поэтом слова «душа». На мой вкус, «души» слишком много, явный перебор. Но пусть решает читатель.
Фурман не обрушивает на читателя поток оригинально-сложных рифм и ярких, захватывающих дух образов. В палитре каждого стихотворения, как на лесной лужайке, то там, то здесь, играют пастельными красками полевые цветы метафор В ностальгическом стихотворении «Петербургский пейзаж» (с. 104) чувство горечи и тоски по покинутому любимому городу Фурман передает небольшим штрихом, олицетворением, которое вызывает несомненно большее сопереживание читателя, чем описание многократно перепетых в поэзии красот Северной Пальмиры:
Кажется, тот же пейзаж,
те же черты и детали,
только без нас он, без нас,
мы в нем давно не бывали.
Лучше него ничего
мы не видали на свете.
Выпали мы из него,
он наш уход не заметил.
Елена ЛИТИНСКАЯ, Нью-Йорк
|
|
2013-Литинская,Елена
ХОД ВРЕМЕНИ И ТЯЖЕК, И НЕСПЕШЕН
Р у д о л ь ф Ф у р м а н. После перевала. – NY, Mir Collection, 2013, 147с.
Передо мной маленькая изящная книжка Рудольфа Фурмана «После перевала». Белая обложка, такая же, как в прежних сборниках, Рудольф любит светлые тона. На обложке – рисунок художника Юрия Фурмана, брата поэта. Тонкая графическая работа: полунагой ствол осеннего дерева, теряющего листву, три листочка еще держатся на ветке, остальные, кружа, летят на землю. Символика рисунка отражает название и основную тему книги. Точеная графика иллюстрирует избранные стихотворения. Вступительное слово – от автора. На задней стороне обложки отзыв Владимира Гандельсмана.
Вглядываюсь в портрет Рудольфа Фурмана. Знакомые правильные черты совсем не старого, не «заперевального» лица, из-под очков – серьезный взгляд больших печальных глаз.
Что такое «перевал»? Согласно Википедии, «перевал – пониже-ние в гребне горного хребта массива. Перевалы служат местами наиболее легкого и удобного перехода из одной горной долины в другую». Пытаюсь понять авторский замысел книги: вершина похода жизни пройдена, окончен и краткий отдых на перевале «средних лет», наступило время спуска с горы на землю, олицетворяющего переход к старости. Каким оно будет это время: медленным, постепенным, плавным приближением к финишу или быстрым, стремительным скатыванием вниз, падением? Наверное, об этом расскажет нам поэт.
Итак, печаль о быстротекущем времени в преддверии старости – ключевая тема книги. Фурман поэтически играет со словом и понятием «время», стремится проникнуть в его суть, рассматривает этот роковой дар Бога человеку предметно и находит для него подходящие эпитеты. «Не верится, что прожито немало / и что осталось жить совсем немного, /что столько пережито, перепало / от этой жизни, что и с перевала / не легче, а сложней пошла дорога» («После перевала», с. 7). Поток времени поэт воспринимает как материальную, зримую мощную силу: «…Времени поток несет к финалу» <… > «бездушен и не идет ни с кем на диалог» («Срок жизни», с. 77), как течение «невидимое и бесстрастное» («Какая жизнь, такие и темы», с. 110). Наиболее яркий и запоминающийся образ времени, поступь которого можно услышать, предстает в стихотворении, посвященном Валентине Синкевич («Доверюсь чувствам, знаю – не обманут…», с. 141) – «Ход времени и тяжек, и неспешен, / как будто Командоровы шаги…».
Тема уходящего времени перекликается со стихами об осени и сливается с ними. К осени у поэта, родившегося в ноябре, отноше-ние сложное, двоякое, любовно-печальное. Любование красотой увядания сочетается с грустью о последнем рубеже перед зимним замиранием природы, перед осенним временем жизни. «Осенних» стихов в сборнике много, они, как опавшие листья, разбросаны по страницам книги: «Приглашение», «Прощальная прогулка», «Уходить из жизни лучше во сне…», «Приход осени», «Последняя осень» и др. Трогательно одушевлен и одухотворен пейзаж из осенних листьев, которые умирают «ложась, как щенки у ног» («Осень. Понедельник, вторник среда…», с. 82). На другой осенний холст весомо «ложатся листьев бронзовые слитки» («Пока еще пространства не пусты…», с. 116).
В одном из прошлых поэтических сборников Фурман называет себя «человеком дождя». Коренной петербуржец, проживший долгие годы в дождливой северной столице, привыкший к непогоде, наигрывает любимую дождевую мелодию и в новом сборнике. Хочется привести целиком одно из лучших стихотворений книги – «Последний ливень осени», (с. 12):
Дождь – яростен,
и он настолько плотен,
что контуры пейзажа городского
совсем размыты.
Льет из подворотен,
и улицы плывут, как корабли,
и фонари, как цапли на болоте,
сутулятся, и так, как у Дали
с его сюрреалистических полотен,
стекает время дня, и безысходен
осенний парк, оставшись без листвы.
А хватит ли предела у Невы
вместить всю тяжесть рухнувшего неба,
никто не знает, только верят слепо,
что всё пройдет, что оголтелый ливень
торопится сойти скорей на нет,
чтоб уступить за ним идущим вслед,
и солнцу ноября, и позабытой сини.
Поэт наблюдает за птицами и прислушивается к музыке птичьего пенья: «Мастера импровизаций – / хор ли это, соло трель…» («Люди и птицы», с. 93). Как жаль воробьев, «взъерошенных, серых, упрямо / остающихся здесь, / несмотря ни на что, зимовать» Чувство жалости к птицам рождает пронзительное стихотворение «Воробьи» (с. 98). Привожу целиком первую строфу:
Утром рано, когда
успокоится только ненастье
и сугробом прижмется
обессиленно к самым дверям,
соберу со стола я
скупого вчерашнего счастья
урожай небогатый,
чтоб бросить на корм воробьям.
Ну какой же поэтический сборник – без любовной лирики?! Не обходит этот жанр поэзии и Рудольф Фурман. Его лирический герой является проникновенно нежным, романтичным и преданным давней любви: «Я надеюсь, / что ты еще есть на земле, / что еще мы друг друга отыщем», (с. 41). Он легкий, бравый, ироничный и самоироничный любитель женской красоты: «Ах, какие наши годы?! / Тяга к красоте всё та же – / не зависит от погоды / и от прожитого стажа», (с. 34).
Ирония и самоирония – новая тональность в творчестве очень серьезного поэта Рудольфа Фурмана. Насмешливо и живо описана характерная сценка в нью-йоркском метро («Зарисовка в метро»,
с. 57), где пребывает народ самый разношерстный, каждый занят чем-то своим, и никому до другого дела нет: «Много читающих, / дремлющих и седых…/ каких только нет!».
В стихотворении «Горькая ирония» (с. 55) лирический герой поэта откровенно признается, что живет «со временем в разнобой» и, может быть, поэтому пишет «грустную лирику – не до веселья»:
«…А все попытки меня веселить, /знаю, закончатся полным провалом. / Лучше и проще меня не любить, / дел не иметь с неудавшимся малым».
Смела и оригинальна ироничная тональность стихотворения «Я смотрю туда, за облака…», (с. 133). Облик «неудавшегося малого» здесь сменяется высокой самооценкой лирического героя:
Я смотрю туда, за облака,
там, за ними, пустота и холод,
океан бездонный и века,
времени ушедшего… Есть повод
ощутить песчинкою себя
в этом громадье необозримом,
ближе – голубым и выше – синим,
и понять, что я – его частица,
без которой, хоть и на микрон,
если б мне не повезло родиться,
всё-таки ущербным был бы он.
Поэзия Рудольфа Фурмана камерна и исповедальна, она привле-кает читателя своей искренностью, ясностью, отсутствием надуман-ности. Фурман не мудрствует лукаво, не играет в «угадайку» с читателем, пишет о том, что чувствует, видит, о чем размышляет. Поэт ведет с читателем задушевный, бесхитростный диалог о вечных истинах. Следует, однако, отметить, что «задушевность» в применении к творчеству Фурмана можно понять и буквально – в довольно частом использовании поэтом слова «душа». На мой вкус, «души» слишком много, явный перебор. Но пусть решает читатель.
Фурман не обрушивает на читателя поток оригинально-сложных рифм и ярких, захватывающих дух образов. В палитре каждого стихотворения, как на лесной лужайке, то там, то здесь, играют пастельными красками полевые цветы метафор В ностальгическом стихотворении «Петербургский пейзаж» (с. 104) чувство горечи и тоски по покинутому любимому городу Фурман передает небольшим штрихом, олицетворением, которое вызывает несомненно большее сопереживание читателя, чем описание многократно перепетых в поэзии красот Северной Пальмиры:
Кажется, тот же пейзаж,
те же черты и детали,
только без нас он, без нас,
мы в нем давно не бывали.
Лучше него ничего
мы не видали на свете.
Выпали мы из него,
он наш уход не заметил.
Елена ЛИТИНСКАЯ, Нью-Йорк
|
|
2013-Литинская,Елена
К…
Снова васильки на Ocean Pаrkway
средь пожухлой горестно травы.
Скудные прощальные подарки
принесли усталые волхвы.
Близится последний день июля.
С августом сражаться нету сил.
Проще отступить. Не потому ли
в пепел превратился жаркий пыл?
Не свершилось. Что же? Знать, судьбою
перекрестки нам не суждены.
Стало серым небо голубое.
В тон ему цвет наших глаз – стальным.
Не сговорчива старуха-память.
Васильки над пропастью во ржи
выгорели. Затерялись в спаме
твои письма. Не пиши!
ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ
Я обласкана бризом.
сквозь купальный лоскут.
И соленые брызги,
как слезы, текут.
Океан выдыхает
остатки тепла.
Еще осень лихая
листву не сожгла.
Стены замков песчаных
не смыло волной.
Еле слышно прощание
лета со мной.
Я ему отвечаю
шепотком, шепотком.
А ехидные чайки:
«Что потом? Что потом?»
БАБЬЕ ЛЕТО
Прости мне, осень золотая,
эпитет – плод избитых истин.
Я все печали залатаю
заплатками последних листьев.
Не отпускай в полет смертельный,
Прижми покрепче листья к веткам.
Даруй им жизнь на день, неделю…
Пока молчит зима-соседка.
Я в платье легкое теплыни
одета, на прогулку выйду.
Клин подбивает журавлиный
природа… Не подам и виду.
ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Город периной снежно-белой
укутан от холода. Лица домов
спрятались. Ветер, влюбленный в тело
Земли, срывает с нее покров.
Твоя душа ковыляет калекой.
Может, думает сменить причал...
Пусть будет метель халатом лекаря.
Отдай вьюге свою печаль.
Взгляни с новорожденной негой
на феерию витринного окна.
Выбери подарок,
чтобы одна
женщина
расцвела
фиалкой под снегом.
* * *
Зависаю меж минувшим и грядущим,
словно Гера меж Землей и Небом.
Краски Неба всё гуще, гуще.
А Земля – всё бледней, словно не было.
Словно не было боли в быте.
Словно не было блага в дрожи.
И, годами время насытив,
не легли морщинки на коже.
Ночь рассыпала звезд просо.
Собираю, подставив ладони.
Суета. Всё будет так просто:
в облаках моя лодка утонет.
Уцепиться за край мгновенья?
Не дается. Вспорхнет птицей.
Не закончу стихотворенье.
Пусть оно многоточием длится…
ПЕРЕД КАРТИНОЙ ШАГАЛА "БЕЛОЕ РАСПЯТИЕ"
Конь времени, ты мчишься рысью.
И нет конца, и страха нет.
А мне отмерена до Выси
определенность дней ли, лет...
Догнать тебя, безумный амок,
смутить, стреножить, обуздать,
остановить твой бег упрямый.
Обманом, лаской, силой вспять
погнать в туман. И пядь за пядью
средь призраков шагать, ползти –
по новой – вечный путь к Распятью.
Иного не дано пути.
ГЕРАНЬ
Умирает смиренно герань –
натюрморт на моем окне.
Потемнела сумерек грань,
что казалась розовой мне.
Отслужила герань на посту,
кислород отдышала в дом.
Попрощаться, прижав ко рту
лист последний, чтобы потом
грубо выдернуть из земли
стебельков унылый каркас
и чтоб мусор прочь увезли…
Но споткнется о память глаз.
Вот уж вечер в ночь перетек
необъятной кляксой чернил.
Будь же добрым, суровый Бог:
оживи герань, почини!
Я растила ее много лет.
Наши корни переплелись.
Шепчет бес: «Скоро ты вослед…
Просто в землю, а может, ввысь».
ЛИТИНСКАЯ, Елена, Нью-Йорк. Поэт, писатель, переводчик. Родилась в Москве. Окончила МГУ. В США с 1979. Автор книг стихов и прозы: «Монолог последнего снега»,1992; «В поисках себя», 2002; «На канале», 2008; «Сквозь временную отдаленность», 2011. Публикации в периодических изданиях Москвы, Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Основатель и Президент Бруклинского клуба русских поэтов, а также вице-президент ОРЛИТА.
|
|
2013-Литинская,Елена
К…
Снова васильки на Ocean Pаrkway
средь пожухлой горестно травы.
Скудные прощальные подарки
принесли усталые волхвы.
Близится последний день июля.
С августом сражаться нету сил.
Проще отступить. Не потому ли
в пепел превратился жаркий пыл?
Не свершилось. Что же? Знать, судьбою
перекрестки нам не суждены.
Стало серым небо голубое.
В тон ему цвет наших глаз – стальным.
Не сговорчива старуха-память.
Васильки над пропастью во ржи
выгорели. Затерялись в спаме
твои письма. Не пиши!
ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ
Я обласкана бризом.
сквозь купальный лоскут.
И соленые брызги,
как слезы, текут.
Океан выдыхает
остатки тепла.
Еще осень лихая
листву не сожгла.
Стены замков песчаных
не смыло волной.
Еле слышно прощание
лета со мной.
Я ему отвечаю
шепотком, шепотком.
А ехидные чайки:
«Что потом? Что потом?»
БАБЬЕ ЛЕТО
Прости мне, осень золотая,
эпитет – плод избитых истин.
Я все печали залатаю
заплатками последних листьев.
Не отпускай в полет смертельный,
Прижми покрепче листья к веткам.
Даруй им жизнь на день, неделю…
Пока молчит зима-соседка.
Я в платье легкое теплыни
одета, на прогулку выйду.
Клин подбивает журавлиный
природа… Не подам и виду.
ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Город периной снежно-белой
укутан от холода. Лица домов
спрятались. Ветер, влюбленный в тело
Земли, срывает с нее покров.
Твоя душа ковыляет калекой.
Может, думает сменить причал...
Пусть будет метель халатом лекаря.
Отдай вьюге свою печаль.
Взгляни с новорожденной негой
на феерию витринного окна.
Выбери подарок,
чтобы одна
женщина
расцвела
фиалкой под снегом.
* * *
Зависаю меж минувшим и грядущим,
словно Гера меж Землей и Небом.
Краски Неба всё гуще, гуще.
А Земля – всё бледней, словно не было.
Словно не было боли в быте.
Словно не было блага в дрожи.
И, годами время насытив,
не легли морщинки на коже.
Ночь рассыпала звезд просо.
Собираю, подставив ладони.
Суета. Всё будет так просто:
в облаках моя лодка утонет.
Уцепиться за край мгновенья?
Не дается. Вспорхнет птицей.
Не закончу стихотворенье.
Пусть оно многоточием длится…
ПЕРЕД КАРТИНОЙ ШАГАЛА "БЕЛОЕ РАСПЯТИЕ"
Конь времени, ты мчишься рысью.
И нет конца, и страха нет.
А мне отмерена до Выси
определенность дней ли, лет...
Догнать тебя, безумный амок,
смутить, стреножить, обуздать,
остановить твой бег упрямый.
Обманом, лаской, силой вспять
погнать в туман. И пядь за пядью
средь призраков шагать, ползти –
по новой – вечный путь к Распятью.
Иного не дано пути.
ГЕРАНЬ
Умирает смиренно герань –
натюрморт на моем окне.
Потемнела сумерек грань,
что казалась розовой мне.
Отслужила герань на посту,
кислород отдышала в дом.
Попрощаться, прижав ко рту
лист последний, чтобы потом
грубо выдернуть из земли
стебельков унылый каркас
и чтоб мусор прочь увезли…
Но споткнется о память глаз.
Вот уж вечер в ночь перетек
необъятной кляксой чернил.
Будь же добрым, суровый Бог:
оживи герань, почини!
Я растила ее много лет.
Наши корни переплелись.
Шепчет бес: «Скоро ты вослед…
Просто в землю, а может, ввысь».
ЛИТИНСКАЯ, Елена, Нью-Йорк. Поэт, писатель, переводчик. Родилась в Москве. Окончила МГУ. В США с 1979. Автор книг стихов и прозы: «Монолог последнего снега»,1992; «В поисках себя», 2002; «На канале», 2008; «Сквозь временную отдаленность», 2011. Публикации в периодических изданиях Москвы, Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Основатель и Президент Бруклинского клуба русских поэтов, а также вице-президент ОРЛИТА.
|
|
2013-Литинская,Елена
К…
Снова васильки на Ocean Pаrkway
средь пожухлой горестно травы.
Скудные прощальные подарки
принесли усталые волхвы.
Близится последний день июля.
С августом сражаться нету сил.
Проще отступить. Не потому ли
в пепел превратился жаркий пыл?
Не свершилось. Что же? Знать, судьбою
перекрестки нам не суждены.
Стало серым небо голубое.
В тон ему цвет наших глаз – стальным.
Не сговорчива старуха-память.
Васильки над пропастью во ржи
выгорели. Затерялись в спаме
твои письма. Не пиши!
ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ
Я обласкана бризом.
сквозь купальный лоскут.
И соленые брызги,
как слезы, текут.
Океан выдыхает
остатки тепла.
Еще осень лихая
листву не сожгла.
Стены замков песчаных
не смыло волной.
Еле слышно прощание
лета со мной.
Я ему отвечаю
шепотком, шепотком.
А ехидные чайки:
«Что потом? Что потом?»
БАБЬЕ ЛЕТО
Прости мне, осень золотая,
эпитет – плод избитых истин.
Я все печали залатаю
заплатками последних листьев.
Не отпускай в полет смертельный,
Прижми покрепче листья к веткам.
Даруй им жизнь на день, неделю…
Пока молчит зима-соседка.
Я в платье легкое теплыни
одета, на прогулку выйду.
Клин подбивает журавлиный
природа… Не подам и виду.
ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Город периной снежно-белой
укутан от холода. Лица домов
спрятались. Ветер, влюбленный в тело
Земли, срывает с нее покров.
Твоя душа ковыляет калекой.
Может, думает сменить причал...
Пусть будет метель халатом лекаря.
Отдай вьюге свою печаль.
Взгляни с новорожденной негой
на феерию витринного окна.
Выбери подарок,
чтобы одна
женщина
расцвела
фиалкой под снегом.
* * *
Зависаю меж минувшим и грядущим,
словно Гера меж Землей и Небом.
Краски Неба всё гуще, гуще.
А Земля – всё бледней, словно не было.
Словно не было боли в быте.
Словно не было блага в дрожи.
И, годами время насытив,
не легли морщинки на коже.
Ночь рассыпала звезд просо.
Собираю, подставив ладони.
Суета. Всё будет так просто:
в облаках моя лодка утонет.
Уцепиться за край мгновенья?
Не дается. Вспорхнет птицей.
Не закончу стихотворенье.
Пусть оно многоточием длится…
ПЕРЕД КАРТИНОЙ ШАГАЛА "БЕЛОЕ РАСПЯТИЕ"
Конь времени, ты мчишься рысью.
И нет конца, и страха нет.
А мне отмерена до Выси
определенность дней ли, лет...
Догнать тебя, безумный амок,
смутить, стреножить, обуздать,
остановить твой бег упрямый.
Обманом, лаской, силой вспять
погнать в туман. И пядь за пядью
средь призраков шагать, ползти –
по новой – вечный путь к Распятью.
Иного не дано пути.
ГЕРАНЬ
Умирает смиренно герань –
натюрморт на моем окне.
Потемнела сумерек грань,
что казалась розовой мне.
Отслужила герань на посту,
кислород отдышала в дом.
Попрощаться, прижав ко рту
лист последний, чтобы потом
грубо выдернуть из земли
стебельков унылый каркас
и чтоб мусор прочь увезли…
Но споткнется о память глаз.
Вот уж вечер в ночь перетек
необъятной кляксой чернил.
Будь же добрым, суровый Бог:
оживи герань, почини!
Я растила ее много лет.
Наши корни переплелись.
Шепчет бес: «Скоро ты вослед…
Просто в землю, а может, ввысь».
ЛИТИНСКАЯ, Елена, Нью-Йорк. Поэт, писатель, переводчик. Родилась в Москве. Окончила МГУ. В США с 1979. Автор книг стихов и прозы: «Монолог последнего снега»,1992; «В поисках себя», 2002; «На канале», 2008; «Сквозь временную отдаленность», 2011. Публикации в периодических изданиях Москвы, Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Основатель и Президент Бруклинского клуба русских поэтов, а также вице-президент ОРЛИТА.
|
|
2014-Елена ЛИТИНСКАЯ
ОТПУСК
Вот у меня наметился отпуск.
Отпустила я себя, как окольцованную птицу,
на время с возвратом. Отблеск
ожидания радости ложится
тонкой пленкой тумана на солнечные очки.
Я их протираю салфеткой и вижу
четкую предрешенность ежедневных походов на пляж
в толпу, к холодному океану, который лижет
ноги мои языками волн, впадающих в раж
от бессилья, что им не дотянуться до наших лиц.
Потом я достану из пакета раскисший бутерброд
и поделюсь с тобой. И волна, только на секунду упавшая ниц,
перед нами с грозной высоты, трусливо отхлынет... Вот
так в песчаном замке пройдет мой отпуск. Вернусь потом
к себе самой в несметную кучу накопившихся дел.
Утону в бумагах, е-мейлах и телефонных звонках о сем и о том.
Смыла загар и забыла. А дома повсюду долго еще ностальгично
песок хрустел...
* * *
Февраль в фаворе. Краток, вроде.
Но нескончаема печаль.
Средь вод холодных лодка бродит,
упрямо веруя в причал.
Ожогом ветер лица метит,
деревья клонит, как траву.
Тебя давно уж нет на свете,
а я по-прежнему живу.
Бросаю вызов Высшей власти,
колоколами слов звеня.
А ей мои земные страсти –
что муравьиная возня.
Но всё же солнце сквозь ресницы
густых февральских облаков
косит. И скоро март проспится,
покинув временный альков.
НА КАНАЛЕ II
(До и после урагана Сэнди)
На канале, на канале,
вдоль по Emmons Avenue,
где мы знали досконально
ресторанные меню.
Где теснившись у причала,
пахли рыбою суда.
Глотки драли зазывалы,
и зеваки шли сюда.
Где бродили мы в обнимку,
упоенные собой,
ветром времени гонимы,
что отмерено судьбой.
Где в пучине стылой ряби
утопал заката свет.
И хранили тайну хляби
о беде грядущих лет.
Годы канули камнями
и нашли на дне покой.
Что потом случилось с нами,
расскажу тебе, друг мой.
Ты ушел, а я живая.
На канале Сатана
поиграл… Обломки рая.
Тени. Темень. Тишина.
* * *
Люблю я запах скошенной травы.
Он голову мою блаженно кружит.
И ностальгия легкая недужит,
распарывая памятные швы.
Люблю вечерние прогулки на
тончайшей нити меж весной и летом,
когда природа наглухо одета
в зеленый плащ без желтого пятна.
Еще день-два – и приползет жара,
вопьется в тело щупальцами липко.
Смычок отчаянно ласкает скрипку
на стыке между «завтра» и «вчера».
ПИСЬМО ДРУГУ НА НЕБО
Звонит телефон. Сказали: тебя больше нет.
Нам не пересечься на этой Земле.
На том свете, если есть тот свет,
наши силуэты сойдутся во мгле
запутанных Туманно-Андромедных дорог.
И мы с тобой не полюбим друг друга
в бескровном, безгормонном обличье. Бог
так распорядился. Ангельская прислуга
проявила о нашей нравственности заботу.
И даже изобретательный бес
не смог добиться у Всевышнего квоты
на малую погрешность в стенах небес.
Стыну скульптурно не Евой – нищенкой –
с яблоком в протянутой руке.
У тебя теперь – духовная пища
в твоем райско-адовом далеке.
ДИАЛОГИ С ЖИЗНЬЮ
Сколько лет я пытаюсь вести диалоги с тобою...
Наказанье и дар мне – крутые твои виражи.
Ты не внемлешь. Бросаешь, как кость: наглодайся судьбою!
Я покорно грызу и боюсь, что ты вовсе сбежишь.
Что ж, пускай без тебя бытие будет вечным, без даты.
Вместе с плотью сгорят боль и страхи в прощальном огне.
Принимаю тебя целиком: от греха до расплаты.
До последнего вздоха, пока ты трепещешь во мне.
РАСПЛАТА
За всё, за всё тебя благодарю я…
М.Ю. Лермонтов
За всё, за всё мы в этой жизни платим.
За первый свет в младенческих глазах.
Беспомощный бунтарь зашелся в плаче –
где первый свет, там первая слеза.
За первые шаги, отважно-робкие,
за дерзновенность детскую и прыть.
Канатоходцу без балансировки
падением придется заплатить.
За первую любовь, трусливо-нежную,
когда победу празднует Платон,
заплатишь одиночеством безгрешия
за тусклый свет его и полутон.
А за талант, что вроде бы во благо, –
особая расплата впереди:
останешься с талантом, бедолага,
и будешь на хребте его нести
тяжелой ношей. Ни продать, ни скинуть,
ни в завещанье отписать родным.
И в землю жаль зарыть. Горбатит спину.
Ты с ним бредешь, усталый пилигрим.
Как труден выбор правильной дороги!
Камо грядеши? Рядом враг иль друг?
Путь виртуален, и не стерты ноги.
Вокруг бескрайняя страна Facebook.
ЛИТИНСКАЯ, Елена, Нью-Йорк. Поэт, писатель, переводчик. Родилась в Москве. Окончила МГУ. В США с 1979. Автор книг стихов и прозы: «Монолог последнего снега»,1992; «В поисках себя», 2002; «На канале», 2008; «Сквозь временную отдаленность», 2011. Публикации в периодических изданиях Москвы, Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. Основатель и Президент Бруклинского клуба русских поэтов, а также вице-президент ОРЛИТА.
|
|
2015-Елена ЛИТИНСКАЯ
ТРЕТЬЯ ЗАПОВЕДЬ
Я Господа не поминаю всуе
и десять заповедей честно чту.
Живу себе… и жизнь свою рисую.
Но, Боже правый! Всё не ту, не ту…
Есть, слава Богу, денежки на краски.
И зорок глаз, и не дрожит рука.
Но ветреность души густой замазкой
зашпаклевала, чтоб ни сквозняка.
Противный карлик поселился в доме.
Твердит: «Бог мой! Не вышло бы чего!»
Уродливый, трусливый старый гномик.
Я не перечу. Я боюсь его.
Он вроде бережет мое здоровье.
Взывает: «Бог с тобой! В твои лета
давленье мерь, сдавай анализ крови
и чтоб не голодна и не сыта!
О как бы отодрать его за уши,
под зад коленом – и за дверь взашей!
Я, третью заповедь пять раз нарушив,
молю: «Прости и не сердись, Хашем!»
ПРИВЯЗАННОСТЬ
Пишешь, у тебя ко мне привязанность.
Слово-то какое отыскал.
Недочувственность и недосказанность.
Ретро-ребус, робость и тоска…
Как понять мне это слово зыбкое?
Привязаться сам ты захотел?
Или повязали по ошибке
и вели ко мне, как на расстрел?
Может, цепью ты ко мне прикован:
день и ночь тебя я стерегу?
Ничего кошмарного такого
я не пожелаю и врагу.
Коли ритмика твоя сердечная
этой привязью угнетена,
кандалы разбить, чтобы навечно
ты свободен – все четыре на…
Подобрать другое слово надо бы.
То, что начинается на лю…
или неж… Помочь тебе я рада бы.
Разрешаешь – мигом прогуглю.
* * *
Если не завтра, то скоро.
Если не скоро, то всё же
явится синекурой,
хлынет дождём в сушь.
Старше или моложе.
Я ведь – баба не дура –
через дыханье и кожу
счастья сорву куш.
«Завтра» – лидер забега
времени. «Скоро» – в дымке.
Всё же – трава из-под снега.
Борются: кто кого.
Шашки – упрямо в дамки.
В Лире – навеки Вега.
А я всё твержу: «Димка!»
Такое вот status quo.
НЕЖНОСТЬ ТОПОЛИНОГО ПУХА
Не было спасенья, не было
от тополиного пуха.
Переписать бы набело
юности черновик!
От аллергена сильного
я слёзы лила и пухла.
На пораженье синими
пулями глаз по любви –
стрелять не умела. Отрок,
неотёсанный тополя сруб,
так и не взял меня под руку.
Рук своих боялся и губ.
Нежность была предначертана –
только лови и держи.
Сдуло, как пух. Чёрта нам,
не ангела, послала жизнь…
КОНЕЦ ГОДА
Лампы в сорок ватт унылый свет.
Стены комнаты в переплетенье
бликов с рваными краями теней
от портретов тех, кого здесь нет.
От портретов тех, кто был со мной,
чей уход – нежданный выстрел с тыла.
Время утекало и застыло
зеркалом преграды ледяной.
Задубела мёртвая вода.
Не крушат её судьбы изломы.
Ну, так что ж! Ведь в морозилке, дома,
у меня – куски живого льда.
Набросаю льдинки я в бокал.
Выпью, в рыжину окрашу проседь.
Что сказать портретам, коли спросят,
не хочу ль за ними в облака?
Знаю, мир-калека: вечный limp*,
право-левый. И затменье взоры
застилает. Пляшет Терпсихора
Dance Macabre, как велит Олимп.
Но живёт, сама себе верна,
сумасбродка милая, Евтерпа.
И Олимп ее причуды терпит.
И пока она со мной дружна,
не хочу в заоблачные дебри…
*Хромота (англ.)
* * *
Запоздала весна. Собирается с духом
И готовит наряды для выхода в свет.
А когда-то вуаль тополиного пуха
Прикрывала глаза. Вот такой первоцвет.
Я давно позабыла черёмухи запах.
И за мною навеки закрылся сезам.
Я бежала по солнцу – с востока на запад –
По весенним следам, по весенним слезам…
Затерялись следы где-то там, в Казалотти.
Отыскать – не по летам и не по плечу.
Наведу марафет на увядшую плоть и –
В путь дорогу. Весну за собой прихвачу…
* * *
Весна трусливо прячется за сценой.
Вот поднят занавес, и зритель ждёт.
Мы за билеты заплатили цену
немалую: сквозь вьюги, гололёд,
через победное витийство ночи
и безоружное смиренье дня...
Украденный луч солнца – словно прочерк
на «Одноклассниках», вблизи меня.
Весна, тебе в затылок дышит лето.
Прочти свой краткий монолог на бис.
Так хочется глазами первоцвета
коснуться. Поспеши! Мы заждались.
* * *
В нашем городе вечен ветер.
И причёски – напрасный труд.
Ветер плеши рентгеном просветит
и запутает гривы, как спрут.
Он заставит деревья поклоны
бить. И листья сметёт, как прах.
Покорятся осины и клёны,
и дубы на столетних ногах.
Разбросает он писем секреты.
Без стеснения и стыда
разболтает досужему свету,
кого оглушила беда,
кого огорошило счастье.
Из авеню сделает стрит.
Смешает названья, как масти…
Без правил играет. И страсти,
и карточный хаос творит.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
Павел ЛУКАШ, Бат-Ям.
Поэт. Родился в 1960 году в Одессе. В Израиле с 1990 года. Автор поэтических сборников: «От рождения и раньше», «Плюс-минус бесконечность», «Лилит» и книги прозы: «То, что доктор прописал». Публикации в периодических изданиях, антологиях и альманахах выпущенных в Израиле, Украине, России, Германии, Франции.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
ЛИРИКА-3
1
Сокрушённый дневною мукою,
что утроена по ночам,
не хочу в колдовство с наукою –
по ведуньям и по врачам…
Ты не близкая и не дальняя –
и такою ты можешь быть.
Умоляю я – или дай её,
или дай мне ее забыть…
2
Ты была бесшабашной, шумной…
Но словами, лицом, фигурой –
утверждаешь, что стала умной,
а вот раньше была ты дурой…
Изводясь от любовной мании,
об одном постоянно думаю –
в твоём собственном понимании,
ты не раз ещё станешь дурою.
3
Я тебе интересен, почти родной,
и любовь моя без эрзаца,
потому, что и ты, это три в одной –
от такого не отказаться.
Ты вернёшься ко мне не любя? Любя!
Не сейчас – так немного позже…
Потому, что стихи рождены от тебя,
и они на тебя похожи.
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Всё сказано уже – не только в мыслях –
во всевозможных словосочетаньях
в художественных текстах, в очертаньях,
лицом к лицу, по телефону, в письмах…
Гордился бы собою откровенно,
будь ты литературным персонажем,
но ты – реальность, и с реальным стажем
тобою графоманю внутривенно.
И даже время – сколько ни натикай –
не лечит от тебя. И пестротканны
решения твои. И тараканы
твои природы незнакомой – дикой.
2009
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Судьбы теченье не нарушу...
П. Межурицкий
Ход событий не нарушу:
быт, работа и кровать...
Ведь поэты чёрту душу
перестали продавать.
Понимаю хорошо я,
что в последние года
предложение большое,
спроса нету – вот беда.
Выживаем, слава Богу,
отдавая за гроши
ежедневно понемногу
состояния души.
А сума не за горами:
те же ангел или чёрт,
не являются с дарами –
только времечко течёт.
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Чуешь, Моня, запах моря?
Что же ты не куришь, Моня?
Встал – как памятник в цвету
неизвестному поэту,
что по сторону по эту.
А бывало и по ту –
мы гуляли балагуря:
«Буря! Скоро грянет буря!» –
каждый с книгою в руке...
Каждый смел и светел ликом –
говорили о великом
на великом языке.
В деле письменном-неустном –
тот считается искусным,
о котором говорят.
Тут мы дышим-обитаем,
но не пишем, не читаем –
неприемлем звукоряд.
Слышишь, Моня, шум прибоя?
Это море, но другое.
Впрочем, некому пенять.
Нам – реликтам и дислектам,
но с одесским интеллектом –
моря, что ли, не понять?
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
***
Вчера мы пили у Голкова.
Не спрашивайте – у какого? –
у каждого какой-то свой.
Но как поэт – так недобиток:
работает себе в убыток,
не деловой.
Во время нынешнее, кстати,
и Блок бы ездил на «Фиате»
и проклинал бы гаражи.
А тот, кто был беднее Блока,
сегодня жил бы очень плохо –
как все бомжи.
Стань тем, кто кормится зарплатой:
столярничай, маши лопатой,
торгуй вином, корпи в КБ…
Чтоб содержать литературу,
угомони свою натуру –
и мир тебе.
Иди спросонок – быть бы живу –
на службу скучную, на ниву
неблагодарного труда:
поскольку ты никем не понят –
тебя не кормят и не поят –
иди туда.
Ведь на поэта нету спроса,
и на поэта смотрят косо,
но тот, кто с нами, тот поэт,
и нет надёжнее приметы,
поэтому и мы поэты – и спору нет.
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
Борис ЛУКИН, Москва
Поэт, переводчик, литературный критик, член СП России. Родился в 1964 г. в Нижнем Новгороде. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар поэзии Е. Винокурова). Работает в «Литературной газете». Автор книг стихов «Понятие о прямом пути» (1993), «Междуречье» (2007), «Долгота времени» (2008) и многочисленных публикаций в российской и зарубежной периодике. Автор проекта – Антология современной литературы «Наше время».
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
РОДИТЕЛЬСКОЕ
Бабочка в окно влетела
сквозь стекло, на нём же села.
Мама, как-то между делом
посмотрела.
Это мне сегодня снилось.
Папа. Мама. Все мы вместе.
Лето. Утро. Время сбилось
или просто стало местным.
Бабочка в окно влетела.
На стекле остановилась.
Папа встал, два шага сделал,
а во мне сердечко билось…
Это время незаметно
возвращало землю, небо…
Только вас давно здесь нету…
Как вы? Что вы? Где вы? С кем вы?..
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Доченьке Полинке
Первым льдом играет малая,
Не боясь о жизнь обрезаться.
Лёд. За ним – страна иная.
Заглядимся в мир, что грезится.
Пусть твердят, что это мистика,
Но, расплющив носик, я
Там смотрю в оконце льдистое,
На ту, что видит здесь меня.
|
|
***
Что за чудное виденье –
Жизни буйное цветенье:
Пароходиков гудки;
Соков грешных гон в крови,
Длящий этой жизни пытку;
Зверь, таящийся в тени,
Вызывающий на битву…
Не сойти б с ума с избытку.
Светлый ангел, охрани!
|
|
***
Что за чудное виденье –
Жизни буйное цветенье:
Пароходиков гудки;
Соков грешных гон в крови,
Длящий этой жизни пытку;
Зверь, таящийся в тени,
Вызывающий на битву…
Не сойти б с ума с избытку.
Светлый ангел, охрани!
|
|
***
Что за чудное виденье –
Жизни буйное цветенье:
Пароходиков гудки;
Соков грешных гон в крови,
Длящий этой жизни пытку;
Зверь, таящийся в тени,
Вызывающий на битву…
Не сойти б с ума с избытку.
Светлый ангел, охрани!
|
|
***
Что за чудное виденье –
Жизни буйное цветенье:
Пароходиков гудки;
Соков грешных гон в крови,
Длящий этой жизни пытку;
Зверь, таящийся в тени,
Вызывающий на битву…
Не сойти б с ума с избытку.
Светлый ангел, охрани!
|
|
