Она сказала, что она мне рада,
и я почувствовал, что жизнь во мне жива...
Как мало, в сущности, для счастья надо:
простой улыбки, капельки тепла...

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И чувство непричастности
ни к общему, ни к частностям.
Ни к воровству, ни к честности,
ни к удальству, ни к подлости.
Оставьте вашу въедливость,
забудьте ваши колкости.

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

И прошлое над нами нависает
не тяжестью, а просто –
неизбежностью сегодняшнего дня...

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Под одеяло спрячется тоска,
сквозняк пройдётся по пустой подушке,
будь то простая раскладушка,
кровать под пологом, футон, тахта…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Для счастья нужно самому
кого-то любить беззаветно,
но мы, несчастные, так заняты собой –
на других времени не хватает…

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Смотрю на родину глазами иностранца,
на собственных детей и внуков
как на гостей – тогда не больно.
Сколько этажей у нашего сознания? –
Небоскрёб.., айсберг..,
Где-то в глубине  – суть, истина...
По ночам выходит и мучает во сне
такой болью, такой любовью,
что невообразимы
под отупляющей анестезией жизни.

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Рассеянно и отрешённо обнимет.
Предложит чаю. Забудет. Вспомнит.
Подаст вчерашнюю заварку,
засохший сыр, какие-то сомнительные сушки…
Потом торжественно достанет заветную тетрадь,
вся приосанится и встанет в позу. –
И до полуночи готова читать, читать! читать! –
летучие стихи и пристальную прозу.
Ты погружаешься в её подводный мир,
ты забываешь обо всём на свете:
становятся понятны – и она,
и этот быт её, слегка нелепый,
не потому, что по-другому не умеет,
а потому, что ею сделан выбор.
Конечно, лучше бы забиться в келью,
или в уединённый отель…
Нет, просто в тёплый дом
с заботливой семьёй…

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Нет-нет – я не клянусь тебя любить,
тем более – до гроба:
боюсь вспугнуть едва забрезжившую нежность.
Которые клянутся, те горят огнём,
сгорают, гаснут и уходят.
Я не горю, и слов не говорю, а там, глядишь, –
и навсегда останусь.

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Мне в руки попался зверёк –
маленький, быстрый, пушистый.
Я гладил его и ласкал – и… немножечко тискал,
придумывал имена, нюхал душистый мех.
тёплый, живой, счастливый, зверёк отзывался на ласку,
но вдруг погрустнел, затих и запросился на травку.
Он пустился бегом, чудесно преображаясь:
снова блестели глазки, снова трубою хвост…
Тяжела оказалась моя рука… да и моя любовь…
Тому, кто рождён пушистым, певучим, вольным,
хозяин, и добрый, не нужен,
а только сочувствие, лес и поле.
Он – ласковый, и весёлый, но навсегда отдельный.
За ним никому не угнаться,
и, не сломав, его не удержишь в доме...

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

Вы – гости здесь, а мы должны здесь выжить,
обосноваться, слиться, стать, как все, –
по капле рабский страх из сердца выжать –
вниз головой, над бездной, в пустоте.

БРЯНЦЕВА, Людмила, Цфат. Родилась в Москве в 1933 г. Поэт. Врач-физиолог, кандидат медицинских наук. Много лет работала в области космической и подводной медицины.  С 1997 года живет в Израиле. Автор более ста печатных работ, в том числе семи научно-популярных книг. 

БРЯНЦЕВА, Людмила, Цфат. Родилась в Москве в 1933 г. Поэт. Врач-физиолог, кандидат медицинских наук. Много лет работала в области космической и подводной медицины.  С 1997 года живет в Израиле. Автор более ста печатных работ, в том числе семи научно-популярных книг. 

БРЯНЦЕВА, Людмила, Цфат. Родилась в Москве в 1933 г. Поэт. Врач-физиолог, кандидат медицинских наук. Много лет работала в области космической и подводной медицины.  С 1997 года живет в Израиле. Автор более ста печатных работ, в том числе семи научно-популярных книг. 

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Марина Гарбер. Сб. стихотворений: «Между тобой и морем», Нью-Йорк, 2008, 110 стр.

Марина Гарбер – поэт, родилась в Киеве в 1968 году. С 1989 года в эмиграции. В США получила высшее образование, окончила аспирантуру Денверского университета при факультете иностранных языков. Некоторое время проживала в Европе, в частности, в Италии и Люксембурге. Много путешествовала, что, несомненно, отразилось на её творчестве. Преподаёт итальянский, английский и русский языки. Публикуется в различных изданиях США, России и Украины. Два предыдущих сборника, «Дом дождя» и «Час одиночества», вышли в издательстве «Побережье» (Филадельфия). Участница многих поэтических антологий.

Сборник «Между тобой и морем» состоит из трёх разделов. Первый назван «Белым по белому» и посвящён творчеству, поэзии и поэтам. Начинается он со стихотворения «Слово». Ведь библейское выражение «В начале было Слово» относится не только к сотворению мира, но и ко всем, кто строит свой собственный творческий мир, является творцом. Литература и поэзия – части такого мира. Истинный поэт продолжает жить в своих произведениях после смерти, его знают, помнят, любят поколения потомков. И Марина Гарбер пишет об этом:

Погиб поэт. Не будем о причине,
она от следствия давно неотличима.

...............................................................

Поэт, не претендуя в «человеки»,
Не насовсем ушёл, он отлучился.

Другое стихотворение в том же разделе будто освещает иную сторону жизни творческих людей, в реальности, зачастую творящих в нищете и безвестности. Марина Гарбер с грустью констатирует:

Неспроста простота: просто ивы под ливнями плачутся,
Просто век, просто май, просто в рифму сплетение слов.
А поэт от толпы отойдёт, да в толпе обозначится,
Перед тем, как беде отпереть наконец-то засов...

Нельзя не отметить, что Марина Гарбер находит точные, словно «отточенные в камне», слова, с помощью которых создаёт неожиданные и не типичные образы. Например: «...Гетто поэтово – Не-до-поэзия!». Точность и глубина её поэтической мысли поражают. Автору удаётся описать судьбы поэтов и, в какой-то степени, дух целой эпохи: «с лагерем Осипа, с пулей Владимира», «петли Цветаевой, траур Ахматовой»...

Иногда в поэзии Гарбер улавливаются ритмы и мелодии других поэтов, в частности, Блока и Есенина. Однако поэт наполняет существующие «формы» новым, своим содержанием, таким образом, создавая особый стиль, самобытный способ выражения мыслей и чувств.

Нельзя не отметить способность Марины Гарбер передать словом высокое, даже Божественное начало творчества. Художник (в широком смысле этого слова) часто сталкивается с проблемой непонимания со стороны окружающих. Многие стихотворения раздела предстают поэтическим оформлением известного высказывания: «Нет пророка в своём отечестве».

Он жил одиноко, отшельно, вяло,
Курил у окна весь день.
Казалось, устало жил, вполнакала,
Не человек, а тень.

.....................................................

Соседи смеялись: «Твоя богиня,
Поэзия, кой в ней прок?»
Окурок пальцами сжав сухими,
Он поправлял их: «Бог».

В восьми строчках автор представляет проблему гигантского масштаба. Разве не просматриваются в них трагические судьбы поэтов – Ахматовой, Цветаевой, Гумилёва, Галича, Бродского и многих других, пожертвовавших ради творчества жизнью, благополучием, покоем?.. В то же время Гарбер с грустью отмечает, что кто-то случайно оказался в творческом мире. Бездарность, которая использует демагогию и даже претендует быть мэтром, вызывает у неё горечь.

... С осанкой барина, с воззреньями скитальца,
Мэтр дарит книжечку, где чётко – от кого.
Но, уходя, я разжимаю пальцы,
И на ладони – всё и ничего.

Название главы «Белым по белому», как, впрочем, вся поэзия автора, несёт в себе глубокий смысл. Вспомним картину Клода Моне «Туман над Темзой», изображающую город, мост через реку, прохожих, здания и другие объекты, проступающие сквозь густой белый туман, чтобы понять особый смысл, вложенный в упомянутое словосочетание. Фактически, это многоцветная картина, написанная белой краской на белом фоне. Иными словами, «белым по белому»... Этот раздел сборника Гарбер посвящён поэзии, творчеству, времени, наконец, коллегам-поэтам – Валентине Синкевич, Игорю Михалевичу-Каплану, Ине Близнецовой, Яну Торчинскому... Речь идёт о чистой, белой канве творчества, на которой проявляются светлые личности, непохожие друг на друга, с самобытными чертами поэтического таланта.

Вторая глава сборника «Между тобой и морем» состоит из лирических стихотворений, и в ней нередко звучат минорные ноты. Автор обращается то к абстрагированному, то к конкретному, любимому, пишет о неком временном промежутке между прошлым и будущим. Порой создаётся впечатление, будто речь идёт о чувствах невостребованных или безответных, но, возможно, не имеющих ничего общего с настоящей тоской. Это лишь минорные промежутки в ярком, мажорном звучании чувств.

Между тобой и морем – мои пророчества,
Паутинка созвездий над головой, песка
Сыпучая тяжесть – мерное одиночество
Пересыпает, как гальку, моя рука...

Или:

... Ты не услышишь меня: ничего не выдали
Звуки моих – не сумевших проститься – губ.

Есть в сборнике и стихотворения, явно навеянные романтической атмосферой Италии, Люксембурга, Испании... В них встречается множество неожиданных строк, например:

А у времени в жилах стоит вода:
Тренированной, смелой рукой хирурга
Выжигает – да по сердцу! – «никогда»,
И кружит между Питер- и Люксем-бургом.

Здесь, кажется, звучат ностальгические нотки. Видимо, поэтесса не лишена ощущения оторванности от родной земли, где она родилась, училась и росла. Но и в этом случае, она находит особые слова для выражения чувств.

...Любовь и музыка равны
в твоём миру:
Рванут – и нет – меня, страны,
.it .ru...

Третья часть книги, «Последний вагон», привносит дополнительное ощущение цельности и завершённости. Поэтесса сказала всё, что хотела сказать именно сейчас, не раньше и не позже. Она выразила свои мысли и чувства – о прошлом, об отношении к творчеству и поэтам. И даже рассказала о том, что, несмотря на вполне самодостаточную и интересную жизнь в эмиграции, ей не чуждо чувство ностальгии по прошлому, которое остаётся за окнами последнего вагона, стремительно уносящего её в будущее.

...А у нас... А у них... Всё одно – и тоска, и печали,
От степей до морей – всё один неприкаянный ветер,
Мы – старухи-истории неповзрослевшие дети,
Нас в одной колыбели вселенские руки качали.

И не хочется верить, что ветер у них – настоящий –
Прижимает к земле италийской красавицу-башню:
Неужели она упадёт, словно колос на пашню?
Преходящее утро. Как всё на земле преходяще...

            Вячеслав СПОДИК, Филадельфия

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Родилась в селе Климэуць Шолданештского района, Молдова. Автор шести книг стихов и прозы (на румынском и русском языках). Лауреат года еженедельника Союза Писателей Молдовы "Литература и искусство" (Кишинёв, 1999). Лауреат сетевых конкурсов поэзии. Публиковалась в альманахе "Земляки" (Москва) и в сборнике сайта "Серебряный Стрелец" (2009).

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

Над слюдою речного плёса,
над стеклом в золотых отливах -
зачарованный берег в белых
тополях и зелёных ивах...
Хуан Рамон Хименес

Как у плёса речного ласково
Греет солнце в ажурном кружеве,
Зачарованный берег сказками
Залопочет... Иве-подруженьке
Тополь белый нашепчет нежностей...
Ах ты Ивушка, светлокосая,
Погляди-ка, свет – в той безбрежности
Как звенит июль над покосами!
Как поёт река женским голосом
Песни грустные, задушевные...
Ковыли трясут спелым колосом,
Будто зёрнышки в них волшебные.
Всякий звук хорош в той симфонии...
Подними ко мне ветки-рученьки.
Обними меня, Ива сонная,
Будь счастливою, не плакучею!

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

На взгорье радуга упала,
И засверкало всё вокруг.
Иван Бунин

Как в поле было нам просторно!
Мы, взявшись за руки, шагали.
И ветер, словно на валторне,
Гудел нам про свои печали.

Листвою ворковали клёны,
Любовь пророчили ромашки...
Внезапно... дождь полил ядрёный.
Куда там – добежать до чащи!

Природа заиграла фугу
На сотне инструментов сразу,
И дождик танцевал по лугу
Так бодро – будто по приказу.

Бежим! Хоть это бесполезно.
В нелепом мокром крепдешине...
Ты говоришь, что я прелестна?
И нету ливня и в помине.

Мы целовались без опаски
У мокрой от дождя лещины,
Двойная радуга из сказки
Смеялась в небе без причины...

Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
Николай Заболоцкий

Облетели и вязы, и клёны,
И каштаны расстались с листвой,
Лишь душе, не в сезон распалённой,
Всё мерещится лик молодой.

И сама – словно клён облетевший,
В неприкрытой любовью тоске...
Побрела по траве поседевшей
Стиснув сердце в худом кулаке.

Ты куда собралась, дорогая?
Что бредёшь ты, ослепнув от слёз?
В глубине его поросль другая
Не погибнет от мороси рос!

Не отдай во враждебные руки,
И надеждой его успокой...
Нет на свете печальней разлуки,
Чем разлука с угасшей мечтой!

Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
Николай Заболоцкий

Облетели и вязы, и клёны,
И каштаны расстались с листвой,
Лишь душе, не в сезон распалённой,
Всё мерещится лик молодой.

И сама – словно клён облетевший,
В неприкрытой любовью тоске...
Побрела по траве поседевшей
Стиснув сердце в худом кулаке.

Ты куда собралась, дорогая?
Что бредёшь ты, ослепнув от слёз?
В глубине его поросль другая
Не погибнет от мороси рос!

Не отдай во враждебные руки,
И надеждой его успокой...
Нет на свете печальней разлуки,
Чем разлука с угасшей мечтой!

Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
Николай Заболоцкий

Облетели и вязы, и клёны,
И каштаны расстались с листвой,
Лишь душе, не в сезон распалённой,
Всё мерещится лик молодой.

И сама – словно клён облетевший,
В неприкрытой любовью тоске...
Побрела по траве поседевшей
Стиснув сердце в худом кулаке.

Ты куда собралась, дорогая?
Что бредёшь ты, ослепнув от слёз?
В глубине его поросль другая
Не погибнет от мороси рос!

Не отдай во враждебные руки,
И надеждой его успокой...
Нет на свете печальней разлуки,
Чем разлука с угасшей мечтой!

Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
Николай Заболоцкий

Облетели и вязы, и клёны,
И каштаны расстались с листвой,
Лишь душе, не в сезон распалённой,
Всё мерещится лик молодой.

И сама – словно клён облетевший,
В неприкрытой любовью тоске...
Побрела по траве поседевшей
Стиснув сердце в худом кулаке.

Ты куда собралась, дорогая?
Что бредёшь ты, ослепнув от слёз?
В глубине его поросль другая
Не погибнет от мороси рос!

Не отдай во враждебные руки,
И надеждой его успокой...
Нет на свете печальней разлуки,
Чем разлука с угасшей мечтой!