Художник. Родился в 1914 г. в с. Рашков, Украина (позже - Молдавия).  Жил в Ташкенте. В Израиле с 1989 года. Участвовал в создании музеев в  Узбекистане. Автор иллюстраций серии  книг «Избранная лирика Востока».

                                     О  Михаиле Воронском

Михаил Воронский родился в 1914 году в селе Рашков, на берегу Днестра.  С 1989 года живёт в Израиле, куда приехал, прожив много лет в Ташкенте. В Узбекистане работал художником – занимался искусством восточной миниатюры, реконструировал в музеях древние рукописи. Он и сейчас продолжает работу над миниатюрами, как прежде, бодр и энергичен, выполняет авторские копии (повторы) пейзажей, написанных в разные годы.
    Страсть к рисованию проявилась у Михаила в раннем детстве. Взрослые с удивлением наблюдали, как мальчик-непоседа становился сосредоточенным и спокойным, рисуя угольком или, если повезёт, карандашом. На чём?  Альбомов у него не было, тетрадей тоже. Михаил мне рассказывал: «Я рисовал на всём, что попадалось под руку, в том числе, на стенах, зимой рисовал узоры – на покрытом морозом окне,  летом – на влажном песке...». Учитель начальной школы использовал безотказный метод «нейтрализации» ученика, поручая ему рисовать мелом на классной доске иллюстрации из учебника. С годами страсть к рисованию не иссякла.
    В начале тридцатых годов Михаил поступил в Одесский  «ЕВРАБМОЛ» (учебно-производственное заведение для еврейской рабочей молодёжи), оттуда перешёл в сельхоз институт.  И там Михаил Воронский, о таланте которого прослышали студенты, частенько  выполнял чертежи и рисунки сельхозтехники для старшекурсников, те угощали его обедом или платили небольшое вознаграждение за работу.  «Эти мизерные заработки тем не менее дали возможность помочь родителям и младшим братьям и сёстрам спастись от свирепствующего голода», – рассказывает Михаил.
    Ну,  а по выходным – посещение музеев, театров...  В один из таких выходных, зайдя в Дом еврейской культуры, Михаил невольно заглянул в приоткрытую дверь и замер: в центре комнаты стояла натурщица, окружённая сидящими студийцами, которые бросали на неё быстрые взгляды и тут же склонялись к альбомам. Юноша вошёл в помещение и
попросил разрешения присоединиться к рисующим, сказав, что он «тоже так может». Преподаватель, поначалу возмущённый «наглостью» молодого человека, всё же вручил ему альбом и карандаш. Рисунок художнику понравился, и, в результате, Михаил был приглашён на должность художника-оформителя. Интересным было и творческое общение с художником Ароном Мерхером (1899-1978) и уроки, полученные на его студийных занятиях в художественной мастерской.
    В мае 1935 года семья Воронских переезжает в Узбекистан. Михаил поступает в Самаркандское художественное училище. И опять везение: там преподают выдающиеся мастера кисти Павел Беньков (1879-1949) и Лев Буре (1987-1943). Последователи различных направлений в живописи (Беньков писал свои произведения в лучших традициях импрессионизма, Буре работал над архитектурными пайзажами, во многом опираясь на традиции В. В. Верещагина), оба они были на всю жизнь очарованы Востоком, от них это восхищение восточным искусством перешло к молодому художнику.
    Начало войны застаёт Михаила Воронского в Минске, в качестве топографа при штабе дивизии, куда он был направлен после окончания курсов в военной академии имени Фрунзе в Наро-Фоминске. Сталинград, Одесса, Румыния, Венгрия – вот основные вехи в его военной судьбе. Тяжёлое ранение, восемь месяцев госпиталя и демобилизация.
    Продолжается творческая биография: Михаил возвращается к любимому занятию – живописи и графике. В течение пятидесятых годов Михаил Воронский входит в состав группы, которой поручено оформление музеев и выставок в Ташкенте, Самарканде, Коканде. В 1962 году при оформлении Ферганского областного литературного музея понадобилось сделать копии и реконструкции древних рукописей. А это значило – воспроизвести их затейливую арабскую вязь, сложное, своеобразное оформление каждой страницы. С этого времени Михаил Воронский уже не расстаётся с искусством восточной миниатюры. Реставрация средневековых рукописей, работа над иллюстрациями к собраниям сочинений Алишера Навои (1441-1501), Бабура (1483-1530), работа над воссозданием образов потомков Тимура (Тамерлана) (1336 - 1405) – вот далеко не полный перечень работ художника. В строгом соответствии с правилами живописной школы XV-XVI веков Михаил Воронский создаёт портреты Джами (1414-1492), Хафиза (1325-1390), Бедила (1644-1720), открывающих маленькие томики известной серии «Избранная лирика Востока». Ему отлично удаются красочные, богатые выразительными деталями изображения, которые могут поведать немало сказочных и реально происходивших историй, за что специалисты назвали Михаила Воронского современным Бехзодом (выдающийся художник, средневековья, иллюстратор книг Бехзод (1455-1535) создал школу миниатюр, получившую в истории имя  Гератской).　
    Успешно выступает художник и в области пейзажа. Будь это предгорье Тянь-Шаня, изгибы Днестра, украинская хата, окружённая садом – всё передано на полотне с большой степенью искренности и высокой культурой исполнения. Большая часть работ Михаила Воронского находится в литературных и художественных музеях Ташкента, Самарканда, а также в частных коллекциях.

                                 Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния

                                     О  Михаиле Воронском

Михаил Воронский родился в 1914 году в селе Рашков, на берегу Днестра.  С 1989 года живёт в Израиле, куда приехал, прожив много лет в Ташкенте. В Узбекистане работал художником – занимался искусством восточной миниатюры, реконструировал в музеях древние рукописи. Он и сейчас продолжает работу над миниатюрами, как прежде, бодр и энергичен, выполняет авторские копии (повторы) пейзажей, написанных в разные годы.
    Страсть к рисованию проявилась у Михаила в раннем детстве. Взрослые с удивлением наблюдали, как мальчик-непоседа становился сосредоточенным и спокойным, рисуя угольком или, если повезёт, карандашом. На чём?  Альбомов у него не было, тетрадей тоже. Михаил мне рассказывал: «Я рисовал на всём, что попадалось под руку, в том числе, на стенах, зимой рисовал узоры – на покрытом морозом окне,  летом – на влажном песке...». Учитель начальной школы использовал безотказный метод «нейтрализации» ученика, поручая ему рисовать мелом на классной доске иллюстрации из учебника. С годами страсть к рисованию не иссякла.
    В начале тридцатых годов Михаил поступил в Одесский  «ЕВРАБМОЛ» (учебно-производственное заведение для еврейской рабочей молодёжи), оттуда перешёл в сельхоз институт.  И там Михаил Воронский, о таланте которого прослышали студенты, частенько  выполнял чертежи и рисунки сельхозтехники для старшекурсников, те угощали его обедом или платили небольшое вознаграждение за работу.  «Эти мизерные заработки тем не менее дали возможность помочь родителям и младшим братьям и сёстрам спастись от свирепствующего голода», – рассказывает Михаил.
    Ну,  а по выходным – посещение музеев, театров...  В один из таких выходных, зайдя в Дом еврейской культуры, Михаил невольно заглянул в приоткрытую дверь и замер: в центре комнаты стояла натурщица, окружённая сидящими студийцами, которые бросали на неё быстрые взгляды и тут же склонялись к альбомам. Юноша вошёл в помещение и
попросил разрешения присоединиться к рисующим, сказав, что он «тоже так может». Преподаватель, поначалу возмущённый «наглостью» молодого человека, всё же вручил ему альбом и карандаш. Рисунок художнику понравился, и, в результате, Михаил был приглашён на должность художника-оформителя. Интересным было и творческое общение с художником Ароном Мерхером (1899-1978) и уроки, полученные на его студийных занятиях в художественной мастерской.
    В мае 1935 года семья Воронских переезжает в Узбекистан. Михаил поступает в Самаркандское художественное училище. И опять везение: там преподают выдающиеся мастера кисти Павел Беньков (1879-1949) и Лев Буре (1987-1943). Последователи различных направлений в живописи (Беньков писал свои произведения в лучших традициях импрессионизма, Буре работал над архитектурными пайзажами, во многом опираясь на традиции В. В. Верещагина), оба они были на всю жизнь очарованы Востоком, от них это восхищение восточным искусством перешло к молодому художнику.
    Начало войны застаёт Михаила Воронского в Минске, в качестве топографа при штабе дивизии, куда он был направлен после окончания курсов в военной академии имени Фрунзе в Наро-Фоминске. Сталинград, Одесса, Румыния, Венгрия – вот основные вехи в его военной судьбе. Тяжёлое ранение, восемь месяцев госпиталя и демобилизация.
    Продолжается творческая биография: Михаил возвращается к любимому занятию – живописи и графике. В течение пятидесятых годов Михаил Воронский входит в состав группы, которой поручено оформление музеев и выставок в Ташкенте, Самарканде, Коканде. В 1962 году при оформлении Ферганского областного литературного музея понадобилось сделать копии и реконструкции древних рукописей. А это значило – воспроизвести их затейливую арабскую вязь, сложное, своеобразное оформление каждой страницы. С этого времени Михаил Воронский уже не расстаётся с искусством восточной миниатюры. Реставрация средневековых рукописей, работа над иллюстрациями к собраниям сочинений Алишера Навои (1441-1501), Бабура (1483-1530), работа над воссозданием образов потомков Тимура (Тамерлана) (1336 - 1405) – вот далеко не полный перечень работ художника. В строгом соответствии с правилами живописной школы XV-XVI веков Михаил Воронский создаёт портреты Джами (1414-1492), Хафиза (1325-1390), Бедила (1644-1720), открывающих маленькие томики известной серии «Избранная лирика Востока». Ему отлично удаются красочные, богатые выразительными деталями изображения, которые могут поведать немало сказочных и реально происходивших историй, за что специалисты назвали Михаила Воронского современным Бехзодом (выдающийся художник, средневековья, иллюстратор книг Бехзод (1455-1535) создал школу миниатюр, получившую в истории имя  Гератской).　
    Успешно выступает художник и в области пейзажа. Будь это предгорье Тянь-Шаня, изгибы Днестра, украинская хата, окружённая садом – всё передано на полотне с большой степенью искренности и высокой культурой исполнения. Большая часть работ Михаила Воронского находится в литературных и художественных музеях Ташкента, Самарканда, а также в частных коллекциях.

                                 Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния

                                     О  Михаиле Воронском

Михаил Воронский родился в 1914 году в селе Рашков, на берегу Днестра.  С 1989 года живёт в Израиле, куда приехал, прожив много лет в Ташкенте. В Узбекистане работал художником – занимался искусством восточной миниатюры, реконструировал в музеях древние рукописи. Он и сейчас продолжает работу над миниатюрами, как прежде, бодр и энергичен, выполняет авторские копии (повторы) пейзажей, написанных в разные годы.
    Страсть к рисованию проявилась у Михаила в раннем детстве. Взрослые с удивлением наблюдали, как мальчик-непоседа становился сосредоточенным и спокойным, рисуя угольком или, если повезёт, карандашом. На чём?  Альбомов у него не было, тетрадей тоже. Михаил мне рассказывал: «Я рисовал на всём, что попадалось под руку, в том числе, на стенах, зимой рисовал узоры – на покрытом морозом окне,  летом – на влажном песке...». Учитель начальной школы использовал безотказный метод «нейтрализации» ученика, поручая ему рисовать мелом на классной доске иллюстрации из учебника. С годами страсть к рисованию не иссякла.
    В начале тридцатых годов Михаил поступил в Одесский  «ЕВРАБМОЛ» (учебно-производственное заведение для еврейской рабочей молодёжи), оттуда перешёл в сельхоз институт.  И там Михаил Воронский, о таланте которого прослышали студенты, частенько  выполнял чертежи и рисунки сельхозтехники для старшекурсников, те угощали его обедом или платили небольшое вознаграждение за работу.  «Эти мизерные заработки тем не менее дали возможность помочь родителям и младшим братьям и сёстрам спастись от свирепствующего голода», – рассказывает Михаил.
    Ну,  а по выходным – посещение музеев, театров...  В один из таких выходных, зайдя в Дом еврейской культуры, Михаил невольно заглянул в приоткрытую дверь и замер: в центре комнаты стояла натурщица, окружённая сидящими студийцами, которые бросали на неё быстрые взгляды и тут же склонялись к альбомам. Юноша вошёл в помещение и
попросил разрешения присоединиться к рисующим, сказав, что он «тоже так может». Преподаватель, поначалу возмущённый «наглостью» молодого человека, всё же вручил ему альбом и карандаш. Рисунок художнику понравился, и, в результате, Михаил был приглашён на должность художника-оформителя. Интересным было и творческое общение с художником Ароном Мерхером (1899-1978) и уроки, полученные на его студийных занятиях в художественной мастерской.
    В мае 1935 года семья Воронских переезжает в Узбекистан. Михаил поступает в Самаркандское художественное училище. И опять везение: там преподают выдающиеся мастера кисти Павел Беньков (1879-1949) и Лев Буре (1987-1943). Последователи различных направлений в живописи (Беньков писал свои произведения в лучших традициях импрессионизма, Буре работал над архитектурными пайзажами, во многом опираясь на традиции В. В. Верещагина), оба они были на всю жизнь очарованы Востоком, от них это восхищение восточным искусством перешло к молодому художнику.
    Начало войны застаёт Михаила Воронского в Минске, в качестве топографа при штабе дивизии, куда он был направлен после окончания курсов в военной академии имени Фрунзе в Наро-Фоминске. Сталинград, Одесса, Румыния, Венгрия – вот основные вехи в его военной судьбе. Тяжёлое ранение, восемь месяцев госпиталя и демобилизация.
    Продолжается творческая биография: Михаил возвращается к любимому занятию – живописи и графике. В течение пятидесятых годов Михаил Воронский входит в состав группы, которой поручено оформление музеев и выставок в Ташкенте, Самарканде, Коканде. В 1962 году при оформлении Ферганского областного литературного музея понадобилось сделать копии и реконструкции древних рукописей. А это значило – воспроизвести их затейливую арабскую вязь, сложное, своеобразное оформление каждой страницы. С этого времени Михаил Воронский уже не расстаётся с искусством восточной миниатюры. Реставрация средневековых рукописей, работа над иллюстрациями к собраниям сочинений Алишера Навои (1441-1501), Бабура (1483-1530), работа над воссозданием образов потомков Тимура (Тамерлана) (1336 - 1405) – вот далеко не полный перечень работ художника. В строгом соответствии с правилами живописной школы XV-XVI веков Михаил Воронский создаёт портреты Джами (1414-1492), Хафиза (1325-1390), Бедила (1644-1720), открывающих маленькие томики известной серии «Избранная лирика Востока». Ему отлично удаются красочные, богатые выразительными деталями изображения, которые могут поведать немало сказочных и реально происходивших историй, за что специалисты назвали Михаила Воронского современным Бехзодом (выдающийся художник, средневековья, иллюстратор книг Бехзод (1455-1535) создал школу миниатюр, получившую в истории имя  Гератской).　
    Успешно выступает художник и в области пейзажа. Будь это предгорье Тянь-Шаня, изгибы Днестра, украинская хата, окружённая садом – всё передано на полотне с большой степенью искренности и высокой культурой исполнения. Большая часть работ Михаила Воронского находится в литературных и художественных музеях Ташкента, Самарканда, а также в частных коллекциях.

                                 Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния

                                     О  Михаиле Воронском

Михаил Воронский родился в 1914 году в селе Рашков, на берегу Днестра.  С 1989 года живёт в Израиле, куда приехал, прожив много лет в Ташкенте. В Узбекистане работал художником – занимался искусством восточной миниатюры, реконструировал в музеях древние рукописи. Он и сейчас продолжает работу над миниатюрами, как прежде, бодр и энергичен, выполняет авторские копии (повторы) пейзажей, написанных в разные годы.
    Страсть к рисованию проявилась у Михаила в раннем детстве. Взрослые с удивлением наблюдали, как мальчик-непоседа становился сосредоточенным и спокойным, рисуя угольком или, если повезёт, карандашом. На чём?  Альбомов у него не было, тетрадей тоже. Михаил мне рассказывал: «Я рисовал на всём, что попадалось под руку, в том числе, на стенах, зимой рисовал узоры – на покрытом морозом окне,  летом – на влажном песке...». Учитель начальной школы использовал безотказный метод «нейтрализации» ученика, поручая ему рисовать мелом на классной доске иллюстрации из учебника. С годами страсть к рисованию не иссякла.
    В начале тридцатых годов Михаил поступил в Одесский  «ЕВРАБМОЛ» (учебно-производственное заведение для еврейской рабочей молодёжи), оттуда перешёл в сельхоз институт.  И там Михаил Воронский, о таланте которого прослышали студенты, частенько  выполнял чертежи и рисунки сельхозтехники для старшекурсников, те угощали его обедом или платили небольшое вознаграждение за работу.  «Эти мизерные заработки тем не менее дали возможность помочь родителям и младшим братьям и сёстрам спастись от свирепствующего голода», – рассказывает Михаил.
    Ну,  а по выходным – посещение музеев, театров...  В один из таких выходных, зайдя в Дом еврейской культуры, Михаил невольно заглянул в приоткрытую дверь и замер: в центре комнаты стояла натурщица, окружённая сидящими студийцами, которые бросали на неё быстрые взгляды и тут же склонялись к альбомам. Юноша вошёл в помещение и
попросил разрешения присоединиться к рисующим, сказав, что он «тоже так может». Преподаватель, поначалу возмущённый «наглостью» молодого человека, всё же вручил ему альбом и карандаш. Рисунок художнику понравился, и, в результате, Михаил был приглашён на должность художника-оформителя. Интересным было и творческое общение с художником Ароном Мерхером (1899-1978) и уроки, полученные на его студийных занятиях в художественной мастерской.
    В мае 1935 года семья Воронских переезжает в Узбекистан. Михаил поступает в Самаркандское художественное училище. И опять везение: там преподают выдающиеся мастера кисти Павел Беньков (1879-1949) и Лев Буре (1987-1943). Последователи различных направлений в живописи (Беньков писал свои произведения в лучших традициях импрессионизма, Буре работал над архитектурными пайзажами, во многом опираясь на традиции В. В. Верещагина), оба они были на всю жизнь очарованы Востоком, от них это восхищение восточным искусством перешло к молодому художнику.
    Начало войны застаёт Михаила Воронского в Минске, в качестве топографа при штабе дивизии, куда он был направлен после окончания курсов в военной академии имени Фрунзе в Наро-Фоминске. Сталинград, Одесса, Румыния, Венгрия – вот основные вехи в его военной судьбе. Тяжёлое ранение, восемь месяцев госпиталя и демобилизация.
    Продолжается творческая биография: Михаил возвращается к любимому занятию – живописи и графике. В течение пятидесятых годов Михаил Воронский входит в состав группы, которой поручено оформление музеев и выставок в Ташкенте, Самарканде, Коканде. В 1962 году при оформлении Ферганского областного литературного музея понадобилось сделать копии и реконструкции древних рукописей. А это значило – воспроизвести их затейливую арабскую вязь, сложное, своеобразное оформление каждой страницы. С этого времени Михаил Воронский уже не расстаётся с искусством восточной миниатюры. Реставрация средневековых рукописей, работа над иллюстрациями к собраниям сочинений Алишера Навои (1441-1501), Бабура (1483-1530), работа над воссозданием образов потомков Тимура (Тамерлана) (1336 - 1405) – вот далеко не полный перечень работ художника. В строгом соответствии с правилами живописной школы XV-XVI веков Михаил Воронский создаёт портреты Джами (1414-1492), Хафиза (1325-1390), Бедила (1644-1720), открывающих маленькие томики известной серии «Избранная лирика Востока». Ему отлично удаются красочные, богатые выразительными деталями изображения, которые могут поведать немало сказочных и реально происходивших историй, за что специалисты назвали Михаила Воронского современным Бехзодом (выдающийся художник, средневековья, иллюстратор книг Бехзод (1455-1535) создал школу миниатюр, получившую в истории имя  Гератской).　
    Успешно выступает художник и в области пейзажа. Будь это предгорье Тянь-Шаня, изгибы Днестра, украинская хата, окружённая садом – всё передано на полотне с большой степенью искренности и высокой культурой исполнения. Большая часть работ Михаила Воронского находится в литературных и художественных музеях Ташкента, Самарканда, а также в частных коллекциях.

                                 Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния

                                     О  Михаиле Воронском

Михаил Воронский родился в 1914 году в селе Рашков, на берегу Днестра.  С 1989 года живёт в Израиле, куда приехал, прожив много лет в Ташкенте. В Узбекистане работал художником – занимался искусством восточной миниатюры, реконструировал в музеях древние рукописи. Он и сейчас продолжает работу над миниатюрами, как прежде, бодр и энергичен, выполняет авторские копии (повторы) пейзажей, написанных в разные годы.
    Страсть к рисованию проявилась у Михаила в раннем детстве. Взрослые с удивлением наблюдали, как мальчик-непоседа становился сосредоточенным и спокойным, рисуя угольком или, если повезёт, карандашом. На чём?  Альбомов у него не было, тетрадей тоже. Михаил мне рассказывал: «Я рисовал на всём, что попадалось под руку, в том числе, на стенах, зимой рисовал узоры – на покрытом морозом окне,  летом – на влажном песке...». Учитель начальной школы использовал безотказный метод «нейтрализации» ученика, поручая ему рисовать мелом на классной доске иллюстрации из учебника. С годами страсть к рисованию не иссякла.
    В начале тридцатых годов Михаил поступил в Одесский  «ЕВРАБМОЛ» (учебно-производственное заведение для еврейской рабочей молодёжи), оттуда перешёл в сельхоз институт.  И там Михаил Воронский, о таланте которого прослышали студенты, частенько  выполнял чертежи и рисунки сельхозтехники для старшекурсников, те угощали его обедом или платили небольшое вознаграждение за работу.  «Эти мизерные заработки тем не менее дали возможность помочь родителям и младшим братьям и сёстрам спастись от свирепствующего голода», – рассказывает Михаил.
    Ну,  а по выходным – посещение музеев, театров...  В один из таких выходных, зайдя в Дом еврейской культуры, Михаил невольно заглянул в приоткрытую дверь и замер: в центре комнаты стояла натурщица, окружённая сидящими студийцами, которые бросали на неё быстрые взгляды и тут же склонялись к альбомам. Юноша вошёл в помещение и
попросил разрешения присоединиться к рисующим, сказав, что он «тоже так может». Преподаватель, поначалу возмущённый «наглостью» молодого человека, всё же вручил ему альбом и карандаш. Рисунок художнику понравился, и, в результате, Михаил был приглашён на должность художника-оформителя. Интересным было и творческое общение с художником Ароном Мерхером (1899-1978) и уроки, полученные на его студийных занятиях в художественной мастерской.
    В мае 1935 года семья Воронских переезжает в Узбекистан. Михаил поступает в Самаркандское художественное училище. И опять везение: там преподают выдающиеся мастера кисти Павел Беньков (1879-1949) и Лев Буре (1987-1943). Последователи различных направлений в живописи (Беньков писал свои произведения в лучших традициях импрессионизма, Буре работал над архитектурными пайзажами, во многом опираясь на традиции В. В. Верещагина), оба они были на всю жизнь очарованы Востоком, от них это восхищение восточным искусством перешло к молодому художнику.
    Начало войны застаёт Михаила Воронского в Минске, в качестве топографа при штабе дивизии, куда он был направлен после окончания курсов в военной академии имени Фрунзе в Наро-Фоминске. Сталинград, Одесса, Румыния, Венгрия – вот основные вехи в его военной судьбе. Тяжёлое ранение, восемь месяцев госпиталя и демобилизация.
    Продолжается творческая биография: Михаил возвращается к любимому занятию – живописи и графике. В течение пятидесятых годов Михаил Воронский входит в состав группы, которой поручено оформление музеев и выставок в Ташкенте, Самарканде, Коканде. В 1962 году при оформлении Ферганского областного литературного музея понадобилось сделать копии и реконструкции древних рукописей. А это значило – воспроизвести их затейливую арабскую вязь, сложное, своеобразное оформление каждой страницы. С этого времени Михаил Воронский уже не расстаётся с искусством восточной миниатюры. Реставрация средневековых рукописей, работа над иллюстрациями к собраниям сочинений Алишера Навои (1441-1501), Бабура (1483-1530), работа над воссозданием образов потомков Тимура (Тамерлана) (1336 - 1405) – вот далеко не полный перечень работ художника. В строгом соответствии с правилами живописной школы XV-XVI веков Михаил Воронский создаёт портреты Джами (1414-1492), Хафиза (1325-1390), Бедила (1644-1720), открывающих маленькие томики известной серии «Избранная лирика Востока». Ему отлично удаются красочные, богатые выразительными деталями изображения, которые могут поведать немало сказочных и реально происходивших историй, за что специалисты назвали Михаила Воронского современным Бехзодом (выдающийся художник, средневековья, иллюстратор книг Бехзод (1455-1535) создал школу миниатюр, получившую в истории имя  Гератской).　
    Успешно выступает художник и в области пейзажа. Будь это предгорье Тянь-Шаня, изгибы Днестра, украинская хата, окружённая садом – всё передано на полотне с большой степенью искренности и высокой культурой исполнения. Большая часть работ Михаила Воронского находится в литературных и художественных музеях Ташкента, Самарканда, а также в частных коллекциях.

                                 Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния

                                     О  Михаиле Воронском

Михаил Воронский родился в 1914 году в селе Рашков, на берегу Днестра.  С 1989 года живёт в Израиле, куда приехал, прожив много лет в Ташкенте. В Узбекистане работал художником – занимался искусством восточной миниатюры, реконструировал в музеях древние рукописи. Он и сейчас продолжает работу над миниатюрами, как прежде, бодр и энергичен, выполняет авторские копии (повторы) пейзажей, написанных в разные годы.
    Страсть к рисованию проявилась у Михаила в раннем детстве. Взрослые с удивлением наблюдали, как мальчик-непоседа становился сосредоточенным и спокойным, рисуя угольком или, если повезёт, карандашом. На чём?  Альбомов у него не было, тетрадей тоже. Михаил мне рассказывал: «Я рисовал на всём, что попадалось под руку, в том числе, на стенах, зимой рисовал узоры – на покрытом морозом окне,  летом – на влажном песке...». Учитель начальной школы использовал безотказный метод «нейтрализации» ученика, поручая ему рисовать мелом на классной доске иллюстрации из учебника. С годами страсть к рисованию не иссякла.
    В начале тридцатых годов Михаил поступил в Одесский  «ЕВРАБМОЛ» (учебно-производственное заведение для еврейской рабочей молодёжи), оттуда перешёл в сельхоз институт.  И там Михаил Воронский, о таланте которого прослышали студенты, частенько  выполнял чертежи и рисунки сельхозтехники для старшекурсников, те угощали его обедом или платили небольшое вознаграждение за работу.  «Эти мизерные заработки тем не менее дали возможность помочь родителям и младшим братьям и сёстрам спастись от свирепствующего голода», – рассказывает Михаил.
    Ну,  а по выходным – посещение музеев, театров...  В один из таких выходных, зайдя в Дом еврейской культуры, Михаил невольно заглянул в приоткрытую дверь и замер: в центре комнаты стояла натурщица, окружённая сидящими студийцами, которые бросали на неё быстрые взгляды и тут же склонялись к альбомам. Юноша вошёл в помещение и
попросил разрешения присоединиться к рисующим, сказав, что он «тоже так может». Преподаватель, поначалу возмущённый «наглостью» молодого человека, всё же вручил ему альбом и карандаш. Рисунок художнику понравился, и, в результате, Михаил был приглашён на должность художника-оформителя. Интересным было и творческое общение с художником Ароном Мерхером (1899-1978) и уроки, полученные на его студийных занятиях в художественной мастерской.
    В мае 1935 года семья Воронских переезжает в Узбекистан. Михаил поступает в Самаркандское художественное училище. И опять везение: там преподают выдающиеся мастера кисти Павел Беньков (1879-1949) и Лев Буре (1987-1943). Последователи различных направлений в живописи (Беньков писал свои произведения в лучших традициях импрессионизма, Буре работал над архитектурными пайзажами, во многом опираясь на традиции В. В. Верещагина), оба они были на всю жизнь очарованы Востоком, от них это восхищение восточным искусством перешло к молодому художнику.
    Начало войны застаёт Михаила Воронского в Минске, в качестве топографа при штабе дивизии, куда он был направлен после окончания курсов в военной академии имени Фрунзе в Наро-Фоминске. Сталинград, Одесса, Румыния, Венгрия – вот основные вехи в его военной судьбе. Тяжёлое ранение, восемь месяцев госпиталя и демобилизация.
    Продолжается творческая биография: Михаил возвращается к любимому занятию – живописи и графике. В течение пятидесятых годов Михаил Воронский входит в состав группы, которой поручено оформление музеев и выставок в Ташкенте, Самарканде, Коканде. В 1962 году при оформлении Ферганского областного литературного музея понадобилось сделать копии и реконструкции древних рукописей. А это значило – воспроизвести их затейливую арабскую вязь, сложное, своеобразное оформление каждой страницы. С этого времени Михаил Воронский уже не расстаётся с искусством восточной миниатюры. Реставрация средневековых рукописей, работа над иллюстрациями к собраниям сочинений Алишера Навои (1441-1501), Бабура (1483-1530), работа над воссозданием образов потомков Тимура (Тамерлана) (1336 - 1405) – вот далеко не полный перечень работ художника. В строгом соответствии с правилами живописной школы XV-XVI веков Михаил Воронский создаёт портреты Джами (1414-1492), Хафиза (1325-1390), Бедила (1644-1720), открывающих маленькие томики известной серии «Избранная лирика Востока». Ему отлично удаются красочные, богатые выразительными деталями изображения, которые могут поведать немало сказочных и реально происходивших историй, за что специалисты назвали Михаила Воронского современным Бехзодом (выдающийся художник, средневековья, иллюстратор книг Бехзод (1455-1535) создал школу миниатюр, получившую в истории имя  Гератской).　
    Успешно выступает художник и в области пейзажа. Будь это предгорье Тянь-Шаня, изгибы Днестра, украинская хата, окружённая садом – всё передано на полотне с большой степенью искренности и высокой культурой исполнения. Большая часть работ Михаила Воронского находится в литературных и художественных музеях Ташкента, Самарканда, а также в частных коллекциях.

                                 Исаак МИХАЙЛОВ, Сан-Хосе, Калифорния

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Фронтопис сборника стихов поэта из серии «Избранная лирика Востока». 1984.  Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

Поэтическая беседа  1980-е. Темпера.

 1968.  Темпера.

 1968.  Темпера.

 1968.  Темпера.

 1968.  Темпера.

 1968.  Темпера.

 1968.  Темпера.

 1968.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 1980-е.  Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

 Урок поэзии. 1989.   Темпера.

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

(1940,  Тюмень - 2005,  Москва)

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Мне  кажется, что  русская  словесность
Тем  хороша, что ей  пристала  честность
Гораздо  в  большей  степени, чем  спесь.

И  если  б  не  претила  мне  известность,
Как  известь, разъедающая  совесть,
Я  б  истину  доказывала – то есть,
Что  Слово – это  Истина  и  есть.
Что  все  попытки  подлостью  и  страхом
То  Слово  извести – кончались  прахом.

Так  сокровенна  меж  судьбой  и  словом
Единая  связующая  нить,
Так  живо  Слово  в  русском  человеке –
Как  снега  привкус  в  запахе  еловом,
Как  дерево – дыханьем
В  нас  навеки
Живёт:
Через  распахнутые  веки
Нас  с  небом  и  землёю  породнить.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Порой  смыкает  ход  минут,
Разорванных  и  запылённых,
Какой-то  крохотный  лоскут
Небес,
            проветренный  до  звона.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Зачем  зовёшь, куда  ведёшь,
Звезда  моя  падучая?
Над  храмом – тьма,
За  дверью – ложь,
И  небо  скрыто  тучами.

Там, за  пшеничною  межой,
Толкует  перепёлочка
О  том, что  станет  дом  чужой
Моею  книжной  полочкой.

Там  встану  на  неё, тесня
Тела  томов  степенные, –
И  вдруг  почувствую: весна
Над  крышею, за  стенами.

И  вдруг  уверюсь: рассвело
Над  пашнями, за  ставнями,
А  печка, что  хранит  тепло,
Посудою  заставлена.

Там  три  ставка  да  два  горшка,
Котёл  с  водой  горячею…
Вошла слепой  в  дом  чужака –
На  волю  вышла  зрячею.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Кто  мы  есть, зачатые в  любови?
Звёзды…  Но  какой  величины?
От  какой  неволи  или  боли
В  эти  стены  мы  заключены?
Что  смущает  сердце  и  рассудок,
Поглощает  наши  суть  и  стать,
Так  смещая  время  плоских  суток,
Что  нельзя  и  часа  наверстать?
И  какими  страшными  путями
Наши  предки  свет  несли  из  тьмы,

Если  те  пути  восстали  с  нами
И  навечно  в  нас  заключены.

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Надо  что-то  надеть,
Надо  как-то забыть,
Чтоб  тебя  не  задеть,
Чудотворная  нить,

Что  невидимо, где,
Но  я  знаю – струной
Натянулась, – к  страде
Или  перед  войной.

Может  быть, за  спиной,
Может, просто  в  груди,
Но  я  знаю: струной,
Что  бессонно  гудит… 

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Времени  хватит  на  всё:
На  скитанья  по  дальним  дорогам,
На  рисование,
                        Пенье,
                                   Заботы о  ближнем,
                                                                     Вязанье,
Чтение  книг,
                     Воспитанье  детей,
                                        На  радости  со  слезами,
На  возвращенье  к  себе
                                И  общенье  с  возвышенным – с  Богом.
Времени  хватит  на  всё, как  хватает  его  у  природы –
Вырастить  сад,
                         И  плоды  напоить,
                                                    И  землю пробить семенами,
Преобразить ледниковые глыбы в большие и малые воды,
Сблизить  далёких  людей, чтоб  их  судьбы  исполнились – нами.


                                                 Публикация Александра БАЛТИНA

Уроженец города Ванкувер. Поэт, переводчик, преподаватель. Работает сотрудником группы славянских исследований в университете Оттавы (University of Ottawa). Член Ассоциации переводчиков провинции Онтарио (ATIO) и Ассоциации литературных переводчиков Канады (LTAC). Перевёл на английский язык девять книг серии Вл. Мегре «Звенящие кедры России». Занимается поэтическими переводами. Пишет стихи на русском языке. Руководитель поэтического общества "Sasquatch" (Снежный человек).

Уроженец города Ванкувер. Поэт, переводчик, преподаватель. Работает сотрудником группы славянских исследований в университете Оттавы (University of Ottawa). Член Ассоциации переводчиков провинции Онтарио (ATIO) и Ассоциации литературных переводчиков Канады (LTAC). Перевёл на английский язык девять книг серии Вл. Мегре «Звенящие кедры России». Занимается поэтическими переводами. Пишет стихи на русском языке. Руководитель поэтического общества "Sasquatch" (Снежный человек).

Уроженец города Ванкувер. Поэт, переводчик, преподаватель. Работает сотрудником группы славянских исследований в университете Оттавы (University of Ottawa). Член Ассоциации переводчиков провинции Онтарио (ATIO) и Ассоциации литературных переводчиков Канады (LTAC). Перевёл на английский язык девять книг серии Вл. Мегре «Звенящие кедры России». Занимается поэтическими переводами. Пишет стихи на русском языке. Руководитель поэтического общества "Sasquatch" (Снежный человек).

Уроженец города Ванкувер. Поэт, переводчик, преподаватель. Работает сотрудником группы славянских исследований в университете Оттавы (University of Ottawa). Член Ассоциации переводчиков провинции Онтарио (ATIO) и Ассоциации литературных переводчиков Канады (LTAC). Перевёл на английский язык девять книг серии Вл. Мегре «Звенящие кедры России». Занимается поэтическими переводами. Пишет стихи на русском языке. Руководитель поэтического общества "Sasquatch" (Снежный человек).

Уроженец города Ванкувер. Поэт, переводчик, преподаватель. Работает сотрудником группы славянских исследований в университете Оттавы (University of Ottawa). Член Ассоциации переводчиков провинции Онтарио (ATIO) и Ассоциации литературных переводчиков Канады (LTAC). Перевёл на английский язык девять книг серии Вл. Мегре «Звенящие кедры России». Занимается поэтическими переводами. Пишет стихи на русском языке. Руководитель поэтического общества "Sasquatch" (Снежный человек).

Посвящается Владимир Ильичу Толстому

Владимир Ильич Толстой здоровается
по очереди с каждым приезжим...
Перед домом Волконского собираются
толстоведы из многих, похоже,
уголков всего академического мира,
отметить стосемидесятилетие
рождения русского собрата Шекспира
на литературной арене, прибытия
его в сферу людей, в мир их печали и слёз,
для того, чтобы наставлять на Христово учение,
супротив всех царских указов, угроз,
привести всех людей в единение.

В зале выступают, один за другим,
с докладами на разные темы –
о Толстом, или же о написанных им
широко известных произведениях.
Доклады все ценные,
вносит каждый – свой вклад
в содержание всемирных изданий...
Только в зале мне душно, я выхожу в сад,
с целью – обдумать свои личные искания
того, что являет собой суть человека –
мыслителя из Ясной Поляны –
чего не нашёл я ни в библиотеке,
ни на толстовской конференции.

Погода дождливая, лёгкий туман
висит, как вуаль, над лесами...
Отправляюсь я в путь,
не взяв с собой план усадьбы,
тропинками Ясной Поляны.
По широким и узким аллеям иду...
На знаке написано: «К могиле Толстого»...
Хорошо! Я могу размышлять на ходу
обо всём том наследии былого,
что связано именно с этим имением,
с его покойным великим хозяином,
о ком до сих пор я узнавал только чтением,
о том, что было и его счастьем,
и его отчаянием.

Туман заглушаает все звуки вокруг...
Предчувствую святое...
Совершенно теряюсь в удивлении немом...
Тропинка – путь самооткрытия...
Пробуждаясь, я вижу тот самый овраг,
где увидел «зелёную палочку»
молодой Лев Толстой, где старым он слёг
навсегда, в тишине, тихонечко...
Да, в Ясной Поляне открыл я Толстого
с другими, и наедине...
Я чувствую Бога и Духа Святого
в той «ясной поляне» в себе.

Ясная Поляна, 1 октября 1998

Посвящается Владимир Ильичу Толстому

Владимир Ильич Толстой здоровается
по очереди с каждым приезжим...
Перед домом Волконского собираются
толстоведы из многих, похоже,
уголков всего академического мира,
отметить стосемидесятилетие
рождения русского собрата Шекспира
на литературной арене, прибытия
его в сферу людей, в мир их печали и слёз,
для того, чтобы наставлять на Христово учение,
супротив всех царских указов, угроз,
привести всех людей в единение.

В зале выступают, один за другим,
с докладами на разные темы –
о Толстом, или же о написанных им
широко известных произведениях.
Доклады все ценные,
вносит каждый – свой вклад
в содержание всемирных изданий...
Только в зале мне душно, я выхожу в сад,
с целью – обдумать свои личные искания
того, что являет собой суть человека –
мыслителя из Ясной Поляны –
чего не нашёл я ни в библиотеке,
ни на толстовской конференции.

Погода дождливая, лёгкий туман
висит, как вуаль, над лесами...
Отправляюсь я в путь,
не взяв с собой план усадьбы,
тропинками Ясной Поляны.
По широким и узким аллеям иду...
На знаке написано: «К могиле Толстого»...
Хорошо! Я могу размышлять на ходу
обо всём том наследии былого,
что связано именно с этим имением,
с его покойным великим хозяином,
о ком до сих пор я узнавал только чтением,
о том, что было и его счастьем,
и его отчаянием.

Туман заглушаает все звуки вокруг...
Предчувствую святое...
Совершенно теряюсь в удивлении немом...
Тропинка – путь самооткрытия...
Пробуждаясь, я вижу тот самый овраг,
где увидел «зелёную палочку»
молодой Лев Толстой, где старым он слёг
навсегда, в тишине, тихонечко...
Да, в Ясной Поляне открыл я Толстого
с другими, и наедине...
Я чувствую Бога и Духа Святого
в той «ясной поляне» в себе.

Ясная Поляна, 1 октября 1998