|
РАЗДЕЛ
Он был беспристрастен, когда приступил к задаче
Раздела чужой земли, объективен, тем паче,
Что здесь не бывал, пока местные племена
Не дошли во вражде до предела, за которым –
война.
«Время – молнировал Лондон – исчерпано. С этой даты
Завершены компромиссы и все дебаты.
Раздел – единственный выход, по возможности –
пополам.
Вице-король считает (читайте его посланья),
Что следует воздержаться от явного с ним свиданья.
Итак, жильё подготовлено. Также приданы вам
Консультанты: один – мусульманин, другой – индус.
Впрочем, во всём полагайтесь на собственный вкус».
Его особняк, утонувший в цветах акации,
День и ночь охранялся во избежание акции
Террористов, а он дни и ночи решал
Судьбы многих мильонов. Статистический материал
Был безнадежно стар, а карты явно фальшивы,
Но время есть время: на проверки и коррективы
Его не осталось, к тому же, ужасный зной
И несваренье желудка, вызванное жарой.
И всё же за семь недель удалось уложиться. Страна –
К худу, к добру ли – оказалась разделена.
Он вернулся домой. За делами забыл это дело.
Ну, а что до желанья посетить регион раздела,
То, как сам он обмолвился в клубе, жить ему ещё не
надоело.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
ПРОЗАИК
Надев таланта пышные одежды,
По-своему чудит любой поэт:
Вон тот – гроза, и не глаза, а вежды,
Тот умер юным, тот страдал сто лет,
Тот рвётся в бой... Но ты, создатель прозы,
Умей смирять мальчишеский задор,
Не принимая вычурные позы,
Не привлекая простодушный взор.
Ты двигайся вперёд путём тернистым,
Будь неказистым, не боясь потерь:
Средь грязных – грязным, среди чистых – чистым;
И то, и это на себя примерь –
Так ты раздоры мира, может быть,
Сумеешь, примерившись, примирить.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
КОМПОЗИТОР
Искусство суть искусство перевода,
Нелепый слепок правды, парафраз:
Художник тщится в холст вместить природу,
Поэт – составить истину из фраз.
Но – пропасть между созданным и данным.
Читатель, зритель – мост через неё.
Лишь музыка порывом первозданным
Врывается не в быт, но в бытиё.
До позвонков, до подколенных впадин
Нас потрясти мелодии дано.
Мир суетлив, туманен, безотраден,
И только ноты градом виноградин
Спасают всех, даруя всем равно
Прощенье на прощанье, как вино.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
СЛОВА
Дай имя каждой вещи – и готов
Весь мир в его обличье настоящем.
Нет для обмана специальных слов:
Враньё не в разговоре – в говорящем.
При стройности лексических рядов,
При подлежащем в месте надлежащем,
При верности залогов и родов
Мы суть и в тарабарщине обрящем.
Но весь уйдя в словесную игру,
Перебирая рифмы-погремушки,
Я неизбежно сущность перевру –
Нелепый, словно пахарь на опушке,
Вообразивший, что хлебнув из кружки,
Испил бокал на рыцарском пиру.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
РЕМБО
Глухие ночи. Зданий этажи.
Ужасные попутчики. Вокзалы...
Он был дитя, и красноречье лжи
В нём на морозе пламенем вскипало.
Все чувства, все имевшиеся пять
Распались от пристрастья к алкоголю.
Забыть бы, да и век не вспоминать,
Уйти от песен, слабости и боли.
Метания – мальчишество. Талант
И склонность к рифмам – род дурной болезни.
Начнём с начала, отгоняя дрожь...
Он в Африке теперь негоциант
И думает: «как лучше? что полезней?».
И эта правда пагубней, чем ложь.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ПЕСНЯ ЛЮДОЕДОВ
Ты, малыш, забавный малый!
Отошёл бы ты, пожалуй,
Без обид.
Ну-ка, марш, бегом к мамаше!
На дороге стоя нашей,
Будешь бит.
Ты испорчен болтовнёю
Про любовь и всё такое.
Бабий бред!
Жизнь – лишь то, чем живы все мы,
А не песня, не поэма,
Не сонет.
Мы таких уже видали.
Не таких ещё едали
Наши рты!
Победит не добродетель,
А всего лишь победитель –
Ох, не ты...
Всё равно – за правду в драку?
До чего же ты, однако,
Смел и глуп!
День окончен. Мрак сгустился.
Пожалеешь, что родился!
Хруп-хруп-хруп.
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ЛЕНИВЫЕ КОРОЛИ
По торжественным дням их вывозили на
Всеобщее обозрение, что-то вроде парада:
Волосы схвачены обручем, а во главе кавалькады –
Белый священный буйвол... Как им шли имена,
Доставшиеся от предков, а именно: Хариберт,
Хлодвиг и Меровей, Гонтрамн и Дагоберт!
Сплошь королевская кровь! (И в некотором
количестве –
Кровь языческих чудищ, при чьём безраздельном
владычестве
Возросло государство франков, зависящее и теперь
От этого покровительства – при всём своём
католичестве).
Все понимали, конечно, какую большую меру
Здесь составляет театр, не сомневаясь, к примеру,
Что главная роль – у епископа или палатного мэра,
И что покойный Гримвальд, нарушивший было как-то
Этот порядок, почил от отсутствия такта.
...Итак, весь день до заката они продолжали
движенье
Под звуки военного рога, под шелест знамён
На свежем ветру, под восторженный ропот народа.
Но падала тьма, словно занавес пятого акта,
И их запирали под стражей в наследном поместье,
Где на корню пресекали любые побеги
Мыслей о сговоре с кем-нибудь или побеге –
Лишь иногда разрешали ставить кручёные
Подписи под указами, взамен поставляя дам,
Мясо и пиво; по неписанному контракту
Они умирали от этого к двадцати, в основном, годам...
Ну чем тебе не политические заключённые!
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
ПЕСНЯ ДЬЯВОЛА
Осознав, что соблазны, сколь ни разнообразны,
Сообразны текущему дню,
Перешёл я от мистики к современной стилистике –
Так сказать, изменяю меню.
Раньше речи прелестные
Плёл я, души дразня:
«Жизнь безгрешная – пресная,
Грех – исполнен огня...»
Но, презрев Проведение, вы итог проведения
Блицопроса признали судьбой,
И теперь мне достаточно перед честью остаточной
Лишь презрительно дёрнуть губой:
«Приличья – неприличность,
Занудство и т.п.
Реализуйся, личность,
Втроем на канапе!
Поприветствов даму, действуй честно и прямо,
Стыд – невроз и вообще моветон.
Все запреты подложны. Если хочешь, то можно.
Исполненье желаний – закон.
Сущность жизни – гулянки
В наркоте и питье.
Ты ж в своём ЭГОбанке
Самый крупный рантье!
Над свободою воли понатешимся вволю.
Вера – фраза, а не аргумент.
В сущности мотиваций нам помог разобраться
Независимый эксперимент.
У нас ведь демократия,
И мы ей не враги.
Захочется – укради и,
Пожалуйста, солги!
Не обязан, не должен, ни копейки не должен,
Ты – разящий карающий меч.
На погибель людишки набегают вприпрыжку,
Чтоб тебя наколоть и нажечь.
Твоё ведь – не чужое,
И есть различье меж
Толпою и тобою –
Кромсай, руби и режь!
Если ж в схватке звериной образ твой образиной
Вдруг покажется, имидж губя, –
Вновь свободная пресса ради мира-прогресса
Светлым ангелом слепит тебя.
Одеть в орла синицу бы –
Задорого продашь.
Не принципы на принципы,
А башли – баш на баш!
...Ты решил, дуралей, что с тобой всё о’кей,
Что фортуну ты взял в оборот,
Не поняв, дурачок, что попал на крючок,
Стал лишь кодом от адских ворот.
Думай что хочешь, выско -
чка, уже близок срок.
Мне опостылел до визга
Долбанный ваш мирок!»
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
АВГУСТ, 1968
По-людоедски людоед
Достиг чудовищных побед,
Но суть его нечеловечья
С людской несовместима речью:
Топча захваченную твердь,
Неся отчаянье и смерть,
Он марширует, руки в боки,
Чушь лепеча на воляпюке.
……………………………………
«Слезай! – седока урезонивал сидень, –
Куда ты собрался, а паче – к чему?
Нет в дальней юдоли раздолья и доли,
Лишь лежбище смерти в зловонном дыму!»
«Представь-ка, – трусящему трусящий молвил, –
Что сумрак укроет коварные рвы,
Границы размажет – и кто тогда сможет
На ощупь гранит отличить от травы?»
«Ты хочешь, – за конника взялся законник, –
Ту птицу увидеть в расщелинах тьмы?
Она – это признак, что ты уже призрак:
Весь в пятнах проказы, в бубонах чумы!»
«Отсюда» – седок отвернулся от сидня.
«Я смог бы» – о трусящем вспомнил трусящий.
«Ты сам!» – обернулся к законнику конник –
И цокот всё дальше, всё глуше, всё чаще...
Перевёл с английского Николай ГОЛЬ
|
|
-
ПОКЛОН С СЕНАТСКОЙ
Место и время
Последнее стихотворение Александра Блока, написанное им на сорок первом году жизни, за полгода до смерти, на первый взгляд исполнено нарочитой простоты и прозрачности. Начинается оно восторженным, но едва ли не прозаическим приветствием:
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук! –
и заканчивается вполне безобразным прощанием:
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
И, тем не менее, в наши дни стихи эти настоятельно требует комментария.
Взять хоть сам поклон. Институт русской литературы, именуемый Пушкинским Домом, а в речи людей сколько-нибудь причастных, – запросто Пушдомом, находится у Тучкова моста, и с Сенатской площади, сколько ни старайся, его не углядишь. Для чего ж кланяться оттуда, совершая нечто вроде сакрального поклонения, подобного намазу, – так, в никуда, куда-то по направлению к Каабе?
Может быть, болезненная потеря ориентации? Или метафора? Особое пространственное видение?
Так нет же: вплоть до 1927 года Пушдом располагался в здании Академии Наук, как раз наискосок – через Неву – от Сенатской. Потому-то Блок и кланялся отсюда.
Нет, нет, ориентации во времени и пространстве поэт не потерял. Хотя потери его к 1921 году были велики и поистине трагичны. Исчезли иллюзии, умерла надежда, а главное – иссякла внутренняя потребность писать стихи. Это был, писал Александр Бенуа, «результат усилий <<полюбить их черненькими>>. Но именно после такого усилия ничего больше не оставалось, как умолкнуть и угаснуть».
Чуть ли не два года – глухое молчание. Вот почему так обрадовались близкие появлению стихов «Пушкинскому Дому». Точный и достоверный очевидец, Корней Чуковский свидетельствует о реакции матери поэта, А.А. Кублицкой-Пиоттух: «Александра Андреевна ликовала: он давно уже не писал ни одной стихотворной строчки, и вот, как ей показалось, вдохновение снова и надолго вернулось к нему».
Увы, Александра Андреевна ошибалась: поклон с Сенатской оказался непоправимо прощальным. Двухлетняя поэтическая немота до, полугодичная после… Что же побудило Блока к сочинению послания Пушкинскому Дому?
Прямой и недвусмысленный заказ.
Заказ
5 февраля 1921 года Е.П.Казанович, библиотекарь Пушкинского дома, занесла в дневник: «Звонила Блоку, прося его написать что-нибудь в альбом, который я предназначаю Пушк. Дому… Блок обещал и думаю, что не для того только, чтобы отделаться».
Вовсе не для того! Черновой вариант стихотворения был написан тогда же, к вечеру 5 февраля. Дней через десять в гости к Блоку зашел Корней Чуковский. «Александр Александрович был сумрачен. <<Да, написал… Кто-то позвонил по телефону и попросил написать…>>»
Удивляет это «кто-то». Тем более, что в дневнике Блока за 5 февраля значится вполне определенно: «Позвонила библиотекарша Пушк. Дома».
Он, несомненно, знал – и по опубликованным ею работам, и лично – Евлалию Павловну Казанович, одного из старейших сотрудников Пушкинского Дома. Блок бывал здесь не раз и не два; осенью 1914 года, готовя к изданию «Стихотворения» Аполлона Григорьева – чуть ли не ежедневно. И библиотекой, которой Евлалия Павловна заведовала уже тогда, конечно, пользовался. И статьи Казанович в «Вестнике Пушкинского Дома», которые публиковались довольно регулярно, вряд ли могли совсем незамеченными пройти мимо его внимания: ни «Пушкинский Дом. История его возникновения», ни «Описание рукописей, принадлежащих Пушкинскому Дому» (публикация, совместная с Б.Л.Модзалевским, с которым Блок приятельствовал). И вот – «кто-то». О чем-то это «кто-то» неумолимо напоминает.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то… (выделено мною – Н.Г.)
Так в пушкинской маленькой трагедии Моцарт рассказывает об истории получения им заказа. И что же было заказано?
…Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Reguiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать…
Реакция творческого человека на заказ, пришедший извне – вещь непредсказуемая. Он может стать толчком, мощно раскручивающим пружину подспудно таящегося вдохновения. Напрасно думать, будто результаты заказной работы заведомо должны оказаться холодней, декларативней, суше – вообще хуже, – чем плод чистого творческого восторга. Вот пушкинский Моцарт, скажем, исполнил заказ в жанре, который уже сам по себе подразумевает приуроченность к случаю, пусть печальному, но неизбежному в жизни каждого живого организма, так, что и сказать нечего, кроме – «продолжай, спеши / Еще наполнить звуками мне душу…»!
И у Блока заказное стихотворение, тоже написанное «тотчас», оказалось пронзительным, хоть и не сразу востребованным. Евлалия Павловна не пришла за заказом ни через неделю, ни через две, ни даже через месяц.
…С той поры за мною
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Reguiem…
Моцарт выполнил заказ – и умер, отравленный. Блок выполнил заказ и умолк навсегда, не в силах больше дышать отравленным воздухом обманувшей его действительности.
Удивительные возникают в жизни (а лучше сказать – в ее поэтической сфере) сопоставления и сближения, порой неосознанные и невыявленные, но – явленные. Не о том ли говорил и сам Блок: «На бездонных глубинах духа катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир»? Он сказал это в речи «О назначении поэта», которую писал в те же дни, что и стихотворение «Пушкинскому Дому»; речь и стихи связаны неразрывно.
Речь
Речь, о которой мы заговорили, тоже была заказной и предназначалась для прочтения на торжественном заседании в Доме Литераторов. Странное, если подумать, предстояло торжество. Оно посвящалось дате не круглой и вовсе не радостной: 84-летию со дня гибели Пушкина – и состоялось 11 февраля 1921 года. В зале собрался весь цвет литературного Петербурга и некоторое количество функционеров, призванных руководить культурой. Первым выступал А.Ф.Кони, за ним – М.А.Кузмин, следом – Блок. «Это легкое имя: Пушкин», – прозвучало в начале его речи. «Можно поклясться веселым именем Пушкина», – значилось в ее конце. Больше ни о чем легком, ни о чем веселом поэт не говорил. Мало было легкого и веселого. Как по горячим следам записал в дневнике Корней Чуковский, Блок «пошел к кафедре, развернул бумагу и матовым голосом стал читать о том, что Бенкендорф не душил поэта так, как душат его теперешние чиновники, что Пшк мог творить, а нам (поэтам) теперь – смерть».
Конечно, таких слов сказано со сцены не было. Но именно так истолковал основную суть блоковской речи Чуковский. Трактовка ведь зависит от множества причин: от сиюминутного настроения интерпретатора и от долговременных настроений общества, от частных ситуаций и от общих тенденций. В данном случае все они никак не могут быть названы воодушевляющими. Эйфория, захлестнувшая некоторую часть интеллигенции сразу после революции, схлынула. Цензура лютовала. Особую тоску вызывала даже не ее политическая строгость (не такая уж, впрочем, и тотальная), а непредсказуемая и часто необъяснимая мелочная придирчивость, безграмотная и чуть ли не издевательская. Скажем, представил критик Ю.И.Айхенвальд в цензуру статью, вроде бы совершенно безобидную. Последовал полный запрет на публикацию. Удивленный автор испросил приема у П.И. Лебедева-Полянского, будущего академика, а тогда – начальника Главлита, цензурного ведомства. В чем дело, почему запретили?
– Из-за мистицизма.
– Где же мистицизм?
– А вот у вас сказано: «умереть, уснуть». Так нельзя. Это мистицизм.
– Но ведь это цитата из «Гамлета»!
Будущий академик несколько смутился.
Это не анекдот – подлинная история. В общем, некоторую осмотрительность в публичных высказываниях приходилось соблюдать. Что и отметил чуткий Чуковский. Занеся в дневник свое истолкование блоковской речи, он добавил: «Сказано это было так прикровенно, что некоторые не поняли. Но большинство поняло».
Например, довольно крупный большевистский чиновник, уполномоченный Наркомпрпоса в Петрограде М.П.Кристи – понял. По свидетельству Владислава Ходасевича, «перед уходом, надевая пальто в передней, он сказал громко:
– Не ожидал я от Блока такой бестактности».
Среди тех, кто не понял, оказалась Е.П.Казанович, тоже присутствовавшая на заседании, но к Блоку не подошедшая ни до, ни после речи: «Кони был трафаретен, Блок – скучен».
Только 20 марта появилась в дневнике Евлалии Павловны запись: «Никак не ожидала, чтобы Блок так быстро исполнил мою просьбу о стихах в альбом. Какой милый! Мы условились, что я зайду с альбомом, но до вчерашнего дня я, по своему обыкновению, не выбралась».
И вот, стало быть, 19 марта собралась. Стихи были перебелены автором в альбом и стали достоянием общественности. Характерно, что Блок, написавший их 5-го февраля и после 8-го не вносивший изменений в основной текст, датировал свое произведение не днем написания, не днем последней правки и не днем записи в альбом, а именно 11 февраля – той же датой, что и речь «О назначении поэта», тем самым авторской рукой указывая на их взаимосвязь.
Пир и бесы
Впервые стихотворение было опубликовано во 2-м номере журнала «Дом искусств» за 1921 год. «Публикация вряд ли происходила при участии Блока», – отмечает современный академический комментарий. Прибавим, что сам поэт этих стихов никогда на публике вслух не читал и считал, что, «кажется, вышло плохо». А вот одна из первых читательниц стихотворения, А.А.Кублицкая-Пиоттух, говорила иначе: «Стихи мне нравятся».
Ну, мать она и есть мать, но разительные расхождения и в оценке послания «Пушкинскому Дому», и в его интерпретациях существуют до сих пор, – даже на уровне интонационного истолкования.
В.Н.Орлов: «В этих стихах не хватает блоковского лиризма».
З.Г.Минц: «Созданное для альбома, «на заказ», стихотворение между тем глубоко лирично».
(Между прочим, это «между тем» лишний раз подчеркивает прочно укоренившееся настороженное отношение к результатам заказного творчества). Дому» их множество – как и в «Пире». Но ведь и в «Бесах» ничуть не меньше!
Их лирический герой восклицает: «Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!.. Эй, пошел, ямщик!.. Что делать нам!..
Сколько их!..»
Вопрошает: «Что там в поле?... Кто их знает?... Куда их гонят?.. Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, / Ведьму ль замуж выдают?»
А что до «праздничного эмоционального и интонационного настроя», до мотива «окрыляющей радости», то это еще как посмотреть. Всё, всё связалось в блоковском стихотворении с Пушкинским Домом – и звоны ледохода, и перекличка пароходов, и сладость, и радость, и вдохновение, и окрыление – но все как-то в прошедшем времени: «встречали, открывала, звали, прозревали, пели, вдохновляла, окрыляла»…
В настоящем – только древний Сфинкс, Всадник бронзовый, последний поклон да крик о помощи: «Дай нам руку в непогоду».
Тут мы и сами начинаем восклицать и вопрошать. Что это за непогода такая? Уж не та ли: «Мчатся тучи, вьются тучи»?
И какой такой «черный день» поэт и иже с ним «…встречали /
Белой ночью огневой»?
Кажется, один из этих (см. дневник Блока от 6 февраля 1921 года): «Следующий сборник стихов, если будет – << Черный день>>»…
Ну ладно, довстречались. А ночь-то почему названа «огневой»? Может быть, потому, что – страстная, порывистая? Но не менее логично предположить, что она – полная огней, огненная. Интерпретируя такое значение, толковый словарь уточняет: «о глазах; поэтич.» Вот и в «Бесах»: «Лишь глаза во мгле горят». Да чьи глаза-то? «Кто их знает?», – сказано поначалу у Пушкина. И только потом удается разглядеть: «Закружились бесы разны…»
A propos, именно в начале двадцатых годов распространился анекдот, связанный с большевистским планом монументальной пропаганды: задумали комиссары поставить памятник Достоевскому, а на постаменте выбили: «Федору Михайловичу – от бесов».
«Но не эти дни мы звали» (Блок, «Пушкинскому Дому»).
«Сбились мы. Что делать нам!» (Пушкин, «Бесы»)
Впрочем, не будем настаивать. Для кого-то «мчатся бесы рой за роем», а кому-то – радостный эмоциональный настрой.
Каждому свое. «Словом, – как значится в дневнике Чуковского, – еще два года, и эти пролетарии сами попросят – ресторанов, кокоток, поваров, Монте-Карло…» Пир бесов.
Тайна тайной свободы
И вот мы всерьез подошли к четверостишию, для автора, по-видимому, очень важному. Ведь недаром же ключевое словосочетание в нем выделено курсивом:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
О ней же, о тайной свободе, говорил Блок и в Доме Литераторов 11 февраля: «Мы знаем, что он требовал «иной», «тайной» свободы. По-нашему, она личная; но для поэта она не только личная». И еще: «Не будем сегодня спорить о том, верно или неверно отделял Пушкин свободу, которую мы называем личной, от свободы, которую мы называем политической». Хорошо, не будем спорить. Но чуть-чуть поговорить о тайной свободе всё-таки хочется.
Пушкин писал:
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу звук простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Это стихотворение – «На лире скромной, благородной…» – чаще печатается под заглавием «К Н.Я.Плюсковой», данным позднее первой публикации. Наталья Яковлевна Плюскова – фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра Первого, которой обсуждаемые стихи 1818 года содержательно и посвящены. Они были сочинены Пушкиным на заказ, что даже специально подчеркивалось их первоначальным названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны». Заказаны же они были не фрейлиной Плюсковой, а одним из приятелей автора.
Федор Николаевич Глинка – поэт, прозаик, полковник по особым поручениям при петербургском генерал-губернаторе М.А.Милорадовиче, редактор журнала «Соревнователь просвещения и благотворения», член вполне легального Вольного общества любителей русской словесности, – состоял в то же время и в Обществе тайном, в Союзе Благоденствия, и активно пропагандировал идею государственного переворота с целью возведения на престол Елизаветы Алексеевны. Он-то и попросил Пушкина написать стихотворение, которое тут же напечатал в своем журнале.
Не станем пересказывать внутреннюю сущность стихов собственными словами – это сделала раньше нас (и наверняка лучше, чем смогли бы мы) академик М.В.Нечкина. Позволим себе обширную цитату из ее фундаментального труда «Движение декабристов». Говоря о пушкинских стихах, исследовательница настаивала: «Надо со всей отчетливостью подчеркнуть, что существо дела вовсе не в прославлении добродетельной и кроткой императрицы. Речь идет о ликвидации абсолютистского режима, о введении представительного правления, обеспеченного конституцией. Конспиративность этой политической подосновы проявилась и в строке «Елисавету втайне пел» (почему бы жену императора надо воспевать тайно?), и в несколько неожиданной концовке стиха, говорящей о том, что, восхваляя Елизавету, неподкупный голос Пушкина становится эхом русского народа».
То есть пушкинская тайная свобода – тайная в том же примерно смысле, что и Общество. Дело, несомненно, идет о свободе политической.
Неужели же столь логичная и сама собой напрашивающаяся интерпретация не приходила в голову Блоку, знатоку пушкинских текстов? Трудно себе такое представить. Тем более, что буквально в те же дни, когда шла работа над стихотворением «Пушкинскому Дому» и речью «О назначении поэта», он увлекся и такой идеей: «Если бы можно было издать маленького Пушкина, <<всё, что нужно>> – и только!». И даже начал набрасывать примерный план издания. Из стихов, написанных Пушкиным в 1818-19 годах, в него включены всего два: «На лире скромной, благородной…» и «Деревня» – уж до чего вольнолюбивая:
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
Вот и «всё, что нужно».
И думается, что строки о воспевании тайной свободы в стихотворении «Пушкинскому Дому» вернее всего понимать так: мы, интеллигенция, пели тайную свободу, вот ту самую ликвидацию абсолютистского режима и введение представительного правления, обеспеченного конституцией, а получили тупость, невежество и режим уж до того абсолютистский, что конституция стала – звук пустой, а свобода и впрямь сделалась тайной – тайной за семью печатями. И даже втайне петь эту тайную свободу теперь нельзя. Как говорят новые хозяева жизни, за что боролись, на то и напоролись. Но борьба всё-таки продолжается, пусть и немая – борьба за сохранение личного достоинства. И подмогой тут – Пушкин. Имя его – не пустой звук. Вот потому то –
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Уход
…И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа, –
счастлив поэт, который может так сказать о себе. Блок 1921 года – не мог. Музыка революции обернулась жуткой какофонией. «Жизнь, – записал он в те же примерно дни, – изменилась, она изменившаяся, но не новая, вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и всё теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы».
«Вошь победила», – это об охватившей Петербург эпидемии тифа. Он не злобствовал – были боль и отчаяние, а не злоба. Дни черные, но не окаянные, то есть проклятые, как для кое-кого. Да что там Бунин! «Странно! – доверительно признавался Блок Корнею Чуковскому. – Член Исполнительного Комитета, любимый рабочими писатель, словом, Горький – высказал очень неожиданные мнения. Я говорю ему, что на Офицерской, у нас, около тысячи рабочих больны сыпным тифом, а он говорит: ну и черт с ними. Так им и надо! Сволочи!»
Такой взгляд на вещи представлялся Блоку странным. Потому что и в злобном неблагозвучном шуме времени слышал он гармонию. «Ее чувствуют все – («О назначении поэта»), – только смертные – иначе, чем Бог – Моцарт».
С заснеженной Сенатской площади реквиемом по самому себе окликнул он Пушкина: «Ау!»
– У-у-у! – зловеще ответило ему эхо каменеющего государства.
Оставалось два выхода. Либо, как записывал он с горькой иронией в дневнике, «научиться читать «Двенадцать». Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда». Или – умереть, уснуть. И тут уж никакой Лебедев-Полянский со всеми своими запретами не помеха.
А тот через 16 лет, в 1937 году, став уже полным академиком, опубликует объемистый труд «Пушкинский Дом», – работу поистине заказную, декларативную и всякого лиризма начисто лишенную.
А Блок через полгода после написания стихотворения «Пушкинскому Дому» умер.
Но – «мы умираем, а искусство остается, – как было сказано в блоковской речи. – Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны».
ОБ АВТОРЕ: Николай Михайлович ГОЛЬ, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
-
ПОКЛОН С СЕНАТСКОЙ
Место и время
Последнее стихотворение Александра Блока, написанное им на сорок первом году жизни, за полгода до смерти, на первый взгляд исполнено нарочитой простоты и прозрачности. Начинается оно восторженным, но едва ли не прозаическим приветствием:
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук! –
и заканчивается вполне безобразным прощанием:
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
И, тем не менее, в наши дни стихи эти настоятельно требует комментария.
Взять хоть сам поклон. Институт русской литературы, именуемый Пушкинским Домом, а в речи людей сколько-нибудь причастных, – запросто Пушдомом, находится у Тучкова моста, и с Сенатской площади, сколько ни старайся, его не углядишь. Для чего ж кланяться оттуда, совершая нечто вроде сакрального поклонения, подобного намазу, – так, в никуда, куда-то по направлению к Каабе?
Может быть, болезненная потеря ориентации? Или метафора? Особое пространственное видение?
Так нет же: вплоть до 1927 года Пушдом располагался в здании Академии Наук, как раз наискосок – через Неву – от Сенатской. Потому-то Блок и кланялся отсюда.
Нет, нет, ориентации во времени и пространстве поэт не потерял. Хотя потери его к 1921 году были велики и поистине трагичны. Исчезли иллюзии, умерла надежда, а главное – иссякла внутренняя потребность писать стихи. Это был, писал Александр Бенуа, «результат усилий <<полюбить их черненькими>>. Но именно после такого усилия ничего больше не оставалось, как умолкнуть и угаснуть».
Чуть ли не два года – глухое молчание. Вот почему так обрадовались близкие появлению стихов «Пушкинскому Дому». Точный и достоверный очевидец, Корней Чуковский свидетельствует о реакции матери поэта, А.А. Кублицкой-Пиоттух: «Александра Андреевна ликовала: он давно уже не писал ни одной стихотворной строчки, и вот, как ей показалось, вдохновение снова и надолго вернулось к нему».
Увы, Александра Андреевна ошибалась: поклон с Сенатской оказался непоправимо прощальным. Двухлетняя поэтическая немота до, полугодичная после… Что же побудило Блока к сочинению послания Пушкинскому Дому?
Прямой и недвусмысленный заказ.
Заказ
5 февраля 1921 года Е.П.Казанович, библиотекарь Пушкинского дома, занесла в дневник: «Звонила Блоку, прося его написать что-нибудь в альбом, который я предназначаю Пушк. Дому… Блок обещал и думаю, что не для того только, чтобы отделаться».
Вовсе не для того! Черновой вариант стихотворения был написан тогда же, к вечеру 5 февраля. Дней через десять в гости к Блоку зашел Корней Чуковский. «Александр Александрович был сумрачен. <<Да, написал… Кто-то позвонил по телефону и попросил написать…>>»
Удивляет это «кто-то». Тем более, что в дневнике Блока за 5 февраля значится вполне определенно: «Позвонила библиотекарша Пушк. Дома».
Он, несомненно, знал – и по опубликованным ею работам, и лично – Евлалию Павловну Казанович, одного из старейших сотрудников Пушкинского Дома. Блок бывал здесь не раз и не два; осенью 1914 года, готовя к изданию «Стихотворения» Аполлона Григорьева – чуть ли не ежедневно. И библиотекой, которой Евлалия Павловна заведовала уже тогда, конечно, пользовался. И статьи Казанович в «Вестнике Пушкинского Дома», которые публиковались довольно регулярно, вряд ли могли совсем незамеченными пройти мимо его внимания: ни «Пушкинский Дом. История его возникновения», ни «Описание рукописей, принадлежащих Пушкинскому Дому» (публикация, совместная с Б.Л.Модзалевским, с которым Блок приятельствовал). И вот – «кто-то». О чем-то это «кто-то» неумолимо напоминает.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то… (выделено мною – Н.Г.)
Так в пушкинской маленькой трагедии Моцарт рассказывает об истории получения им заказа. И что же было заказано?
…Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Reguiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать…
Реакция творческого человека на заказ, пришедший извне – вещь непредсказуемая. Он может стать толчком, мощно раскручивающим пружину подспудно таящегося вдохновения. Напрасно думать, будто результаты заказной работы заведомо должны оказаться холодней, декларативней, суше – вообще хуже, – чем плод чистого творческого восторга. Вот пушкинский Моцарт, скажем, исполнил заказ в жанре, который уже сам по себе подразумевает приуроченность к случаю, пусть печальному, но неизбежному в жизни каждого живого организма, так, что и сказать нечего, кроме – «продолжай, спеши / Еще наполнить звуками мне душу…»!
И у Блока заказное стихотворение, тоже написанное «тотчас», оказалось пронзительным, хоть и не сразу востребованным. Евлалия Павловна не пришла за заказом ни через неделю, ни через две, ни даже через месяц.
…С той поры за мною
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Reguiem…
Моцарт выполнил заказ – и умер, отравленный. Блок выполнил заказ и умолк навсегда, не в силах больше дышать отравленным воздухом обманувшей его действительности.
Удивительные возникают в жизни (а лучше сказать – в ее поэтической сфере) сопоставления и сближения, порой неосознанные и невыявленные, но – явленные. Не о том ли говорил и сам Блок: «На бездонных глубинах духа катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир»? Он сказал это в речи «О назначении поэта», которую писал в те же дни, что и стихотворение «Пушкинскому Дому»; речь и стихи связаны неразрывно.
Речь
Речь, о которой мы заговорили, тоже была заказной и предназначалась для прочтения на торжественном заседании в Доме Литераторов. Странное, если подумать, предстояло торжество. Оно посвящалось дате не круглой и вовсе не радостной: 84-летию со дня гибели Пушкина – и состоялось 11 февраля 1921 года. В зале собрался весь цвет литературного Петербурга и некоторое количество функционеров, призванных руководить культурой. Первым выступал А.Ф.Кони, за ним – М.А.Кузмин, следом – Блок. «Это легкое имя: Пушкин», – прозвучало в начале его речи. «Можно поклясться веселым именем Пушкина», – значилось в ее конце. Больше ни о чем легком, ни о чем веселом поэт не говорил. Мало было легкого и веселого. Как по горячим следам записал в дневнике Корней Чуковский, Блок «пошел к кафедре, развернул бумагу и матовым голосом стал читать о том, что Бенкендорф не душил поэта так, как душат его теперешние чиновники, что Пшк мог творить, а нам (поэтам) теперь – смерть».
Конечно, таких слов сказано со сцены не было. Но именно так истолковал основную суть блоковской речи Чуковский. Трактовка ведь зависит от множества причин: от сиюминутного настроения интерпретатора и от долговременных настроений общества, от частных ситуаций и от общих тенденций. В данном случае все они никак не могут быть названы воодушевляющими. Эйфория, захлестнувшая некоторую часть интеллигенции сразу после революции, схлынула. Цензура лютовала. Особую тоску вызывала даже не ее политическая строгость (не такая уж, впрочем, и тотальная), а непредсказуемая и часто необъяснимая мелочная придирчивость, безграмотная и чуть ли не издевательская. Скажем, представил критик Ю.И.Айхенвальд в цензуру статью, вроде бы совершенно безобидную. Последовал полный запрет на публикацию. Удивленный автор испросил приема у П.И. Лебедева-Полянского, будущего академика, а тогда – начальника Главлита, цензурного ведомства. В чем дело, почему запретили?
– Из-за мистицизма.
– Где же мистицизм?
– А вот у вас сказано: «умереть, уснуть». Так нельзя. Это мистицизм.
– Но ведь это цитата из «Гамлета»!
Будущий академик несколько смутился.
Это не анекдот – подлинная история. В общем, некоторую осмотрительность в публичных высказываниях приходилось соблюдать. Что и отметил чуткий Чуковский. Занеся в дневник свое истолкование блоковской речи, он добавил: «Сказано это было так прикровенно, что некоторые не поняли. Но большинство поняло».
Например, довольно крупный большевистский чиновник, уполномоченный Наркомпрпоса в Петрограде М.П.Кристи – понял. По свидетельству Владислава Ходасевича, «перед уходом, надевая пальто в передней, он сказал громко:
– Не ожидал я от Блока такой бестактности».
Среди тех, кто не понял, оказалась Е.П.Казанович, тоже присутствовавшая на заседании, но к Блоку не подошедшая ни до, ни после речи: «Кони был трафаретен, Блок – скучен».
Только 20 марта появилась в дневнике Евлалии Павловны запись: «Никак не ожидала, чтобы Блок так быстро исполнил мою просьбу о стихах в альбом. Какой милый! Мы условились, что я зайду с альбомом, но до вчерашнего дня я, по своему обыкновению, не выбралась».
И вот, стало быть, 19 марта собралась. Стихи были перебелены автором в альбом и стали достоянием общественности. Характерно, что Блок, написавший их 5-го февраля и после 8-го не вносивший изменений в основной текст, датировал свое произведение не днем написания, не днем последней правки и не днем записи в альбом, а именно 11 февраля – той же датой, что и речь «О назначении поэта», тем самым авторской рукой указывая на их взаимосвязь.
Пир и бесы
Впервые стихотворение было опубликовано во 2-м номере журнала «Дом искусств» за 1921 год. «Публикация вряд ли происходила при участии Блока», – отмечает современный академический комментарий. Прибавим, что сам поэт этих стихов никогда на публике вслух не читал и считал, что, «кажется, вышло плохо». А вот одна из первых читательниц стихотворения, А.А.Кублицкая-Пиоттух, говорила иначе: «Стихи мне нравятся».
Ну, мать она и есть мать, но разительные расхождения и в оценке послания «Пушкинскому Дому», и в его интерпретациях существуют до сих пор, – даже на уровне интонационного истолкования.
В.Н.Орлов: «В этих стихах не хватает блоковского лиризма».
З.Г.Минц: «Созданное для альбома, «на заказ», стихотворение между тем глубоко лирично».
(Между прочим, это «между тем» лишний раз подчеркивает прочно укоренившееся настороженное отношение к результатам заказного творчества). Дому» их множество – как и в «Пире». Но ведь и в «Бесах» ничуть не меньше!
Их лирический герой восклицает: «Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!.. Эй, пошел, ямщик!.. Что делать нам!..
Сколько их!..»
Вопрошает: «Что там в поле?... Кто их знает?... Куда их гонят?.. Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, / Ведьму ль замуж выдают?»
А что до «праздничного эмоционального и интонационного настроя», до мотива «окрыляющей радости», то это еще как посмотреть. Всё, всё связалось в блоковском стихотворении с Пушкинским Домом – и звоны ледохода, и перекличка пароходов, и сладость, и радость, и вдохновение, и окрыление – но все как-то в прошедшем времени: «встречали, открывала, звали, прозревали, пели, вдохновляла, окрыляла»…
В настоящем – только древний Сфинкс, Всадник бронзовый, последний поклон да крик о помощи: «Дай нам руку в непогоду».
Тут мы и сами начинаем восклицать и вопрошать. Что это за непогода такая? Уж не та ли: «Мчатся тучи, вьются тучи»?
И какой такой «черный день» поэт и иже с ним «…встречали /
Белой ночью огневой»?
Кажется, один из этих (см. дневник Блока от 6 февраля 1921 года): «Следующий сборник стихов, если будет – << Черный день>>»…
Ну ладно, довстречались. А ночь-то почему названа «огневой»? Может быть, потому, что – страстная, порывистая? Но не менее логично предположить, что она – полная огней, огненная. Интерпретируя такое значение, толковый словарь уточняет: «о глазах; поэтич.» Вот и в «Бесах»: «Лишь глаза во мгле горят». Да чьи глаза-то? «Кто их знает?», – сказано поначалу у Пушкина. И только потом удается разглядеть: «Закружились бесы разны…»
A propos, именно в начале двадцатых годов распространился анекдот, связанный с большевистским планом монументальной пропаганды: задумали комиссары поставить памятник Достоевскому, а на постаменте выбили: «Федору Михайловичу – от бесов».
«Но не эти дни мы звали» (Блок, «Пушкинскому Дому»).
«Сбились мы. Что делать нам!» (Пушкин, «Бесы»)
Впрочем, не будем настаивать. Для кого-то «мчатся бесы рой за роем», а кому-то – радостный эмоциональный настрой.
Каждому свое. «Словом, – как значится в дневнике Чуковского, – еще два года, и эти пролетарии сами попросят – ресторанов, кокоток, поваров, Монте-Карло…» Пир бесов.
Тайна тайной свободы
И вот мы всерьез подошли к четверостишию, для автора, по-видимому, очень важному. Ведь недаром же ключевое словосочетание в нем выделено курсивом:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
О ней же, о тайной свободе, говорил Блок и в Доме Литераторов 11 февраля: «Мы знаем, что он требовал «иной», «тайной» свободы. По-нашему, она личная; но для поэта она не только личная». И еще: «Не будем сегодня спорить о том, верно или неверно отделял Пушкин свободу, которую мы называем личной, от свободы, которую мы называем политической». Хорошо, не будем спорить. Но чуть-чуть поговорить о тайной свободе всё-таки хочется.
Пушкин писал:
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу звук простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Это стихотворение – «На лире скромной, благородной…» – чаще печатается под заглавием «К Н.Я.Плюсковой», данным позднее первой публикации. Наталья Яковлевна Плюскова – фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра Первого, которой обсуждаемые стихи 1818 года содержательно и посвящены. Они были сочинены Пушкиным на заказ, что даже специально подчеркивалось их первоначальным названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны». Заказаны же они были не фрейлиной Плюсковой, а одним из приятелей автора.
Федор Николаевич Глинка – поэт, прозаик, полковник по особым поручениям при петербургском генерал-губернаторе М.А.Милорадовиче, редактор журнала «Соревнователь просвещения и благотворения», член вполне легального Вольного общества любителей русской словесности, – состоял в то же время и в Обществе тайном, в Союзе Благоденствия, и активно пропагандировал идею государственного переворота с целью возведения на престол Елизаветы Алексеевны. Он-то и попросил Пушкина написать стихотворение, которое тут же напечатал в своем журнале.
Не станем пересказывать внутреннюю сущность стихов собственными словами – это сделала раньше нас (и наверняка лучше, чем смогли бы мы) академик М.В.Нечкина. Позволим себе обширную цитату из ее фундаментального труда «Движение декабристов». Говоря о пушкинских стихах, исследовательница настаивала: «Надо со всей отчетливостью подчеркнуть, что существо дела вовсе не в прославлении добродетельной и кроткой императрицы. Речь идет о ликвидации абсолютистского режима, о введении представительного правления, обеспеченного конституцией. Конспиративность этой политической подосновы проявилась и в строке «Елисавету втайне пел» (почему бы жену императора надо воспевать тайно?), и в несколько неожиданной концовке стиха, говорящей о том, что, восхваляя Елизавету, неподкупный голос Пушкина становится эхом русского народа».
То есть пушкинская тайная свобода – тайная в том же примерно смысле, что и Общество. Дело, несомненно, идет о свободе политической.
Неужели же столь логичная и сама собой напрашивающаяся интерпретация не приходила в голову Блоку, знатоку пушкинских текстов? Трудно себе такое представить. Тем более, что буквально в те же дни, когда шла работа над стихотворением «Пушкинскому Дому» и речью «О назначении поэта», он увлекся и такой идеей: «Если бы можно было издать маленького Пушкина, <<всё, что нужно>> – и только!». И даже начал набрасывать примерный план издания. Из стихов, написанных Пушкиным в 1818-19 годах, в него включены всего два: «На лире скромной, благородной…» и «Деревня» – уж до чего вольнолюбивая:
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
Вот и «всё, что нужно».
И думается, что строки о воспевании тайной свободы в стихотворении «Пушкинскому Дому» вернее всего понимать так: мы, интеллигенция, пели тайную свободу, вот ту самую ликвидацию абсолютистского режима и введение представительного правления, обеспеченного конституцией, а получили тупость, невежество и режим уж до того абсолютистский, что конституция стала – звук пустой, а свобода и впрямь сделалась тайной – тайной за семью печатями. И даже втайне петь эту тайную свободу теперь нельзя. Как говорят новые хозяева жизни, за что боролись, на то и напоролись. Но борьба всё-таки продолжается, пусть и немая – борьба за сохранение личного достоинства. И подмогой тут – Пушкин. Имя его – не пустой звук. Вот потому то –
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Уход
…И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа, –
счастлив поэт, который может так сказать о себе. Блок 1921 года – не мог. Музыка революции обернулась жуткой какофонией. «Жизнь, – записал он в те же примерно дни, – изменилась, она изменившаяся, но не новая, вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и всё теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы».
«Вошь победила», – это об охватившей Петербург эпидемии тифа. Он не злобствовал – были боль и отчаяние, а не злоба. Дни черные, но не окаянные, то есть проклятые, как для кое-кого. Да что там Бунин! «Странно! – доверительно признавался Блок Корнею Чуковскому. – Член Исполнительного Комитета, любимый рабочими писатель, словом, Горький – высказал очень неожиданные мнения. Я говорю ему, что на Офицерской, у нас, около тысячи рабочих больны сыпным тифом, а он говорит: ну и черт с ними. Так им и надо! Сволочи!»
Такой взгляд на вещи представлялся Блоку странным. Потому что и в злобном неблагозвучном шуме времени слышал он гармонию. «Ее чувствуют все – («О назначении поэта»), – только смертные – иначе, чем Бог – Моцарт».
С заснеженной Сенатской площади реквиемом по самому себе окликнул он Пушкина: «Ау!»
– У-у-у! – зловеще ответило ему эхо каменеющего государства.
Оставалось два выхода. Либо, как записывал он с горькой иронией в дневнике, «научиться читать «Двенадцать». Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда». Или – умереть, уснуть. И тут уж никакой Лебедев-Полянский со всеми своими запретами не помеха.
А тот через 16 лет, в 1937 году, став уже полным академиком, опубликует объемистый труд «Пушкинский Дом», – работу поистине заказную, декларативную и всякого лиризма начисто лишенную.
А Блок через полгода после написания стихотворения «Пушкинскому Дому» умер.
Но – «мы умираем, а искусство остается, – как было сказано в блоковской речи. – Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны».
ОБ АВТОРЕ: Николай Михайлович ГОЛЬ, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
-
ПОКЛОН С СЕНАТСКОЙ
Место и время
Последнее стихотворение Александра Блока, написанное им на сорок первом году жизни, за полгода до смерти, на первый взгляд исполнено нарочитой простоты и прозрачности. Начинается оно восторженным, но едва ли не прозаическим приветствием:
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук! –
и заканчивается вполне безобразным прощанием:
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
И, тем не менее, в наши дни стихи эти настоятельно требует комментария.
Взять хоть сам поклон. Институт русской литературы, именуемый Пушкинским Домом, а в речи людей сколько-нибудь причастных, – запросто Пушдомом, находится у Тучкова моста, и с Сенатской площади, сколько ни старайся, его не углядишь. Для чего ж кланяться оттуда, совершая нечто вроде сакрального поклонения, подобного намазу, – так, в никуда, куда-то по направлению к Каабе?
Может быть, болезненная потеря ориентации? Или метафора? Особое пространственное видение?
Так нет же: вплоть до 1927 года Пушдом располагался в здании Академии Наук, как раз наискосок – через Неву – от Сенатской. Потому-то Блок и кланялся отсюда.
Нет, нет, ориентации во времени и пространстве поэт не потерял. Хотя потери его к 1921 году были велики и поистине трагичны. Исчезли иллюзии, умерла надежда, а главное – иссякла внутренняя потребность писать стихи. Это был, писал Александр Бенуа, «результат усилий <<полюбить их черненькими>>. Но именно после такого усилия ничего больше не оставалось, как умолкнуть и угаснуть».
Чуть ли не два года – глухое молчание. Вот почему так обрадовались близкие появлению стихов «Пушкинскому Дому». Точный и достоверный очевидец, Корней Чуковский свидетельствует о реакции матери поэта, А.А. Кублицкой-Пиоттух: «Александра Андреевна ликовала: он давно уже не писал ни одной стихотворной строчки, и вот, как ей показалось, вдохновение снова и надолго вернулось к нему».
Увы, Александра Андреевна ошибалась: поклон с Сенатской оказался непоправимо прощальным. Двухлетняя поэтическая немота до, полугодичная после… Что же побудило Блока к сочинению послания Пушкинскому Дому?
Прямой и недвусмысленный заказ.
Заказ
5 февраля 1921 года Е.П.Казанович, библиотекарь Пушкинского дома, занесла в дневник: «Звонила Блоку, прося его написать что-нибудь в альбом, который я предназначаю Пушк. Дому… Блок обещал и думаю, что не для того только, чтобы отделаться».
Вовсе не для того! Черновой вариант стихотворения был написан тогда же, к вечеру 5 февраля. Дней через десять в гости к Блоку зашел Корней Чуковский. «Александр Александрович был сумрачен. <<Да, написал… Кто-то позвонил по телефону и попросил написать…>>»
Удивляет это «кто-то». Тем более, что в дневнике Блока за 5 февраля значится вполне определенно: «Позвонила библиотекарша Пушк. Дома».
Он, несомненно, знал – и по опубликованным ею работам, и лично – Евлалию Павловну Казанович, одного из старейших сотрудников Пушкинского Дома. Блок бывал здесь не раз и не два; осенью 1914 года, готовя к изданию «Стихотворения» Аполлона Григорьева – чуть ли не ежедневно. И библиотекой, которой Евлалия Павловна заведовала уже тогда, конечно, пользовался. И статьи Казанович в «Вестнике Пушкинского Дома», которые публиковались довольно регулярно, вряд ли могли совсем незамеченными пройти мимо его внимания: ни «Пушкинский Дом. История его возникновения», ни «Описание рукописей, принадлежащих Пушкинскому Дому» (публикация, совместная с Б.Л.Модзалевским, с которым Блок приятельствовал). И вот – «кто-то». О чем-то это «кто-то» неумолимо напоминает.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то… (выделено мною – Н.Г.)
Так в пушкинской маленькой трагедии Моцарт рассказывает об истории получения им заказа. И что же было заказано?
…Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Reguiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать…
Реакция творческого человека на заказ, пришедший извне – вещь непредсказуемая. Он может стать толчком, мощно раскручивающим пружину подспудно таящегося вдохновения. Напрасно думать, будто результаты заказной работы заведомо должны оказаться холодней, декларативней, суше – вообще хуже, – чем плод чистого творческого восторга. Вот пушкинский Моцарт, скажем, исполнил заказ в жанре, который уже сам по себе подразумевает приуроченность к случаю, пусть печальному, но неизбежному в жизни каждого живого организма, так, что и сказать нечего, кроме – «продолжай, спеши / Еще наполнить звуками мне душу…»!
И у Блока заказное стихотворение, тоже написанное «тотчас», оказалось пронзительным, хоть и не сразу востребованным. Евлалия Павловна не пришла за заказом ни через неделю, ни через две, ни даже через месяц.
…С той поры за мною
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Reguiem…
Моцарт выполнил заказ – и умер, отравленный. Блок выполнил заказ и умолк навсегда, не в силах больше дышать отравленным воздухом обманувшей его действительности.
Удивительные возникают в жизни (а лучше сказать – в ее поэтической сфере) сопоставления и сближения, порой неосознанные и невыявленные, но – явленные. Не о том ли говорил и сам Блок: «На бездонных глубинах духа катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир»? Он сказал это в речи «О назначении поэта», которую писал в те же дни, что и стихотворение «Пушкинскому Дому»; речь и стихи связаны неразрывно.
Речь
Речь, о которой мы заговорили, тоже была заказной и предназначалась для прочтения на торжественном заседании в Доме Литераторов. Странное, если подумать, предстояло торжество. Оно посвящалось дате не круглой и вовсе не радостной: 84-летию со дня гибели Пушкина – и состоялось 11 февраля 1921 года. В зале собрался весь цвет литературного Петербурга и некоторое количество функционеров, призванных руководить культурой. Первым выступал А.Ф.Кони, за ним – М.А.Кузмин, следом – Блок. «Это легкое имя: Пушкин», – прозвучало в начале его речи. «Можно поклясться веселым именем Пушкина», – значилось в ее конце. Больше ни о чем легком, ни о чем веселом поэт не говорил. Мало было легкого и веселого. Как по горячим следам записал в дневнике Корней Чуковский, Блок «пошел к кафедре, развернул бумагу и матовым голосом стал читать о том, что Бенкендорф не душил поэта так, как душат его теперешние чиновники, что Пшк мог творить, а нам (поэтам) теперь – смерть».
Конечно, таких слов сказано со сцены не было. Но именно так истолковал основную суть блоковской речи Чуковский. Трактовка ведь зависит от множества причин: от сиюминутного настроения интерпретатора и от долговременных настроений общества, от частных ситуаций и от общих тенденций. В данном случае все они никак не могут быть названы воодушевляющими. Эйфория, захлестнувшая некоторую часть интеллигенции сразу после революции, схлынула. Цензура лютовала. Особую тоску вызывала даже не ее политическая строгость (не такая уж, впрочем, и тотальная), а непредсказуемая и часто необъяснимая мелочная придирчивость, безграмотная и чуть ли не издевательская. Скажем, представил критик Ю.И.Айхенвальд в цензуру статью, вроде бы совершенно безобидную. Последовал полный запрет на публикацию. Удивленный автор испросил приема у П.И. Лебедева-Полянского, будущего академика, а тогда – начальника Главлита, цензурного ведомства. В чем дело, почему запретили?
– Из-за мистицизма.
– Где же мистицизм?
– А вот у вас сказано: «умереть, уснуть». Так нельзя. Это мистицизм.
– Но ведь это цитата из «Гамлета»!
Будущий академик несколько смутился.
Это не анекдот – подлинная история. В общем, некоторую осмотрительность в публичных высказываниях приходилось соблюдать. Что и отметил чуткий Чуковский. Занеся в дневник свое истолкование блоковской речи, он добавил: «Сказано это было так прикровенно, что некоторые не поняли. Но большинство поняло».
Например, довольно крупный большевистский чиновник, уполномоченный Наркомпрпоса в Петрограде М.П.Кристи – понял. По свидетельству Владислава Ходасевича, «перед уходом, надевая пальто в передней, он сказал громко:
– Не ожидал я от Блока такой бестактности».
Среди тех, кто не понял, оказалась Е.П.Казанович, тоже присутствовавшая на заседании, но к Блоку не подошедшая ни до, ни после речи: «Кони был трафаретен, Блок – скучен».
Только 20 марта появилась в дневнике Евлалии Павловны запись: «Никак не ожидала, чтобы Блок так быстро исполнил мою просьбу о стихах в альбом. Какой милый! Мы условились, что я зайду с альбомом, но до вчерашнего дня я, по своему обыкновению, не выбралась».
И вот, стало быть, 19 марта собралась. Стихи были перебелены автором в альбом и стали достоянием общественности. Характерно, что Блок, написавший их 5-го февраля и после 8-го не вносивший изменений в основной текст, датировал свое произведение не днем написания, не днем последней правки и не днем записи в альбом, а именно 11 февраля – той же датой, что и речь «О назначении поэта», тем самым авторской рукой указывая на их взаимосвязь.
Пир и бесы
Впервые стихотворение было опубликовано во 2-м номере журнала «Дом искусств» за 1921 год. «Публикация вряд ли происходила при участии Блока», – отмечает современный академический комментарий. Прибавим, что сам поэт этих стихов никогда на публике вслух не читал и считал, что, «кажется, вышло плохо». А вот одна из первых читательниц стихотворения, А.А.Кублицкая-Пиоттух, говорила иначе: «Стихи мне нравятся».
Ну, мать она и есть мать, но разительные расхождения и в оценке послания «Пушкинскому Дому», и в его интерпретациях существуют до сих пор, – даже на уровне интонационного истолкования.
В.Н.Орлов: «В этих стихах не хватает блоковского лиризма».
З.Г.Минц: «Созданное для альбома, «на заказ», стихотворение между тем глубоко лирично».
(Между прочим, это «между тем» лишний раз подчеркивает прочно укоренившееся настороженное отношение к результатам заказного творчества). Дому» их множество – как и в «Пире». Но ведь и в «Бесах» ничуть не меньше!
Их лирический герой восклицает: «Страшно, страшно поневоле средь неведомых равнин!.. Эй, пошел, ямщик!.. Что делать нам!..
Сколько их!..»
Вопрошает: «Что там в поле?... Кто их знает?... Куда их гонят?.. Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, / Ведьму ль замуж выдают?»
А что до «праздничного эмоционального и интонационного настроя», до мотива «окрыляющей радости», то это еще как посмотреть. Всё, всё связалось в блоковском стихотворении с Пушкинским Домом – и звоны ледохода, и перекличка пароходов, и сладость, и радость, и вдохновение, и окрыление – но все как-то в прошедшем времени: «встречали, открывала, звали, прозревали, пели, вдохновляла, окрыляла»…
В настоящем – только древний Сфинкс, Всадник бронзовый, последний поклон да крик о помощи: «Дай нам руку в непогоду».
Тут мы и сами начинаем восклицать и вопрошать. Что это за непогода такая? Уж не та ли: «Мчатся тучи, вьются тучи»?
И какой такой «черный день» поэт и иже с ним «…встречали /
Белой ночью огневой»?
Кажется, один из этих (см. дневник Блока от 6 февраля 1921 года): «Следующий сборник стихов, если будет – << Черный день>>»…
Ну ладно, довстречались. А ночь-то почему названа «огневой»? Может быть, потому, что – страстная, порывистая? Но не менее логично предположить, что она – полная огней, огненная. Интерпретируя такое значение, толковый словарь уточняет: «о глазах; поэтич.» Вот и в «Бесах»: «Лишь глаза во мгле горят». Да чьи глаза-то? «Кто их знает?», – сказано поначалу у Пушкина. И только потом удается разглядеть: «Закружились бесы разны…»
A propos, именно в начале двадцатых годов распространился анекдот, связанный с большевистским планом монументальной пропаганды: задумали комиссары поставить памятник Достоевскому, а на постаменте выбили: «Федору Михайловичу – от бесов».
«Но не эти дни мы звали» (Блок, «Пушкинскому Дому»).
«Сбились мы. Что делать нам!» (Пушкин, «Бесы»)
Впрочем, не будем настаивать. Для кого-то «мчатся бесы рой за роем», а кому-то – радостный эмоциональный настрой.
Каждому свое. «Словом, – как значится в дневнике Чуковского, – еще два года, и эти пролетарии сами попросят – ресторанов, кокоток, поваров, Монте-Карло…» Пир бесов.
Тайна тайной свободы
И вот мы всерьез подошли к четверостишию, для автора, по-видимому, очень важному. Ведь недаром же ключевое словосочетание в нем выделено курсивом:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
О ней же, о тайной свободе, говорил Блок и в Доме Литераторов 11 февраля: «Мы знаем, что он требовал «иной», «тайной» свободы. По-нашему, она личная; но для поэта она не только личная». И еще: «Не будем сегодня спорить о том, верно или неверно отделял Пушкин свободу, которую мы называем личной, от свободы, которую мы называем политической». Хорошо, не будем спорить. Но чуть-чуть поговорить о тайной свободе всё-таки хочется.
Пушкин писал:
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу звук простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Это стихотворение – «На лире скромной, благородной…» – чаще печатается под заглавием «К Н.Я.Плюсковой», данным позднее первой публикации. Наталья Яковлевна Плюскова – фрейлина императрицы Елизаветы Алексеевны, жены Александра Первого, которой обсуждаемые стихи 1818 года содержательно и посвящены. Они были сочинены Пушкиным на заказ, что даже специально подчеркивалось их первоначальным названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Елисаветы Алексеевны». Заказаны же они были не фрейлиной Плюсковой, а одним из приятелей автора.
Федор Николаевич Глинка – поэт, прозаик, полковник по особым поручениям при петербургском генерал-губернаторе М.А.Милорадовиче, редактор журнала «Соревнователь просвещения и благотворения», член вполне легального Вольного общества любителей русской словесности, – состоял в то же время и в Обществе тайном, в Союзе Благоденствия, и активно пропагандировал идею государственного переворота с целью возведения на престол Елизаветы Алексеевны. Он-то и попросил Пушкина написать стихотворение, которое тут же напечатал в своем журнале.
Не станем пересказывать внутреннюю сущность стихов собственными словами – это сделала раньше нас (и наверняка лучше, чем смогли бы мы) академик М.В.Нечкина. Позволим себе обширную цитату из ее фундаментального труда «Движение декабристов». Говоря о пушкинских стихах, исследовательница настаивала: «Надо со всей отчетливостью подчеркнуть, что существо дела вовсе не в прославлении добродетельной и кроткой императрицы. Речь идет о ликвидации абсолютистского режима, о введении представительного правления, обеспеченного конституцией. Конспиративность этой политической подосновы проявилась и в строке «Елисавету втайне пел» (почему бы жену императора надо воспевать тайно?), и в несколько неожиданной концовке стиха, говорящей о том, что, восхваляя Елизавету, неподкупный голос Пушкина становится эхом русского народа».
То есть пушкинская тайная свобода – тайная в том же примерно смысле, что и Общество. Дело, несомненно, идет о свободе политической.
Неужели же столь логичная и сама собой напрашивающаяся интерпретация не приходила в голову Блоку, знатоку пушкинских текстов? Трудно себе такое представить. Тем более, что буквально в те же дни, когда шла работа над стихотворением «Пушкинскому Дому» и речью «О назначении поэта», он увлекся и такой идеей: «Если бы можно было издать маленького Пушкина, <<всё, что нужно>> – и только!». И даже начал набрасывать примерный план издания. Из стихов, написанных Пушкиным в 1818-19 годах, в него включены всего два: «На лире скромной, благородной…» и «Деревня» – уж до чего вольнолюбивая:
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?
Вот и «всё, что нужно».
И думается, что строки о воспевании тайной свободы в стихотворении «Пушкинскому Дому» вернее всего понимать так: мы, интеллигенция, пели тайную свободу, вот ту самую ликвидацию абсолютистского режима и введение представительного правления, обеспеченного конституцией, а получили тупость, невежество и режим уж до того абсолютистский, что конституция стала – звук пустой, а свобода и впрямь сделалась тайной – тайной за семью печатями. И даже втайне петь эту тайную свободу теперь нельзя. Как говорят новые хозяева жизни, за что боролись, на то и напоролись. Но борьба всё-таки продолжается, пусть и немая – борьба за сохранение личного достоинства. И подмогой тут – Пушкин. Имя его – не пустой звук. Вот потому то –
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Уход
…И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа, –
счастлив поэт, который может так сказать о себе. Блок 1921 года – не мог. Музыка революции обернулась жуткой какофонией. «Жизнь, – записал он в те же примерно дни, – изменилась, она изменившаяся, но не новая, вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и всё теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы».
«Вошь победила», – это об охватившей Петербург эпидемии тифа. Он не злобствовал – были боль и отчаяние, а не злоба. Дни черные, но не окаянные, то есть проклятые, как для кое-кого. Да что там Бунин! «Странно! – доверительно признавался Блок Корнею Чуковскому. – Член Исполнительного Комитета, любимый рабочими писатель, словом, Горький – высказал очень неожиданные мнения. Я говорю ему, что на Офицерской, у нас, около тысячи рабочих больны сыпным тифом, а он говорит: ну и черт с ними. Так им и надо! Сволочи!»
Такой взгляд на вещи представлялся Блоку странным. Потому что и в злобном неблагозвучном шуме времени слышал он гармонию. «Ее чувствуют все – («О назначении поэта»), – только смертные – иначе, чем Бог – Моцарт».
С заснеженной Сенатской площади реквиемом по самому себе окликнул он Пушкина: «Ау!»
– У-у-у! – зловеще ответило ему эхо каменеющего государства.
Оставалось два выхода. Либо, как записывал он с горькой иронией в дневнике, «научиться читать «Двенадцать». Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда». Или – умереть, уснуть. И тут уж никакой Лебедев-Полянский со всеми своими запретами не помеха.
А тот через 16 лет, в 1937 году, став уже полным академиком, опубликует объемистый труд «Пушкинский Дом», – работу поистине заказную, декларативную и всякого лиризма начисто лишенную.
А Блок через полгода после написания стихотворения «Пушкинскому Дому» умер.
Но – «мы умираем, а искусство остается, – как было сказано в блоковской речи. – Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны».
ОБ АВТОРЕ: Николай Михайлович ГОЛЬ, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
-
МУДРАЯ ИГРА
СТАРИННАЯ ЛЕГЕНДА
Поведал раз мудрец, познаньями великий,
о шахматной игре индийскому владыке.
Понравилась игра, несущая усладу.
Любая мудрецу обещана награда.
Мудрец в ответ сказал: "Благодарю покорно!
Не много нужно мне – лишь рисовые зерна.
Но правило одно возьми–ка на заметку:
мы зернышко кладем на шахматную клетку,
а на вторую – два, на третью – больше вдвое,
и так по всей доске пройдемся мы с тобою".
Потом пришли к царю советники, рыдая:
"От клетки к клетке шли мы, зерна умножая;
От клетки к клетке шли – их шестьдесят четыре.
Потребного зерна нигде не сыщешь в мире.
Количество его – не будь, владыка, мрачным! –
мы выразить должны числом двадцатизначным!"
Вся суть рассказа в том, что, не имея знаний,
не следует давать поспешных обещаний.
ДВА ЦВЕТА
Тот, кто в шахматы часто играет,
тот на собственном опыте знает:
цвет – не самое главное в них.
Иногда и у черных бывает
пара светлых минут игровых.
Вот у белых активность пропала,
прозевали атаки начало,
страх царит при монаршем дворе...
И у белых бывает немало
самых черных мгновений в игре.
Так и в жизни случается тоже.
С жизнью шахматы, в общем–то, схожи.
Так идет с незапамятных пор.
Только в шахматах правила строже,
но об этом – другой разговор.
РАССКАЗ О КОРОЛЕ
Король врагами окружен.
Не может шагу сделать он
вперед или назад.
Ему грозят со всех сторон!
Он взят в осаду! Он пленен!
Ему поставлен пат!
В том, что дожил он до пата,
все фигуры виноваты.
Безобразие! Скандал!
Но еще виновней вдвое
Тот, кто их во время боя
по доске передвигал.
СОВЕТ КОРОЛЕВЫ
Чтоб стали плодотворнее
наши комбинации,
королева черная
дает рекомендацию:
– Чтобы король твой не сделался жертвой,
Чем-нибудь жертвуй!
Слова ее величества –
вовсе не чудачество:
проиграв количество,
приобретаешь качество.
У шахматного воинства
есть свои традиции.
Высшее достоинство –
незыблемость позиции.
Чтобы король твой не сделался жертвой,
Чем-нибудь жертвуй!
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛОНОВ
Вы, наверно, чуть–чуть устали.
Лучше сказку вам рассказать...
Как–то раз фигуры узнали,
как их следует называть.
Вот – король, а эта фигура –
королева, а вот – ладья...
Лишь одна гуляла понуро,
размышляя: а кто же – я?
Бедолаге помочь пытаясь,
конь отвел ее в уголок:
– Что ты делаешь?
–Я слоняюсь,
все слоняюсь наискосок!
– Все слоняешься? Вот смешная!
А еще? – спросила ладья.
– Если шах, то я заслоняю,
заслоняю я короля!
– Зря ты имя свое скрываешь! –
все воскликнули в унисон. –
Ты слоняешься, заслоняешь:
значит, ты, без сомненья, слон!
О ВРЕМЕНИ
Нам так на свете хочется прожить,
чтоб наше время оказалось краше.
но разве можно время разделить
на наше и какое-то не наше?
Под тиканье часов и нам, и вам
одно и то же время достается.
И только хитрым шахматным часам
его делить на части удается.
Ведь у фигур иное бытие,
и даже время в шахматах иное:
не тронешь кнопку – и оно твое,
нажмешь на кнопку – и оно чужое.
|
|
-
МУДРАЯ ИГРА
СТАРИННАЯ ЛЕГЕНДА
Поведал раз мудрец, познаньями великий,
о шахматной игре индийскому владыке.
Понравилась игра, несущая усладу.
Любая мудрецу обещана награда.
Мудрец в ответ сказал: "Благодарю покорно!
Не много нужно мне – лишь рисовые зерна.
Но правило одно возьми–ка на заметку:
мы зернышко кладем на шахматную клетку,
а на вторую – два, на третью – больше вдвое,
и так по всей доске пройдемся мы с тобою".
Потом пришли к царю советники, рыдая:
"От клетки к клетке шли мы, зерна умножая;
От клетки к клетке шли – их шестьдесят четыре.
Потребного зерна нигде не сыщешь в мире.
Количество его – не будь, владыка, мрачным! –
мы выразить должны числом двадцатизначным!"
Вся суть рассказа в том, что, не имея знаний,
не следует давать поспешных обещаний.
ДВА ЦВЕТА
Тот, кто в шахматы часто играет,
тот на собственном опыте знает:
цвет – не самое главное в них.
Иногда и у черных бывает
пара светлых минут игровых.
Вот у белых активность пропала,
прозевали атаки начало,
страх царит при монаршем дворе...
И у белых бывает немало
самых черных мгновений в игре.
Так и в жизни случается тоже.
С жизнью шахматы, в общем–то, схожи.
Так идет с незапамятных пор.
Только в шахматах правила строже,
но об этом – другой разговор.
РАССКАЗ О КОРОЛЕ
Король врагами окружен.
Не может шагу сделать он
вперед или назад.
Ему грозят со всех сторон!
Он взят в осаду! Он пленен!
Ему поставлен пат!
В том, что дожил он до пата,
все фигуры виноваты.
Безобразие! Скандал!
Но еще виновней вдвое
Тот, кто их во время боя
по доске передвигал.
СОВЕТ КОРОЛЕВЫ
Чтоб стали плодотворнее
наши комбинации,
королева черная
дает рекомендацию:
– Чтобы король твой не сделался жертвой,
Чем-нибудь жертвуй!
Слова ее величества –
вовсе не чудачество:
проиграв количество,
приобретаешь качество.
У шахматного воинства
есть свои традиции.
Высшее достоинство –
незыблемость позиции.
Чтобы король твой не сделался жертвой,
Чем-нибудь жертвуй!
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛОНОВ
Вы, наверно, чуть–чуть устали.
Лучше сказку вам рассказать...
Как–то раз фигуры узнали,
как их следует называть.
Вот – король, а эта фигура –
королева, а вот – ладья...
Лишь одна гуляла понуро,
размышляя: а кто же – я?
Бедолаге помочь пытаясь,
конь отвел ее в уголок:
– Что ты делаешь?
–Я слоняюсь,
все слоняюсь наискосок!
– Все слоняешься? Вот смешная!
А еще? – спросила ладья.
– Если шах, то я заслоняю,
заслоняю я короля!
– Зря ты имя свое скрываешь! –
все воскликнули в унисон. –
Ты слоняешься, заслоняешь:
значит, ты, без сомненья, слон!
О ВРЕМЕНИ
Нам так на свете хочется прожить,
чтоб наше время оказалось краше.
но разве можно время разделить
на наше и какое-то не наше?
Под тиканье часов и нам, и вам
одно и то же время достается.
И только хитрым шахматным часам
его делить на части удается.
Ведь у фигур иное бытие,
и даже время в шахматах иное:
не тронешь кнопку – и оно твое,
нажмешь на кнопку – и оно чужое.
|
|
-
МУДРАЯ ИГРА
СТАРИННАЯ ЛЕГЕНДА
Поведал раз мудрец, познаньями великий,
о шахматной игре индийскому владыке.
Понравилась игра, несущая усладу.
Любая мудрецу обещана награда.
Мудрец в ответ сказал: "Благодарю покорно!
Не много нужно мне – лишь рисовые зерна.
Но правило одно возьми–ка на заметку:
мы зернышко кладем на шахматную клетку,
а на вторую – два, на третью – больше вдвое,
и так по всей доске пройдемся мы с тобою".
Потом пришли к царю советники, рыдая:
"От клетки к клетке шли мы, зерна умножая;
От клетки к клетке шли – их шестьдесят четыре.
Потребного зерна нигде не сыщешь в мире.
Количество его – не будь, владыка, мрачным! –
мы выразить должны числом двадцатизначным!"
Вся суть рассказа в том, что, не имея знаний,
не следует давать поспешных обещаний.
ДВА ЦВЕТА
Тот, кто в шахматы часто играет,
тот на собственном опыте знает:
цвет – не самое главное в них.
Иногда и у черных бывает
пара светлых минут игровых.
Вот у белых активность пропала,
прозевали атаки начало,
страх царит при монаршем дворе...
И у белых бывает немало
самых черных мгновений в игре.
Так и в жизни случается тоже.
С жизнью шахматы, в общем–то, схожи.
Так идет с незапамятных пор.
Только в шахматах правила строже,
но об этом – другой разговор.
РАССКАЗ О КОРОЛЕ
Король врагами окружен.
Не может шагу сделать он
вперед или назад.
Ему грозят со всех сторон!
Он взят в осаду! Он пленен!
Ему поставлен пат!
В том, что дожил он до пата,
все фигуры виноваты.
Безобразие! Скандал!
Но еще виновней вдвое
Тот, кто их во время боя
по доске передвигал.
СОВЕТ КОРОЛЕВЫ
Чтоб стали плодотворнее
наши комбинации,
королева черная
дает рекомендацию:
– Чтобы король твой не сделался жертвой,
Чем-нибудь жертвуй!
Слова ее величества –
вовсе не чудачество:
проиграв количество,
приобретаешь качество.
У шахматного воинства
есть свои традиции.
Высшее достоинство –
незыблемость позиции.
Чтобы король твой не сделался жертвой,
Чем-нибудь жертвуй!
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СЛОНОВ
Вы, наверно, чуть–чуть устали.
Лучше сказку вам рассказать...
Как–то раз фигуры узнали,
как их следует называть.
Вот – король, а эта фигура –
королева, а вот – ладья...
Лишь одна гуляла понуро,
размышляя: а кто же – я?
Бедолаге помочь пытаясь,
конь отвел ее в уголок:
– Что ты делаешь?
–Я слоняюсь,
все слоняюсь наискосок!
– Все слоняешься? Вот смешная!
А еще? – спросила ладья.
– Если шах, то я заслоняю,
заслоняю я короля!
– Зря ты имя свое скрываешь! –
все воскликнули в унисон. –
Ты слоняешься, заслоняешь:
значит, ты, без сомненья, слон!
О ВРЕМЕНИ
Нам так на свете хочется прожить,
чтоб наше время оказалось краше.
но разве можно время разделить
на наше и какое-то не наше?
Под тиканье часов и нам, и вам
одно и то же время достается.
И только хитрым шахматным часам
его делить на части удается.
Ведь у фигур иное бытие,
и даже время в шахматах иное:
не тронешь кнопку – и оно твое,
нажмешь на кнопку – и оно чужое.
|
|
2013-Голь, Николай
ГЛУБИННОЕ КАЛАМБУРЕНИЕ
(краткий курс истории литературы)
У нас всё время что-нибудь умирает: то критика, то роман, то рифма. Последнюю особенно жалко. Вот и захотелось доказать, что с ее помощью – даже используя только каламбурную или, в крайнем случае, полную – можно до сих пор говорить более или менее осмысленные вещи.
О форме и содержании
Что говорит поэтика про форму?
Нелепо видеть в ней одну проформу.
Но очень грустно, если содержанье
У формы, так сказать, на содержанье.
О фабуле и сюжете
Лапидарною строфа была –
В ней таилась только фабула;
дальше – больше: весь уже там
событийный ход с сюжетом.
О метафоре
Метафоры (иначе скажем – тропы) –
в поэзию проложенные тропы.
К примеру, на странице прочитаем:
«Роняетъ лѣс багряный свой уборъ»…
Вздохнув, отложим книгу прочь и таем,
очами сердца видя рощу: бор
здесь ни при чем – ведь, черт возьми, у бора
не может быть багряного убора!
Всего одним навеянные образом,
роятся мысли; вот таким-то образом
из букв живых, из еров и из ятей
встает картина мира без изъятий.
О гиперболе и литоте
Могли б адекватно, понятно, умно жить,
Знать, что судьбоноснее: это ли, то-то, –
Но всё-то гипербола хочет умножить,
И всё приуменьшить мечтает литота.
О фривольном жанре
Эротику не путай с порно!
(Хотя порой различье спорно).
О поэзии
Поэзия меня не достает:
Порой чего-то в ней недостает,
А иногда случается иное;
Когда певец, печалуясь и ноя,
По струнам бьет, под этот перебор
Я говорю: «Случился перебор –
Ты банковал с певучей цитрой в связке,
Да вот беда: не банк сорвал, а связки».
И пусть твердят, что я излишне строг
К творцам изящных стихотворных строк,
Не вылепить другого из меня им:
Ведь это – вкус, а вкус неизменяем.
Разговор с одой об оде
«В чем же, ода, смысл твой просодический?» –
я пытал ее и так, и сяк.
Та в ответ: «Смешной вопрос. Одический
жанр совсем со временем иссяк.
Никуда теперь не суйся с одою.
В новой для себя тружусь я сфере
и пою: «Не мойте чашки содою,
мойте чашки и тарелки с “Ферри!”»
О басне
В басне – то же самое, что в притче,
разве что сюжет у первой прытче.
Истина лишь раз остра, – а снова
всуе повторенная, что вата.
Басенная мудрая основа
скукою банальности чревата…
Мы все эти строки намарали,
дабы встать потверже на морали:
помни, баснописец – чтоб леченье
вправду исцелить могло порок,
ты не должен в вечном обличенье
преступать разумности порог.
Самоучитель по созданию криминального чтива
Посвящается телесериалу «Тайны следствия»
Сочиняя роман, начинайте с пролога вы:
древность; предки бросают княжон из ладей…
А потом – современность: про деньги, про логово,
где заложников прячет пижон и злодей.
Будет эту интригу расследовать сладкая
прокурорша – и что тут гадать на бобах:
дома – с мужем, с уборкой, с кастрюлею, с латкою,
а в бою – амазонка: с колена бабах!
И накроют ребята злодея в укрывище,
и пойдет прокурорша со службы домой,
чтоб любимого мужа баюкать, укрыв еще
пледом сверх одеяла: хоть хилый, да мой!
О постмодернизме
Когда прискучит в муках открывать,
где скрылась мысль в замысловатом стиле,
вы просто киньте книжку под кровать –
и можете считать, что отомстили.
О литературоведческой конференции
Одни доклад внимательно прослушали,
другие проболтали и прослушали,
но и вторые, что ушами хлопали,
докладчику не меньше первых хлопали.
Об авторских амбициях
Жалкий свой уход на дно итожа,
авторы поют одно и то же –
выдает нелепый гонор ария
о желательности гонорария.
О семантике
Смысл до нас доходит через слово.
Но до нас доходит через слово.
Николай Михайлович ГОЛЬ, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
2013-Голь, Николай
ГЛУБИННОЕ КАЛАМБУРЕНИЕ
(краткий курс истории литературы)
У нас всё время что-нибудь умирает: то критика, то роман, то рифма. Последнюю особенно жалко. Вот и захотелось доказать, что с ее помощью – даже используя только каламбурную или, в крайнем случае, полную – можно до сих пор говорить более или менее осмысленные вещи.
О форме и содержании
Что говорит поэтика про форму?
Нелепо видеть в ней одну проформу.
Но очень грустно, если содержанье
У формы, так сказать, на содержанье.
О фабуле и сюжете
Лапидарною строфа была –
В ней таилась только фабула;
дальше – больше: весь уже там
событийный ход с сюжетом.
О метафоре
Метафоры (иначе скажем – тропы) –
в поэзию проложенные тропы.
К примеру, на странице прочитаем:
«Роняетъ лѣс багряный свой уборъ»…
Вздохнув, отложим книгу прочь и таем,
очами сердца видя рощу: бор
здесь ни при чем – ведь, черт возьми, у бора
не может быть багряного убора!
Всего одним навеянные образом,
роятся мысли; вот таким-то образом
из букв живых, из еров и из ятей
встает картина мира без изъятий.
О гиперболе и литоте
Могли б адекватно, понятно, умно жить,
Знать, что судьбоноснее: это ли, то-то, –
Но всё-то гипербола хочет умножить,
И всё приуменьшить мечтает литота.
О фривольном жанре
Эротику не путай с порно!
(Хотя порой различье спорно).
О поэзии
Поэзия меня не достает:
Порой чего-то в ней недостает,
А иногда случается иное;
Когда певец, печалуясь и ноя,
По струнам бьет, под этот перебор
Я говорю: «Случился перебор –
Ты банковал с певучей цитрой в связке,
Да вот беда: не банк сорвал, а связки».
И пусть твердят, что я излишне строг
К творцам изящных стихотворных строк,
Не вылепить другого из меня им:
Ведь это – вкус, а вкус неизменяем.
Разговор с одой об оде
«В чем же, ода, смысл твой просодический?» –
я пытал ее и так, и сяк.
Та в ответ: «Смешной вопрос. Одический
жанр совсем со временем иссяк.
Никуда теперь не суйся с одою.
В новой для себя тружусь я сфере
и пою: «Не мойте чашки содою,
мойте чашки и тарелки с “Ферри!”»
О басне
В басне – то же самое, что в притче,
разве что сюжет у первой прытче.
Истина лишь раз остра, – а снова
всуе повторенная, что вата.
Басенная мудрая основа
скукою банальности чревата…
Мы все эти строки намарали,
дабы встать потверже на морали:
помни, баснописец – чтоб леченье
вправду исцелить могло порок,
ты не должен в вечном обличенье
преступать разумности порог.
Самоучитель по созданию криминального чтива
Посвящается телесериалу «Тайны следствия»
Сочиняя роман, начинайте с пролога вы:
древность; предки бросают княжон из ладей…
А потом – современность: про деньги, про логово,
где заложников прячет пижон и злодей.
Будет эту интригу расследовать сладкая
прокурорша – и что тут гадать на бобах:
дома – с мужем, с уборкой, с кастрюлею, с латкою,
а в бою – амазонка: с колена бабах!
И накроют ребята злодея в укрывище,
и пойдет прокурорша со службы домой,
чтоб любимого мужа баюкать, укрыв еще
пледом сверх одеяла: хоть хилый, да мой!
О постмодернизме
Когда прискучит в муках открывать,
где скрылась мысль в замысловатом стиле,
вы просто киньте книжку под кровать –
и можете считать, что отомстили.
О литературоведческой конференции
Одни доклад внимательно прослушали,
другие проболтали и прослушали,
но и вторые, что ушами хлопали,
докладчику не меньше первых хлопали.
Об авторских амбициях
Жалкий свой уход на дно итожа,
авторы поют одно и то же –
выдает нелепый гонор ария
о желательности гонорария.
О семантике
Смысл до нас доходит через слово.
Но до нас доходит через слово.
Николай Михайлович ГОЛЬ, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
2013-Голь, Николай
ГЛУБИННОЕ КАЛАМБУРЕНИЕ
(краткий курс истории литературы)
У нас всё время что-нибудь умирает: то критика, то роман, то рифма. Последнюю особенно жалко. Вот и захотелось доказать, что с ее помощью – даже используя только каламбурную или, в крайнем случае, полную – можно до сих пор говорить более или менее осмысленные вещи.
О форме и содержании
Что говорит поэтика про форму?
Нелепо видеть в ней одну проформу.
Но очень грустно, если содержанье
У формы, так сказать, на содержанье.
О фабуле и сюжете
Лапидарною строфа была –
В ней таилась только фабула;
дальше – больше: весь уже там
событийный ход с сюжетом.
О метафоре
Метафоры (иначе скажем – тропы) –
в поэзию проложенные тропы.
К примеру, на странице прочитаем:
«Роняетъ лѣс багряный свой уборъ»…
Вздохнув, отложим книгу прочь и таем,
очами сердца видя рощу: бор
здесь ни при чем – ведь, черт возьми, у бора
не может быть багряного убора!
Всего одним навеянные образом,
роятся мысли; вот таким-то образом
из букв живых, из еров и из ятей
встает картина мира без изъятий.
О гиперболе и литоте
Могли б адекватно, понятно, умно жить,
Знать, что судьбоноснее: это ли, то-то, –
Но всё-то гипербола хочет умножить,
И всё приуменьшить мечтает литота.
О фривольном жанре
Эротику не путай с порно!
(Хотя порой различье спорно).
О поэзии
Поэзия меня не достает:
Порой чего-то в ней недостает,
А иногда случается иное;
Когда певец, печалуясь и ноя,
По струнам бьет, под этот перебор
Я говорю: «Случился перебор –
Ты банковал с певучей цитрой в связке,
Да вот беда: не банк сорвал, а связки».
И пусть твердят, что я излишне строг
К творцам изящных стихотворных строк,
Не вылепить другого из меня им:
Ведь это – вкус, а вкус неизменяем.
Разговор с одой об оде
«В чем же, ода, смысл твой просодический?» –
я пытал ее и так, и сяк.
Та в ответ: «Смешной вопрос. Одический
жанр совсем со временем иссяк.
Никуда теперь не суйся с одою.
В новой для себя тружусь я сфере
и пою: «Не мойте чашки содою,
мойте чашки и тарелки с “Ферри!”»
О басне
В басне – то же самое, что в притче,
разве что сюжет у первой прытче.
Истина лишь раз остра, – а снова
всуе повторенная, что вата.
Басенная мудрая основа
скукою банальности чревата…
Мы все эти строки намарали,
дабы встать потверже на морали:
помни, баснописец – чтоб леченье
вправду исцелить могло порок,
ты не должен в вечном обличенье
преступать разумности порог.
Самоучитель по созданию криминального чтива
Посвящается телесериалу «Тайны следствия»
Сочиняя роман, начинайте с пролога вы:
древность; предки бросают княжон из ладей…
А потом – современность: про деньги, про логово,
где заложников прячет пижон и злодей.
Будет эту интригу расследовать сладкая
прокурорша – и что тут гадать на бобах:
дома – с мужем, с уборкой, с кастрюлею, с латкою,
а в бою – амазонка: с колена бабах!
И накроют ребята злодея в укрывище,
и пойдет прокурорша со службы домой,
чтоб любимого мужа баюкать, укрыв еще
пледом сверх одеяла: хоть хилый, да мой!
О постмодернизме
Когда прискучит в муках открывать,
где скрылась мысль в замысловатом стиле,
вы просто киньте книжку под кровать –
и можете считать, что отомстили.
О литературоведческой конференции
Одни доклад внимательно прослушали,
другие проболтали и прослушали,
но и вторые, что ушами хлопали,
докладчику не меньше первых хлопали.
Об авторских амбициях
Жалкий свой уход на дно итожа,
авторы поют одно и то же –
выдает нелепый гонор ария
о желательности гонорария.
О семантике
Смысл до нас доходит через слово.
Но до нас доходит через слово.
Николай Михайлович ГОЛЬ, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
2014-Уильям ШЕКСПИР. Избранные сонеты. Перевод Николая ГОЛЯ.
Уильям ШЕКСПИР (26 апреля 1564,
Стратфорд-на-Эйвоне,
Уорикшир, Англия – 23 апреля 1616, там же)
1
Так мир устроен, чтобы красота
Не ведала смертельного урона:
Увянув, роза падает с куста –
И куст рождает свежие бутоны.
Ты ж с красотой своею обручен
И новых лепестков не распускаешь;
Сам по себе и роза, и бутон,
В себе самом ты сам себя сжигаешь.
Одним собой на свете занят ты –
И дела нет до остального мира,
Но там, где речь о тайнах красоты,
Не скряга побеждает, а транжира:
Скупец, увянув, вновь не расцветет –
Он, как могила, сам себя пожрет.
4
Ты красотой неслыханно богат,
Но пользуешься ей не так, как надо.
Природа не дарует – вносит вклад
И вправе дивидендов ждать от вклада.
А ты, сквалыга, всё к себе прибрал,
Не отдал в рост, и вот беда какая:
Вчистую обесценишь капитал,
С самим собою сделки заключая.
Когда тебя Природа призовет
(А это ведь случиться может скоро),
Какой ты дашь финансовый отчет
Суровейшему в мире кредитору?
Богач, ты жизнь покинешь, как банкрот,
И всё богатство ни за грош уйдет.
15
Всё, что растет, умрет в свой срок, не так ли?
Побег, стремящий к небу юный рост,
Сгниет в конце вселенского спектакля,
Представленного по указке звезд.
И людям свыше тот же дан порядок,
Он в каждой человеческой судьбе:
Младенчество – подъем – расцвет – упадок –
Смерть – и исчезла память о тебе.
Как грубо разрушительные годы
День юности преображают в ночь!
Но, может быть, презрев закон Природы,
Друг другу дружбой сможем мы помочь,
И, став с тобой подвоем и привоем,
Мы сроки общей юности удвоим?
18
Нет, не сравню тебя я с летним днем –
Ты более красив и постоянен,
А он то светел, то кропит дождем,
То вновь нахмурен, то опять туманен,
То ветер совершит на сад набег,
То око солнца скроется за тучей…
Прекрасное прекрасно не навек,
Владыкою всему в природе случай.
Но ты ведь наделен иной судьбой:
Не ведая о времени и сроках,
Блистая неизменной красотой,
Ты скроешься от смерти в этих строках
И на века в них обретешь приют:
Они живут – и жизнь тебе дают.
21
Я не из тех поэтов, что в стихах
Предмет любви сверх меры восхваляют,
Ища ему сравненья в небесах:
Мол, эти очи звездами сверкают,
А эта кожа месяца белей,
А щеки, как восход, пылают ало, -
Иль ищут сходства в глубине морей:
О, жемчуг шеи! Ах, уста-кораллы!
К чему мне множить образы? С чего?
Предмету моего изображенья
Для описанья красоты его
Не требуются преувеличенья,
Он сам собой хорош. И, наконец,
Он – не товар, а я – не продавец.
39
Как мне воспеть бесценный образ твой?
Ты – часть моя, рожденная любовью,
И предстают бесстыдной похвальбой
Все похвалы мои и славословья.
Единое пора разъединить –
Ведь только так я, сирый, одинокий,
Сумею образ твой превоплотить
В исполненные искренностью строки.
Разлука непосильною была,
Когда бы не дарила нам досуга,
Забыв про ежедневные дела,
Все наши мысли посвящать друг другу.
Пространством мы с тобой разделены,
Но чувства всё равно разделены!
40
Ты взял, моя любовь, любовь мою.
И много ль приобрел? Ничтожно мало.
Сам знаешь: всё и вся, что я люблю,
И без того тебе принадлежало.
Ни капли гнева нет в моей крови,
Есть только сожаленье к заблужденью:
Ты думал, что любовь твоей любви –
Вдвойне любовь? Тут ни при чем сложенье.
Ты извинен – и сам меня прости:
Ведь к общим чувствам мы причастны оба.
Уж лучше от любви удар снести,
Чем от коварно затаенной злобы.
Мой сладкий вор, пускай же будет так:
Ты враг не мне, и я тебе не враг.
41
Ты виноват – но как тебя винить?
Твоим летам поступки сообразны.
Не чудо обо мне порой забыть,
Когда вокруг столь многие соблазны.
Ты добр – тебя хотят завоевать,
Хорош собой – тебя берут в осаду.
Сын женщины не может устоять
Пред женщиной, а ей того и надо.
Но прежде, чем бесстыдно расхищать
Мое добро, призвать ты мог бы разум.
А ты не стал, и, словно жадный тать,
Две верности решил похитить разом:
Ее – поскольку был излишне мил,
Свою – поскольку взял да изменил.
42
То, что ты с нею – бесконечно жаль,
То, что она с тобой – грустнее вдвое.
Любимые изменники! Печаль
Таким предположеньем успокою:
Ты полюбил ее за то, что я
Ее люблю; она мне изменяет
Лишь для того, чтоб приобщить тебя
К моей любви. Вас это извиняет.
Я потерял твою любовь… Но нет:
Моя любовь приобрела пропажу;
Любовь моя ушла, но не секрет:
Мою любовь нашла любовь моя же.
Ты – это я, а вывод из сего:
Она меня лишь любит одного!
66
Ни жить, ни видеть больше не могу:
Величье побирается под дверью,
И высота – у низости в долгу,
И верою командует безверье,
И почести бесчестью воздают,
И честь девичья пущена по кругу,
И перед правдой прав неправый суд,
И услуженье ставится в заслугу,
И свет доверья обращен во тьму,
И власть уста замкнула златоусту,
И дух свободы заключен в тюрьму,
И ложь диктует истины искусству...
Не жить, не видеть, сжечь бы все мосты,
Да пропади всё пропадом! Но ты...
121
Идет слушок: я виноват кругом,
Молва мои грехи стократно множит.
Но может ли другой судить о том,
Каков я есть? По-моему, не может.
Я вижу ясно этого судью:
Всех непохожих в негодяях числи! –
И искажают прямоту мою
Кривые зеркала паскудных мыслей.
Я – это я, и о своей вине
Всё знаю сам, а соглядатай внешний,
Свои грешки приписывая мне,
Напрасно стать надеется безгрешней.
Пускай же он не будет слишком строг:
Да, я не ангел, но и ты – не Бог.
129
Бессмысленно растрачивая дух,
Пустынею стыда влачится похоть.
Стремясь за ней, во весь несемся дух,
Придя с охоты – начинаем охать:
Мол, ложь, погибель, дикость, глупость, грех,
Мир, вывернутый страстью наизнанку,
Кратчайший путь к безумию для всех,
Кто заглотил коварную приманку.
Блаженства никогда не испытать
Ни от нехватки нам, ни от избытка.
Попытка обещала счастье дать,
Но счастья нет, осталась только пытка…
Всё это так. Но как небесных врат
Нам избежать – ведущих прямо в ад?
154
Дремал однажды юный Купидон,
А нимфы пробегали стайкой мимо.
Одна из них, не нарушая сон,
Взяла Эротов светоч негасимый,
Зажёгший страстью мириад сердец, –
Схватила факел девственной рукою,
И огненный светильника конец
В ключе прохладном скрылся под водою.
И стал родник целительным. Я сам,
Как только сладким рабством занедужил,
Прибег к его горячим чудесам
И вот что с удивленьем обнаружил:
От пламени вода вскипела – но
Оно и в ней не гаснет всё равно.
|
|
2015-Уильям ШЕКСПИР. Двенадцать сонетов в переводе Николая ГОЛЯ
(1564 – 1616)
11
С годами неизбежно увядая,
Мы расцветаем ярче и щедрей –
Но эта поступь Времени двойная
Известна лишь имеющим детей.
Не вливший крови в продолженье рода
Исчезнет через трижды двадцать лет,
И холод безысходного исхода
Кромешный тьмой оденет белый свет.
Тот, кто уродлив разумом и статью,
Пускай остережется дать приплод,
Ты ж – перстень с благородною печатью,
И оттисков твоих Природа ждет.
А если не оставишь отпечатка,
Во мраке смерти сгинешь без остатка.
12
Когда я слышу мерное «тик-так»,
Гонящее рассвет на встречу с тьмою,
И вижу, как цветок увял, и как
Смоль локонов покрылась сединою,
Когда безлистным веткам вдоль тропы
Не удержать дождей осенних слёзы,
Когда белобородые снопы
Навалены в печальные обозы, –
Я думаю: а не такой ли ждет
Тебя конец? Предвидишь ли его ты?
Серп Времени безжалостно пожнет
Все прелести твои и все красоты.
Тот – только тот! – навек продлит свой век,
Кто до ухода новый даст побег.
16
Стихи бесплодны. Им не защитить
Тебя от злобы Времени-тирана,
Но ты ведь можешь сам плодоносить -
Еще не поздно и уже не рано.
Бесплодна кисть, как и созвучья слов:
Здесь – лишь подобье, там – лишь перепевы,
А сколько невозделанных садов
Ждут не дождутся твоего посева!
Так взращивай же новые цветы,
Пусть повторят они во всходах дружных
Черты твоей чудесной красоты –
И внутренних достоинств, и наружных.
Ты сам себе и кисть и карандаш:
Отдав пустяк, опять себя создашь.
19
Ты, Время, всё сжираешь: когти льву
Ты тупишь, тигру зубы выдираешь,
На отпрысках земных растишь траву
И птицу Феникс навсегда сжигаешь,
Пытаешь нас морозом и огнем…
Давай! Я не страшусь твоих проделок
И умоляю только об одном:
Ножами часовых бездушных стрелок
Не борозди любимое чело –
Пускай навеки юным остается;
Твое издревле острое стило
Пусть этой нежной кожи не коснется.
А впрочем… Мне и тут неведом страх:
Ведь юность будет жить в моих стихах.
25
Обласканные светом сфер небесных
Пусть хвалятся созвездием наград,
Но я, один из множества безвестных,
Себя счастливей чувствую стократ,
Чем те, кто, видя милости от власти,
Спешат махровым цветом расцвести,
Когда ж придет – а ведь придет! - ненастье,
Не ведают, как пестики спасти.
Когда стратег, прославленный по праву,
Однажды все же проиграет бой,
Его сотрут из книги ратной славы,
Ни строчки не оставят ни одной,
А я любим, а я могу любить –
И этого никак нельзя лишить.
29
Когда я горько плачу над собой –
Отверженным, ненужным, одиноким,
Тревожа небо тщетною мольбой
О том, чтоб стало менее жестоким,
Чтоб одарило, как и всех вокруг,
Талантами, удачей, красотою,
Надеждами – и вспоминаю вдруг
Что, милый друг, я наделен тобою, –
То в тот же миг взмывает ввысь душа,
Как жаворонок вешний на рассвете,
Бесценный дар небес воспеть спеша:
Я награжден превыше всех на свете
Таким богатством, что и королю
Во сне не снилось: я тебя люблю.
30
Суд памяти велит держать ответ,
Мне некуда бежать от обвинений.
Я признаюсь в растрате лучших лет
И расхищенье тщетных устремлений,
И кланяюсь, слезу с ресниц сморгнув,
Исчерпанной любви, друзьям ушедшим
И времени, которое, мелькнув,
Сменилось, настоящее, прошедшим,
Веду несчастьям давним пересчет,
К которым был я свыше предназначен,
И заново оплачиваю счет,
Как будто не был раньше он оплачен.
Но вспоминаю: ты со мной теперь –
И забываю горечь всех потерь.
71
Горюй по мне не дольше, чем рыдать
Церковный будет колокол, гласящий,
Что низкий мир сумел я поменять
На низший мир, червём кишмя кишащий.
Все эти строки позабудь скорей
(Прочтешь ли ты моё стихотворенье?)
Я так тебя люблю, что мне страшней
Твоя тоска, чем полное забвенье.
Когда прочтешь, я в прах и перегной
Уже преображусь, и пусть во имя
Самой любви твоя умрет со мной,
И руки позабудутся, и имя,
Чтоб этот мир, безжалостный палач,
Тебя не осмеял за горький плач.
73
Смотри, я – осень. Листьев мало: их
Сметает наземь стылыми ветрами,
И клирос ветхих веток, чуть живых,
Уже не вспыхнет птичьими псалмами.
Гляди: я - вечер. Свет уходит прочь
За окоем, и тени встали строем,
И, словно смерть, всё поглощает ночь,
Чтоб опечатать аспидным покоем.
Взгляни: я – уголь в меркнущем костре,
Где пламя жизни сделалось золою.
Огонь на смертном возлежит одре,
Он в пепел обращен самим собою.
Ты видишь всё – и тем любовь сильней,
Чем меньше для нее осталось дней.
74
Не плачь, когда последнего ареста
Для друга твоего настанет срок,
Хоть упекут меня в такое место,
Откуда не выходят под залог.
Но после смерти жизнь моя продлится
В стихах, где живы все твои черты.
Земля получит прах, как говорится,
А лучшее – мой дух! – получишь ты.
Исподтишка в меня вонзая косу,
Немногое косая сможет взять –
Лишь тело, лишь гниющие отбросы,
А по гнилью не стоит горевать.
Ценнее то, чему нельзя истлеть.
Оно – твое, и перестань скорбеть.
89
Скажи, что быть со мною – смех и грех,
Я подтвержу: нелепость и умора,
Как эхо, стану повторять при всех
Статьи неправедного приговора:
Я гадок, жалок, мой не ровен шаг…
Любовь моя! Ты и в судейской роли
Меня не сможешь опорочить так,
Как я себя, твоей послушный воле.
Прощай! И да не вздумаю к местам,
Где ты бываешь, шаг хромой приблизить,
Запрет на имя наложу устам,
Чтобы тебя знакомством не унизить,
И сам к себе исполнюсь я вражды:
Мне мерзок тот, кого не терпишь ты.
91
Кто знатностью кичится, кто – деньгами,
Кто – силой, кто – особым мастерством,
Кто – модным платьем (гадким, между нами),
Кто – соколом, кто – гончей, кто – конём.
У всех свой счет на счастье и услады,
А мой таков, и верен я ему:
Что мне скакун и модные наряды?
Мне мастерство и сила ни к чему.
Плевать на знатность! Деньги – блажь пустая.
И гончие, и соколы – зачем?
Я больше, чем доволен: обладая
Твоей любовью, я владею всем,
И опасаюсь только одного:
Она пройдет, и я лишусь всего.
ГОЛЬ, Николай, Санкт-Петербург. Поэт, переводчик, драматург, детский писатель. Родился в 1952 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский Институт культуры. Автор множества книг для детей, переводов стихов и прозы (от Эдгара По до Филипа Рота). Лауреат премии журнала «Нева» (2003 г.). Член Союза Санкт-Петербургских писателей, член Союза театральных деятелей.
|
|
Иосиф Гольденберг
Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.
|
|
Иосиф Гольденберг
Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.
|
|
Иосиф Гольденберг
Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.
|
|
2013- Гольденберг, Иосиф
В ЭТОМ МИРЕ, ДЛЯ ЖИЗНИ ТРУДНОМ
* * *
Как праздник, всё длится
и длится
Судьбою отпущенный срок...
Меня окружают любимые лица,
Выученные назубок.
А о вечной разлуке
И разговоров нет,
Пока меня обнимают руки,
Несущие свет.
* * *
В этом мире,
для жизни трудном
И от идеала далеком,
Вдруг вспомнишь о ветре
попутном
И о небе высоком,
О лицах весенних и летних
И об истинах
тысячелетних…
* * *
По законам высокого слога
То крута, то отлога дорога.
И иногда на рассвете
Мне снятся воздушные сети
И снится богатый улов
Животворящих слов…
* * *
Как нам славно в этом мире!
Мы с тобой наедине
В нашей маленькой квартире,
Словно птицы по весне.
И за окнами всё то же:
Синий воздух и сирень...
Всё милее и дороже
Каждый год и каждый день…
* * *
Нет-нет, еще не вечер,
Еще цветет сирень,
Нет-нет, еще не в вечность
Уходит каждый день.
Еще мы вместе, рядом,
Еще не вышел срок,
И можно нежным взглядом
Опередить упрек...
* * *
В небе месяц молодой,
Тонкий, серебристый;
Не спеша иду домой
По траве росистой.
Доживаю долгий век
В возрасте опасном,
Как счастливый человек
В отечестве несчастном...
* * *
Так время тревожно,
так слова наши зыбки,
Так ветер колеблет
пламя свечи,
Что люди пугливо
прячут улыбки,
Как в смутное время
от дома ключи...
Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.
|
|
2013- Гольденберг, Иосиф
В ЭТОМ МИРЕ, ДЛЯ ЖИЗНИ ТРУДНОМ
* * *
Как праздник, всё длится
и длится
Судьбою отпущенный срок...
Меня окружают любимые лица,
Выученные назубок.
А о вечной разлуке
И разговоров нет,
Пока меня обнимают руки,
Несущие свет.
* * *
В этом мире,
для жизни трудном
И от идеала далеком,
Вдруг вспомнишь о ветре
попутном
И о небе высоком,
О лицах весенних и летних
И об истинах
тысячелетних…
* * *
По законам высокого слога
То крута, то отлога дорога.
И иногда на рассвете
Мне снятся воздушные сети
И снится богатый улов
Животворящих слов…
* * *
Как нам славно в этом мире!
Мы с тобой наедине
В нашей маленькой квартире,
Словно птицы по весне.
И за окнами всё то же:
Синий воздух и сирень...
Всё милее и дороже
Каждый год и каждый день…
* * *
Нет-нет, еще не вечер,
Еще цветет сирень,
Нет-нет, еще не в вечность
Уходит каждый день.
Еще мы вместе, рядом,
Еще не вышел срок,
И можно нежным взглядом
Опередить упрек...
* * *
В небе месяц молодой,
Тонкий, серебристый;
Не спеша иду домой
По траве росистой.
Доживаю долгий век
В возрасте опасном,
Как счастливый человек
В отечестве несчастном...
* * *
Так время тревожно,
так слова наши зыбки,
Так ветер колеблет
пламя свечи,
Что люди пугливо
прячут улыбки,
Как в смутное время
от дома ключи...
Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.
|
|
2013- Гольденберг, Иосиф
В ЭТОМ МИРЕ, ДЛЯ ЖИЗНИ ТРУДНОМ
* * *
Как праздник, всё длится
и длится
Судьбою отпущенный срок...
Меня окружают любимые лица,
Выученные назубок.
А о вечной разлуке
И разговоров нет,
Пока меня обнимают руки,
Несущие свет.
* * *
В этом мире,
для жизни трудном
И от идеала далеком,
Вдруг вспомнишь о ветре
попутном
И о небе высоком,
О лицах весенних и летних
И об истинах
тысячелетних…
* * *
По законам высокого слога
То крута, то отлога дорога.
И иногда на рассвете
Мне снятся воздушные сети
И снится богатый улов
Животворящих слов…
* * *
Как нам славно в этом мире!
Мы с тобой наедине
В нашей маленькой квартире,
Словно птицы по весне.
И за окнами всё то же:
Синий воздух и сирень...
Всё милее и дороже
Каждый год и каждый день…
* * *
Нет-нет, еще не вечер,
Еще цветет сирень,
Нет-нет, еще не в вечность
Уходит каждый день.
Еще мы вместе, рядом,
Еще не вышел срок,
И можно нежным взглядом
Опередить упрек...
* * *
В небе месяц молодой,
Тонкий, серебристый;
Не спеша иду домой
По траве росистой.
Доживаю долгий век
В возрасте опасном,
Как счастливый человек
В отечестве несчастном...
* * *
Так время тревожно,
так слова наши зыбки,
Так ветер колеблет
пламя свечи,
Что люди пугливо
прячут улыбки,
Как в смутное время
от дома ключи...
Иосиф ГОЛЬДЕНБЕРГ (Пущино, Московской обл.). Родился в 1927 году (с. Жванец, Украина). Поэт, филолог, преподаватель русского языка и литературы. Окончил филологический факультет Харьковского университета. Дружил с поэтом Борисом Чичибабиным. В 60-е годы жил и преподавал русский язык и литературу в Новосибирском Aкадемгородке, Московской области. В 1968 году, подписав письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, был изгнан с работы и лишен права преподавания. Позже переехал в г. Пущино. Стихи Иосифа Гольденберга печатались в российской периодике. Опубликованы сборники стихов: "Из Пущино с любовью", "Каштановые свечи", "На каждый день", "Предварительные итоги", "Счастье" и несколько других книг.
|
|
Тамара Гордиенко
Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
Тамара Гордиенко
Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
Тамара Гордиенко
Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
Тамара Гордиенко
Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
-
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ БОРИСОВИЧА ПАСТЕРНАКА
1923 - 2012
31 июля 2012 года на 89 году жизни в Москве скончался Евгений Борисович Пастернак. Скорбная весть отозвалась болью в сердцах всех, кто знал его лично или по его трудам: он был вузовским преподавателем, исследователем и биографом своего знаменитого отца, чутким, отзывчивым человеком, истинным христианином
Евгений Борисович Пастернак родился 23 сентября 1923 года. Через восемь лет его родители – художница Евгения Владимировна Лурье (1898-1965) и поэт Борис Леонидович Пастернак (1890-1960) расстались. «Конечно, это было для меня самым большим горем в жизни», – скажет потом сын. Страдали все, но всегда оставались родными и близкими друг другу. С отцом у сына всегда была тесная связь, дружба, родство характеров.
Борис Леонидович, провожая жену и маленького сына погостить к своим родителям в Германию, просил их в письме от 23 марта 1931 года «знать и помнить, что они ближе мне и дороже мне меня самого… и могут и должны быть ближе меня и вам».
Первая половина жизни Евгения Борисовича похожа на судьбы многих сверстников военного поколения. Почти сразу после окончания школы он оказался вместе с матерью в эвакуации в Ташкенте. Там поступил в университет на физико-математический факультет, но окончил только первый курс, затем был призван армию и зачислен в военную академию, в которой проучился четыре с половиной года и летом 1946 года получил диплом инженера-механика по электрооборудованию и системам автоматического управления. Отец ободрял его, говоря, что военное образование всегда и во всех странах было прекрасным, и военными инженерами были почти все знаменитые математики, положившие начало этой науке, а на одном из своих сборников сделал шутливую надпись: «Его превосходительству сыну моему лейтенанту Евгению от папы». Сын занимался научной работой, защитил кандидатскую диссертацию и как кандидат технических наук получил должность старшего преподавателя на факультете автомеханики и телемеханики Московского энергетического института; читал лекции, вел семинары и писал стихи, но печатать их не хотел, оставаясь в тени отца.
После смерти отца Евгений Борисович очень серьезно занялся семейным архивом, погрузился в его изучение. Результатом этой кропотливой многолетней работы стал первый выпуск книги «Борис Пастернак. Материалы для биографии» («Советский писатель», 1989). Однако к тому времени многие факты еще не были известны, после знакомства с архивными материалами, находящимися за границей, биография была значительно расширена и вышла в 1996 году в издательстве «Цитадель».
Евгений Борисович Пастернак участвовал в составлении нескольких изданий произведений своего отца, в том числе и первого Собрания сочинений в пяти томах. Большим праздником не только для научной общественности, но и для всех ценителей творчества Б.Л. Пастернака стал выход в издательстве «Слово» Полного собрания сочинений в 11 томах с приложениями (2003-2005 гг.). В подготовке этого издания участвовала также жена, Елена Владимировна (урожденная Вальтер), внучка философа
Г.Г. Шпета, филолог по образованию и сотрудник Е.Б. Пастернака в его научной и издательской деятельности. В 2009 году вышла книга Е.Б.Пастернака «Понятое и обретенное: статьи, воспоминания», редактором-составителем которой стала
Елена Владимировна.
Вместе они подготовили книгу младшей и любимой сестры Бориса Пастернака Жозефины «Хождение по канату: Мемуарная и философская проза. Стихи», она вышла в 2010 году в московском издательстве «Три квадрата». Мемуары расширяют представление о духовной жизни творческой интеллигенции в России начала века, они дают возможность понять некоторые аспекты семейных отношений Пастернаков, по-иному посмотреть на известные ранее факты семейной истории.
Евгений Борисович многое успел сделать для своего знаменитого отца. Он был с ним до последних дней, стараясь вселить в него силы и надежду во время гонений на него властей и в период тяжелой болезни, посвятил большую часть своей жизни изучению его творчества, взаимоотношений с современниками, уточняя, комментируя, восстанавливая истину.
9 декабря 1989 года он был приглашен в Стокгольм, где ему вручили диплом и медаль отца, лауреата Нобелевской премии по литературе, присужденной Пастернаку в 1958 году, и от которой тот вынужден был отказаться.
Отпевали Евгения Борисовича Пастернака 3 августа, в пятницу, в Москве, в храме Святых бессребреников Космы и Дамиана в Столешниковом переулке, прихожанином которого он был. Прах его покоится в подмосковном поселке Переделкино, в соответствии с его желанием он похоронен рядом с отцом и братом Леонидом.
1 июня 1960 года Анна Ахматова, узнав о смерти Бориса Пастернака, написала посвященные его памяти стихи:
Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
и все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете.
Носящей имя скромное…Земли.
В дни прощания с Евгением Борисовичем эти строки звучат особенно пронзительно.
ОБ АВТОРЕ: Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
-
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ БОРИСОВИЧА ПАСТЕРНАКА
1923 - 2012
31 июля 2012 года на 89 году жизни в Москве скончался Евгений Борисович Пастернак. Скорбная весть отозвалась болью в сердцах всех, кто знал его лично или по его трудам: он был вузовским преподавателем, исследователем и биографом своего знаменитого отца, чутким, отзывчивым человеком, истинным христианином
Евгений Борисович Пастернак родился 23 сентября 1923 года. Через восемь лет его родители – художница Евгения Владимировна Лурье (1898-1965) и поэт Борис Леонидович Пастернак (1890-1960) расстались. «Конечно, это было для меня самым большим горем в жизни», – скажет потом сын. Страдали все, но всегда оставались родными и близкими друг другу. С отцом у сына всегда была тесная связь, дружба, родство характеров.
Борис Леонидович, провожая жену и маленького сына погостить к своим родителям в Германию, просил их в письме от 23 марта 1931 года «знать и помнить, что они ближе мне и дороже мне меня самого… и могут и должны быть ближе меня и вам».
Первая половина жизни Евгения Борисовича похожа на судьбы многих сверстников военного поколения. Почти сразу после окончания школы он оказался вместе с матерью в эвакуации в Ташкенте. Там поступил в университет на физико-математический факультет, но окончил только первый курс, затем был призван армию и зачислен в военную академию, в которой проучился четыре с половиной года и летом 1946 года получил диплом инженера-механика по электрооборудованию и системам автоматического управления. Отец ободрял его, говоря, что военное образование всегда и во всех странах было прекрасным, и военными инженерами были почти все знаменитые математики, положившие начало этой науке, а на одном из своих сборников сделал шутливую надпись: «Его превосходительству сыну моему лейтенанту Евгению от папы». Сын занимался научной работой, защитил кандидатскую диссертацию и как кандидат технических наук получил должность старшего преподавателя на факультете автомеханики и телемеханики Московского энергетического института; читал лекции, вел семинары и писал стихи, но печатать их не хотел, оставаясь в тени отца.
После смерти отца Евгений Борисович очень серьезно занялся семейным архивом, погрузился в его изучение. Результатом этой кропотливой многолетней работы стал первый выпуск книги «Борис Пастернак. Материалы для биографии» («Советский писатель», 1989). Однако к тому времени многие факты еще не были известны, после знакомства с архивными материалами, находящимися за границей, биография была значительно расширена и вышла в 1996 году в издательстве «Цитадель».
Евгений Борисович Пастернак участвовал в составлении нескольких изданий произведений своего отца, в том числе и первого Собрания сочинений в пяти томах. Большим праздником не только для научной общественности, но и для всех ценителей творчества Б.Л. Пастернака стал выход в издательстве «Слово» Полного собрания сочинений в 11 томах с приложениями (2003-2005 гг.). В подготовке этого издания участвовала также жена, Елена Владимировна (урожденная Вальтер), внучка философа
Г.Г. Шпета, филолог по образованию и сотрудник Е.Б. Пастернака в его научной и издательской деятельности. В 2009 году вышла книга Е.Б.Пастернака «Понятое и обретенное: статьи, воспоминания», редактором-составителем которой стала
Елена Владимировна.
Вместе они подготовили книгу младшей и любимой сестры Бориса Пастернака Жозефины «Хождение по канату: Мемуарная и философская проза. Стихи», она вышла в 2010 году в московском издательстве «Три квадрата». Мемуары расширяют представление о духовной жизни творческой интеллигенции в России начала века, они дают возможность понять некоторые аспекты семейных отношений Пастернаков, по-иному посмотреть на известные ранее факты семейной истории.
Евгений Борисович многое успел сделать для своего знаменитого отца. Он был с ним до последних дней, стараясь вселить в него силы и надежду во время гонений на него властей и в период тяжелой болезни, посвятил большую часть своей жизни изучению его творчества, взаимоотношений с современниками, уточняя, комментируя, восстанавливая истину.
9 декабря 1989 года он был приглашен в Стокгольм, где ему вручили диплом и медаль отца, лауреата Нобелевской премии по литературе, присужденной Пастернаку в 1958 году, и от которой тот вынужден был отказаться.
Отпевали Евгения Борисовича Пастернака 3 августа, в пятницу, в Москве, в храме Святых бессребреников Космы и Дамиана в Столешниковом переулке, прихожанином которого он был. Прах его покоится в подмосковном поселке Переделкино, в соответствии с его желанием он похоронен рядом с отцом и братом Леонидом.
1 июня 1960 года Анна Ахматова, узнав о смерти Бориса Пастернака, написала посвященные его памяти стихи:
Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
и все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете.
Носящей имя скромное…Земли.
В дни прощания с Евгением Борисовичем эти строки звучат особенно пронзительно.
ОБ АВТОРЕ: Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
-
ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ БОРИСОВИЧА ПАСТЕРНАКА
1923 - 2012
31 июля 2012 года на 89 году жизни в Москве скончался Евгений Борисович Пастернак. Скорбная весть отозвалась болью в сердцах всех, кто знал его лично или по его трудам: он был вузовским преподавателем, исследователем и биографом своего знаменитого отца, чутким, отзывчивым человеком, истинным христианином
Евгений Борисович Пастернак родился 23 сентября 1923 года. Через восемь лет его родители – художница Евгения Владимировна Лурье (1898-1965) и поэт Борис Леонидович Пастернак (1890-1960) расстались. «Конечно, это было для меня самым большим горем в жизни», – скажет потом сын. Страдали все, но всегда оставались родными и близкими друг другу. С отцом у сына всегда была тесная связь, дружба, родство характеров.
Борис Леонидович, провожая жену и маленького сына погостить к своим родителям в Германию, просил их в письме от 23 марта 1931 года «знать и помнить, что они ближе мне и дороже мне меня самого… и могут и должны быть ближе меня и вам».
Первая половина жизни Евгения Борисовича похожа на судьбы многих сверстников военного поколения. Почти сразу после окончания школы он оказался вместе с матерью в эвакуации в Ташкенте. Там поступил в университет на физико-математический факультет, но окончил только первый курс, затем был призван армию и зачислен в военную академию, в которой проучился четыре с половиной года и летом 1946 года получил диплом инженера-механика по электрооборудованию и системам автоматического управления. Отец ободрял его, говоря, что военное образование всегда и во всех странах было прекрасным, и военными инженерами были почти все знаменитые математики, положившие начало этой науке, а на одном из своих сборников сделал шутливую надпись: «Его превосходительству сыну моему лейтенанту Евгению от папы». Сын занимался научной работой, защитил кандидатскую диссертацию и как кандидат технических наук получил должность старшего преподавателя на факультете автомеханики и телемеханики Московского энергетического института; читал лекции, вел семинары и писал стихи, но печатать их не хотел, оставаясь в тени отца.
После смерти отца Евгений Борисович очень серьезно занялся семейным архивом, погрузился в его изучение. Результатом этой кропотливой многолетней работы стал первый выпуск книги «Борис Пастернак. Материалы для биографии» («Советский писатель», 1989). Однако к тому времени многие факты еще не были известны, после знакомства с архивными материалами, находящимися за границей, биография была значительно расширена и вышла в 1996 году в издательстве «Цитадель».
Евгений Борисович Пастернак участвовал в составлении нескольких изданий произведений своего отца, в том числе и первого Собрания сочинений в пяти томах. Большим праздником не только для научной общественности, но и для всех ценителей творчества Б.Л. Пастернака стал выход в издательстве «Слово» Полного собрания сочинений в 11 томах с приложениями (2003-2005 гг.). В подготовке этого издания участвовала также жена, Елена Владимировна (урожденная Вальтер), внучка философа
Г.Г. Шпета, филолог по образованию и сотрудник Е.Б. Пастернака в его научной и издательской деятельности. В 2009 году вышла книга Е.Б.Пастернака «Понятое и обретенное: статьи, воспоминания», редактором-составителем которой стала
Елена Владимировна.
Вместе они подготовили книгу младшей и любимой сестры Бориса Пастернака Жозефины «Хождение по канату: Мемуарная и философская проза. Стихи», она вышла в 2010 году в московском издательстве «Три квадрата». Мемуары расширяют представление о духовной жизни творческой интеллигенции в России начала века, они дают возможность понять некоторые аспекты семейных отношений Пастернаков, по-иному посмотреть на известные ранее факты семейной истории.
Евгений Борисович многое успел сделать для своего знаменитого отца. Он был с ним до последних дней, стараясь вселить в него силы и надежду во время гонений на него властей и в период тяжелой болезни, посвятил большую часть своей жизни изучению его творчества, взаимоотношений с современниками, уточняя, комментируя, восстанавливая истину.
9 декабря 1989 года он был приглашен в Стокгольм, где ему вручили диплом и медаль отца, лауреата Нобелевской премии по литературе, присужденной Пастернаку в 1958 году, и от которой тот вынужден был отказаться.
Отпевали Евгения Борисовича Пастернака 3 августа, в пятницу, в Москве, в храме Святых бессребреников Космы и Дамиана в Столешниковом переулке, прихожанином которого он был. Прах его покоится в подмосковном поселке Переделкино, в соответствии с его желанием он похоронен рядом с отцом и братом Леонидом.
1 июня 1960 года Анна Ахматова, узнав о смерти Бориса Пастернака, написала посвященные его памяти стихи:
Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь.
и все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели.
Но сразу стало тихо на планете.
Носящей имя скромное…Земли.
В дни прощания с Евгением Борисовичем эти строки звучат особенно пронзительно.
ОБ АВТОРЕ: Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва.
Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного. Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации. Член Союза журналистов Москвы.
|
|
2014-Тамара ГОРДИЕНКО
Небо подмосковного Шахматова
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые -
Как слезы первые любви!
А. Блок
Деревня Шахматово Московской
губернии Клинского уезда появилась в биографии Александра Блока в раннем
детстве. Первым открыл эти места, плененный их красотой, ученый-химик Дмитрий
Иванович Менделеев: в 1865 году он купил в подмосковном Боблове имение и
построил дом, «не только для отдыха, но и для сельскохозяйственных опытов». По
его совету ректор Петербургского университета Андрей Николаевич Бекетов,
ботаник и ближайший друг Менделеева, часто бывавший у Менделеева в Боблове, в
1874 году тоже приобрел усадьбу и поселился в соседнем Шахматове. Здесь и
прошли детские и юношеские годы его внука, будущего поэта Александра Блока,
одного из вождей русского символизма. Здесь Блок встретил свою Прекрасную даму,
Любовь Дмитриевну Менделееву, и венчался с ней в церкви Михаила Архангела,
располагавшейся между Шахматовом и Бобловом, в близлежащей деревеньке
Тараканово. Шахматово, Боблово, Тараканово – эти подмосковные деревеньки
сыграли в судьбе поэта большую роль, хотя, как человек и как художник, Блок
сложился в Петербурге: там он родился, там вышли его первые поэтические
сборники, там он был признан как поэт. Шахматово же органично вошло в его жизнь
как символ России, как «духовный исток поэта» (С.С. Лесневский). Не раз
бывавший в этих местах, Владимир Солоухин в очерке «Большое Шахматово» передал
свое восприятие шахматовского пейзажа, отраженного в стихах Блока: летнее синее
небо, столетняя сирень, гуденье пчел, порханье бабочек - и «во всё это Блок был
погружен в середине России, как в Купель, и это было его второе крещение –
крещение Россией, русской природой, русской деревней, Русью».
Блок очень любил этот край, почти
каждый год приезжал сюда, считал «многоверстную синюю русскую даль» Шахматова
одним из самых благословенных мест на земле, и не раз говорил, что хотел бы
поселиться здесь навсегда. Ширь полей, раздолье, прекрасный парк, дом, стоявший
на возвышенности, с балкона которого можно было видеть сад и взору открывались
окрестные просторы, небольшой пруд и овраг, заросший деревьями и кустарниками… Всё
радовало глаз и благоприятствовало поэтическому творчеству. Здешние пейзажи
нашли отражение особенно в его стихах о России. Именно об этом в книге «Русская даль. Шахматово. Пролог» (2013)
написал С.С. Лесневский, исходивший вдоль и поперек эти места и немало
сделавший для их сохранения: «Стихи Блока
о России слагались, можно сказать не кабинетно, они вынашивались в просторах,
окружавших Шахматово, Поэт любил подниматься на холм, где была деревня Руново.
Здесь он сделал запись, к которой восходит стихотворение «Россия» (1908).
Здесь, на камне, начал поэму «Возмездие»
(1910). И здесь сделал зарисовку, которая стала финалом очерка «Судьба Аполлона
Григорьева» (1915): "Я приложил бы к описанию этой жизни картинку:
сумерки, крайняя деревенская изба одним подгнившим углом уходит в землю. На
смятом жнивье – худая лошадь, хвост треплется по ветру; высоко из прясла торчит
конец жерди, и всё это величаво и торжественно до слез: это – наше, русское".
Эта «картинка», видимо, произвела
впечатление на Сергея Есенина, потому что отразилась в его автобиографии
(1924). "Если сегодня держат курс на Америку, – пишет Сергей Есенин, – то
я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба, немного вросла в
землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру
тощая лошаденка. Это не то, что небоскребы, которые дали пока что только
Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило Толстого,
Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др."
Впрочем, Александр Блок будет изучать труды
Д.И. Менделеева «К познанию России» и «Заветные мысли», задумает «драму о
фабричном возрождении России» и в раздел «Родина» включит стихотворение «Новая
Америка» (1913), завершающееся строфами:
На
пустынном просторе, на диком
Ты
всё та, что была, и не та,
Новым
ты обернулась мне ликом,
И
другая волнует мечта…
Черный
уголь – подземный мессия,
Черный
уголь – здесь царь и жених,
Но
не страшен, невеста, Россия,
Голос
каменных песен твоих!
Уголь
стонет, и соль забелелась,
И
железная воет руда…
То
над степью пустой загорелась
Мне
Америки новой звезда!»
В своих многочисленных работах о
Блоке Лесневский рассматривает его творчество в контексте истории, в диалоге с
поэтами Серебряного века. В очерке «Двойная
звезда. Андрей Белый – Александр Блок», он определяет взаимоотношения двух
поэтов «как захватывающий интеллектуальный и мистический сюжет», по-своему
воплотивший катастрофическое время, исполненное прозрений и потрясений». В этом
«двойном портрете» есть тоже нота Шахматова.
Подмосковная страница жизни Александра
Блока заполнена творчеством. Среди милой его сердцу природы, рядом с родными и
близкими людьми ему было уютно. Изменили этот благословенный край, нарушили
гармонию быта, привели в общее смятение всю страну грянувшие революции,
гражданская война и сопутствующие им события, которые «подвели роковую черту
под историей Боблова и Шахматова» (С.С. Лесневский). В 1921 году дом Бекетовых
– Блоков вместе с библиотекой был сожжен и разграблен, усадебные постройки
разорены. Потом становление СССР, Великая отечественная война, послевоенная
разруха - Шахматово и окрестности постепенно приходили в запустение.
Время от времени сюда приезжали в одиночку или
небольшими группами любители поэзии, восхищались природой, читали стихи,
делились впечатлениями. «Когда мы впервые приехали в Шахматово летом 1969 года,
– писал Лесневский, – ландшафт этих
мест был почти блоковский. И можно было читать «Скифы»: «Мильоны – вас. Нас
тьмы и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами!, или «Осеннюю волю»: «Выхожу
я в путь, открытый взорам…», или «Россию»: «Опять, как в годы золотые, Три
стертых треплются шлеи…», или «Русь»: «Ты и во сне необычайна…». Вокруг не было
ничего нарушающего это настроение». А рядом большой город, расширяющий свои
владения, наступающий на подмосковные земли, разворачивающий строительство
новых зданий. Если разрушить ландшафт, что же останется от блоковского
Шахматова?
Станислав Стефанович Лесневский –
филолог, литературовед, критик, профессионально занимающийся творчеством Блока.
Нескольких часов, проведенных в атмосфере Шахматова, для его поэтической натуры
было достаточно, чтобы восстановить в своем сознании связь времен: представить
старинную профессорскую усадьбу, картины жизни большой и дружной семьи,
вспомнить первые поэтические опыты Блока. Человек по натуре эмоциональный,
увлекающийся, к тому же понимающий значение этих мест для России, он начал
вместе с друзьями привлекать внимание общественности к уникальности Шахматова,
возбуждать к нему интерес. Отыскивали следы былого, беседовали с жителями, в
единственном здании земской шкоды, сохранившемся со времен Блока, и теперь
располагалась школа имени Александра Блока, некоторые жители еще помнили Блока.
С.С. Лесневский прочел здесь лекцию, устроил небольшую фотовыставку, начал
выступать со статьями о Шахматове в прессе. А самое главное – искал
единомышленников, не таких, о которых шутливо сказал когда-то Иван Елагин:
«Цитаты к биографии привяжут, / Научно проследят за пядью пядь. / А как я видел
небо – не расскажут, / Я сам не мог об этом рассказать». Небо здесь было главным.
С.С. Лесневский считает, что возрождение
Шахматова началось с экскурсий: «Нашлась группа энтузиастов, высокообразованных
людей, которые взялись за это дело. Анна Булаева, Вера Емельянова, Елена
Елькина, Корнелия Стародуб, Анатолий Гоморев, Марк Ляндо и другие начали
знакомиться с местностью, составлять маршрут и готовить текст экскурсии».
Неустанно работал и он сам. Узнал, что «учителя и ученики школы имени
Александра Блока в Солнечногорске под руководством своего директора Петра
Ефимовича Резника давно уже собирают шахматовские вещи, разошедшиеся по
деревням, записал воспоминания Екатерины Евстигнеевны Можаевой, в детстве
видевшей Александра Блока, и жителей
окрестных деревень, которые знали Менделеевых, Бекетовых, Блока, выступал с
лекциями о Блоке и о Шахматове, письменно и устно обращался в официальные
инстанции, настойчиво говоря о необходимости возродить усадьбу великого поэта. «Есть заповедные края, - писал он в этих
обращениях, - которые в памяти народной
слились с именами, составляющими гордость отечественной литературы.
Михайловское, Ясная Поляна, Спассское-Лутовиново, Карабиха, Мелихово, Мураново,
Константиново… Эти и другие памятные уголки Родины вызывают в воображении
дорогие каждому из нас картины, не померкшие от времени.
Литературно-мемориальные дома-музеи, усадьбы-музеи – это ведь не только
памятники прошлого, но и живые очаги сегодняшней культуры».
Коллективные письма, статьи в
прессе, выступления по радио и телевидению, а главное конкретные действия, свою
роль выполнили, и был учрежден приуроченный ко дню рождения Блока ежегодный
поэтический праздник в его честь. Была определена дата праздника – первое
воскресенье августа. Впервые праздник состоялся 9 августа 1970 г. В нем приняли участие известные
люди – Мариэтта Шагинян, Павел Антокольский, Евгений Евтушенко, Булат
Окуджава, Константин Симонов… С тех пор эти места, «столь удачно расположенные
между двумя столицами», стали настоящей Меккой, куда приезжают поэты, писатели,
деятели культуры, люди самых разных профессий и пристрастий, любящие Блока.
Из воспоминаний Лесневского: «Август 1970 года…Первый праздник поэзии
Александра Блока…Усадьбы Шахматово давно уже нет…Дом поэта, дом
Бекетовых---Блока, сгорел в 1921 году…С тех пор этот «угол рая», как назвал его
поэт, густо зарос и стал частью леса. Но сохранилось самое ценное – живописный
ландшафт, который, говоря словами Андрея Белого, «веял строчкой Блока». Словом,
это целый мир, именуемый «Шахматово», а на самом деле простирающийся далеко за
пределы маленькой усадьбы…».
Первый шаг, серьезный и в то же
время очень ответственный для
С.С. Лесневского и его друзей, сплотившихся вокруг идеи возродить эти
места, был сделан в самом начале. Теперь
стало уже историей, как искали какой-то памятный знак, «хоть какую-нибудь
зацепку для глаза, для сердца». По совету Семена Семеновича Гейченко, хранителя
Пушкинского заповедника в Михайловском, было решено установить на пустынном
пока еще месте блоковской усадьбы приметный большой камень. К поискам
подходящего камня привлекли местных жителей, лесник Иван Николаевич Можаев, сын
Екатерины Евстигнеевны Можаевой, указал место, где врос в землю природный
камень-валун, прозванный в народе Святым. Вместе с художником Юрием Васильевым
выбрали место для установки памятного знака, правда, подходящий камень оказался
тяжеловат – вес 12 тонн; но преодолев все препятствия, торжественно доставили и
установили Святой Камень на большой поляне перед тем местом, где когда-то стоял
дом. «Причудливой формы, напоминающий голову роденовского Мыслителя», служит он
верой и правдой вот уже 45 лет, став своеобразной трибуной, на которую первым
взошел С.С. Лесневский и, открывая праздник в 1970-м, как и в последующие годы,
вдохновенно читал стихи любимого поэта. Самой природой Святой Камень был предназначен
для памятного знака. Камень увековечен в
стихотворении Евгения Евтушенко «Блоковский валун», которое поэт посвятил
Станиславу Лесневскому. Слова «взойдите
те, кто юн, на блоковский валун» стали своеобразным призывом к выступающим,
и многие этим призывом не единожды воспользовались.
В марте или в апреле 1971 г.,
привлеченные публикациями в газетах о Шахматове, мы с моими учениками решили
пригласить Станислава Стефановича. Лесневского в наш институт. Не будучи
знакома с ним лично, я позвонила по телефону и спросила, не согласится ли он
прочитать лекцию о русской поэзии ХХ века и о Блоке моим будущим студентам,
тогда еще «рабфаковцам». Уточнив некоторые детали, Станислав Стефанович как-то
сразу дал добро, не ссылаясь на занятость, отдаленность института (я сказала,
что институт находится за городом, в 25 км от Москвы и для некоторых это
почему-то считалось препятствием); его не разочаровало, что выступать предстоит
не перед студентами-филологами, а перед абитуриентами, выбравшими технические специальности.
Словом, удача нам сопутствовала. Узнав, что я езжу в институт электричкой,
Лесневский сказал, что он готов присоединиться. В назначенный день мы поехали в
Тарасовку, где расположен был наш Московский технологический институт, и почти
с первых минут начался интереснейший разговор о поэзии, о Блоке, о Шахматове.
За окном был типичный подмосковный пейзаж, очевидно, напоминавший Станиславу
Стефановичу блоковские места, и он рассказывал о своих заботах, связанных с
восстановлением усадьбы, церкви Михаила Архангела, в которой венчались Любовь
Менделеева и Александр Блок, мечтал об открытии мемориального музея,
библиотеки. (Не всё из этого сбылось, но большая часть задуманного сделана.)
Тогда встреча со студентами
прошла ярко, интересно. Курс мой состоял из 150 человек, в школе они, конечно,
изучали творчество Блока, но теперь перед ними выступал специалист с настоящей
академической лекцией, из которой они узнали много нового. Всё завершилось
беседой, ответами на многочисленные вопросы. Помню, как интересно говорил
Станислав Стефанович о магическом стихотворении Блока «Девушка пела в церковном
хоре…», сначала выразительно прочитав его, а потом раскрывая глубокий смысл,
заключенный в каждой строчке. Об этой встрече вспоминали потом как об одном из
самых ярких событий года, а в августе Станислав Стефанович пригласил нас в
Шахматово. Ехали электричкой с Ленинградского вокзала до станции Подсолнечная,
потом немного автобусом, а последние три-четыре километра шли пешком. Народу
было много, вместе с нами шел и Лесневский. Всё было так живо, так естественно,
как будто маршрут складывался сам собой под влиянием наших разговоров о Блоке,
о его стихах и вообще о поэзии, уже по дороге на праздник нас не покидало
ощущение праздника. Позже я увидела, что пути у всех были разные: кто-то
приехал на машине, группы экскурсантов привозили на автобусах. А недавно из записей Лесневского узнала о
том, чему в свое время не придала значения и потому не оценила. Он писал: «У нас (имелись в виду организаторы – Т.Г.) считалось дурным тоном приезжать на автобусах в Шахматово. Приезжали к
бывшей земской школе, к руинам церкви, любовались видом на Боблово и на
холмистые дали, ведущие к Рогачевскому шоссе, осматривали выставку, которая
дышала сосной начала ХХ века…И в Шахматово шли пешком…Туда – верхней дорогой,
лесом, и приходили в Шахматово к трем красивым березам, с той стороны, откуда в
Шахматово приезжали Бекетовы и Блок…». Таков был ритуал, который долгие годы
соблюдался. Блоковские праздники стали традиционными. Здесь выступали Андрей
Турков, Лидия Лебединская, Лев Ошанин, Виктор Боков, Владимир Солоухин, Виктор
Астафьев, Евгений Пастернак и еще многие, многие, многие… Приезжали и во
второй, в третий раз. Хотелось бы однажды увидеть летопись, книгу – хронологию
всех блоковских праздников в Шахматове (в 2015 году будет 45-й) – с
программами, к составлению которых творчески подходил Лесневский, с именами
выступающих, с откликами в прессе, с фотографиями, отзывами великих и рядовых
участников.
Год за годом прошли с участием Лесневского,
вдохновителя, руководителя, лектора, чтеца, 43 праздника. Если бы только
праздники. Ему и его «Блоковской
бригаде» (так Станислав Стефанович называл всех, кто своим участием вместе с
ним способствовал тому, чтобы эти заповедные места воскресли и стали доступны)
удалось сделать многое: в июле 1971 г. у школы имени Александра Блока в
Солнечногорске был открыт памятник поэту работы Ирины Александровой, создана
историко-литературная экспозиция, в которой собраны уникальные экспонаты:
портреты предков поэта, автографы Блока, его родных и близких, в Шахматове
восстановлен усадебный дом, открыт музей
Блока, позже объединенный с музеем Менделеева он носит торжественное название:
Государственный историко-литературный и природный музей-заповедник Александра
Блока и Дмитрия Менделеева и символизирует союз поэзии и науки. Блоковские
праздники продолжаются.
Первое воскресенье августа в 2014
году пришлось на третье число. Был яркий
солнечный день, по проселочной дороге шли те, кто привык преодолевать это расстояние
пешком, ехали машины, автобусы, народу было много. Были известные писатели,
поэты, поклонники Блока, люди разных возрастов и профессий. В празднике
принимали участие Ирэна Стефановна Лесневская, сестра Станислава Стефановича,
его дети, племянник, которые тоже входили в «Блоковскую бригаду». Звучали речи,
стихи, музыка. И было грустно. Блоковский праздник впервые прошел без
Лесневского, Станислав Стефанович скончался 18 января.
3 августа ближе к вечеру, когда
праздник подходил к концу, я разговорилась с женщиной из соседнего города
Клина, по профессии она бухгалтер, любит поэзию и сама немного пишет. По ее
словам, она не пропустила ни одного августа! «Думаю, что таких, как я, немало,
– сказала она. Места здесь красивые, тот, кто увидит эту красоту впервые,
обязательно вернется. И каждый раз узнаёшь много нового».
* *
*
В 2013 Станислав Стефанович Лесневский выпустил в своем легендарном
издательстве «ПРОГРЕСС-ПЛЕЯДА» (об издательстве надо писать особо) маленькую
трилогию, состоящую из трех отдельных очерков о Шахматове, тексты из которых мы
уже приводили выше. В третьем очерке
«Снилось Шахматово…» он рассказал о судьбе и участи музея, поделился своими
тревогами. Позволим себе предложить читателю еще одну страницу из размышлений
Лесневского: «В Шахматове, кроме
усадебного дома, восстановлено еще несколько построек. Есть огороды, варится
варенье, солят огурцы… Заведены даже две лошадки, на которых катают детей в
праздники. Всё это очень мило… Устраиваются выставки…Праздник сирени…И возникла
иллюзия, что это и есть мир Александра Блока.
Между тем мир Александра Блока – весь за
пределами этой декорации. Прежде всего это исчезающий год за годом ландшафт,
который, как сказал Андрей Белый, «веет строчкой Блока, "восходы и закаты"
– "стены рабочего кабинета Блока", гора Руново, где начаты
стихотворение «Россия» и поэма «Возмездие». Это Рогачевское шоссе, которое, по
слову Анны Ахматовой, помнит «разбойный посвист молодого Блока». Это бобловская
гора, где жила Прекрасная Дама: «Ты горишь над высокой горою, недоступна в
своем терему…». Это церковь Михаила Архангела, где плакал Ребенок – «о том, что
никто не придет назад…».
Отнесемся к этим словам
Станислава Стефановича Лесневского как к предостережению и завещанию – беречь и
приумножать то, что сделано, трепетно относясь к памяти Блока и сохраняя
блоковское Шахматово для потомков.
Тамара ГОРДИЕНКО, Москва
ОБ АВТОРЕ: Тамара Викторовна ГОРДИЕНКО, Москва. Выпускница факультета журналистики МГУ им. М.В.
Ломоносова. Кандидат филологических наук, доцент, профессор Российского
государственного университета туризма и сервиса (РГУТиС). Публикуется в
российских и зарубежных изданиях. Автор работ по истории русской литературы ХХ
века, по журналистике, методике преподавания русского языка как иностранного.
Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации.
Член Союза журналистов Москвы.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
Нина Горланова
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В "Журнальном зале" – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
-
АНГЕЛ НА КАРТИНЕ
* * *
Маринины стихи –
Давно их не имею.
Маринины грехи
Замаливать не смею.
Но вся ее судьба,
Ее ухода тайна
Волнует, как мольба
О чаше неслучайной…
Деревья и холмы
Давно ее отпели,
Так что же плачем мы –
Бродячие деревья?
* * *
Осип, Осип,
Дорогой,
Ты мне вовсе
Не чужой!
Я пятнадцать книг
За единый миг
Под названием «ВСЕГДА»
Отдала тогда,
Чтобы синий том
Принести в свой дом!
Осип, Осип,
Тезка твой Иосиф
Стал мне, как родной –
Покорил одной
Строчкой:
«Величие замысла,
и точка!».
* * *
Нет интернета
В моей квартире,
Но есть на свете,
Вернее, в мире
Всемирное вслушивание!
Это ты, Богородица!
Да не отгородимся!
* * *
Перед Новым годом
Голубым итогом
Ангел на картине
В маленькой квартире.
Он летит с улыбкой,
Облаком укутан,
Впереди всё зыбко
На моих маршрутах:
Деньги словно тают,
Силы убывают,
Но во сне летаю,
Ангел это знает.
* * *
Муза – белая герань
Не пережила февраль,
Но на моей картине
Сияет и поныне.
Она меня переживет,
Пока доска не погниет.
Увижу ль с высоты
Свои цветы?
* * *
Рыбы мои, плывите,
Цветы мои, цветите,
Бабочки, летите,
Святые – светите!
Картины мои, живите,
Детей моих кормите
Фиолетовой яркостью,
Голубиной радостью.
|
|
-
АНГЕЛ НА КАРТИНЕ
* * *
Маринины стихи –
Давно их не имею.
Маринины грехи
Замаливать не смею.
Но вся ее судьба,
Ее ухода тайна
Волнует, как мольба
О чаше неслучайной…
Деревья и холмы
Давно ее отпели,
Так что же плачем мы –
Бродячие деревья?
* * *
Осип, Осип,
Дорогой,
Ты мне вовсе
Не чужой!
Я пятнадцать книг
За единый миг
Под названием «ВСЕГДА»
Отдала тогда,
Чтобы синий том
Принести в свой дом!
Осип, Осип,
Тезка твой Иосиф
Стал мне, как родной –
Покорил одной
Строчкой:
«Величие замысла,
и точка!».
* * *
Нет интернета
В моей квартире,
Но есть на свете,
Вернее, в мире
Всемирное вслушивание!
Это ты, Богородица!
Да не отгородимся!
* * *
Перед Новым годом
Голубым итогом
Ангел на картине
В маленькой квартире.
Он летит с улыбкой,
Облаком укутан,
Впереди всё зыбко
На моих маршрутах:
Деньги словно тают,
Силы убывают,
Но во сне летаю,
Ангел это знает.
* * *
Муза – белая герань
Не пережила февраль,
Но на моей картине
Сияет и поныне.
Она меня переживет,
Пока доска не погниет.
Увижу ль с высоты
Свои цветы?
* * *
Рыбы мои, плывите,
Цветы мои, цветите,
Бабочки, летите,
Святые – светите!
Картины мои, живите,
Детей моих кормите
Фиолетовой яркостью,
Голубиной радостью.
|
|
-
АНГЕЛ НА КАРТИНЕ
* * *
Маринины стихи –
Давно их не имею.
Маринины грехи
Замаливать не смею.
Но вся ее судьба,
Ее ухода тайна
Волнует, как мольба
О чаше неслучайной…
Деревья и холмы
Давно ее отпели,
Так что же плачем мы –
Бродячие деревья?
* * *
Осип, Осип,
Дорогой,
Ты мне вовсе
Не чужой!
Я пятнадцать книг
За единый миг
Под названием «ВСЕГДА»
Отдала тогда,
Чтобы синий том
Принести в свой дом!
Осип, Осип,
Тезка твой Иосиф
Стал мне, как родной –
Покорил одной
Строчкой:
«Величие замысла,
и точка!».
* * *
Нет интернета
В моей квартире,
Но есть на свете,
Вернее, в мире
Всемирное вслушивание!
Это ты, Богородица!
Да не отгородимся!
* * *
Перед Новым годом
Голубым итогом
Ангел на картине
В маленькой квартире.
Он летит с улыбкой,
Облаком укутан,
Впереди всё зыбко
На моих маршрутах:
Деньги словно тают,
Силы убывают,
Но во сне летаю,
Ангел это знает.
* * *
Муза – белая герань
Не пережила февраль,
Но на моей картине
Сияет и поныне.
Она меня переживет,
Пока доска не погниет.
Увижу ль с высоты
Свои цветы?
* * *
Рыбы мои, плывите,
Цветы мои, цветите,
Бабочки, летите,
Святые – светите!
Картины мои, живите,
Детей моих кормите
Фиолетовой яркостью,
Голубиной радостью.
|
|
-
МОИ ПОРТРЕТЫ АХМАТОВОЙ
Писать портреты Ахматовой – всегда наслаждение для меня! Ее профиль – левый или правый – сам словно диктует фон (цветущей сирени или сияющего неба). Она чаще у меня с улыбкой, чем со строго сжатыми губами. Равно радостно мне писать ее юной или пятидесятилетней. Иногда – с Музой над головой. Один раз – со слезами (кровавыми – в очереди тюремной). Еще – с индюком (потому что про нее у Гумилева есть стихотворение «Индюк»). Или
с зеркалом. Это, скорее, метафизическое зеркало – зеркало времени.
Для меня Анна Андреевна – вечный советчик и образец. Я, наверное, через день повторяю слова Ахматовой про то, что единственное настоящее богатство – отношение к тебе людей, а все остальные богатства – ненастоящие. («Ох, и богатые эти писатели»,– острили по этому поводу журналисты одной пермской газеты.) Я часто вижу ее во сне. Когда в средине девяностых у издателей не было денег, А.А. во сне посоветовала мне послать веселую телеграмму в журнал, где более года назад вышла повесть наша с мужем. Мы написали. – И деньги прислали!
Если подруг бросают любимые, я утешаю: Ахматову бросали, Цветаеву бросали, а мы что – лучше их, что ли…
Когда у кого-то случается инфаркт, я говорю: ничего, не страшно, Анна Андреевна умерла от седьмого инфаркта. На это Кальпиди мне однажды сказал: – Ты, мать, садистка! Если б любила людей, то говорила б, что Ахматова умерла от семнадцатого инфаркта.
Я была очень молода, когда прочла, как А.А. спросила у Рыковой: «Вы умная женщина, и прожили долгую жизнь, было ль так, чтоб человек совершил подлость и не был наказан?» – «Что Вы, нет, конечно!» И честно признаюсь: я тогда не поверила. Но прошло тридцать лет, и я похоронила уже всех своих врагов. Я им такого, конечно, не желала, но судьба распорядилась…
Когда ее спросили, часто ли избивали доносчиков те, кто вернулся из лагеря, А.А. ответила: – Нет, но они получили «по другому ведомству» (мол, кого-то дети бросили, кто-то лежит парализованный). О, сколько я наблюдаю таких «наказаний по другому ведомству» каждый день почти!
Уроки Ахматовой продолжаются. А.А. не скрывала седину, говоря: «Хоть место в трамвае уступят». И для меня это тоже пример. Спасибо, дорогая Анна Андреевна! Всегда Вы рядом, помогаете выстоять, живете прямо за моим плечом, дышите.
Нина ГОРЛАНОВА, Пермь
|
|
-
МОИ ПОРТРЕТЫ АХМАТОВОЙ
Писать портреты Ахматовой – всегда наслаждение для меня! Ее профиль – левый или правый – сам словно диктует фон (цветущей сирени или сияющего неба). Она чаще у меня с улыбкой, чем со строго сжатыми губами. Равно радостно мне писать ее юной или пятидесятилетней. Иногда – с Музой над головой. Один раз – со слезами (кровавыми – в очереди тюремной). Еще – с индюком (потому что про нее у Гумилева есть стихотворение «Индюк»). Или
с зеркалом. Это, скорее, метафизическое зеркало – зеркало времени.
Для меня Анна Андреевна – вечный советчик и образец. Я, наверное, через день повторяю слова Ахматовой про то, что единственное настоящее богатство – отношение к тебе людей, а все остальные богатства – ненастоящие. («Ох, и богатые эти писатели»,– острили по этому поводу журналисты одной пермской газеты.) Я часто вижу ее во сне. Когда в средине девяностых у издателей не было денег, А.А. во сне посоветовала мне послать веселую телеграмму в журнал, где более года назад вышла повесть наша с мужем. Мы написали. – И деньги прислали!
Если подруг бросают любимые, я утешаю: Ахматову бросали, Цветаеву бросали, а мы что – лучше их, что ли…
Когда у кого-то случается инфаркт, я говорю: ничего, не страшно, Анна Андреевна умерла от седьмого инфаркта. На это Кальпиди мне однажды сказал: – Ты, мать, садистка! Если б любила людей, то говорила б, что Ахматова умерла от семнадцатого инфаркта.
Я была очень молода, когда прочла, как А.А. спросила у Рыковой: «Вы умная женщина, и прожили долгую жизнь, было ль так, чтоб человек совершил подлость и не был наказан?» – «Что Вы, нет, конечно!» И честно признаюсь: я тогда не поверила. Но прошло тридцать лет, и я похоронила уже всех своих врагов. Я им такого, конечно, не желала, но судьба распорядилась…
Когда ее спросили, часто ли избивали доносчиков те, кто вернулся из лагеря, А.А. ответила: – Нет, но они получили «по другому ведомству» (мол, кого-то дети бросили, кто-то лежит парализованный). О, сколько я наблюдаю таких «наказаний по другому ведомству» каждый день почти!
Уроки Ахматовой продолжаются. А.А. не скрывала седину, говоря: «Хоть место в трамвае уступят». И для меня это тоже пример. Спасибо, дорогая Анна Андреевна! Всегда Вы рядом, помогаете выстоять, живете прямо за моим плечом, дышите.
Нина ГОРЛАНОВА, Пермь
|
|
-
МОИ ПОРТРЕТЫ АХМАТОВОЙ
Писать портреты Ахматовой – всегда наслаждение для меня! Ее профиль – левый или правый – сам словно диктует фон (цветущей сирени или сияющего неба). Она чаще у меня с улыбкой, чем со строго сжатыми губами. Равно радостно мне писать ее юной или пятидесятилетней. Иногда – с Музой над головой. Один раз – со слезами (кровавыми – в очереди тюремной). Еще – с индюком (потому что про нее у Гумилева есть стихотворение «Индюк»). Или
с зеркалом. Это, скорее, метафизическое зеркало – зеркало времени.
Для меня Анна Андреевна – вечный советчик и образец. Я, наверное, через день повторяю слова Ахматовой про то, что единственное настоящее богатство – отношение к тебе людей, а все остальные богатства – ненастоящие. («Ох, и богатые эти писатели»,– острили по этому поводу журналисты одной пермской газеты.) Я часто вижу ее во сне. Когда в средине девяностых у издателей не было денег, А.А. во сне посоветовала мне послать веселую телеграмму в журнал, где более года назад вышла повесть наша с мужем. Мы написали. – И деньги прислали!
Если подруг бросают любимые, я утешаю: Ахматову бросали, Цветаеву бросали, а мы что – лучше их, что ли…
Когда у кого-то случается инфаркт, я говорю: ничего, не страшно, Анна Андреевна умерла от седьмого инфаркта. На это Кальпиди мне однажды сказал: – Ты, мать, садистка! Если б любила людей, то говорила б, что Ахматова умерла от семнадцатого инфаркта.
Я была очень молода, когда прочла, как А.А. спросила у Рыковой: «Вы умная женщина, и прожили долгую жизнь, было ль так, чтоб человек совершил подлость и не был наказан?» – «Что Вы, нет, конечно!» И честно признаюсь: я тогда не поверила. Но прошло тридцать лет, и я похоронила уже всех своих врагов. Я им такого, конечно, не желала, но судьба распорядилась…
Когда ее спросили, часто ли избивали доносчиков те, кто вернулся из лагеря, А.А. ответила: – Нет, но они получили «по другому ведомству» (мол, кого-то дети бросили, кто-то лежит парализованный). О, сколько я наблюдаю таких «наказаний по другому ведомству» каждый день почти!
Уроки Ахматовой продолжаются. А.А. не скрывала седину, говоря: «Хоть место в трамвае уступят». И для меня это тоже пример. Спасибо, дорогая Анна Андреевна! Всегда Вы рядом, помогаете выстоять, живете прямо за моим плечом, дышите.
Нина ГОРЛАНОВА, Пермь
|
|
2013-Горланова, Нина
КОНТРОЛЬНАЯ ПО БРОДСКОМУ
Контрольная по Бродскому
Опять не задалась.
И дочка слезы сбросила
С раскосых темных глаз…
Ах, Ося, Ося, Осечка,
Тут случай был такой:
Я помогала дочечке –
Теперь бы успокоить!
Ты всё еще не радуешь
Преподавателей,
Иосиф ненаглядный наш!
Ах, дочка, слез не лей,
Забудется контрольная,
Останутся стихи.
Ты всё еще подпольная,
Иосифа стихия…
(Это Агния анализировала на филфаке «Я входил вместо дикого зверя», но преподавательница не приняла – посоветовала Евтушенко взять…)
* * *
Тайна музыки
Стихов Бродского
Умерла вместе с ним.
Приснился Бродский смущенный:
Передайте: всё же
Этика важнее эстетики…
Бродского прозу читая,
обнаружила родство душ.
В жгучем интересе к пыли.
(Да, я знаю, что у Иосифа Бродского эстетика важнее, я, кажется, про него и у него почти всё знаю, но приснилось, что он поменял свое мнение ТАМ – так и сказал: «ВСЁ ЖЕ этика важнее»...)
Бродский в виде бабочки
* * *
Хотел сочинить стихи про Бродского,
Но плюнул…
Может, вечность
Примет меня и так –
Без него?
(Муж – Вячеслав Букур – иронизирует над моим преклонением перед Иосифом Бродским)
Бродский в виде ангела
* * *
Цветаевой поставят памятник,
Ахматовой – два,
Хлебникову (маятник?)
И Бродскому пора.
Такая большая страна,
И так мало памятников!
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, Пермь. Писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В ЖЗ – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
2013-Горланова, Нина
КОНТРОЛЬНАЯ ПО БРОДСКОМУ
Контрольная по Бродскому
Опять не задалась.
И дочка слезы сбросила
С раскосых темных глаз…
Ах, Ося, Ося, Осечка,
Тут случай был такой:
Я помогала дочечке –
Теперь бы успокоить!
Ты всё еще не радуешь
Преподавателей,
Иосиф ненаглядный наш!
Ах, дочка, слез не лей,
Забудется контрольная,
Останутся стихи.
Ты всё еще подпольная,
Иосифа стихия…
(Это Агния анализировала на филфаке «Я входил вместо дикого зверя», но преподавательница не приняла – посоветовала Евтушенко взять…)
* * *
Тайна музыки
Стихов Бродского
Умерла вместе с ним.
Приснился Бродский смущенный:
Передайте: всё же
Этика важнее эстетики…
Бродского прозу читая,
обнаружила родство душ.
В жгучем интересе к пыли.
(Да, я знаю, что у Иосифа Бродского эстетика важнее, я, кажется, про него и у него почти всё знаю, но приснилось, что он поменял свое мнение ТАМ – так и сказал: «ВСЁ ЖЕ этика важнее»...)
Бродский в виде бабочки
* * *
Хотел сочинить стихи про Бродского,
Но плюнул…
Может, вечность
Примет меня и так –
Без него?
(Муж – Вячеслав Букур – иронизирует над моим преклонением перед Иосифом Бродским)
Бродский в виде ангела
* * *
Цветаевой поставят памятник,
Ахматовой – два,
Хлебникову (маятник?)
И Бродскому пора.
Такая большая страна,
И так мало памятников!
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, Пермь. Писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В ЖЗ – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
2013-Горланова, Нина
КОНТРОЛЬНАЯ ПО БРОДСКОМУ
Контрольная по Бродскому
Опять не задалась.
И дочка слезы сбросила
С раскосых темных глаз…
Ах, Ося, Ося, Осечка,
Тут случай был такой:
Я помогала дочечке –
Теперь бы успокоить!
Ты всё еще не радуешь
Преподавателей,
Иосиф ненаглядный наш!
Ах, дочка, слез не лей,
Забудется контрольная,
Останутся стихи.
Ты всё еще подпольная,
Иосифа стихия…
(Это Агния анализировала на филфаке «Я входил вместо дикого зверя», но преподавательница не приняла – посоветовала Евтушенко взять…)
* * *
Тайна музыки
Стихов Бродского
Умерла вместе с ним.
Приснился Бродский смущенный:
Передайте: всё же
Этика важнее эстетики…
Бродского прозу читая,
обнаружила родство душ.
В жгучем интересе к пыли.
(Да, я знаю, что у Иосифа Бродского эстетика важнее, я, кажется, про него и у него почти всё знаю, но приснилось, что он поменял свое мнение ТАМ – так и сказал: «ВСЁ ЖЕ этика важнее»...)
Бродский в виде бабочки
* * *
Хотел сочинить стихи про Бродского,
Но плюнул…
Может, вечность
Примет меня и так –
Без него?
(Муж – Вячеслав Букур – иронизирует над моим преклонением перед Иосифом Бродским)
Бродский в виде ангела
* * *
Цветаевой поставят памятник,
Ахматовой – два,
Хлебникову (маятник?)
И Бродскому пора.
Такая большая страна,
И так мало памятников!
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, Пермь. Писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В ЖЗ – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
2013-Горланова, Нина
КОНТРОЛЬНАЯ ПО БРОДСКОМУ
Контрольная по Бродскому
Опять не задалась.
И дочка слезы сбросила
С раскосых темных глаз…
Ах, Ося, Ося, Осечка,
Тут случай был такой:
Я помогала дочечке –
Теперь бы успокоить!
Ты всё еще не радуешь
Преподавателей,
Иосиф ненаглядный наш!
Ах, дочка, слез не лей,
Забудется контрольная,
Останутся стихи.
Ты всё еще подпольная,
Иосифа стихия…
(Это Агния анализировала на филфаке «Я входил вместо дикого зверя», но преподавательница не приняла – посоветовала Евтушенко взять…)
* * *
Тайна музыки
Стихов Бродского
Умерла вместе с ним.
Приснился Бродский смущенный:
Передайте: всё же
Этика важнее эстетики…
Бродского прозу читая,
обнаружила родство душ.
В жгучем интересе к пыли.
(Да, я знаю, что у Иосифа Бродского эстетика важнее, я, кажется, про него и у него почти всё знаю, но приснилось, что он поменял свое мнение ТАМ – так и сказал: «ВСЁ ЖЕ этика важнее»...)
Бродский в виде бабочки
* * *
Хотел сочинить стихи про Бродского,
Но плюнул…
Может, вечность
Примет меня и так –
Без него?
(Муж – Вячеслав Букур – иронизирует над моим преклонением перед Иосифом Бродским)
Бродский в виде ангела
* * *
Цветаевой поставят памятник,
Ахматовой – два,
Хлебникову (маятник?)
И Бродскому пора.
Такая большая страна,
И так мало памятников!
Нина Викторовна ГОРЛАНОВА, Пермь. Писатель, поэт, художник. Родилась в 1947 г. в Пермской области. Окончила Пермский университет. Автор тринадцати книг, последняя – вышла в 2010 г. в Париже, на французском и русском языках. В ЖЗ – более ста публикаций. Была в финале премии "Русский Букер" в 1996 г. Член Союза российских писателей.
|
|
2015-Юрий ГОРЯЧЕВ
Дача Ржевских. Мередит, Нью-Гемпшир, 1994
ГОРЯЧЕВ, Юрий Алексеевич, Москва. Родился в Баку в 1940г. Художник. Юрист-международник, кандидат исторических наук. Занимался культурно-образовательным сотрудничеством и связями с соотечественниками. Работал в Вашингтоне(1971-1974) и Нью-Йорке (1991-1995).Профессор кафедры международного образования в Московском институте открытого образования. Репродукция картины “Русская церковь “ находится в Толстовском фонде.
|
|
