Связь времён

Наталья Крандиевская-Толстая

КРАНДИЕВСКАЯ-ТОЛСТАЯ, Наталья Васильевна (1888-1963), русская поэтесса. Жена писателя А.Н. Толстого. О ее стихах положительно отзывались Бунин, Бальмонт, Блок и др. При жизни вышли три книги стихов: «Стихотворения»,1913; «Стихотворения. Кн.2», 1919; «От лукаваго», 1922.

Наталья Крандиевская-Толстая

2015-Вячеслав ЗАВАЛИШИН

С ВЫСОТЫ В НИЧТО

Памяти Бориса Арцыбашева

Синеет в небе дирижабль.

На пляже зонтики дрожат,

Автомобили, точно жабы,

На загорающих глядят.

Что ж! Подставляйте солнцу спины

Среди сияющих песков.

Наш дирижабль летит дельфином

Над зеленеющим леском.

На самолет мы не в обиде

Раз он мелькнул, как метеор.

Нам с высоты небесной виден

Незабываемый простор.

Пускай с почетом нас встречают

Великолепные суда.

Мне ничего не обещает

Полет в ничто и в никуда.

Года проносятся кометой

Без поражений и побед,

Как будто странной жизни этой

На свете не было и нет.

* * *

Что бросил я в обугленной России?

Церквушку с разможженной головой?

Разбитый танк, как черный лжемессия,

Братается с нескошенной травой.

Вот бережок, притравленный морозцем,

Баркас, полузатопленный в реке,

Осколки стекол из больных оконцев

В моей душе останутся навек.

Горючий ветер бьет в луну, как в бубен,

Ломая покосившийся плетень.

Давным-давно безмолвны стали трубы

Печей сожженных русских деревень.

Такую Русь любить не перестану.

Пожар в душе горит, горит, горит...

Развалины несу в себе, как рану,

Которая всю жизнь кровоточит.

Берлин. Рождество 1944 г.

* * *

Разбитый плот колеблется теченьем,

Дунай грустит, замедлив мутный бег,

Руины башен, предаваясь тленью,

Как рухлядь свалены в двадцатый век.

Пусть звон мечей не вынырнет из мрака.

На поединок снова жизнь зовет –

Вот отчего лежит на буераках

С разбитой грудью мертвый самолет.

* * *

Памяти Лидии Алексеевой

Пахнет горечью бурый суглинок,

Вся могила в слезах от дождей.

Так закончила ты поединок

С многолетней болезнью своей.

Знай: поэзия смерть не приемлет.

Что же ты завещала нам здесь? –

Покидая плакучую землю,

Подарила ей слово и песнь.

Стало пасмурным все поднебесье,

Только слово дождем не залить.

Человек умирает, а песня

Еще долго останется жить.

* * *

Вчетвером летим в моторной лодке.

Бьет с борта кипучею волной.

Вкруговую шла бутылка водки.

Ждем летучих рыб над головой.

Всё соленой свежестью согрето,

И дельфины плещутся вблизи.

Радуга, блеснувши нежным цветом,

Над волною аркою висит.

Жизнь моя еще не без просвета:

Не для смерти ж человек рожден!

Неужели песнь моя не спета?

И не смыта ветром и дождем?

* * *

Чистый воздух пьянит нас, дождавшихся лета.

Берега покрывает здоровый загар.

Белых чаек в полете встречаешь с приветом,

Синий сумрак встречал остывающий жар.

Наша лодка летит серебристой акулой

С обозленным мотором в кипящей груди,

У волны расшибив оловянные скулы

И врезаясь в тугой горизонт впереди.

Всё кругом в серебристом свеченьи и пеньи.

Солнце прыгает в море, горя.

Продолжай же, приятель, сливаться с движеньем:

Еще рано спускать якоря.

* * *

Оторвался канат от причала.

Чья-то лодка плывет без людей.

Ее шалой волной закачало

И уносит в безбрежье скорбей.

Не спасут одинокую лодку

Ни огни маяка вдалеке,

Ни утес дымносизый и скользкий,

Ни созвездья в небесной реке.

Эта лодка пойдет ко дну где-то

Под напором ненастий и бурь.

Все мы жаждем беспечного лета,

А встречаем лишь ветер да хмурь.

* * *

Меня в край красок

звоны лютни звали,

И рад был песне старый водовоз.

Здесь Клод Лорен бродил среди развалин,

Вдыхая запах клевера и роз.

Всё ж древний Рим в забвение не канет

Под запустенье с блеющей козой.

Деревья, как зеленые фонтаны

Бьют в небо свежелиственной грозой.

Прованс воскрес в струне печальной лютни

И в окруженьи сметанных стогов.

Какой напев – таинственный и смутный

Бредет средь полусонных берегов?

Нахлесты ветра дивный сон разбили:

Лорен воспел затишье пред грозой!

Тут ангелы тревожно затрубили,

И медь трубы смешалась со слезой.

Раз бурей сметены святые взмахи крьльев,

Песнь заглушает посвист ветровой.

Здесь вся Нева в гудках автомобилей,

Взорвавших электрический покой.

Эрмитаж. Ленинград. 1934 г.

Публикация Игоря МИХАЛЕВИЧА-КАПЛАНА

ЗАВАЛИШИН, Вячеслав Клавдиевич (1915 – 1995). Американский русскоязычный журналист, литературный и художественный критик, поэт и переводчик. Издатель. Окончил историко-филологический факультет Ленинградского государственного университета. Эмигрировал в США в 1951 г. Публ. в «Новом русском слове», «Новом журнале».

2015-Вячеслав ЗАВАЛИШИН. Творчество Сергея ЕСЕНИНА

От редакции: Публикуемая статья – предисловие к есенинскому поэтическому сборнику, который увидел свет в 1947 г. в немецком городе Регенсбург. Наряду с немалым количеством других книг, бережно собранных и опубликованных Вячеславом Клавдиевичем Завалишиным, вышел и этот однотомник, «редчайшее издание, ныне украшающее книжные полки лишь самых страстных и неутомимых библиоманов и коллекционеров, где-то раскопавших книжечку, вышедшую миниатюрным тиражом в руинах послевоенной Германии»*1 .

ТВОРЧЕСТВО СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

(Публикуется в сокращении)

Русская народная песнь!

Теперь, в наши дни, ее швырнули под гусеницы танков, бросили под колеса стремительно летящего паровоза.

Но тогда, когда Сергей Есенин входил в историю нашей поэзии, песнь хоть и увядала, но жила; еще не была выкорчеванной из почвы. Отзвуки этой песни долетали до нас с телеги, которую волокли по размытой дождями дороге низкорослые рыжеватые лошаденки; песнь срывалась с окрыленных парусами челнов и рыбацких лодок, мчащихся по разъяренным волнам; русская народная песнь – то мрачная и грустная, то напоенная хмельной брагой неистового веселья – вырывалась из дверей кабаков и трактиров – ни один деревенский праздник не обходился на Руси без песен.

Обаяние поэзии раннего Есенина – в том, что он превратил труды и дни русского мужика, с их радостями и тревогами, заботами и чаяниями, – в простую, доходчивую, сердечную песнь. Поэт стал писать, подражая частушкам и плясовым "наигрышам" (вспомним «Под венком лесной ромашки», «Темна ноченька»

и т. д.). «Мир крестьянской жизни наши глаза застали, увы вместе с расцветом, на одре смерти. Он умирал, как рыба, выплеснутая волной на берег земли. В судорожном биеньи он ловил своими жабрами хоть струйку родного ему воздуха, но вместо воздуха, в эти жабры впивался песок и, словно гвозди, разрывал ему кровеносные сосуды».

Гибнет избяной мир, гибнет мир хижин «с петухами на ставнях, с коньками на крышах и голубками на князьках крыльца». Этот избяной мир – хранитель тайн и чар, которыми овеяна ветхая Русь. Единственным, – расточительным и неряшливым, но все же хранителем, – «этих тайн была полуразбитая отхожим промыслом и заводами деревня», – писал Сергей Есенин в брошюре «Ключи Марии», опубликованной в 1920 году. Поэт с болью в душе чувствует, что мир, с которым он сроднился, стремится навстречу гибели; и эта боль просочилась в его стихи.

Лирика ранних стихов Есенина окрашена задумчивой грустью, просветленной молитвенным настроением. Даже на природу молодой поэт смотрит, как на простую деревенскую церковь, где человек должен молиться.

Мы уже отметили, что Есенин как поэт вышел из русской народной песни. Но нельзя забывать, что, еще шестнадцатилетним юношей, он с увлечением читает классиков и современных поэтов, отбирая то, что близко душе, Первый мастер слова, с которым Есенина столкнула судьба, – Александр Блок. «Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что я впервые в жизни видел живого поэта». Выходец из рязанской деревни встретился с одним из самых значительных национальных художников, который, к счастью для Есенина, «приложил ухо к земле»:

Выезжаю в путь, открытый взорам,

Ветер гнет упругие кусты,

Битый камень лег по косогорам,

Мокрой глины желтые пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,

Обнажила кладбища земли,

Но густых рябин в проезжих селах

Красный цвет зареет издали.

Запою ли про свою удачу,

Как я молодость сгубил в хмелю.

На просторах нив твоих заплачу,

Твой простор навеки полюблю.

Много нас, свободных, юных, статных,

Умирает, не любя.

Пропадай же в далях необъятных,

Как и жить и плакать без тебя!

Блок стал «крестным отцом» Сергея Есенина. Влияние первого учителя рязанский поэт пронес сквозь все творчество, сквозь всю жизнь. В. Мая¬ковский утверждал, что Есенин – Блок второго сорта, более низкокачественный, что ли, ибо о Руси и о водке Блок писал гораздо лучше. К. Чуковский, соглашаясь с ним, склонен был думать, что Есенин – «разжиженный Блок», – и только.

Сопоставив стихотворения обоих поэтов, мы приходим, к выводу, что заключения подобного рода несправедливы.

Видели ли вы, как в позолоченных куполах собора, отражается обычный русский пейзаж, ну хоть бы тот, что воспроизведен Блоком и только что цитирован нами. Кажется, что и рябины, и косогор, и пласты желтой глины вознесены в какой-то легендарный мир, в страну из золота. У Есенина пейзаж – такой, как он есть. Иногда привлекательный, иногда невзрачный, иногда даже грязный, но в серенькой хмури Есенин видит особую красоту, порожденную своеобразием внутренней жизни цветов и трав. Жизни доступной только поэту, потому что он открыл ее глубоким внутренним зрением. Тут имеет место не «разжижение» приемов Блока, а своя манера, писать.

У Есенина находим стихотворения, в ритме и в эмоциональном тембре которых есть что то близкое Блоку, сходное с Блоком (припомним «Я сегодня влюблен в этот вечер»), но и в этих стихотворениях сказывается способность Есенина – свойственная только ему, как индивидуальному, неповторимому мастеру – чувствовать, что растения и звери, которые на¬селяют землю, так же, как и люди способны радоваться и горевать – отсюда кровная, интуитивная связь Есенина с животным и растительным миром, позволившая поэту выстрадать такие стихи, как «Песнь о корове» или «Песнь о собаке», подарившая нам исключительно своеобычные тропы: «В сердце ландыши вспыхнувших сия», «Васильками сердце светится», «Ах, колокольчик, твой ли пыл мне в душу песней позвонил?». Подслушать как бьются сердца трав и цветов, понять, что собаки и коровы тоже трагически воспринимают жизнь, мог только человек, связанный почвой, еще не отрекшийся от земли, и сам такой же простой, как травы, выра-щенные этой почвой, как звери, ходящие по этой земле. Обнаженность эмоций и наивная непосредственность выброшенных из сердца настроений – вот то, что делает Есенина самим собой, оригинальным, своеобычным.

И Блок, и Есенин преображали мотивы русского фольклора. Но Блок, пользуясь народной песней, рассматривал ее, как средство для раскрытия идеи, овладевшей им (по тем же принципам, которые руководили Чайковским, когда он включил в пятую симфонию лирическую народную песнь «во поле березынька стояла»). Есенин же ограничивается гармони-зацией фольклора, оставаясь более простым, более земным, если угодно.

Есенину как-то сразу удается завоевать признание. Поэт начал проби¬ваться в литературу при обстоятельствах, сложившихся для него особенно благоприятно. Заканчивалась эпоха «искания Руси» – не той, которую мы знаем, а заповедной, забытой, уходящей в призрачный край преданий. В живописи эту эпоху возвысили Суриков, Нестеров, Левитан; в поэзии – Блок, Белый и др. Возбуждение интереса к фольклору и к творчеству поэтов, вышедших из народа, – следствие этой эпохи.

Эпоха «искания Руси» дала возможность окрепнуть новой плеяде крестьянских поэтов, из которых, кроме Есенина, наиболее выдающимися следует считать: Николая Клюева, Сергея Клычкова, Петра Орешина. Сам Есенин, обращаясь к поэтам, имена которых нами перечислены, неоднократно говорил «Мы».

Для всех этих поэтов характерна общность судьбы: в начале творчества они благословляли уходящую Русь: позднее их поэзия превращается в плач, в причитание над Русью, охваченной пожаром. Для доказательства приводим отрывки из стихотворений:

Уму – республика, а сердцу – матерь Русь.

Пред пастью львиною от ней не отрекусь!

Пускай корягой стану я, болотом или мхом.

Моя слеза, мой вздох – о Китеже родном,

Н. Клюев

Приемлю все!

Как есть, все принимаю.

Готов идти по выбитым следам.

Отдам всю душу

Октябрю и Маю.

Но только лиры милой не отдам.

Но и тогда, когда по всей планете

Пройдет вражда племен.

Исчезнет ложь и грусть.

Я буду воспевать

Всем существом в поэте.

Шестую часть земли

С названьем кратким – Русь!

С. Есенин

Та же Русь, без конца и без края.

И над нею дымок голубой.

Что же я не пою, а рыдаю

Над людьми, над собой, над судьбой.

С. Клычков

Буду вечно тосковать по дому.

Каждый куст мне памятен и мил,

Белый цвет рассыпанных черемух

Навсегда я сердцем полюбил,

Белый цвет невырубленных яблонь

Сыплет снегом мне через плетень.

Много лет душа тряслась и зябла

И хмелела хмелем деревень.

И гармонь в веселых пальцах плачет

О пропащем русском мужике.

П. Орешин

Февральская и последовавш ая за ней Октябрьская революция открыли новый период в творчестве Есенина. На значительность этого периода для дальнейшего пути поэта впервые обратил внимание Владислав Ходасевич, указавший, что у Есенина, «в глубинах сознания» пробудился зов предков. Поэт как бы возрождает, воскрешает, сам того не подозревая, древнерусскую мифологию. Ходасевичу нельзя отказать в проницательности. Интересно его стремление использовать для оценки творчества Есенина психоанализ Фрейда. Но, в данном случае, большой знаток истории русской поэзии оказался очень поверхностным: тут дело не в «глубинах сознания», а в мировоззрении Есенина, предки которого были старообрядцами. Изучая творчество поэта, мы не имеем никакого права отметать в сторону его интуитивную связь со старообрядчеством. В среде староверов бытуют легенды о Беловодье, о земном рае. Сергей Есенин, которого пытались просветить многие видные социалисты-революционеры, в том числе Иванов-Разумник, воспринял русскую революцию, как явление Беловодья русскому народу, как сошествие легенды в земной мир. Если Беловодья и не существует, то русский мужик сам воздвигнет его, сам построит; вот почему у Есенина «новый на кобыле едет к миру Спас», «с дудкой пастушеской в нивах бродит апостол Андрей»: дед поэта ловит в сети солнце и пытается сбросить его на землю.

Внимательно ознакомившись с космическими поэмами Есенина («Пантакратор», «Инония», «Октоих», «Отчарь», «Певущий зов» и др.), мы должны обратить внимание на две «идеи, которые особенно настойчиво и упорно проводятся им.

1. Преображение земного мира должно быть достигнуто не борьбой земли с небом, а напротив, честной и искренней дружбой. Не искоренение религии, а наоборот, провозглашение и утверждение ее в народном сердце – вот что должно быть жизненной основой нового мира.

2. Новый мир – это любовь. Долой вражду, долой кровопролитье! «Не губить пришли мы братья, а любить и верить». Следует подчеркнуть, что Есенин в этот период, является бессознательным, однако, последовательным и убежденным гуманистом.

В поэме «12» Александр Блок благословил Революцию именем Христа; в поэме «Товарищ» Есенин, полемизируя с ним, доказывает, что революцией расстреляна вера в Христа. Поэт выступает, как глашатай мужицкого рая, идею которого он позаимствовал не у социалистов-революционеров, не у, тем более, марксистов, а у протопопа Аввакума, у Никиты Пустосвята, да в старообрядческих легендах о Беловодье. Если эта идея вырвалась на простор общечеловеческих судеб из глубин сознания поэта, то объяснить ее возникновение можно только связью Есенина со старообрядческой религией и ничем больше.

Формально стих поэта окреп, благодаря воздействию Велемира Хлебникова, одного из самых оригинальных и своеобразных поэтов современности. Смелость образов и обостренность ритмов – вот благотворный для Есенина результат нового влияния. Для доказательства привожу два характерных отрывка:

И золотые черепа растений застряли на утесах.

В. Хлебников

Облетает под ржанье бурь

Черепов златохвойный сад.

С. Есенин

Обоих поэтов сближает отношение к революции. Вначале Хлебников восторженно приветствует Октябрь, потом не менее страстно отворачивается от него. В одном из стихотворений он изображает, как падает на землю срубленный тополь, терзаемый жестокими ударами топоров.

Скоро погибнет жизнь, которая клокочет в стволе, умрут захарканные грязью листья. Хлебникову кажется, что вся Россия – это тоже срубленный тополь. И горько сердцу от предчувствия, что вековая культура нашей страны "будет взята в топоры".

В маленьких поэмах «Кобыльи корабли» и «Сорокоуст» – Сергей Есенин развивает сходные идеи. Две эти вещи порождены разочарованием и невыносимой болью.

Есенин, мечтая о рае, о любви, и всеобщем братстве, и вдруг он увидел, что ступени, идущие в рай, залиты кровью, покрыты горами трупов. А может быть, рая и вовсе нет? Мечта воздвигнута в пустоте. Все бред и фанатизм. («Веслами отрубленных рук вы гребетесь в страну грядущего»).

В годы массового разгула террора Сергей Есенин поднимает протест против организованного насилия. Уже тогда он перестает быть крестьянским поэтом, а становится общерусским, общенациональным мастером слова.

«Кобыльи корабли» и «Сорокоуст» – последние вещи, в которых еще сказывается увлечение Есенина космическим гиперболизмом.

В творческой деятельности поэта наступает новый период. Есенин участвует в созидании русского имажинизма – нового течения в нашей поэзии. Термин имажинизм происходит от французского слова «имаже». что значит «картина», «образ». Основателями ею считаются отщепенцы футуризма Поунд и Луге – английские поэты.

В каждом стихотворении есть слово, образ, чувство, ритм и мысль. С. Максимов справедливо отметил, что у настоящего большого поэта все пять элементов должны быть приведены в гармоническое единство. Футуристы же считают, что ритм – творческая энергия стиха. Остальные элементы должны вращаться вокруг него, как планеты с их спутниками – вокруг солнца.

Ту роль, которую футуристы отводят ритму, имажинисты предлагают предоставить образу: стихотворение должно собой представлять «не организм, а толпу образов». Единственным законом искусства «должно быть выявление жизни через образ и ритмику образов», – писал большой поэт и теоретик русского имажинизма Вадим Шершеневич в декларации «Дважды два – пять». В первые годы НЭПа такие имажинисты, как Шершеневич, Рюрик Ивнев, Кусиков, Мариенгоф, пользовались известной популярностью. Бесспорно, что, кроме личной дружбы у Есенина, были какие-то общие точки творческого соприкосновения с имажинистами: с Ивневым, например, его роднит исступленная любовь к России, с Кусиковым и Шершеневичем – несколько болезненный сексуализм и т. д.

В творчестве имажинистов, как школы, как литературного течения, был один положительный момент: все они чувствовали, что строй жизни послереволюционной России становится механизированным. Будет создан мир, лишенный души. Близится торжество обесцвеченной жизни, жизни в которой нет красок.

Верьте: мы из последней касты

И жить нам – недолог срок.

Это мы коробейники счастья.

Кустари задушевных строк.

Скоро выйдут навстречу оравы,

Не знающих чувства в крови,

Машинисты железной славы,

И ремесленники любви

В. Шершеневич

Вот почему имажинисты ввели в поэзию такое буйное цветение красок. Ведь и Виктория Регия, прежде чем скрыться под водой, незадолго до того как погибнуть, сияет особенно яркими переливами красок.

Тем не менее, несмотря на общие точки соприкосновения, Сергей Есенин был близок имажинистам скорее формально, внешне. По духу и по истокам творчества рязанский поэт отличается от своих сотоварищей. Сергей Есенин обладал огромной силой чувств. Искренность и глубина эмоций в целом ряде случаев искупает шероховатости его стихотворений и кое-где не совсем грамотные обороты речи. Поэтому даже в стихотворениях, которые можно подвести под имажинистский канон, на первом месте у Есенина стоит чувство, а не образ.

Если мы посмотрим «Слово о полку Игореве» или такую ветвь фольклора, как заговоры и заклятья, то увидим, что все они кажутся как бы сотканными из поэтических образов. Мы уже знаем, какое значительное воздействие оказала древнерусская культура на творчество Сергея Есенина. Его манера делать стих напластованием тропов восходит к древнерусской письменности и лишь случайно совпала с устремлениями имажинистов:

Ах, увял головы моей куст.

Засосал меня песенный плен,

Осужден я на каторге чувств,

Вертеть жернова поэм!

В период совместной работы с имажинистами Сергей: Есенин создает много стихотворений, которые очернили его репутацию, создав ему славу «певца хулиганства и кабацкого разгула. Слава эта Есениным не заслужена, да и раздувалась она теми людьми, которые считали, что популярность поэта среди народа и особенно среди молодежи опасна и вредна.

У Есенина есть стихи, в которых сам поэт чувствует себя зверем. Есть вещи, в которых он описывает эмоциональное воздействие алкоголя на душу человека. Но в этих стихотворениях прорывается страстное желание очистится от скверны. Путь к очищению – учение Христа о любви:

Мне осталась одна забава.

Пальцы в рот – и веселый свист.

Прокатилась дурная слава,

Что похабник я и скандалист.

Ах. какая смешная потеря,

Много в жизни смешных потерь.

Стыдно мне. что я в Бога верил.

Горько мне, что не верю теперь.

Желание поэта:

Чтоб за все грехи мои тяжкие,

За неверие и благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.

Да и в слово хулиганство Сергей Есенин вкладывал совсем иной смысл, нежели мы; для него хулиганство это бешеный, страстный протест человеческой личности против порабощения ее коллективом, против тех, кто делает толпу слепым и послушным орудием своей воли.

Интересно, что Есенин очень любил песни, которые распевались в русских пивных и деревенских трактирах. Но что это были за песни? Самой любимой была песнь о бродяге, который бежит с Сахалина:

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка – никогда.

Не перекликается ли эта песнь со стихотворением поэта, посвященным матери?

В этот период влияние русской народной песни в творчестве Есенина вытесняется цыганским романсом, в котором поэт оценил не только огненный вихрь страсти («Вечер черные брови насупил»), но и усталую нежность безнадежной любви («Я помню, любимая, помню»).

Роль цыганского романса в истории русской поэзии не изучена. А небезынтересно, что и Аполлон Григорьев, и Блок, вслед за Пушкиным и Некрасовым, преображали мотивы цыганских песен.

И у Есенина есть стихи, которые мы имеем право сравнивать с лучшими вещами Григорьева и Блока, проникнутыми цыганскими мотивами:

Не смотри на ее запястья

И с плечей ее вьющийся шелк,

Я искал в этой женщине счастья,

А нечаянно гибель нашел.

В последние годы жизни Сергей Есенин создал наиболее значительные свои произведения: «Русь уходящая», «Русь советская», «Черный человек» и «Страна негодяев» (драматическая поэма, которая поэтом не окончена и не отделана); здесь мы наблюдаем поворот Есенина к реализму. Поэт пытается разобраться в событиях, происшедших после революции и определить свое отношение к тому, что произошло.

Жизнь потеряла ценность. Жизнь утратила краски. Человек, которого объявили гордым строителем нового мира, жалок и ничтожен. Быть может, это мнение и ошибочно, но горечь от сознания ошибки не утихает, а напротив, становится еще более безысходной.

Будь проклят бунт, если он отравляет жизнь человека, если под корень подрубает устои этой жизни. Жизнь есть ад. Нет сил жить в этом аду – вот идея «Черного человека» – самого сильного и самого страшного из того, что создано Есениным.

Неужели борьба народа за крестьянский рай привела Россию к преддвериям ада? Неправда, были люди, которые пришли в мир, чтобы принести не мир, но меч, с целью поразить им врагов крестьянских идеалов: вот центральная мысль «Страны негодяев». Эту мысль поэту не удалось осуществить до конца. Он умер, так и не окончив начатой им драматической поэмы.

Сергей Есенин покончил жизнь самоубийством в гостинице «Англетер», что расположена рядом с Исаакиевским собором. Бронзовый ангел, стоящий на крыле собора, по странному стечению обстоятельств, глядит в окно той комнаты, где поэт доконал себя.

В глазах ангела – страдание и скорбь, как будто ему больно, что любимый всем народом русский национальный поэт сжег себя так безжалостно и ненужно.

Вячеслав ЗАВАЛИШИН, Германия, 1947 г.

Материал предоставлен издательством «Побережье»

*1.Валентина Синкевич. Мои встречи. Русская литература Америки. «Рубеж», Владивосток, 2010.

Лора Завилянская

ЗАВИЛЯНСКАЯ, Лора, Бостон. Родилась в Киеве. Окончила медицинский институт. Кандидат медицинских наук, Заслуженный врач Украины. Автор многих поэтических сборников, изданных в Киеве, Москве, Бостоне. Член Союза Писателей Москвы

Лора Завилянская

2013-Завилянская, Лора

* * *

Мы воскресенья ждем

Под ливневым дождем,

В жару и на снегу,

В кустах и на лугу,

В лесах среди стволов,

Забыв значенье слов…

В субботу ждем с утра,

Проходят вечера,

Мы в миг какой-нибудь

Вдруг постигаем суть –

Под снегом и дождем

Мы Воскресенья ждем!

* * *

Настанет день совсем особый…

Остановившись на бегу,

Дрожа от смертного озноба

Я отогреться не смогу…

С утра в окно заглянет лето,

Закончит август свой отсчет,

Все встанут, кто-то из поэтов

Стихи прощальные прочтет…

* * *

…А могли бы сложиться стихи…

Начинаю с заглавной строки,

Так легко подчинилась рука

Прихотливым узорам стиха…

Он – внутри, где-то там, в глубине…

Вдруг ко мне прилетает во сне,

Умирает, чтоб вновь воскресать,

Обвинять, и пугать, и спасать.

* * *

Нет яхты, замка нет,

Нет виллы на реке,

И золотых монет

Не сыщешь в тайнике,

С обидами беда

В тугой комок сплелась,

И можно утверждать,

Что жизнь не удалась…

Но разве это так?

В окно с утра взгляни –

В росе прозрачной мак,

Он радости сродни.

В реке бежит вода,

И нет ее синей!

Обиды и беда

Поспешно тонут в ней.

Живем в потоке дней,

Жизнь катит не спеша.

Что мне сказать о ней?

Завидна! Хороша!

* * *

А как поэту без любви?

Отмой ее и обнови,

Отполируй и почини,

Введи в стихи – тогда они

Воспрянут, вспыхнут, чтоб опять

Гореть, пылать, сверкать, сиять…

* * *

Чем жизнь я измерить могу?

Цветами на майском лугу,

Водой, отражающей синь,

Тропинкой, нырнувшей в полынь,

Словами любви в тишине,

Что шепотом сказаны мне…

* * *

Пожалуй, символы и знаки

Весомей, чем слова…

Сегодня на листке бумаги

Нарисовал ты льва.

Рисунок славно получился –

Неброский и простой.

Лев тихой кротостью лучился,

Светился добротой…

* * *

Зачем о прошлом сожалеть,

Печалиться, грустить,

Старательно сплетая сеть,

Воща тугую нить?

Пусть сеть невиданно прочна,

Улов ничтожно мал…

Пустая, плещется она

Вблизи подводных скал.

А если всё же повезет

И вытяну улов –

Пересыхает жадный рот

И не хватает слов…

Я на песке раскину сеть –

Пора ее сушить.

О ней не стоит сожалеть,

Печалиться, тужить.

* * *

Паслись на полке семь слонов

Над стареньким диваном.

Развеялось бессчетно снов

Прохладным утром ранним.

На них глядела сонно я,

Прищурившись, бывало,

И чистой радости струя

Мне душу омывала…

ЗАВИЛЯНСКАЯ, Лора, Бостон. Родилась в Киеве. Окончила медицинский институт. Кандидат медицинских наук, Заслуженный врач Украины. Автор многих поэтических сборников, изданных в Киеве, Москве, Бостоне. Член Союза Писателей Москвы.

2013-Завилянская, Лора

* * *

Мы воскресенья ждем

Под ливневым дождем,

В жару и на снегу,

В кустах и на лугу,

В лесах среди стволов,

Забыв значенье слов…

В субботу ждем с утра,

Проходят вечера,

Мы в миг какой-нибудь

Вдруг постигаем суть –

Под снегом и дождем

Мы Воскресенья ждем!

* * *

Настанет день совсем особый…

Остановившись на бегу,

Дрожа от смертного озноба

Я отогреться не смогу…

С утра в окно заглянет лето,

Закончит август свой отсчет,

Все встанут, кто-то из поэтов

Стихи прощальные прочтет…

* * *

…А могли бы сложиться стихи…

Начинаю с заглавной строки,

Так легко подчинилась рука

Прихотливым узорам стиха…

Он – внутри, где-то там, в глубине…

Вдруг ко мне прилетает во сне,

Умирает, чтоб вновь воскресать,

Обвинять, и пугать, и спасать.

* * *

Нет яхты, замка нет,

Нет виллы на реке,

И золотых монет

Не сыщешь в тайнике,

С обидами беда

В тугой комок сплелась,

И можно утверждать,

Что жизнь не удалась…

Но разве это так?

В окно с утра взгляни –

В росе прозрачной мак,

Он радости сродни.

В реке бежит вода,

И нет ее синей!

Обиды и беда

Поспешно тонут в ней.

Живем в потоке дней,

Жизнь катит не спеша.

Что мне сказать о ней?

Завидна! Хороша!

* * *

А как поэту без любви?

Отмой ее и обнови,

Отполируй и почини,

Введи в стихи – тогда они

Воспрянут, вспыхнут, чтоб опять

Гореть, пылать, сверкать, сиять…

* * *

Чем жизнь я измерить могу?

Цветами на майском лугу,

Водой, отражающей синь,

Тропинкой, нырнувшей в полынь,

Словами любви в тишине,

Что шепотом сказаны мне…

* * *

Пожалуй, символы и знаки

Весомей, чем слова…

Сегодня на листке бумаги

Нарисовал ты льва.

Рисунок славно получился –

Неброский и простой.

Лев тихой кротостью лучился,

Светился добротой…

* * *

Зачем о прошлом сожалеть,

Печалиться, грустить,

Старательно сплетая сеть,

Воща тугую нить?

Пусть сеть невиданно прочна,

Улов ничтожно мал…

Пустая, плещется она

Вблизи подводных скал.

А если всё же повезет

И вытяну улов –

Пересыхает жадный рот

И не хватает слов…

Я на песке раскину сеть –

Пора ее сушить.

О ней не стоит сожалеть,

Печалиться, тужить.

* * *

Паслись на полке семь слонов

Над стареньким диваном.

Развеялось бессчетно снов

Прохладным утром ранним.

На них глядела сонно я,

Прищурившись, бывало,

И чистой радости струя

Мне душу омывала…

2013-Завилянская, Лора

* * *

Мы воскресенья ждем

Под ливневым дождем,

В жару и на снегу,

В кустах и на лугу,

В лесах среди стволов,

Забыв значенье слов…

В субботу ждем с утра,

Проходят вечера,

Мы в миг какой-нибудь

Вдруг постигаем суть –

Под снегом и дождем

Мы Воскресенья ждем!

* * *

Настанет день совсем особый…

Остановившись на бегу,

Дрожа от смертного озноба

Я отогреться не смогу…

С утра в окно заглянет лето,

Закончит август свой отсчет,

Все встанут, кто-то из поэтов

Стихи прощальные прочтет…

* * *

…А могли бы сложиться стихи…

Начинаю с заглавной строки,

Так легко подчинилась рука

Прихотливым узорам стиха…

Он – внутри, где-то там, в глубине…

Вдруг ко мне прилетает во сне,

Умирает, чтоб вновь воскресать,

Обвинять, и пугать, и спасать.

* * *

Нет яхты, замка нет,

Нет виллы на реке,

И золотых монет

Не сыщешь в тайнике,

С обидами беда

В тугой комок сплелась,

И можно утверждать,

Что жизнь не удалась…

Но разве это так?

В окно с утра взгляни –

В росе прозрачной мак,

Он радости сродни.

В реке бежит вода,

И нет ее синей!

Обиды и беда

Поспешно тонут в ней.

Живем в потоке дней,

Жизнь катит не спеша.

Что мне сказать о ней?

Завидна! Хороша!

* * *

А как поэту без любви?

Отмой ее и обнови,

Отполируй и почини,

Введи в стихи – тогда они

Воспрянут, вспыхнут, чтоб опять

Гореть, пылать, сверкать, сиять…

* * *

Чем жизнь я измерить могу?

Цветами на майском лугу,

Водой, отражающей синь,

Тропинкой, нырнувшей в полынь,

Словами любви в тишине,

Что шепотом сказаны мне…

* * *

Пожалуй, символы и знаки

Весомей, чем слова…

Сегодня на листке бумаги

Нарисовал ты льва.

Рисунок славно получился –

Неброский и простой.

Лев тихой кротостью лучился,

Светился добротой…

* * *

Зачем о прошлом сожалеть,

Печалиться, грустить,

Старательно сплетая сеть,

Воща тугую нить?

Пусть сеть невиданно прочна,

Улов ничтожно мал…

Пустая, плещется она

Вблизи подводных скал.

А если всё же повезет

И вытяну улов –

Пересыхает жадный рот

И не хватает слов…

Я на песке раскину сеть –

Пора ее сушить.

О ней не стоит сожалеть,

Печалиться, тужить.

* * *

Паслись на полке семь слонов

Над стареньким диваном.

Развеялось бессчетно снов

Прохладным утром ранним.

На них глядела сонно я,

Прищурившись, бывало,

И чистой радости струя

Мне душу омывала…

2014-Лора ЗАВИЛЯНСКАЯ

* * *

Что сожалеть? Пора бы перестать…

Судьбу в который раз перелистать,

Не вспоминать, лишь пожимать плечом,

Не сожалея больше ни о чем.

Но – вспомнится короткий разговор,

На зимних окнах праздничный узор,

Дождя ночного ласковая плеть –

Наверно, стоит, всё же, пожалеть…

* * *

Цепь волн бесстрастна и слепа –

Творит что хочет.

Выносит крабьи черепа

На берег ночью.

Сравнений здесь не перечтешь –

Бери любое…

Пляж удивительно похож

На поле боя.

Тьма чаек в горести, в тоске

Кричит над хлябью.

Лежат на розовом песке

Останки крабьи.

Обрызгал бриз мое лицо

Соленой пеной…

Приходит день в конце концов

Всенепременно…

* * *

Ах, черт возьми, это мой седой волосок,

Снятый с плеча и в кольцо невесомое свитый!

В нем – тайный смысл и соль и процеженный сок,

С чьей-то руки на меня, недостойную, слитый!

Так невесом, так прозрачен мой волос седой!

В нем, говорят, судьбоносные спрятаны гены…

Смерть в нем и жизнь – с ветром, прахом, огнем и водой,

С яркой звездой, просиявшей во мраке вселенной!

* * *

Проснуться от сердцебиенья,

Позавтракать и вновь уснуть…

В край горний вмиг, без промедленья

Продолжить торить долгий путь…

То улыбаться виновато,

То в мыслях горестно рыдать,

Заветной неизвестной даты

Доверчиво и кротко ждать…

Часами будущее мерить,

Молитву тихо возносить,

И – не надеяться, не верить,

И не бояться, не просить.

* * *

Ветер гонит желтый лист

Во дворе.

Расцветает декабрист

В ноябре.

Он спешит урвать кусок бытия

Точно так же, как под старость и я.

* * *

В этом возрасте не стыдно умирать.

Мне не нужно больше камни собирать.

Завтра утром, чуть появится роса,

Постараюсь эти камни разбросать.

К океану рано утром подойду,

Я на пляже гальку легкую найду –

Пусть попрыгает, поскачет по волнам,

Как когда-то доводилось прыгать нам.

2015-Лора ЗАВИЛЯНСКАЯ

* * *

Из дома ранним утром выйдешь –

Стоят печальные дома…

Ты мимоходом их увидишь,

И тут же загрустишь сама.

Рассветный луч дома осветит,

Трамвай проедет на кольцо,

Рассветный ветер, бледный ветер

Обтянет грустное лицо…

* * *

Вот какое дело –

Память опустела.

В опустевшем зданье

Нет воспоминаний.

Ни лица, ни слова…

Ну, и что ж такого?

Нечего дивиться,

Надо бы смириться,

Это нелегко мне.

Вдруг нежданно вспомню

Радость и удачу –

И о них заплачу…

* * *

Не стало многих друзей…Ну, что ж!

Ты телефон, вздыхая, возьмешь,

Преодолеешь тоску и грусть,

И набираешь всё наизусть…

А там – невнятный какой-то всхлип

И – leave your message after the beep…

* * *

Сегодня ночью мне приснилась буква “И”.

Дрожащая в ознобе, без пальто!

К чему недоумения мои?

Приснилась ночью буква “И”. – И что?

* * *

Не знаю – правда во мне иль ложь –

Я всё ещё на плаву.

Друзья с вопросом: – Ну, как живёшь?

А я им в ответ: – Живу…

Нахмурив брови, повесив нос,

Отвечаю почти без слёз…

Но если о том говорить всерьёз, –

Живу ли я – вот вопрос…

Во мне смешались правда и ложь,

Отчёт, увы, нехорош –

Того, что осталось во мне на грош,

И жизнью не назовёшь…

Вот написала, наверно, зря…

Стенает моя душа.

А жизнь – она (всё вслух говоря)

Неслыханно хороша!

* * *

Теперь, когда я иду ко сну,

Мне слышатся голоса:

– Тебе удалось увидеть весну –

Pазве это не чудеса?

* * *

За окнами сыро и шумно,

Льёт дождь – не поднять головы.

Все люди немного безумны,

Безумны немного, увы…

Вы мне без раздумий поверьте,

Старайтесь поглубже смотреть –

Я, скажем, безумна на четверть,

А вы, к сожаленью, на треть…

Нас вяжет особенным чувством

Особая тонкая нить…

Нам странное это безумство

Лелеять, беречь и хранить…

ЗАВИЛЯНСКАЯ, Лора, Бостон. Родилась в Киеве. Окончила медицинский институт.

Кандидат медицинских наук, Заслуженный врач Украины. Автор многих поэтических сборников, изданных в Киеве, Москве, Бостоне. Член Союза Писателей Москвы.

Владимир ЗАХАРОВ, Тусон (Tucson), Аризона.

Поэт, физик-теоретик, математик. Родился в 1939 году в Казани. С 1984 года член-коррепондент, с 1991 академик Российской Академии Наук. Лауреат медали Дирака, 2003. Сб. стихов: «Хор среди зимы», 1991; «Южная осень», 1992; «Перед небом», 2005. «Весь мир – провинция» 2008. Сборник стихов «The Paradise for Clouds» (перевод на англ.), 2009.

Владимир ЗАХАРОВ, Тусон (Tucson), Аризона.

ИРИСЫ

Светлане

Две недели назад
Было девять тоненьких зелёных прутиков,
А теперь уже и пышные синие ирисы отцвели,
Велик Господь, их создавший!

Некогда он создал
И теплое силурийское море,
В нём плескались разнообразные трилобиты,
Один из них исчез не вполне,
От него осталась окаменелость,
Вот она!

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ИРИСЫ

Светлане

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ИРИСЫ

Светлане

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ИРИСЫ

Светлане

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ИРИСЫ

Светлане

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ИРИСЫ

Светлане

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ИРИСЫ

Светлане

Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Я написал бы натюрморт
«Ирисы и трилобит».

Хорошо бы мы жили,
Если бы я был фламандским художником
Шестнадцатого века,
Только инквизиции бы боялись.

2008

ДРУГ