Связь времён

ДВЕНАДЦАТАЯ ЖИЗНЬ

Автору предсказали, что она живёт
в двенадцатый и последний раз.

Двенадцать раз стояла на краю
и мглу небытия грызя, буровя,
двенадцать раз сквозь перегной иль с кровью
я прозревала будущность свою.

Двенадцать раз, гадая у порога,
я вглядывалась в брезжущую тьму,
и вдаль стремилась утлая пирога,
покорная маршруту своему.

Двенадцать раз лопатки иль крыла
сводил порыв к свободе неуёмный,
двенадцать раз, биясь незнаньем тёмным,
душа любви и мудрости ждала.

Двенадцать раз оленихой, травой,
тигрицей, безнадежно дальним эхом...
Не много ли? Теперь вот человека
узнали вы, негордого собой.

Так вот откуда голос занесён?
Усталым от событий и пророчеств
мерцает и струится между строчек
то знанье, для которого рождён.

Кто я была? Где жизни? Где следы?
В каких участках мозга или кода
запечатлелась прежняя порода,
ущелья, небеса, поля, сады?

И вот теперь, последнее звено
вплетя в окружность дюжины рождений,
мне предстоит, испив блаженной лени,
ступить, не дрогнув, в звёздное окно.

В последний раз живу! В последний миг,
как при рожденьи, жадным, мутным зраком
ширь охватив, ненужной плотью, шлаком
уйду туда, откуда мир возник.

ДВЕНАДЦАТАЯ ЖИЗНЬ

Автору предсказали, что она живёт
в двенадцатый и последний раз.

ДВЕНАДЦАТАЯ ЖИЗНЬ

Автору предсказали, что она живёт
в двенадцатый и последний раз.

ДВЕНАДЦАТАЯ ЖИЗНЬ

Автору предсказали, что она живёт
в двенадцатый и последний раз.

ТРЁХСОТЛЕТНИМ ЧИНАРАМ ПЕРЕД ДВОРЦОМ ШЕКИНСКИХ ХАНОВ

Две гордые чинары (вы – растенья?)
возвысились и заслонили небо,
и шепчут что-то, ведомое только
дождям и птицам, мне и не постичь.
Вот так бы я под вами простояла
все триста лет, но надо уходить...

ТРЁХСОТЛЕТНИМ ЧИНАРАМ ПЕРЕД ДВОРЦОМ ШЕКИНСКИХ ХАНОВ

***

И это всё? И это, значит, зрелость?
И молодости я скажу «прощай»?
Мне никогда так не звалось, не пелось
восторженно-недужно, так и знай.
Мне хочется, забившись в угол кельи,
стихи копить безгрешно, как пчела;
как плуг остервенело рыхлит землю,
допытываться таинств ремесла;
пить древних слов тягучую дремучесть,
что пахнет брагой, травами дубрав,
и оставаться, протестуя, мучась,
покорной перед тем, кто вечно прав;
пойти в ученики (о, знать, к кому бы!),
смиренно на свирели напевать;
смотреть, как оленёнок тянет губы
к сосцам, что важно подставляет мать.
Там лавры вольно дышат, зычны лиры,
и грозен в облаках седой Олимп,
и тень от козлоногого Сатира
прохладит щёки длиннокудрых нимф.
Где этот мир, зелёный-презелёный,
язычески обильный навсегда?
Где вы, розоволицые матроны
и мощные когда-то города?
Что молодость? Что зрелость? Все пустое!
Мир вечно юн, пока мы живы в нём.
И снова Дафнис обнимает Хлою,
как мы с тобой обнимемся. Пойдём!

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Когда бы каждый увидал тебя,
Как вижу я тебя, моя Лаура,
То и подсолнух головой понурой
Воспрял бы снова, к небу обратясь.
Пока ты есть – мир обретает смысл,
А без тебя мне делается жутко,
И сердце жжёт, и леденит рассудок
Сверлящая, кощунственная мысль.
Каким богам молитвы сотворить?
В какой бежать мне храм, в какие дела?
Где ведуны могучие, чтоб знали,
Как укрепить тончающую нить?

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Лауре Вольфсон (To Laura Wolfson)

Молчит небес тугая пелена,
Но я молюсь, надеждою полна.

***

Ещё до встречи мы разлучены.
Кому угодно было так – не знаю.
Наверно, правда, что судьба слепая.
Ещё до встречи мы разлучены.

Мы нежностью, мы горечью пьяны,
а за спиной уже давно судачат.
Напрасно нам завидуете, знайте:
ещё до встречи мы разлучены.

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищённо-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,

я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Ещё до встречи мы разлучены.

***

О, кто сравнил любовь со слепотой?
Как много я в глазах твоих читаю!
Так глубоко, так верно понимаю,
хоть это и не радует порой.

Мне трудно сочинить сонет иной,
зато твоим улыбкам цену знаю:
вот эта благодушна, та хмельная,
и бешенство проглядывает в той.

Цыганка ль угадает наперёд
твоей души изменчивой извивы?
О, как мелка и немощна она!

Какую муку приберёг восход?
О чём молчат недвижные оливы,
когда я так тревогою больна.

***

* * *

И святое и грешное

мое женское «я».

Все из горечи, нежности,

из огня и дождя.

* * *

И хлынуло небо

в оконный проем,

И в сердце проникло,

И царствует в нем...

О как непокорен

И как одинок,

Забытый, безвестный

Домашний пророк!

* * *

Раскройся до стона,

сердечного пульса,

до сущности, или

заветного курса,

до звездного света,

до мхов, до корней,

до сути,

озноба,

основы своей,

в себя обернись,

опрокинься в зрачки –

тогда ты узнаешь, как пишут стихи.

* * *

С болью, с кровью отрываю

Дружб искусственных присоски:

От участья лицемеров

Избавляются непросто.

Любопытство принимала

За сочувствие к себе я.

Но теперь я цену знаю

Их словам: мели – Емеля.

И, слезами заполняя

Трещины в былых пристрастьях,

Дружб я новых опасаюсь,

Как возможного несчастья.

* * *

Осенняя роза

дрожит на кусте.

Мерзнет, бедняжка...

* * *

Я не соревнуюсь с маститыми мэтрами,

В поэзии Табель о Рангах не трогаю.

Я – с боку припеку, я – сто тридцать первая

Бреду своей узкой и торной дорогою.

И я не составлю никак конкуренции

Всем тем, кто дорогу до финиша вытоптал.

Затем, что чужая в любых я соцветиях

И мне не нужны ни награды, ни титулы.

* * *

Б.Л.

Когда она берет в руки скрипку,

То забывает о том,

Что у ее дочери сложный характер,

Что внучка слишком любит сладкое,

А сестра неизлечимо больна,

Что мы не вечны,

Что на дворе – дождь или солнце –

Не все ли равно,

Что она одна, одна, одна...

Она забывает обо всем.

Об этом помнит ее скрипка.

ПАМЯТИ ЕФИМА ЛИФСОНА

Людмиле Лифсон

Все случай в этом мире и судьба.

Случайны-неслучайны наши встречи.

Попутчики нечаянные, речи

Туманны наши, неточны слова.

Мы приручаем бережно чужих,

Чужая плоть становится родною,

И день за днем сгущаются толпою.

Срастаемся. И так проходит жизнь.

Нет силы, чтоб могла нас расцепить.

Лишь только смерть. Когда ж она приходит:

Ведь все живущее – ее угодья –

Разбит сосуд и горя не избыть.

Но, мой любимый, ты живешь во мне,

Покуда я блуждаю по земле.

* * *

И святое и грешное

мое женское «я».

Все из горечи, нежности,

из огня и дождя.

* * *

И хлынуло небо

в оконный проем,

И в сердце проникло,

И царствует в нем...

О как непокорен

И как одинок,

Забытый, безвестный

Домашний пророк!

* * *

Раскройся до стона,

сердечного пульса,

до сущности, или

заветного курса,

до звездного света,

до мхов, до корней,

до сути,

озноба,

основы своей,

в себя обернись,

опрокинься в зрачки –

тогда ты узнаешь, как пишут стихи.

* * *

С болью, с кровью отрываю

Дружб искусственных присоски:

От участья лицемеров

Избавляются непросто.

Любопытство принимала

За сочувствие к себе я.

Но теперь я цену знаю

Их словам: мели – Емеля.

И, слезами заполняя

Трещины в былых пристрастьях,

Дружб я новых опасаюсь,

Как возможного несчастья.

* * *

Осенняя роза

дрожит на кусте.

Мерзнет, бедняжка...

* * *

Я не соревнуюсь с маститыми мэтрами,

В поэзии Табель о Рангах не трогаю.

Я – с боку припеку, я – сто тридцать первая

Бреду своей узкой и торной дорогою.

И я не составлю никак конкуренции

Всем тем, кто дорогу до финиша вытоптал.

Затем, что чужая в любых я соцветиях

И мне не нужны ни награды, ни титулы.

* * *

Б.Л.

Когда она берет в руки скрипку,

То забывает о том,

Что у ее дочери сложный характер,

Что внучка слишком любит сладкое,

А сестра неизлечимо больна,

Что мы не вечны,

Что на дворе – дождь или солнце –

Не все ли равно,

Что она одна, одна, одна...

Она забывает обо всем.

Об этом помнит ее скрипка.

ПАМЯТИ ЕФИМА ЛИФСОНА

Людмиле Лифсон

Все случай в этом мире и судьба.

Случайны-неслучайны наши встречи.

Попутчики нечаянные, речи

Туманны наши, неточны слова.

Мы приручаем бережно чужих,

Чужая плоть становится родною,

И день за днем сгущаются толпою.

Срастаемся. И так проходит жизнь.

Нет силы, чтоб могла нас расцепить.

Лишь только смерть. Когда ж она приходит:

Ведь все живущее – ее угодья –

Разбит сосуд и горя не избыть.

Но, мой любимый, ты живешь во мне,

Покуда я блуждаю по земле.

* * *

И святое и грешное

мое женское «я».

Все из горечи, нежности,

из огня и дождя.

* * *

И хлынуло небо

в оконный проем,

И в сердце проникло,

И царствует в нем...

О как непокорен

И как одинок,

Забытый, безвестный

Домашний пророк!

* * *

Раскройся до стона,

сердечного пульса,

до сущности, или

заветного курса,

до звездного света,

до мхов, до корней,

до сути,

озноба,

основы своей,

в себя обернись,

опрокинься в зрачки –

тогда ты узнаешь, как пишут стихи.

* * *

С болью, с кровью отрываю

Дружб искусственных присоски:

От участья лицемеров

Избавляются непросто.

Любопытство принимала

За сочувствие к себе я.

Но теперь я цену знаю

Их словам: мели – Емеля.

И, слезами заполняя

Трещины в былых пристрастьях,

Дружб я новых опасаюсь,

Как возможного несчастья.

* * *

Осенняя роза

дрожит на кусте.

Мерзнет, бедняжка...

* * *

Я не соревнуюсь с маститыми мэтрами,

В поэзии Табель о Рангах не трогаю.

Я – с боку припеку, я – сто тридцать первая

Бреду своей узкой и торной дорогою.

И я не составлю никак конкуренции

Всем тем, кто дорогу до финиша вытоптал.

Затем, что чужая в любых я соцветиях

И мне не нужны ни награды, ни титулы.

* * *

Б.Л.

Когда она берет в руки скрипку,

То забывает о том,

Что у ее дочери сложный характер,

Что внучка слишком любит сладкое,

А сестра неизлечимо больна,

Что мы не вечны,

Что на дворе – дождь или солнце –

Не все ли равно,

Что она одна, одна, одна...

Она забывает обо всем.

Об этом помнит ее скрипка.

ПАМЯТИ ЕФИМА ЛИФСОНА

Людмиле Лифсон

Все случай в этом мире и судьба.

Случайны-неслучайны наши встречи.

Попутчики нечаянные, речи

Туманны наши, неточны слова.

Мы приручаем бережно чужих,

Чужая плоть становится родною,

И день за днем сгущаются толпою.

Срастаемся. И так проходит жизнь.

Нет силы, чтоб могла нас расцепить.

Лишь только смерть. Когда ж она приходит:

Ведь все живущее – ее угодья –

Разбит сосуд и горя не избыть.

Но, мой любимый, ты живешь во мне,

Покуда я блуждаю по земле.

Лиана АЛАВЕРДОВА, Бруклин.

Поэт, переводчик, драматург. Родилась в Баку. Поэтические сборники: «Рифмы», 1997; «Эмигрантская тетрадь», 2004; «Из Баку в Бруклин», 2007 (на русском и англ.). Публикации в периодических изданиях Америки.

Лиана АЛАВЕРДОВА, Бруклин.

2013-Алавердова, Лиана

* * *

Е. Литинской

Требуется мужество, чтобы жить.

Требуется мужество, чтобы плыть,

Кораблем ли, лодчонкой – сквозь бури, тьму

Вопреки всему – и быть посему!

Требуется мужество, чтобы день за днем

Перебирать глаголы «умру», «умрем»

И в бессоннице муторной и пустой,

Задыхаясь, сражаться одной, одной.

В круговерти бешеного календаря,

В черно-красном мелькании чисел зря

Или не зазря – ведь не в этом суть –

Не забыть небесам в глаза заглянуть.

Краткий путь из пункта «А» в пункт «Б»

Оставаться верной одной себе.

И, взрезая зеленую, злую волну:

Чай, титан, не «Титаник» – не утону!

* * *

Мне сказали: «Он был поэтом когда-то».

Если был поэтом – он им остался.

Пусть с судьбою был он запанибрата,

пусть от тяжести дар его надорвался,

пусть паясничал, пил, куролесил лихо,

и в коре никотиновой мозг и зубы...

Подойдет к нему Муза нежданно, тихо,

заиграют в душе валторны и трубы.

* * *

Ветер, друг ветряков и романтиков,

Резвится, бездушен, но не безвоздушен.

Играет с улицей в грязные фантики

И старые лужи усердно высушивает.

Звездно-полосатый плещется приветливо,

Украшая домики вместе с розами.

Я иду по улице. Плащ за мною стелется.

Мысли бьются в темечко азбукой морзевой.

* * *

Холод пронизывает тело и душу,

проникает сквозь духовные и прочие интимы.

Он с высотою и вечностью дружен,

холодит равнодушным поцелуем херувима.

Потому что декабрь. Не сейчас, то когда же?

Зима зимою, даже в Нью-Йорке,

В граде, где рвется всё на продажу,

бесплатно – один лишь холод горький.

Или это душа холодеет?

Не хотелось бы, но, вероятно, годы.

Мне тысяча лет, и меня не греет

Воздух, пусть лучшей в мире, свободы.

КУСТУ

Я перельюсь в твои прожилки,

Я пересоздадусь иною,

Хоть приземленною, но пылкой,

Живой меж небом и водою.

Секрет ведь в том, чтоб раствориться

В предмете – вот разгадка счастья.

Живи, зеленый, сильный витязь,

В мир простирающий объятья!

Не огненный и не грозящий,

И безразличный к славе вящей...

* * *

Немотствуя, играя и крича,

Бряцая семиструнными ладами,

Мелодия бродила между нами

И в горле замирала, замолчав.

Скользила босоножкою простой,

Как балерина по паркету залы.

Напрасно я следов ее искала,

По улицам блуждая день-деньской.

Тревожно улыбалась и ждала,

Фальшивила и теребила локон.

Приходы ее были без числа

И расставанья были ненароком...

* * *

Вижу я, сизые с золотом тучи

Загромоздили весь запад…

Яков Полонский

Вижу я сизые с золотом тучи.

Может, последует ливень могучий,

И под его благодатью текучей

Сердце мое отдохнет?

Было уж, было – летал буревестник,

Пел он прекрасные дикие песни,

Ох, и шаманил безумный кудесник!

Лучше б прервал свой полет.

Тучи нависли, как вражее войско.

Кризис душевный – отнюдь не геройство.

Бури алкать – необычное свойство,

Странный души изворот.

Так ли, спрошу, необычно желанье,

Чтоб совпадало внутри состоянье

С тем, что готовит извне мирозданье?

Есть ли в нем смысл и расчет?

Нет в нем, увы, ни расчета, ни смысла.

Может, желанье гармонии чистой,

И на Шекспире взращенные мысли.

Лир, выходи, видишь, тучи нависли?!

* * *

Накануне любви маета-суета.

Осознаешь, что жизнь, к сожаленью, не та.

Дует в окна, ночник слишком ярко горит

Накануне любви, накануне любви.

И не веришь, что ты человека найдешь,

Ты уверен: весь век бобылем проживешь,

И коль что позабыл, на себя лишь пенять

Остается: тебе одному куковать.

Слишком странен и ни на кого не похож.

Что посеял, конечно, то сам и пожнешь.

Ты смирился, забыл, что когда-то мечтал.

Скрипку ты отложил и смычок потерял.

И когда равнодушие вступит в права,

И когда охладеет твоя голова,

Вот тогда-то внезапно, нежданно, придет

То, что долго искал, поразит тебя влет.

Абсолютно некстати, нет ты не готов...

Но любовь не щадит, потому что любовь

И, вступив в поединок, ввязавшись в бои,

Позабудешь, как жил ты один, без любви.

ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

Р.М.

Ах, какая погода!

Ах, какое блаженство!

Осень день подарила

Щедрым, царственным жестом.

Пахнет прелой листвою,

И дурманит, и кружит.

Рукодельница гордо

Наплела желтых кружев.

Всяких благ и дарений

Понасыпано сверху.

Отчего же грустится

Одному человеку?

Отчего он тоскует?

Что душа его ищет

В день, когда благодарность

Ждет от мира Всевышний?

Он живет только прошлым,

Он проснуться не хочет...

И напрасно природа

Беспрерывно хлопочет.

Разбудить невозможно

Сон души его тяжкий.

Словно ворохом листьев

Он засыпан, бедняжка...

АЛАВЕРДОВА, Лиана, Нью-Йорк. Поэт, переводчик, драматург. Родилась в Баку. Закончила исторический факультет Азербайджанского госуниверситета. Эмигрировала в 1993 году. Поэтические сборники: «Рифмы», 1997; «Эмигрантская тетрадь», 2004; «Из Баку в Бруклин», 2007. Стихи переводились на английский язык. Публикуется в альманахах, журналах и газетах США, в журнале «Знамя» и др. российских изданиях.

2013-Алавердова, Лиана

* * *

Е. Литинской

Требуется мужество, чтобы жить.

Требуется мужество, чтобы плыть,

Кораблем ли, лодчонкой – сквозь бури, тьму

Вопреки всему – и быть посему!

Требуется мужество, чтобы день за днем

Перебирать глаголы «умру», «умрем»

И в бессоннице муторной и пустой,

Задыхаясь, сражаться одной, одной.

В круговерти бешеного календаря,

В черно-красном мелькании чисел зря

Или не зазря – ведь не в этом суть –

Не забыть небесам в глаза заглянуть.

Краткий путь из пункта «А» в пункт «Б»

Оставаться верной одной себе.

И, взрезая зеленую, злую волну:

Чай, титан, не «Титаник» – не утону!

* * *

Мне сказали: «Он был поэтом когда-то».

Если был поэтом – он им остался.

Пусть с судьбою был он запанибрата,

пусть от тяжести дар его надорвался,

пусть паясничал, пил, куролесил лихо,

и в коре никотиновой мозг и зубы...

Подойдет к нему Муза нежданно, тихо,

заиграют в душе валторны и трубы.

* * *

Ветер, друг ветряков и романтиков,

Резвится, бездушен, но не безвоздушен.

Играет с улицей в грязные фантики

И старые лужи усердно высушивает.

Звездно-полосатый плещется приветливо,

Украшая домики вместе с розами.

Я иду по улице. Плащ за мною стелется.

Мысли бьются в темечко азбукой морзевой.

* * *

Холод пронизывает тело и душу,

проникает сквозь духовные и прочие интимы.

Он с высотою и вечностью дружен,

холодит равнодушным поцелуем херувима.

Потому что декабрь. Не сейчас, то когда же?

Зима зимою, даже в Нью-Йорке,

В граде, где рвется всё на продажу,

бесплатно – один лишь холод горький.

Или это душа холодеет?

Не хотелось бы, но, вероятно, годы.

Мне тысяча лет, и меня не греет

Воздух, пусть лучшей в мире, свободы.

КУСТУ

Я перельюсь в твои прожилки,

Я пересоздадусь иною,

Хоть приземленною, но пылкой,

Живой меж небом и водою.

Секрет ведь в том, чтоб раствориться

В предмете – вот разгадка счастья.

Живи, зеленый, сильный витязь,

В мир простирающий объятья!

Не огненный и не грозящий,

И безразличный к славе вящей...

* * *

Немотствуя, играя и крича,

Бряцая семиструнными ладами,

Мелодия бродила между нами

И в горле замирала, замолчав.

Скользила босоножкою простой,

Как балерина по паркету залы.

Напрасно я следов ее искала,

По улицам блуждая день-деньской.

Тревожно улыбалась и ждала,

Фальшивила и теребила локон.

Приходы ее были без числа

И расставанья были ненароком...

* * *

Вижу я, сизые с золотом тучи

Загромоздили весь запад…

Яков Полонский

Вижу я сизые с золотом тучи.

Может, последует ливень могучий,

И под его благодатью текучей

Сердце мое отдохнет?

Было уж, было – летал буревестник,

Пел он прекрасные дикие песни,

Ох, и шаманил безумный кудесник!

Лучше б прервал свой полет.

Тучи нависли, как вражее войско.

Кризис душевный – отнюдь не геройство.

Бури алкать – необычное свойство,

Странный души изворот.

Так ли, спрошу, необычно желанье,

Чтоб совпадало внутри состоянье

С тем, что готовит извне мирозданье?

Есть ли в нем смысл и расчет?

Нет в нем, увы, ни расчета, ни смысла.

Может, желанье гармонии чистой,

И на Шекспире взращенные мысли.

Лир, выходи, видишь, тучи нависли?!

* * *

Накануне любви маета-суета.

Осознаешь, что жизнь, к сожаленью, не та.

Дует в окна, ночник слишком ярко горит

Накануне любви, накануне любви.

И не веришь, что ты человека найдешь,

Ты уверен: весь век бобылем проживешь,

И коль что позабыл, на себя лишь пенять

Остается: тебе одному куковать.

Слишком странен и ни на кого не похож.

Что посеял, конечно, то сам и пожнешь.

Ты смирился, забыл, что когда-то мечтал.

Скрипку ты отложил и смычок потерял.

И когда равнодушие вступит в права,

И когда охладеет твоя голова,

Вот тогда-то внезапно, нежданно, придет

То, что долго искал, поразит тебя влет.

Абсолютно некстати, нет ты не готов...

Но любовь не щадит, потому что любовь

И, вступив в поединок, ввязавшись в бои,

Позабудешь, как жил ты один, без любви.

ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

Р.М.

Ах, какая погода!

Ах, какое блаженство!

Осень день подарила

Щедрым, царственным жестом.

Пахнет прелой листвою,

И дурманит, и кружит.

Рукодельница гордо

Наплела желтых кружев.

Всяких благ и дарений

Понасыпано сверху.

Отчего же грустится

Одному человеку?

Отчего он тоскует?

Что душа его ищет

В день, когда благодарность

Ждет от мира Всевышний?

Он живет только прошлым,

Он проснуться не хочет...

И напрасно природа

Беспрерывно хлопочет.

Разбудить невозможно

Сон души его тяжкий.

Словно ворохом листьев

Он засыпан, бедняжка...

2013-Алавердова, Лиана

* * *

Е. Литинской

Требуется мужество, чтобы жить.

Требуется мужество, чтобы плыть,

Кораблем ли, лодчонкой – сквозь бури, тьму

Вопреки всему – и быть посему!

Требуется мужество, чтобы день за днем

Перебирать глаголы «умру», «умрем»

И в бессоннице муторной и пустой,

Задыхаясь, сражаться одной, одной.

В круговерти бешеного календаря,

В черно-красном мелькании чисел зря

Или не зазря – ведь не в этом суть –

Не забыть небесам в глаза заглянуть.

Краткий путь из пункта «А» в пункт «Б»

Оставаться верной одной себе.

И, взрезая зеленую, злую волну:

Чай, титан, не «Титаник» – не утону!

* * *

Мне сказали: «Он был поэтом когда-то».

Если был поэтом – он им остался.

Пусть с судьбою был он запанибрата,

пусть от тяжести дар его надорвался,

пусть паясничал, пил, куролесил лихо,

и в коре никотиновой мозг и зубы...

Подойдет к нему Муза нежданно, тихо,

заиграют в душе валторны и трубы.

* * *

Ветер, друг ветряков и романтиков,

Резвится, бездушен, но не безвоздушен.

Играет с улицей в грязные фантики

И старые лужи усердно высушивает.

Звездно-полосатый плещется приветливо,

Украшая домики вместе с розами.

Я иду по улице. Плащ за мною стелется.

Мысли бьются в темечко азбукой морзевой.

* * *

Холод пронизывает тело и душу,

проникает сквозь духовные и прочие интимы.

Он с высотою и вечностью дружен,

холодит равнодушным поцелуем херувима.

Потому что декабрь. Не сейчас, то когда же?

Зима зимою, даже в Нью-Йорке,

В граде, где рвется всё на продажу,

бесплатно – один лишь холод горький.

Или это душа холодеет?

Не хотелось бы, но, вероятно, годы.

Мне тысяча лет, и меня не греет

Воздух, пусть лучшей в мире, свободы.

КУСТУ

Я перельюсь в твои прожилки,

Я пересоздадусь иною,

Хоть приземленною, но пылкой,

Живой меж небом и водою.

Секрет ведь в том, чтоб раствориться

В предмете – вот разгадка счастья.

Живи, зеленый, сильный витязь,

В мир простирающий объятья!

Не огненный и не грозящий,

И безразличный к славе вящей...

* * *

Немотствуя, играя и крича,

Бряцая семиструнными ладами,

Мелодия бродила между нами

И в горле замирала, замолчав.

Скользила босоножкою простой,

Как балерина по паркету залы.

Напрасно я следов ее искала,

По улицам блуждая день-деньской.

Тревожно улыбалась и ждала,

Фальшивила и теребила локон.

Приходы ее были без числа

И расставанья были ненароком...

* * *

Вижу я, сизые с золотом тучи

Загромоздили весь запад…

Яков Полонский

Вижу я сизые с золотом тучи.

Может, последует ливень могучий,

И под его благодатью текучей

Сердце мое отдохнет?

Было уж, было – летал буревестник,

Пел он прекрасные дикие песни,

Ох, и шаманил безумный кудесник!

Лучше б прервал свой полет.

Тучи нависли, как вражее войско.

Кризис душевный – отнюдь не геройство.

Бури алкать – необычное свойство,

Странный души изворот.

Так ли, спрошу, необычно желанье,

Чтоб совпадало внутри состоянье

С тем, что готовит извне мирозданье?

Есть ли в нем смысл и расчет?

Нет в нем, увы, ни расчета, ни смысла.

Может, желанье гармонии чистой,

И на Шекспире взращенные мысли.

Лир, выходи, видишь, тучи нависли?!

* * *

Накануне любви маета-суета.

Осознаешь, что жизнь, к сожаленью, не та.

Дует в окна, ночник слишком ярко горит

Накануне любви, накануне любви.

И не веришь, что ты человека найдешь,

Ты уверен: весь век бобылем проживешь,

И коль что позабыл, на себя лишь пенять

Остается: тебе одному куковать.

Слишком странен и ни на кого не похож.

Что посеял, конечно, то сам и пожнешь.

Ты смирился, забыл, что когда-то мечтал.

Скрипку ты отложил и смычок потерял.

И когда равнодушие вступит в права,

И когда охладеет твоя голова,

Вот тогда-то внезапно, нежданно, придет

То, что долго искал, поразит тебя влет.

Абсолютно некстати, нет ты не готов...

Но любовь не щадит, потому что любовь

И, вступив в поединок, ввязавшись в бои,

Позабудешь, как жил ты один, без любви.

ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

Р.М.

Ах, какая погода!

Ах, какое блаженство!

Осень день подарила

Щедрым, царственным жестом.

Пахнет прелой листвою,

И дурманит, и кружит.

Рукодельница гордо

Наплела желтых кружев.

Всяких благ и дарений

Понасыпано сверху.

Отчего же грустится

Одному человеку?

Отчего он тоскует?

Что душа его ищет

В день, когда благодарность

Ждет от мира Всевышний?

Он живет только прошлым,

Он проснуться не хочет...

И напрасно природа

Беспрерывно хлопочет.

Разбудить невозможно

Сон души его тяжкий.

Словно ворохом листьев

Он засыпан, бедняжка...

2014-Лиана АЛАВЕРДОВА

* * *

Люблю и ненавижу, вновь люблю.

Ты – часть меня, и никуда не деться.

«Люби, люби!» – приказывает сердце,

как паруса диктуют кораблю.

Хрустит снежок иль обжигает зной,

ты любишь, ненавидишь, любишь снова.

Я сердцевина, я – твоя основа.

Ты безраздельно, безнадежно мой.

Напрасно даже думать иль гадать,

что было бы, когда б не ты, не я ли.

В случайностях лоскутном одеяле

все схвачено. Навек не разорвать.

Люблю иль ненавижу – все едино,

и следствие не превратить в причину.

* * *

Немотствуя, играя и крича,

бряцая семиструнными ладами,

мелодия бродила между нами

и в горле замирала, замолчав.

Скользила босоножкою простой,

как балерина по паркету залы.

Напрасно я следов ее искала,

по улицам блуждая день-деньской.

Тревожно улыбалась и ждала,

фальшивила и теребила локон.

Приходы ее были без числа

и расставанья были ненароком...

СМЯТЕНИЕ

Всей влагой жадною, ластящейся к ногам,

наполнен жизнью и большой и малой,

нахлынул, полонил косматый океан,

и прошлое как бы волной слизало.

Все спуталось – и рухнули мосты,

собой являя хрупкость и конечность.

Напрасны испещренные листы

дней прожитых, знакомой прежде речи!

Тут – океан, там – мир, знакомый и чужой,

все реже вспоминаемый, все дальше

куда-то относимый злой волной

просоленной и крепкою, без фальши.

СЕДЬМОЕ НЕБО

Лети, лети, лети, лети

туда, где не был.

Достань в пути,

достань в пути

седьмое небо.

Пускай смеются

и бранят,

пускай хохочут.

Ты будешь рад,

что ты достиг

того, что хочешь.

Всем пересудам

вопреки

и всем упрекам –

тебе там будет

нелегко

и одиноко.

В пути ты встретишь

много звезд,

комет и прочих.

Но ты стремись

и долети,

куда захочешь!

* * *

Накануне любви маета-суета.

Осознаешь, что жизнь, к сожаленью, не та.

Дует в окна, ночник слишком ярко горит

Накануне любви, накануне любви.

И не веришь, что ты человека найдешь,

Ты уверен: весь век бобылем проживешь,

И коль что позабыл, на себя лишь пенять

Остается: тебе одному куковать.

Слишком странен и ни на кого не похож.

Что посеял, конечно, то сам и пожнешь.

Ты смирился, забыл, что когда-то мечтал.

Скрипку ты отложил и смычок потерял.

И когда равнодушие вступит в права,

И когда охладеет твоя голова,

Вот тогда-то внезапно, нежданно, придет

То, что долго искал, поразит тебя влет.

Абсолютно некстати, нет ты не готов...

Но любовь не щадит, потому что любовь

И, вступив в поединок, ввязавшись в бои,

Позабудешь, как жил ты один, без любви.

АЛЛЕ ДЕМИДОВОЙ

...И волосы разделены прямым пробором, словно у богини.

Тяжелые, просторные одежды античность из забвенья вызывают,

а голос приглушенный, с хрипотцой есть голос пифии (когда б ее слыхали).

Ей всё подвластно. В мире просто нет, чего бы не смогла сыграть актриса.

И страшно думать, что теперь она, да-да, она, высокое искусство,

пойдет на площадь, где огни реклам с ее чела сотрут огонь небесный

и превратят в еще одно пятно в бессмысленной мозаике Нью-Йорка.

* * *

Зачем бросаешь слово впопыхах?

Когда б оно лежало к сердцу близко,

то путь искало медленно, впотьмах,

а не красуясь, словно одалиска.

Слова прибереги на дальний путь,

дай время мне проникнуть в их значенье.

Да сохранится непорочной суть,

избегнув их назойливого рвенья!

Все раны засыхают на ветру

и снова одиночество подступит.

А кто познает чувства красоту,

его словами стертыми не губит.

Зачем шутить и выставлять на свет,

что выразить не в силах и поэт?

* * *

О сестра, твоя частица

у меня в груди.

О сестра, твоя ресница

у меня в горсти.

И твоя, сестра, слезинка,

на моих губах.

Где ты бродишь, невидимка?

Аж подумать страх.

То судьба иль воля злая

разлучила нас?

Где ты спишь, моя родная,

не смыкая глаз?

Прибегу к тебе стозвонно,

загоню коня.

На меня посмотришь сонно,

не узнав меня…

2015-Лиана АЛАВЕРДОВА

ХУДОЖНИК

Саттару Бахлулзаде посвящается

Здравствуй, художник, здравствуй!

Краски твои чисты.

Ты нам принес как праздник

шествие красоты.

Бродит сказочник старый,

тревожа пыльный уют,

и серые тротуары

маками зацветут,

и птицы взметнутся к небу,

и запоют холсты,

станет нужнее хлеба

шествие красоты.

В нашем постыдном быте,

в нашей постылой нужде,

где ты ее увидел?

Может, в своей мечте?

Мечта голубеет ложно.

Светла голубая грусть.

А я до холста осторожно

дотронусь и обожгусь...

Сорок дней душа всё

мечется,

не найдет, святая,

выхода.

Сорок дней ей всё

мерещится

что-то странное,

великое.

Всё влечет ее

околица –

улететь в просторы

райские,

и хранят уста

безмолвие –

обезвожены

страданием.

Горбоносый мальчик

маленький,

как столетие

кровавое,

на распутье бредом

мается,

то ли гибелью,

то ль славою.

Знахари ломают

головы,

губы сведены

молитвами:

дай, Аллах, дыханье

отроку,

силы дай словечко

вымолвить.

А ему внезапно

грезится:

в белоснежном

одеянии

сам имам рукой

провидческой

кисти дал

для рисования.

А ему внезапно

чудится

голос матери

рыдающей,

и гортанью

пересушенной

он прошепчет:

“Пить...”

Голос бабки: “Пить?

Значит, будет жить!”

Будешь жить,

но помни,

что на долгий срок.

В этом мире темном

будешь одинок.

Что душа видала

в голубом раю

принесешь отдаром

в живопись свою.

Рыжие деревья,

красные луга,

гейзеры, кочевья,

чудо-берега.

Вырастешь ребенком,

значит, без семьи.

Будут за потомство

лишь холсты твои.

Ты услышишь голос

молчаливых трав.

Для тебя не будет

в этом мире тайн.

А когда решишься

отдых дать рукам,

то нагой и нищий

возвратишься к нам.

Руки мастера, пальцы-лучи,

как смогли вы мир приручить?

Вы, рассеивающие зло ночи

с обреченным упрямством свечи.

Пальцы тоньше кистей рисовальных,

пляс ветвей под ударами ветра –

кто вас только не рисовал?

И скажу (не сочтите нахальством):

для меня вы – десница Поэта,

кто однажды мир создавал.

Я люблю вашу хваткую силу,

руки йога – ни капельки жиру –

солнцелюбые длани лозы,

создающие радость и диво,

равнодушные к бреду наживы,

мост-тире между “живопись – жизнь”.

Как случилось, что не чинуше,

не торговцу, не мяснику –

вы достались в дар кому нужно,

то есть Мастеру самому?

Перепачканы красками,

в синих жилах,

такие страшные,

такие красивые...

В Монреале выставка.

Ждут работ Саттара.

Приглашают гения

проехаться задаром.

Одному художнику

на десять чинуш

мудрено протиснуться

меж бумажных душ.

Горе-благодетели

сладенько журчат

и вливают в уши

липкий шоколад:

что-то там о долге,

о солидном виде,

о костюме, галстуке,

хоть кричи: “Изыди!”

Ваши указания –

во где, опостылели.

Вы меня удавками

всего перекрутили.

На веревку-галстук

вовсе наплевал.

Bəsdir, gеtmirəm

Моntreala!*

Я хаживал частенько в чайхану,

где с радостью ребяческой без фальши

наполнил armudu** и не одну

почтительно-догадливый чайханщик.

Я пристрастился к тишине бесед.

Напоминали эти разговоры

скорее мотыльковый перелет,

чем строгий смысл коврового узора.

И в память знатных мэхмэри-чаев***,

и в благодарной искренности сердца

не помню сколько – много я холстов

передарил чайханщику в наследство.

Я умер, я давно уж погребен.

Чайханщик слеп, но все ж холсты лелеет.

Их вечерами нежно гладит он

и заклинает, чтобы уцелели.

На торжествах, где духа моего

присутствие отыщите вы вряд ли,

он, чинен и молитвенно смирен,

глотает, что ни наплетет рассказчик.

Он заявил, что не продаст холсты,

что после смерти, может, но и то лишь...

О, тем бы, кто со мною был на “ты”,

его неискушаемую совесть!

А то распродавали даром, зря,

уплыли караванами полотна.

На этом свете правду говорят:

лишь после смерти дружба познается.

Не подходит гений к обоям,

к гардеробу он не подходит.

Что за странное своеволье

в голове его колобродит?

Он смеется над ритуалом

чинных встреч и застолий важных,

выше мудрости аксаккалов

почитает он дух бродяжий.

Ветер сильный, стальной, свирепый,

надувай же тугие щеки,

уноси меня божьей щепой

в мир прекрасный и мир широкий

и оставь в травяных ложбинах

отдыхать замутненный разум,

чтоб глаза прочищали ливни,

упадая с вершин кяпазов****.

1991

*Хватит, не поеду в Монреаль!

** Грушевидный стаканчик, в котором подают чай в Азербайджане.

*** Крепко заваренный.

**** Кяпаз – гора в Азербайджане.

2014-Лидия АЛЕКСЕЕВА

К 105-летию со дня рождения

(1909-1989)

Лидия Алексеевна АЛЕКСЕЕВА (в замужестве Иванникова, урожденная Девель; 7 марта 1909, Двинск – 27 октября 1989, Нью-Йорк). Алексеева вошла в русскую поэзию как мастер тонкой пейзажной миниатюры. Детство прошло в Севастополе. Мать, чья девичья фамилия Горенко, – родственница Ахматовой.

В 1920 г. вместе с родителями эмигрировала в Константинополь.

В середине 1922 г. переехала в Болгарию, оттуда – в Белград. В Югославии окончила русскую гимназию и Белградский университет. Преподавала сербский язык и литературу в белградской русской гимназии. Стихи писала с детства. Печататься начала в 1930-е годы в русских журналах, издававшихся в Югославии, участвовала в белградском русском кружке «Новый Арзамас». В 1944 г. уехала в Австрию. Жила в беженском лагере, описанном в ее рассказах. С 1949 г. – в Нью-Йорке, где в течение многих лет работала в славянском отделе Ньюйоркской публичной библиотеки. Первый поэтический сборник («Лесное солнце») вышел в 1954 г. За ним последовали книги «В пути», «Прозрачный след», «Время разлук» и «Стихи».

После переезда в США печаталась в журналах: «Возрождение», «Грани», «Современник», «Литературный современник», «Новый журнал», «Мосты», в альманахе «Перекрестки» / «Встречи». Участвовала в трех самых известных зарубежных поэтических антологиях: «На Западе» (1953), «Муза диаспоры» (1960) и «Содружество» (1966).

* * *

Встречный поезд в нежданном споре

Победил, провеял, умчал –

И опять несется цикорий

У обветренно бурых шпал.

Словно в сердце железным градом

Рухнул мир, покинутый, мой…

И сказала девочка рядом:

«Мама, мама, хочу домой!»

Но тихонько вздохнула мама,

Развернула ей шоколад:

«Этот поезд бежит всё прямо,

Не умеет идти назад!».

* * *

Холод, ветер… А у нас в Крыму-то

У кустов – фиалок бледных племя,

И миндаль, как облако раздутый,

Отцветает даже в это время,

Там, над морем. А у нас в Стамбуле

По террасам над Босфором синим

На припеке солнечном уснули

Плети распущенные глициний, –

Разленились. А у нас в Белграде,

Хоть ледок еще по лужам прочен,

Но вороны с криком гнезда ладят,

И трава пробилась у обочин

Тех тропинок… А у нас в Тироле

Мутный Инн шумит в весеннем блеске,

И в горах, где дышится до боли,

Зацветает вереск и пролески.

И стоит сквозной зеленый конус

Лиственницы нежной на пригорке.

До нее я больше не дотронусь.

Не поглажу. А у нас в Нью-Йорке...

ЯЛИК

Там, где лодки на причале

Чуть поводят сонным дном,

На песке смоленый ящик

В блеске черном и тугом.

Бьет о берег влажным хрустом

И назад шипит прибой.

Теплый воздух пахнет густо

Высыхающей смолой.

Пахнет сочно, пахнет звонко, –

Черным блеском говоря

Сердцу чайки и ребенка,

Ялика и дикаря.

СКЛЯНКИ НАД БУХТОЙ ЗНАКОМОЙ…

Склянки над бухтой знакомой,

Чайки, дельфины, буйки…

Дом, называемый «дома»,

Многим домам вопреки.

Запах полыни, арбуза,

Моря, смолы и тепла,

Где босоногая муза

Первой подругой была.

Помнишь, стояли с тобою,

Муза, в идущей волне?

Рифмы, как шелест прибоя,

Свежие, плыли ко мне.

В бухте играли дельфины,

Черным мерцая горбом…

Странно с далекой чужбины

Глянуть в разрушенный дом.

Слышишь, сквозь грохоты шквала,

Видишь, за безднами вод, –

То, что разрушено, – встало,

То, что умолкло, – поет.

ДАЛМАЦИЯ

Здесь море дышит тяжкой синевой –

В текучих блестках солнечного крапа

Над ним обрыв рыжеющий. С него

Агава свесилась когтистой лапой.

Всё то же небо знойно–голубое

В зубцах, в бойницах крепостной стены,

А там, внизу, – то белый взрыв прибоя,

То миг солоноватой тишины.

И в тишине – прозрачный, легкий звук

Далекой песни, тающий, как эти

Живые брызги на песке столетий,

Как горизонта синий полукруг.

МОЙ ТИРОЛЬ

Дыханьем пью твой ветер, высота,

Что облаков касается крылами…

Здесь так прозрачно солнечное пламя,

А тишина блаженна и чиста.

Лишь медный колокольчик иногда

Бренчит внизу переходящим звоном,

Там, по уступам, по зеленым склонам,

Где ползают далекие стада.

А здесь, у солнцем выбеленных пней,

Где низки травы и цветы их дики, –

Коралловые бусинки брусники

В ладони собираются моей.

И, как монах, что шепчет древний стих,

Роняя четки струйкою янтарной, –

С молитвою простой и благодарной

Тебе, Господь, я посвящаю их!

ДОМ НА МАНХЭТТЕНЕ

Над двором, прямоугольной бездной,

Тусклый дом безрадостно возник,

Перечеркнут лестницей железной,

Словно неудачный черновик.

Но за мутью всех незрячих окон,

Слой над слоем и из года в год,

Кто-то вьет свой человечий кокон,

Кто-то плачет, курит и поет.

Чье-то сердце там упрямо бьется,

Чьи-то в копоти цветут мечты…

А на дне бетонного колодца

Бродят одичалые коты.

2015-Александр АЛЕШИН

* * *

Счастье – дышать ветрами,

час или сто минут.

Солнцу в оконной раме

зеркальце протянуть.

Ездить по дальним странам.

Не проклинать верхи.

В горнице под диваном

прятать

свои

стихи.

Счастье – не зная броду,

плыть по реке весной.

Счастье – любить свободу

не бояться

снов.

Верить в друзей, как в Бога.

Так, чтобы бил озноб.

Счастье – одна дорога,

не клубок

из

троп.

…Зябко.

Роса, как пудра –

сразу видать следы.

Счастье – проснуться утром,

встать

и попить воды.

ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТСТВА

Спят сугробы вдоль дороги,

мимо тоненьких берёз,

вдоль штакетников убогих

утром тронется извоз.

Крепыши и старожилы

снаряжают в путь коней –

Кому нервы,

кому жилы

рвать в далекой стороне.

Не поднимешь много денег,

сколько в поле ни потей,

оттого мужик худенек,

что ему кормить детей.

Скоро взвизгнет снег морозный

под полозьями саней –

деревенский путь извозный

станет глубже и видней!

У ОКНА

Дождь – неизвестно откуда.

Дождь – неизвестно куда.

Это какое-то чудо –

падает с неба вода!

Нитями падает – криво,

в ярко-зеленую тишь.

Дождь – это очень красиво,

Если под крышей сидишь.

Если в приятной беседе

шумно гоняя чаи,

смотришь на то, как соседи

сушат одежды свои.

Вот оно лето какое!

Ты на него не ворчи.

Радуйся!

Теплой рукою

к вечеру дождь приручи.

* * *

А. Кононову

В этот праздник – Крещенье Господне –

не до песен

и не до стихов.

Все, кто могут, ныряют в исподнем:

окунулся – и нету грехов!

Все мечтают очиститься сразу,

даже те, кто с трудом дотерпел,

подключают и душу, и разум,

чтоб нырнуть в ледяную купель.

Очищение плоти и духа.

Избавленье от скверны и лжи.

Кто-то рядом горланит на ухо:

«Ради этого следует жить!»

В волосах заиграли сосульки –

тихий гимн уходящей Руси.

А у берега шепчут бабульки:

«Помоги нам, Господь, и спаси!»

Люди – заняты,

люди не слышат,

что прошамкал старушечий рот.

Драгоценными камнями вышит

этот вечер. И этот народ.

Свои тайны не всем доверяют.

Но сегодня, как будто в бреду,

люди яростно в прорубь ныряют,

чтобы было что вспомнить в аду.

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Ночь.

Дождь.

Прохладно.

Тени на стене…

Россия – это вам не Эмираты!

…Господь велик.

В душе.

И даже – вне.

Господь велик –

без слов витиеватых.

Без гроз и слёз.

Без поисков врагов.

Жестоких.

Непреклонных

и – нахальных.

Господь велик!

Не надо пирогов.

Пасхальных пирогов.

И – не пасхальных.

Не говорите много о душе.

Не пойте песен

всем её красотам.

Господь велик.

На третьем этаже.

На первом.

На двадцатом.

И – на сотом.

Без рук,

без ног

живут.

И будут жить,

не так, как наша древняя столица.

Господь велик…

А времечко бежит

и так мешает Богу помолиться…

2014-Александр АЛОН (1953-1985)

(1953 – 1985)

Из архива Евгения Витковского

* * *

По земле качается вода – миф.

По коре спускается смолы – мед.

Не сумел отчаяться пока – жив,

Не могу раскаяться пока – мертв.

Ночью небо застило – мороз лют,

Утром обязательно тепло нам.

Я бываю засветло всегда – тут,

Я бываю затемно всегда – там.

Ухожу, смеркается едва, хоть

Прихожу, засветится когда вновь.

Да застыла, кажется, моя плоть,

Верится, не верится, моя кровь.

А заря забрезжила, да вот – льет,

А зима приметила, да вот – бинт.

Что меня пережило, в груди бьет,

Видно, не до смерти я еще бит.

А во мраке лживая страна рыб,

Но струится светлая ко мне нить,

До чего же живо я всегда гиб,

До чего же смертно я хотел жить.

Не могу раскаяться, да жду тьмы,

Близится по зелени, росу лья,

Если не расстанемся с тобой мы,

Пусть и в самом деле не живу я.

* * *

Мирская молва, морская волна

Кипит, мороча и зля,

Что наша война – не ваша война,

Земля – не ваша земля.

Что вовсе не стыд, и сроду не грех

Забыть, отдать, не любя,

К тому же решал не кто-то за всех,

А каждый – сам за себя.

И ваша зима – привычно седа,

Душа – стерильно чиста,

И наша беда – чужая беда,

Места – чужие места.

И я не строчу судейскую речь,

Не вью словесную плеть.

Чужая тоска – способна ли жечь?

Мечта – достойна ли греть?

Чужие дела – подбейте итог! –

Равны, в итоге, грошу,

Но странно, что я чужих бы – не мог,

А вас – упорно прошу:

Упрячьте речей гремучую смесь

В места, известные вам,

Но помните нас, которые Здесь

И всех, которые Там...

Покуда тропа петляет ужом,

Пока по свету кружим,

Крича о чужом, хрипя о чужом, –

Я вам не стану чужим...

СЧИТАЛОЧКА

Всё на свете может быть:

Может море землю рыть,

Может небо быть внизу,

Может пламя лить слезу,

И водою быть стекло,

И коровы гнезда вить:

Всё на свете может быть

Может быть горячим лед,

Может быть соленым мед,

Дважды два – примерно шесть

И серебряная жесть

И запуганный орел,

И задумчивый осел,

И нервущаяся нить –

Вы представьте – может быть!

Из угля бывает мел,

Эфиоп бывает бел,

Синева бывает мглой,

Доброта бывает злой,

Разговор бывает нем,

А никто – не знаю кем,

Может эхо водку пить –

Может, может, может быть!

Может жажда быть у рыб

И приятным быть ушиб,

И бессильным быть атлет,

И вопросом быть ответ,

И неволя быть вольна,

И любовью быть война,

Тишина – в литавры бить –

А чего не может быть?

Если камень может течь,

А полено – слышать речь,

А Земля – вертеться вспять,

А улитка – рысью мчать,

А крапива – волком выть, –

Если это может быть,

Может, Иерусалим

Мы арабам отдадим…

ПАМЯТИ МАТЕРИ

Покидая, прости – золотою трубою

Звук утерянный – глух.

Ничего не понять до конца твоего,

Если б мог обрасти, как могила, травою,

Мой израненный слух и не слышать его,

Никого, ничего.

Покидая на день, если, право, изволишь,

Пламя, бывшее тьмой, что по милости прях

Негасимо почти.

Если б только на миг, на минуту всего лишь

Окровавленный твой холодеющий прах

Отогреть и спасти.

Покидая, постой над утратою жуткой,

Под водою морей, над землею седой,

Над остывшей зарей...

Это было пустой, невеселою шуткой,

Это стало моей небывалой бедой,

От печали сырой.

Покидая, пойми, наши слезы – водица,

Только веки ржавей, только суше огня

Онемевшие рты,

Только между людей никогда не родится

Для живого меня – человека живей

Чем убитая ты.

Покидая, взгляни – всё досказано ныне,

Всё, что в сердце тая, открываем и мним,

Обрываем и мнем...

Эти мысли – они, напоследок, о сыне –

Это мука твоя продолжается с ним,

Отражается в нем.

Покидая, поверь, это сбудется позже

Там, у млечной реки, голубые мосты

Между нами легли.

От потерь до потерь мы становимся тоже

Безнадежно легки, непокорны, как ты

Притяженью земли.

* * *

Ах, как я жил в тепле и в холе!

Ах, как я жил, почти совсем

Без изнурительных проблем!

Ты звал меня. Скажи, зачем?

Отныне я в ужасной роли.

Когда-то я воскрес и ожил,

А нынче – падаю без сил –

Ушли на угли, на распыл…

Зачем ты сердце мне разбил,

Околдовал и растревожил?

Любовью якобы пылая,

Ты восклицал: «Приди, мой друг!

Пляши со мною, вставши в круг!»

Скажи, ужель иссякла вдруг

Ко мне любовь твоя былая?

Я помню – павши на колени

Ты заклинал: «О брат, скорей

Приди, печаль мою развей!»

Зачем тогда в душе твоей

Печали не было и тени?

Стремился я по бездорожью

К тебе, взаимностью больной,

В любви безумной, неземной

Не ты ли клялся предо мной?

Зачем, коль это было ложью?

Ужели я по доброй воле,

Мечты предавши на убой,

Прощу тебе обман любой?

Изменник! Ни за что с тобой

Я не смогу остаться доле.

Стихи предоставлены издательством «Побережье»

ОБ АВТОРЕ: Александр АЛОН (наст. имя Александр ДУБОВОЙ; 7 октября 1953, Москва – 8 февраля 1985, Нью-Йорк) – израильский поэт и автор-исполнитель. Писал на русском языке. Автор сборников поэзии и книги путевых очерков. Книга путевых очерков «Голос» вышла в Иерусалиме в 1990 в издательстве «Тарбут» с предисловием Игоря Губермана. Посмертное собрание стихотворений «Возвращая долги» издано в Москве в 2005 г. в издательстве «Водолей Publishers», составитель книги – Евгений Витковский.

Виталий АМУРСКИЙ, Франция

Поэт, эссеист, критик. Профессиональный журналист. Окончил филфак МОПИ, получил диплом DEA в Сорбонне. Родился в 1944 г. в Москве. На Западе с 1972 г. Автор книг: «Памяти Тишинки», 1991; «Запечатленные голоса», 1998; «СловЛарь», 2006; Сборники стихов: «Tempora mea», 2004; «Серебро ночи», 2005; «Трамвай "А"», 2006; «Земными путями», 2010. Публикации в журналах : «Дети Ра», «Звезда», «Крещатик», «Новый журнал» и др. Лауреат премий журналов:«Футурум aрт» ( Москва ) в номинации «Поэзия» за 2005 год, «Литературный европеец» ( Франкфурт-на-Майне ) за 2009 год.

Виталий АМУРСКИЙ, Франция

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

НОЧНЫЕ ПОЕЗДА

За серых будней мзда
Без лишних жестов
Ночные поезда
Души блаженство

На полку сумку брось
К окну придвинься
Где выгнутые врозь
Огни как в линзе

Ах сохранить бы те
Детали бездны
В печальной немоте
Вокзал облезлый

Кондуктора свисток
И лязг вагонов
Дрожания пустот
Теней погони

Колёсный перестук
Понурый
И неба бересту
Под утро.

***

В гороскопах была ль обещана,
Или где-то ещё – та боль,
Что однажды легла как трещина
Между мной, мой край, и тобой.

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

И, как шарик воздушный, бережно
Детской выпущенный рукой,
Полетит с покатого бережка
Моё сердце на тот – другой...

***

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

***

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

***

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

***

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

***

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

***

Не загадывал это лично я,
И помалкивали небеса,
Как разрежет нас пограничная,
Смертью дышащая полоса.

Как, минуя шлагбаум вскинутый,
Прогрохочет вагон мостом,
Как неведомо мою спину ты
Осенишь незримым крестом.

Оглянусь на восточну сторону,
Где бежит волна Буг-реки,
И увидятся чёрны вороны,
Изб темнеющих бугорки.

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

Унылый плац. Столичный Ordnung. Павел.
Бой барабанов. Дробь и эхо их.
Март полумрак, как олово, расплавил
В пространствах зябких линий городских.

Вороний гай и бой часов напольных,
Шуршанье юбок, робкий шёпот слуг...
Бокал глинтвейном неспеша наполнив,
Всё зрит монарх, всё ведает на слух.

Имперский глаз – он осторожней прочих.
Имперский слух – в нём слиты лань и барс,
Но тайна всё ж, что день грядущий прочит,
И даже в том, что нынешний припас.

По замку тени бродят, словно воры.
В Европе смуты, ложь в пожатьях рук,
Но, слава Богу, есть у нас Суворов,
А Бонапарт нам мог бы стать и друг...

Как шапка Мономаха, жмёт корона.
Задумчив Павел, у забот в плену.
Красна луна. Посыльным от Харона
Граф Пален собирается к нему.

Красива, но как яблоко червива,
Кисла в любом числе и падеже,
История. Российская ж – чернила.
Реестр с подпоручиком Киже.

В нём не найти ни пропусков, ни точек,
Бездушны штампов тёмные круги,
А всё же строки эти кровоточат
При первом прикасании руки.

И вновь со мной Ключевский и Тынянов,
Настольной лампы выгнутый наклон,
И яблоко с кислинкой, а тумана
Хватает и в душе, и за окном.

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

СУМЕРКИ ИМПЕРАТОРА

или

Павел Первый
накануне 11 марта 1801 года

2009

***

Душа порою легче, чем пушинка.
Подуть слегка и – канет в облаках!
Но есть в природе некая пружинка,
Что не пускает нас туда пока.

И на земле живя неторопливо,
Печальной моде нынешней подстать,
Ворчим мы на меняющийся климат,
Как будто сами прежние, как встарь.

***

Навигация

Выпуск 12-13, 2022-2023

Выпуск 11-й, 2021

Выпуск 10-й

Выпуск 2017-го года

Выпуск 2016-го года

Специальный выпуск - к 90-летию Валентины Синкевич

Выпуск 2015-го года

Выпуск 2014-го года

Выпуск 2013-го года

Выпуск 2012-го года

Выпуск 2011-го года

Выпуск 2010-го года

Выпуск 2009-го года